Часть VIII
Воскресенье, 29 мая
Босху снились джунгли. Там были Медоуз и солдаты из его фотоальбома. Все они сгрудились вокруг отверстия на дне прикрытой листьями траншеи. Высоко над их головами висела серая дымка, цепляясь за балдахин джунглей. Воздух был тепел и неподвижен. Босх щелкал своим фотоаппаратом остальных «туннельных крыс». Медоуз сказал, что он пошел вниз. С божьего света в ад кромешный. Он посмотрел через объектив камеры на Босха и сказал:
– Помни обещание, Иероним.
– Рифмуется с «анонимом», – отозвался Босх.
Но прежде, чем он успел его предостеречь, Медоуз проворно нырнул в дыру ногами вниз и исчез под землей. Босх поспешил к краю ямы и заглянул вниз, но ничего не увидел, одну лишь чернильную темень. В фокусе изображения стали возникать лица, а затем уплывать в черноту. Там были Медоуз, и Рурк, и Льюис с Кларком. За спиной он услышал голос, который узнал, но не мог соотнести с лицом:
– Гарри, проснись, парень. Мне нужно поговорить с тобой.
Затем Босх почувствовал боль глубоко в правом плече, пульсирующую от локтя до шеи. Кто-то легонько похлопывал его по левой руке. Он открыл глаза. Это оказался Джерри Эдгар.
– Ну так вот, – сказал он. – У меня маловато времени. Этот парень, что у дверей, говорит, они сейчас подойдут. Вдобавок ему скоро сменяться с дежурства. Я решил попробовать поговорить с тобой раньше начальства. Я бы еще вчера пришел, но тут кишмя кишело крупными шишками. К тому же, я слышал, ты почти все время был в бреду. Без сознания.
Босх молча пялился на него.
– Насчет этого… – продолжал Эдгар. – Я всегда слышал, что самое лучшее говорить, мол, ничего не помню. Пусть себе думают, что хотят. Я в том смысле, что когда человек получает хорошую пулю, то у них нет никакой возможности определить, врет он или нет, когда не может ничего вспомнить. Когда тело получает травматический шок, разум отключается, понимаешь? Я читал об этом.
К этому времени Босх осознал, что находится в больничной палате, и начал осматриваться. Он заметил пять-шесть ваз с цветами, и в комнате стоял сладковато-гнилостный запах. Он также заметил, что грудь ему стягивают ремни.
– Ты в «МЛК», Гарри. Врачи говорят, что все будет нормально. Правда, они еще должны кое-что проделать с твоей рукой. – Эдгар понизил голос до шепота. – Я пробрался сюда нелегально. Кажется, у медсестер пересменка. А тот коп, что у двери, он из уилширского патруля. Он пропустил меня, потому что сам сейчас продает и, должно быть, прослышал, что я этим занимаюсь. Я сказал, что скину ему процент комиссионных, если он пустит меня на пять минут поболтать.
Босх до сих пор еще ничего не сказал. Он не был уверен, что вообще станет говорить. Он чувствовал себя так, будто плывет на облаке. Ему стоило некоторого труда сосредоточиться на словах Эдгара. Что Джед имел в виду, говоря о процентах? И почему он лежит в Медицинском центре имени Мартина Лютера Кинга, близ Уоттса? Последнее, что Гарри помнил, – это что он был в Беверли-Хиллз. В туннеле. Медицинский центр Лос-Анджелесского калифорнийского университета или «Кедры» были бы гораздо ближе.
– Ну да не важно, – продолжал Эдгар. – Я просто стараюсь по возможности обрисовать тебе обстановку – до того, как нагрянет начальство и попытается тебя околпачить. Рурк погиб. Льюис погиб. Кларк очень плох, подключен к аппарату, и, я слышал, они поддерживают в нем жизнь только для того, чтобы снять показания. Как только кончится очередь из тех, кто хочет с ним поговорить, они сразу же выдернут штепсель из розетки. Как тебе это нравится – вот так по-дурацки закончить жизнь? Ну да ладно, я уже сказал, у тебя-то все будет как надо. В любом случае, с этой своей рукой ты можешь получить свои законные восемьдесят процентов, без всяких вопросов. При исполнении служебного долга… У тебя все схвачено.
Он улыбнулся Босху, который лишь тупо смотрел на него. Горло у Гарри пересохло, и когда он наконец попытался что-то сказать, растрескалось.
– Почему «MЛK»?
Получилось слабовато, но вполне разборчиво. Эдгар налил чашку воды из кувшина, стоявшего на прикроватном столике, и протянул ему. Босх расстегнул пряжки на ремнях, которыми был пристегнут, заставил себя принять сидячее положение и немедленно почувствовал накатившую волну дурноты. Эдгар ничего не заметил.
– У них здесь клуб любителей холодного и огнестрельного оружия, дружище. Патруль свозит сюда пострадавших в потасовках хулиганов из уличных группировок. В этом округе нет лучшего лечебного заведения для человека с огнестрельным ранением, если только не считать Лос-Анджелесского калифорнийского университета, с тамошними яппи-докторами. Здесь натаскивают военных врачей. Чтобы были готовы к любым ситуациям. Тебя доставили сюда на вертолете.
– Который час?
– Начало восьмого утра. Воскресенье. У тебя пропали сутки.
Тут Босх вспомнил про Элинор. Действительно ли это она оказалась потом в туннеле? Что произошло? Эдгар как будто прочел его мысли. Да, похоже, все этим занимались в последнее время.
– Твоя партнерша молодец. Вы с ней теперь в центре внимания, герои.
Герои. Босх некоторое время осмысливал услышанное. Помолчав, Эдгар сказал:
– Ну, мне вообще-то пора сматываться. Если узнают, что я говорил с тобой раньше всех остальных, меня вышибут в Ньютон.
Босх кивнул. Большинство копов не возражали бы против Ньютонского отделения. «Нон-стоп-экшн» на ньютонском стрельбище!.. Но только не Джерри Эдгар, агент по продаже недвижимости.
– Кто должен прийти?
– Обычная команда, я думаю. Из СВР, из группы разбора инцидентов с применением огнестрельного оружия, из ФБР. Из полиции Беверли-Хиллз. Я думаю, все до сих пор ломают голову, что за хреновина там произошла, под землей. А у них есть только ты да Уиш, чтобы их просветить. Ну, видимо, они хотят удостовериться, что ваши рассказы совпадают. Вот поэтому я и говорю: скажи им, мол, ни черта не помню. Тебя подстрелили, старина. Ты офицер полиции, получивший пулю при исполнении служебного долга. Это твое право – не помнить, что произошло.
– А ты сам что слышал?
– В управлении молчат, как рыбы. Никаких даже слухов не ходит. Когда я услышал, что творится, то поехал на место преступления, и Паундз был уже там. Он увидел меня и отослал обратно. Чертов «шеф-повар» ни хрена не говорит. Поэтому я знаю только то, что есть в СМИ. Обычная болтовня. Телевидение вчера вечером само толком ни шиша не знало. Сегодня утром «Таймс» – тоже не намного больше. В полиции и в Бюро, похоже, спелись и дружно пытаются изобразить всех доблестными бойцами.
– Всех?
– Угу. Рурка, Льюиса с Кларком – все погибли при исполнении служебного долга.
– Это Уиш им наговорила?
– Нет. О ней вообще нет речи. Я имею в виду, что на ее слова никто не ссылается. Я думаю, они будут некоторое время придерживать ее показания, пока не закончится расследование.
– А официальная версия?
– «Таймс» говорит, со ссылкой на управление полиции, что ты, Льюис и Кларк входили в организованную под началом ФБР группу для наблюдения за хранилищем. Я-то понимаю, что это вранье, потому что ты бы никогда не подпустил этих шутов ни к одной своей операции. Вдобавок они из СВР. При чем они тут? Мне кажется, «Таймс» тоже понимает, что дело нечисто. Знаешь, этот твой приятель, Бреммер, звонил мне вчера, разнюхать, что я знаю. Но я не стал болтать. Как только мое имя появится в газетах в связи с этим делом, меня сошлют куда похуже, чем в Ньютон. Если есть такое место.
– Да, – сказал Босх. Он отвернулся от бывшего напарника, от всего услышанного ему как-то сразу сделалось тошно. Похоже, от этого рука у него разболелась еще сильнее.
– Слушай, Гарри, – проговорил Эдгар через полминуты, – я, пожалуй, пойду. Я не знаю, когда они заявятся, но лучше мне уйти, старина. Береги себя и сделай так, как я тебе сказал. Амнезия. Потом получай свою восьмидесятипроцентную пенсию за инвалидность при исполнении, и пошли бы они все!
Эдгар отсалютовал, подняв палец к виску и кивнув. Гарри рассеянно кивнул в ответ, и тот ушел. Босх разглядел сидящего за дверью полицейского в форме.
Через некоторое время Босх поднял трубку телефона, притороченного к ограждению его койки. Тот молчал, и Гарри нажал кнопку вызова медсестры, и через несколько минут медсестра вошла и сообщила ему, что телефон выключен в соответствии с распоряжением управления полиции Лос-Анджелеса. Он попросил газету, но она отрицательно покачала головой, сославшись на то же распоряжение.
Настроение упало дальше некуда. Босх понимал, что в связи с произошедшими событиями и перед полицией, и перед ФБР встали громадные проблемы в плане общественных связей. Но он не видел реальной возможности скрыть правду. Слишком много учреждений и ведомств замешано. Слишком много людей. Им никак не удастся удержать крышку на этом кипящем котле. Неужели у них хватит глупости попытаться?
Он еще ослабил крепежный ремень на груди и попробовал сесть. Это вызвало у него головокружение, и рука буквально возопила о том, чтобы ее оставили в покое. Гарри почувствовал, как подступает тошнота, и потянулся к посудине из нержавейки, стоящей на прикроватном столике. Позыв утих. Однако он пробудил воспоминание о вчерашнем эпизоде с Рурком в туннеле. Босх начал припоминать куски из монолога Рурка. Он старался увязать эту новую информацию с той, что уже знал прежде. Потом ему пришла мысль о бриллиантах – о трофее, взятом из тайника Уэстлендского банка, – и о том, отыскались ли они. Если да, то где? Какое бы восхищение ни вызывали в нем разработка и воплощение этого замысла, Босх никак не мог заставить себя восхититься его автором. То есть Рурком.
Гарри почувствовал, как им овладевает смертельная усталость – словно туча надвигается на солнце. Он снова откинулся на подушку. Последнее, о чем он успел подумать, прежде чем впасть в забытье, было нечто сказанное Рурком в туннеле. Те слова насчет возрастания его доли сокровищ после смерти Медоуза, Франклина и Дельгадо. Как раз в тот момент сна, когда Босх вслед за Медоузом нырнул в темную дыру в джунглях, до него дошла важность сказанного Рурком.
* * *
На сидящем в кресле для посетителей человеке был восьмисотдолларовый костюм в тонкую полоску, золотые запонки на манжетах и перстень с розоватым ониксом.
– СВР, да? – зевнув, произнес Босх. – Из мира грез в ночной кошмар.
Человек вздрогнул от неожиданности. Он не заметил, как Босх открыл глаза. Он встал и вышел из больничной палаты, не сказав ни слова. Босх снова зевнул и огляделся в поисках часов. Часов не было. Он опять ослабил нагрудный ремень и попытался сесть прямо. На сей раз он чувствовал себя гораздо лучше. Никакого головокружения. Ни тошноты. Он посмотрел на уставленные букетами подоконник и комод. Ему показалось, что количество цветов возросло, пока он спал. Мысленно он спросил себя, есть ли среди них какие-нибудь от Элинор. Заходила ли она его проведать? Вероятно, ее бы все равно не впустили.
Через минуту Полосатый вернулся, неся магнитофон и ведя за собой процессию еще из четверых, тоже в цивильных костюмах. Одним из них был лейтенант Билл Хейли из полиции – начальник подразделения по расследованию случаев применения полицейскими огнестрельного оружия, а еще одним – заместитель начальника Ирвин Ирвинг, возглавляющий СВР. Двух других Босх определил как людей из ФБР.
– Знай я, что меня будут дожидаться столько людей в штатском, завел бы будильник, – сказал Босх. – Впрочем, мне не дали ни будильника, ни нормального телефона, ни телевизора, ни газеты.
– Босх, меня вы знаете, – произнес Ирвинг и выбросил руку в сторону остальных. – И также знаете Хейли. А это агенты Стоун и Фолсом из ФБР.
Ирвинг посмотрел на безымянного Полосатого и кивнул в сторону прикроватной тумбочки. Тот прошел вперед и установил на нее магнитофон, потом поставил палец на кнопку записи и вопросительно оглянулся на Ирвинга. Босх посмотрел на него и сказал:
– А вы не хотите представиться?
Полосатый проигнорировал его, так же как и все остальные.
– Босх, я хочу сделать это быстро и без вашего фирменного юмора, – сказал Ирвинг. Он напряг свои челюстные мышцы и кивнул Полосатому. Магнитофон был включен. Ирвинг сухо объявил дату, день недели и время. Оказалось, что сейчас 11.30. Босх поспал всего несколько часов. Но он чувствовал себя гораздо крепче и бодрее, чем когда приходил Джед.
Затем Ирвинг назвал имена присутствующих, на сей раз дав Полосатому имя: Клиффорд Гэлвин-младший. Точно так же – за исключением разве добавки «младший» – звучало имя еще одного заместителя начальника управления. Отпрыска заранее предназначали и целенаправленно готовили к определенной карьере, подумал Босх. Он на верном пути и под крылышком Ирвинга быстро продвинется в нужном направлении.
– Давайте начнем с самого начала, – сказал Ирвинг. – Детектив Босх, вы расскажете обо всем, что произошло, начиная с того момента, как вы спустились под землю.
– А у вас не найдется пары дней?
Ирвинг подошел к магнитофону и ударил по кнопке «пауза».
– Босх, – сказал он, – мы все знаем, какой вы ловкий и хитрый парень, но мы не намерены выслушивать сегодня ваши штучки. Я остановил магнитофон в последний раз. Если мне придется сделать это еще раз, я утром во вторник помещу ваш полицейский значок в стеклянный блок. И то лишь потому, что завтра выходной. И не стройте себе никаких иллюзий насчет пенсии, как пострадавший при исполнении служебного долга. Я позабочусь о том, чтобы вы получили восемьдесят процентов от нуля.
Он намекал на практикуемый в департаменте запрет вышедшему в отставку полицейскому сохранять свой значок. Начальнику полиции и городскому совету не нравилась мысль о том, что кто-нибудь из бывших копов болтается по городу с полицейским значком, пуская пыль в глаза. Вымогание денег, бесплатные обеды, бесплатный ночлег – это был скандал, которого они боялись, как огня и чуяли за версту. Так что если ты после увольнения хотел носить при себе значок, то, пожалуйста, носи – аккуратно упакованным в стеклянный куб с декоративными часами. Площадью примерно в квадратный фут. Крупновато, чтобы положить в карман.
Ирвинг кивнул, и «младший» снова нажал кнопку. Босх рассказал, как было дело, ничего не выпуская и останавливаясь только тогда, когда «младшему» требовалось перевернуть ленту. Время от времени люди в штатском задавали ему вопросы, но в основном просто не мешали рассказывать. Ирвинг хотел знать, что Босх бросил в воду с пирса Малибу. Детектив едва смог это припомнить. Никто не вел никаких записей. Они просто следили за его рассказом. Наконец, спустя полтора часа, Босх закончил свое повествование. После этого Ирвинг посмотрел на «младшего» и кивнул. «Младший» остановил запись.
Когда у посетителей больше не осталось вопросов, Босх задал свой:
– Что вы обнаружили у Рурка дома?
– Это вас не касается, – отозвался Ирвинг.
– Черта с два. Это входит в следствие по делу об убийстве. Рурк был убийцей. Он сам в этом признался.
– Ваше дело передается другому следователю.
Босх ничего не ответил, чувствуя, как злость перехватывает ему горло. Он оглядел комнату и заметил, что все присутствующие, включая «младшего» Гэлвина, старательно отводят взгляды.
Ирвинг сказал:
– Так вот, прежде чем я скажу хоть слово осуждения в адрес наших соратников из органов правопорядка, погибших при исполнении служебного долга, я должен быть уверен, что мне известны все факты. И я должен быть также уверен, что располагаю надежными свидетельствами, подтверждающими эти факты. Нам не надо, чтобы о хороших людях циркулировали какие-либо слухи.
Босх не смог сдержаться:
– И вы думаете, этот номер у вас пройдет? А как насчет ваших двух тупиц легавых? Как вы это собираетесь объяснить? Сначала они подсовывают мне «жучок» в телефон, потом вламываются без спроса в эту проклятую операцию и позволяют себя угрохать. И после этого вы собираетесь сделать из них героев? Кого вы хотите одурачить?
– Детектив Босх, все уже объяснилось. Это не ваша забота. Как и не ваше дело опровергать публичные заявления управления полиции и Федерального бюро. Это приказ, детектив. Если вы станете беседовать с прессой, то это деяние окажется последним в вашей полицейской карьере.
Теперь уже Босх не мог заставить себя на них смотреть.
– Тогда к чему магнитофон, заявление и все эти агенты в штатском? – спросил он, уставившись взглядом в цветы на столе. – Какой в этом смысл, если вы не желаете знать правду?
– Мы хотим знать правду, детектив. Не надо смешивать ее с тем, что мы сочтем нужным выложить общественности. Но, оставляя в стороне публичность, я гарантирую, и Федеральное бюро гарантирует, что мы доведем ваше расследование до конца и примем соответствующие меры там, где это требуется.
– Это убого и никчемно.
– Вы этому соответствуете, детектив Босх. Полностью. – Ирвинг наклонился над койкой, настолько приблизив лицо к Босху, что донесся тухлый запах у него изо рта. – Это один из тех редких случаев, когда вы держите свое будущее в своих руках, детектив Босх. Будете делать что положено – и, может быть, даже вернетесь в городскую полицию, в свой отдел убийств и ограблений, откуда вас выдворили. Или можете снять трубку вот этого телефона – да-да, я собираюсь приказать медсестре его включить – и позвонить своим дружкам в ту газетенку, на Спринг-стрит. Но тогда уж заодно и спросите, нет ли у них там какой вакансии для бывшего детектива по расследованию убийств.
Затем все пятеро вышли из палаты, оставив Босха наедине со своей яростью. Он был уже готов, хорошенько размахнувшись, шарахнуть своей здоровой рукой по вазе с ромашками на прикроватном столике, как дверь открылась и в палате снова появился Ирвинг. Один. И без магнитофона.
– Детектив Босх, пара слов не для протокола. Кстати, я сказал остальным, что забыл отдать вам вот это.
Ирвинг вытащил из кармана пиджака поздравительную открытку и стоймя приткнул ее на подоконник. На лицевой стороне красовалась грудастая женщина-полицейский в форменной блузке, расстегнутой до пупа. Она красноречиво сжимала в руке полицейскую дубинку. На выходящем у нее изо рта условном облаке было написано: «Скорее поправляйся, а не то…» Предполагалось, что Босх должен заглянуть внутрь открытки, чтобы узреть кульминацию.
– Но я не забыл. Я просто хотел сказать кое-что без свидетелей. – Заместитель начальника безмолвно стоял в ногах кровати, пока Босх не кивнул. – Ты хорошо знаешь свое дело, детектив Босх. Всем это известно. Но это не означает, что ты хороший полицейский. Ты отказываешься быть частью семьи. Это нехорошо. А моя задача – защищать этот департамент. Для меня это важнее всего в мире. И один из лучших способов здесь – контролировать общественное мнение. Делать так, чтобы все были довольны и счастливы. И если для этого потребуется выпустить пару пресс-релизов и организовать пару пышных похорон, с мэром, телекамерами и духовым оркестром, то именно так мы и поступим. Лицо ведомства важнее, чем тот факт, что два тупых полицейских совершили глупость. То же самое относится и к Федеральному бюро расследований. Они искрошат тебя прежде, чем согласятся публично высечь самих себя заодно с Рурком. Поэтому – что я пытаюсь тебе втолковать – с этим правилом надо считаться, если хочешь ладить.
– Чушь собачья, и вы сами это знаете.
– Нет, я этого не знаю. И ты в глубине души тоже так не считаешь. Позволь спросить тебя кое о чем. Почему, как ты думаешь, Льюис и Кларк были отстранены от расследования инцидента с убийством Кукольника? Кто, по-твоему, их осадил?
Босх ничего не ответил, и Ирвинг удовлетворенно кивнул.
– Понимаешь, нам пришлось сделать выбор. Что лучше: увидеть, как одного из наших будут трепать в газетах и судить по обвинению в криминале, или же тихо, без лишнего шума понизить его в должности и перевести в другое место? – Ирвинг сделал небольшую паузу, давая возможность смыслу его слов хорошенько проникнуть в сознание собеседника, а затем продолжал: – И еще одно. Льюис и Кларк пришли ко мне на этой неделе и рассказали о том, что ты с ними проделал. Как приковал их к дереву. Это было отвратительно и бесчеловечно. Но они были так счастливы – как два подростка из футбольного фэн-клуба после встречи с любимой командой. Потому что они тебя прищучили и были готовы прямо тут же подать на тебя рапорт. Они…
– Но сначала я прищучил их.
– Нет. Именно это я и пытаюсь тебе втолковать. Они пришли ко мне с той басней о «жучке» в телефоне, которую ты им наплел. Но фокус в том, что они не ставили в твой телефон никакого «жучка». Я это проверял. Вот о чем я. Ты был полностью у них в руках.
– Тогда кто же… – начал Босх и осекся. Он знал ответ.
– Я велел им повременить несколько дней. Последить, поразнюхать обстановку. Что-то явно затевалось. Эту парочку всегда было трудно обуздать, когда речь шла о тебе. Потому они и перестарались, когда остановили на улице того человека, Эвери, и попросили повести их к хранилищу. Они расплатились за это своей жизнью.
– А как насчет ФБР? Что те говорят о «жучке»?
– Не знаю и не спрашиваю. Если бы я спросил, они бы сказали: «Какой „жучок“?» Ты и сам прекрасно знаешь.
Босх кивнул и тут же как-то враз устал от этого человека. Ему пришла мысль, что он не хочет больше видеть никаких визитеров. Он отвернулся от Ирвинга и стал смотреть в окно. Ирвинг еще раз велел ему, прежде чем что-либо предпринимать, подумать о департаменте, а затем вышел. Когда Босх счел, что Ирвинг уже прошел коридор, то, развернувшись, левой рукой с размаху саданул по вазе с ромашками, которая, кувыркаясь, полетела в угол палаты. Ваза оказалась пластиковой и не разбилась. Весь ущерб состоял в пролитой воде и рассыпавшихся по полу цветах. Крысиная морда Гэлвина-младшего немедленно просунулась внутрь комнаты, а потом опять скрылась за дверью. Он ничего не сказал, но Босх уразумел, что человек из СВР выставлен на часах с наружной стороны его палаты. Было ли это в целях его зашиты или в целях защиты департамента, Гарри не мог бы сказать наверняка. Он вообще был больше ни в чем не уверен.
* * *
Босх отодвинул поднос, оставив нетронутым традиционный больничный обед в виде куска индейки с мучной подливкой, кукурузой и ямсом, черствой булочки, которой полагалось быть мягкой, и печенья с клубнично-сливочной начинкой.
– Давай ешь, а то так никогда отсюда не выберешься.
Он поднял голову. Это была Элинор. Она стояла в дверях, улыбаясь. Гарри улыбнулся ей в ответ. Ничего не мог с собой поделать.
– Я знаю.
– Как ты себя чувствуешь, Гарри?
– Нормально. Скоро совсем поправлюсь. Может, и не смогу больше задирать подбородок, но я это переживу. Как ты, Элинор?
– Прекрасно, – улыбнулась она, и эта улыбка его просто уничтожила. – Тебя сегодня прогнали через овощерезку?
– О да. Освежеван и нашинкован. Цвет нашего доблестного департамента – кстати, и пара ваших парней тоже – держали меня на дыбе все утро… Вот тут, с этой стороны, есть стул.
Она обогнула койку, но продолжала стоять. Потом огляделась, и легкое облачко набежало на лоб – как если бы она хорошо знала эту палату и чувствовала, что здесь чего-то не хватает.
– Меня они тоже взяли в оборот. Вчера вечером. А сегодня не пускали к тебе, пока не закончили тебя препарировать. Таковы директивы. Не хотели, чтобы мы с тобой согласовали наши показания. Но, как я понимаю, наши с тобой версии отлично совпали. Во всяком случае, сегодня меня уже больше не стали тягать. Сказали, что все на этом.
– А бриллианты нашли?
– Во всяком случае, я об этом не слышала, но передо мной теперь не слишком распространяются. Над этим делом у нас работают две следственные бригады, и меня туда не включили. Перевели на бумажную работу до тех пор, пока все не уляжется и не закончит работу группа, которая занимается правомерностью применения огнестрельного оружия. Кажется, в квартире Рурка до сих пор идет обыск.
– Что насчет Трана и Биня? Они сотрудничают со следствием?
– Нет. Они не сказали ни слова. Я знаю это от одного приятеля, который присутствовал на допросе. Им ничего не известно о бриллиантах. Вероятно, они сколотили из своих людей свою собственную команду и сами займутся розыском.
– Как ты думаешь, где могут быть спрятаны сокровища?
– Понятия не имею. Вся эта история, Гарри… она как-то выбила меня из колеи… Я уже не понимаю, как мне относиться к тем или иным вещам.
Босх понял, что это подразумевает и ее отношение к нему. Он ничего не сказал, и через некоторое время молчание сделалось неловким.
– Что там было, Элинор? Ирвинг сказал мне, что Льюис и Кларк вмешались и перехватили Эвери. Но это все, что мне известно. Я не понимаю.
– Они наблюдали, как мы ведем слежку за хранилищем. Должно быть, вбили себе в головы, что мы на стреме у грабителей. Если, как они, исходить из предположения, что ты скверный коп, то почему бы не прийти к таким выводам? Поэтому когда они увидели, что ты отправил обратно Эвери и отослал патрульных, то решили, что разгадали твою игру. Они перехватили Эвери в «Дарлингзе», и он рассказал им о твоем визите накануне и о ложных сигналах, а потом ненароком упомянул, что ты не разрешил открывать дверь.
– Ну да, а потом они узнают, что он имеет такую возможность. А в следующий момент уже крадутся со стороны переулка.
– Да. У них возникла мысль стать героями. Разоблачить разом и плохих копов, и грабителей. Славный план, если бы не финал.
– Бедные тупые придурки.
– Бедные тупые придурки, – согласилась Элинор.
В комнате снова начало витать гнетущее молчание, и Элинор не стала дожидаться, пока оно воцарится окончательно.
– Ну что ж, я просто хотела узнать, как у тебя дела.
Он кивнул.
– И… и сказать тебе…
Вот оно, подумал он, – прощальный поцелуй.
– Я решила уволиться. Хочу уйти из Бюро.
– А… как же… Чем ты станешь заниматься?
– Еще не знаю. Но я хочу уехать отсюда, Гарри. У меня скоплены кое-какие деньги, так что я немного постранствую, а там посмотрю, чего мне захочется.
– Элинор, но почему?
– Я… мне трудно объяснить. Но все, что произошло… Все связанное с этой работой обернулось полным дерьмом. И после того, что случилось, думаю, я не смогу вернуться и опять работать в этой оперативной группе.
– Ты вернешься в Лос-Анджелес?
Она опустила глаза, потом опять обвела взглядом комнату.
– Я не знаю, Гарри. Мне очень жаль. Мне казалось, что… я не знаю. Я сейчас в полной растерянности по поводу этого дела.
– По поводу чего?
– Не знаю… По поводу нас. По поводу того, что случилось. По поводу всего.
Молчание вновь наполнило комнату, и Босх надеялся: сейчас медсестра или даже Гэлвин-младший просунет в дверь голову, чтобы проверить, все ли в порядке. Гарри отчаянно хотелось курить. Он поймал себя на мысли, что в первый раз за сегодняшний день вспомнил о курении. Элинор теперь разглядывала свои туфли, а он уставился на свою нетронутую еду. Взял с подноса булочку и принялся подкидывать ее в руке, точно бейсбольный мяч. Через некоторое время глаза Элинор в третий раз обежали палату и, видимо, опять не обнаружили того, чего искали. Босх не мог сообразить, чего именно.
– Тебе не принесли цветы, которые я послала?
– Цветы?
– Да, я послала ромашки. Как те, что растут на склоне под твоим домом. Я их здесь не вижу.
Ромашки. Та ваза, которую он швырнул о стену. «Где же мои проклятые сигареты?» – хотелось ему закричать.
– Наверное, принесут позднее. Они доставляют сюда посылки только раз в день.
Она нахмурилась.
– Послушай, – сказал Босх. – Если Рурк знал, что мы вышли на депозитарий и наблюдаем за ним, и знал, что Тран забрал оттуда содержимое своего сейфа, зачем же тогда он отправил своих людей на дело? Для чего ему было возиться?
Она медленно покачала головой.
– Я не знаю… Может быть… Ну, у меня были мысли, что, возможно, он так и хотел, чтобы они погибли. Он знал этих парней и, очевидно, понимал, что дело кончится перестрелкой и что без них ему достанутся все бриллианты от первого ограбления.
– Да. Но ты знаешь, я тут весь день пытаюсь припомнить разные подробности. О том, что было там, под землей. Все это понемногу ко мне возвращается, и, по-моему, он не сказал, что хочет один получить все. Он сказал по-другому – вроде того, что теперь, когда Медоуз и те двое мертвы, его доля становится больше. Он употребил именно слово «доля», как если бы оставался еще кто-то, с кем он должен поделиться.
Ее брови удивленно взметнулись.
– Может, это была просто фигура речи, Гарри?
– Может быть.
– Ну, мне пора идти. Ты не знаешь, как долго тебя здесь продержат?
– Мне не говорили, но, думаю, завтра я вытащу себя отсюда. Хочу пойти посмотреть, как будут хоронить Медоуза на кладбище ветеранов.
– Погребение в День памяти павших. По мне, звучит вполне подходяще.
– Хочешь пойти со мной?
– М-м… нет. Думаю, мне уже больше не хочется иметь ничего общего с мистером Медоузом… Но я буду завтра в Бюро. Буду разбирать свой стол и писать должностные отчеты по тем делам, которые мне придется передать другим агентам. Ты мог бы забежать, если захочется. Я бы сварила тебе кофе, как в былые времена. Но только знаешь, Гарри, мне кажется, тебя так скоро не выпишут. С пулевым-то ранением. Тебе нужно отдохнуть и набраться сил.
– Конечно, – сказал Босх. Он понимал, что это она с ним прощается.
– Ну, тогда всего. Может, мы еще увидимся.
Элинор наклонилась к нему и поцеловала на прощание, и он знал, что это прощание со всем, что было между ними. Она почти уже дошла до двери, когда он снова открыл глаза.
– Еще один вопрос, – промолвил он.
Уиш обернулась.
– Как ты нашла меня, Элинор? Там, в туннеле, с Рурком?
Она помедлила, ее брови опять поползли вверх.
– Ну, мы спустились в лаз вместе с Хэнлоном. Но когда выбрались из самодельного туннеля, то разделились. Он пошел по коридору в одну сторону, а я – в другую. Я выбрала правильное направление. Вскоре заметила следы крови. Потом нашла Франклина. Он был мертв. А после этого мне просто немножко повезло. Я услышала выстрелы, а затем – голоса. В основном голос Рурка. Я пошла на этот голос. А почему ты спросил?
– Не знаю. Просто вдруг пришло в голову. Ты спасла мне жизнь.
Они посмотрели друг на друга. Ее рука лежала на дверной ручке, и дверь была приоткрыта – так что Босху было видно плечо сидящего в коридоре на стуле Гэлвина-младшего.
– Все, что я могу сказать, – это спасибо.
Она сказала «ш-ш», отвергая его благодарность.
– Не нужно ничего говорить.
– Не увольняйся.
Он увидел, как щель в двери исчезла, а вместе с ней – и полосатый пиджак. Элинор стояла у двери, ничего не говоря.
– Не уезжай.
– Я должна. Я еще увижусь с тобой, Гарри.
На сей раз дверь открылась во всю ширь.
– Прощай, – сказала она, и вот уже ее не было.
* * *
Босх пролежал неподвижно почти целый час. Он думал о двух людях: об Элинор Уиш и Джоне Рурке. Он на долгое время закрыл глаза и подробно представил себе озадаченное лицо Рурка, когда тот, отлетев к стене, стал оседать и наконец упал в темную воду. «Я бы тоже удивился на его месте», – думал Босх. Но было там и еще что-то – нечто такое, что он не мог до конца определить. Некое осознание, постижение, не связанное с его умиранием. Вроде внезапного разрешения загадки.
Через некоторое время он спустил ноги с кровати и сделал вдоль нее несколько пробных шагов. В теле ощущалась слабость, однако тридцать шесть часов сна поселили в нем беспокойную неусидчивость. Когда он утвердился на ногах, а плечо, хотя и с болью, приспособилось к гравитации, Гарри принялся вышагивать взад и вперед вдоль кровати. Он был одет в светло-зеленую больничную пижаму – обычную, а не из тех, вроде рабочего комбинезона с открытой спиной, в которых он всегда находил что-то унизительное. Освоившись, Босх зашлепал по комнате босыми ногами, время от времени останавливаясь, чтобы прочесть открытки, прикрепленные к корзинам с цветами. Одну из корзин прислал профсоюз полицейских. Другие поступили от двух знакомых копов – просто знакомых, не друзей; одна была от вдовы бывшего напарника, потом от юриста его профсоюза и еще от одного бывшего партнера, который сейчас жил в Энсеньяде.
Босх отошел от цветов и подошел к двери. Чуть приоткрыв ее, в щелочку увидел, что Гэлвин-младший по-прежнему сидит там, читая каталог полицейского снаряжения. Босх открыл дверь на всю ширину. Голова Гэлвина дернулась вверх, он поспешно захлопнул журнал и сунул его в стоящий у ног атташе-кейс. При этом он не произнес ни слова.
– Итак, Клиффорд, – надеюсь, я могу к тебе так обращаться? – что ты здесь делаешь? Я разве нахожусь в опасности?
Молодой коп ничего не ответил. Босх глянул в обе стороны коридора и увидел, что он пуст до самого пункта дежурной медсестры, футах в пятидесяти. Он поднял взгляд на дверь своей палаты и увидел номер «313».
– Детектив, будьте добры, вернитесь в свою комнату, – процедил наконец Гэлвин. – Я здесь только затем, чтобы не пускать в вашу палату представителей прессы. Заместитель начальника считает, что они могут попытаться проникнуть, чтобы взять у вас интервью, и моя задача – воспрепятствовать этому. Воспрепятствовать тому, чтобы вас беспокоили.
– Что, если они применят тактическую хитрость? – Босх с притворной опаской повертел головой, якобы удостовериться, что их никто не слышит. – Просто возьмут да и позвонят по телефону?
Гэлвин шумно выдохнул и продолжал, не глядя на Босха:
– Медсестры отслеживают входящие звонки. Разрешается только родственникам, а мне сказали, у вас нет семьи, так что не будет никаких звонков.
– А как прошла мимо вас эта женщина из ФБР?
– Она прошла с одобрения Ирвинга. Будьте добры, вернитесь к себе в палату.
– Разумеется.
Босх сел на кровать, попытался еще раз прокрутить в голове обстоятельства дела. Но чем больше он прокручивал туда и сюда отдельные его куски, тем больше его охватывало тревожное ощущение, что сидеть на кровати в больничной палате – это потеря времени. Он чувствовал, что находится на пороге чего-то важного – какого-то прорыва, открытия. Работа сыщика состоит в том, чтобы пройти от начала до конца по цепи улик, проанализировать каждое обстоятельство и сделать вывод. Собранный в конце этой цепочки улов позволит выстроить дело – либо его развалить. У Босха ведерко было полно, но он все больше чувствовал, что каких-то кусков не хватает. Что же он проглядел? Что такого в самом конце сказал ему Рурк? Тут дело было не столько в словах, сколько в их подспудном смысле. И еще – в его лице. Удивление… Но по поводу чего? Был ли он изумлен по поводу угодившей в него пули? Или по поводу того, откуда и кем она была послана? Босх решил, что могло присутствовать и то, и другое. Но в любом случае: что еще он имел в виду?
Упоминание Рурка о том, что его доля возрастет за счет убитых сообщников, продолжало мучить Босха. Он постарался поставить себя на место Рурка. Если бы все его подельники оказались мертвы и он вдруг стал единственным владельцем сокровищ, стал бы он говорить: «Моя доля возросла»? Может, просто сказал бы: «Теперь это все мое»? У Босха было ощущение, что по первому варианту он бы высказался, если бы оставались еще какие-то пайщики.
Он решил, что ему необходимо что-то сделать. Он должен выбраться из этой палаты. Он не состоял под домашним арестом, но отлично понимал, что Гэлвин затем и торчит здесь, чтобы в случае чего проследить и доложить Ирвингу. Босх проверил телефон и обнаружил, что его действительно включили, как и обещал Ирвинг. И пусть звонки извне не пропускались, но он имел возможность позвонить наружу.
Гарри встал и провел ревизию стенного шкафа. Его одежда была там – вернее, то, что от нее осталось: туфли, носки и брюки. Брюки оставались стертыми на коленках, но были вычищены и выглажены. Его спортивного покроя пиджак и рубашка, очевидно, были сняты с него с помощью ножниц при оказании первой помощи и либо выброшены, либо лежат в пакете для улик. Босх забрал все вещи и оделся, заправив пижамную куртку в брюки. Вид был довольно дурацкий, но ничего, сойдет, пока он не добудет какую-нибудь одежду, выбравшись отсюда.
Боль в плече уменьшалась, когда он держал руку перед грудью, поэтому Гарри начал было перекидывать брючный ремень через плечи, чтобы использовать в качестве перевязи. Но, решив, что это сделает его чересчур заметным при выходе, вставил ремень обратно в брюки. Он выдвинул ящик ночного столика, увидел бумажник и значок, но не нашел пистолета.
Когда он был полностью готов, то поднял трубку телефона, набрал номер оператора и попросил соединить его с пунктом дежурной медсестры на третьем этаже. Там женский голос сказал «здравствуйте», и Босх назвался заместителем начальника Ирвином Ирвингом.
– Не могли бы вы позвать к телефону моего сотрудника детектива Гэлвина, того, что сидит на стуле у двери? Мне нужно с ним поговорить.
Босх поставил телефон на кровать и, мягко ступая, подошел к двери. Он приоткрыл ее настолько, чтобы видеть сидящего на стуле Гэлвина, опять читающего каталог. Он услышал голос медсестры, подзывающей его к телефону, и увидел, как Гэлвин встал с места. Гарри повременил секунд десять, прежде чем высунуться и оглядеть коридор. Гэлвин направлялся к посту дежурной. Босх ступил в коридор и быстро зашагал в противоположную сторону.
Ярдов через десять коридор пересекался с другим коридором, и Босх свернул налево. Подошел к лифту, над которым значилось «Посторонним вход воспрещен», и нажал кнопку. Когда лифт пришел, оказалось, что внутри он представляет собой кабину из нержавейки и искусственного дерева с еще одними дверями в задней части – достаточно большую, чтобы вкатить в нее по меньшей мере две каталки. Гарри нажал кнопку первого этажа, и двери закрылись. Его лечение от пулевого ранения закончилось.
Лифт привез Босха в приемную первой помощи. Он прошел через нее и вышел в ночь. Таксиста, который вез его к Голливудскому полицейскому участку, он попросил по дороге остановиться у банка, где получил деньги в банкомате, а затем – у аптеки. Там он купил дешевую спортивную рубашку, пачку сигарет, зажигалку – поскольку не мог сейчас управляться со спичками, – а также вату, свежие бинты и медицинскую перевязь для руки. Стропа была темно-синего цвета. Идеально для похорон.
Он расплатился с таксистом на Уилкокс-авеню, возле своего полицейского участка, и зашел с парадного входа, где было меньше шансов, что его кто-то узнает или с ним заговорит. За конторкой дежурного сидел незнакомый ему новобранец, под стать тому прыщавому бойскауту, что приносил пиццу для Шарки. Босх показал значок и, не говоря ни слова, прошел мимо. В помещении детективного отдела было темно и пусто, как и вообще в большинство воскресных вечеров в участке, даже в Голливуде. Но над рабочим местом Босха имелась настольная лампа на прищепке. Он включил ее вместо верхнего света, не желая привлекать внимание патрульных, сидящих в дежурке в другом конце коридора. Гарри не чувствовал расположения отвечать на вопросы личного состава, пусть даже доброжелательные.
Первым делом он прошел в глубь комнаты и зарядил кофейник. Затем отправился в одну из комнат для допросов, чтобы переодеться в свой новый костюм. Когда принялся стаскивать больничную рубашку, плечо рассыпалось огненными стрелами, рассылая их по всей грудной клетке и вниз по руке. Он сел на стул и осмотрел повязку – нет ли крови? Крови не было. Осторожно и с гораздо меньшими страданиями облачился в новую рубашку – она была на несколько размеров больше. Впереди, с левой стороны, на ней был маленький рисунок, изображающий гору, солнце и пляж, а также слова «Город Ангелов». Гарри заслонил эту картинку, надев перевязь и приладив ее таким образом, чтобы она удерживала руку плотно прижатой к груди.
Когда он закончил переодеваться, кофе был уже готов. Босх отнес дымящуюся чашку к своему столу, закурил и вытащил из картотечного шкафа журнал регистрации убийств и другие папки по делу Медоуза. Он посмотрел на эту груду, не зная, с чего начать и что вообще хочет обнаружить. Начал заново перечитывать все, надеясь, что какая-нибудь несообразность бросится в глаза. Его устроила бы любая вещь: новое имя, противоречие в чьих-либо показаниях – все, что ранее ускользнуло от внимания, как несущественное, но теперь предстало бы в ином свете.
Он быстро пробежался по собственным отчетам, потому что большую часть содержащихся там сведений еще помнил. Затем заново прочел военное досье Медоуза. Это была усеченная версия – тот самый выхолощенный вариант из ФБР. Босх не имел представления, какая участь постигла более полную подборку, которую он получил из Сент-Луиса и оставил в машине, бросившись вчера утром в погоню по туннелям. Потом сообразил, что понятия не имеет, где и сама машина.
С военным досье у Босха вышел пустой номер. Потерпев неудачу, он сидел, тупо уставившись в собрание разномастных документов, когда вспыхнул верхний свет и в комнату вошел старый, видавший виды коп по имени Петерсон. С бланком отчета об аресте он направлялся к столу с пишущими машинками и не заметил Босха, пока не опустился на стул. Почуяв запах сигарет и кофе, он огляделся и увидел детектива с рукой на перевязи.
– Гарри, как дела? Быстро тебя выпустили. Тут прошел слух, что тебе хана.
– Просто царапина. Тебе хуже достается от когтей псевдодевочек, которых ты тягаешь сюда каждую субботу. С пулей, по крайней мере, не надо беспокоиться о СПИДе.
– Ты мне будешь говорить, – пробормотал Петерсон, инстинктивно потирая шею, где до сих пор виднелись шрамы от царапин, нанесенных ВИЧ-инфицированной трансвестит-шлюхой.
Полицейскому-ветерану пришлось на протяжении двух лет каждые три месяца сдавать анализы, хотя вирус он, слава Богу, не подцепил. Эта история сделалась ходячей страшилкой и, вероятно, единственной причиной того, что наполняемость камер предварительного заключения для трансвеститов и проституток в участке снизилась с тех пор наполовину. Никто больше не желал их задерживать, разве что речь шла об убийстве.
– Ну, как бы там ни было, – продолжал Петерсон, – соболезную, что все обернулось так хреново. Я слышал, второй коп тоже недавно отдал концы. Код семь – свободен от службы. Двое копов и один фэбээровец за одну перестрелку. Не говоря уже о твоей покалеченной руке. Пожалуй, своего рода рекорд для этого городка. Не возражаешь, если я налью чашечку?
Босх молча махнул в сторону кофейника. Он не знал, что Кларк умер. Код семь. Свободен навсегда. Гарри так и не удалось испытать жалость к двоим погибшим копам из службы внутренних расследований, и это обстоятельство заставило его испытать жалость к себе самому. Он чувствовал себя так, будто сердце полностью очерствело. Он уже больше не испытывал ни к кому ни жалости, ни сочувствия – даже к двум бедным идиотам, которые сдуру полезли куда не надо и сами же на этом погорели.
– Здесь у нас ни черта не слышно, начальство молчит, – сказал Петерсон, наливая себе кофе. – Но когда я прочел в газете имена, то думаю: «Ух ты! Да я же знаю этих парней!» Льюис и Кларк. Они же работали в СВР, а совсем не по части банков. Эту парочку сейчас называют крупными сыщиками. Вечно шныряли повсюду, вынюхивали, только и ждали, как бы кого насадить. По-моему, все знают, что это были за птицы, – кроме «Таймс» и телевидения. Но все равно любопытно узнать, что они там делали.
Босх не собирался заглатывать эту наживку. Петерсону и другим копам придется из какого-нибудь другого источника выяснить, что произошло в депозитарии «Беверли-Хиллз сейф энд лок». На самом деле Босх уже начал задаваться вопросом, действительно ли Петерсону понадобилось печатать свой отчет. Или же тот новичок за конторкой дежурного проболтался, что в отделе находится Босх, и тертого копа отрядили его расколоть?
У Петерсона были волосы белее мела, и он считался старым полицейским, но, по сути, был лишь несколькими годами старше Босха. Он совершал ночное патрулирование Бульвара, пешком или на машине, уже двадцать лет, и этого было достаточно, чтобы у человека волосы поседели раньше времени. Босх с симпатией относился к Петерсону. Тот был кладезем информации о жизни этой улицы. Редкое расследование дела об убийстве в районе Бульвара, проходило без того, чтобы детектив Босх не справлялся у него, что поговаривают на этот счет его информаторы. И почти всегда получал то, что требовалось.
– Да, любопытно, – отозвался Босх. Больше он ничего не сказал.
– Готовишь бумаги по своей перестрелке? – спросил Петерсон, усаживаясь поудобнее за пишущей машинкой. И когда Босх не ответил, прибавил: – У тебя сигаретки не найдется?
Босх встал и отнес Петерсону всю пачку. Он положил сигареты на пишущую машинку перед ветераном и сказал, что они его. Петерсон намек понял. Тут не было ничего личного, но Босх был не намерен толковать о произошедшем, особенно о том, что делали в депозитарии два копа из СВР.
После этого Петерсон принялся за работу, а Босх вернулся к своему журналу регистрации убийств. Он закончил его перечитывать, и при этом ни единый проблеск догадки не вспыхнул у него в голове. В дальней части комнаты щелкала пишущая машинка, а он в мрачной задумчивости сидел за столом, курил и старался придумать, что еще можно сделать.
Он решил позвонить себе домой и проверить автоответчик. Поднял трубку стоящего на столе телефона, но потом решил поступить по-другому и положил трубку обратно. На тот случай, если вдруг его телефон прослушивался, он подошел к другому – на том же столе, но у рабочего места Джерри Эдгара – и стал звонить с него. Дозвонившись до своего автоответчика, набрал нужный код и прослушал с дюжину сообщений. Первые девять были от копов и кое-каких старых товарищей; все желали ему скорейшего выздоровления. Последние три, совсем недавние, были от больничного врача, Ирвинга и Паундза.
– Мистер Босх, это доктор Маккена. Я считаю очень неразумным и опасным с вашей стороны то, что вы покинули госпиталь. Вы рискуете нанести еще больший вред своему организму. Если вы получите это сообщение, будьте добры вернуться в больницу. Пожалуйста. Мы сохраняем за вами койку. Если вы не вернетесь, я официально отказываюсь считать вас своим пациентом. Спасибо.
Ирвинг и Паундз не были столь же обеспокоены состоянием здоровья Босха.
Сообщение Ирвинга звучало так:
– Я не знаю, где вы находитесь и что делаете, но хорошо бы причина была в том, что вам просто не нравится больничная еда. Подумайте о том, что я сказал вам, детектив Босх. Не совершайте ошибки, о которой мы оба будем жалеть.
Ирвинг не озаботился тем, чтобы назваться, но в этом и не было необходимости. Не сделал этого и Паундз. Его сообщение было последним. Оно звучало в унисон:
– Босх, позвоните мне домой, как только получите это сообщение. Меня информировали, что вы сбежали из больницы, и нам нужно поговорить. Босх, вам запрещается, повторяю: запрещается – всякого рода расследование по делу, связанному со вчерашней перестрелкой. Перезвоните мне.
Босх повесил трубку. Он не собирался звонить никому из них. Не сейчас, во всяком случае. Сидя на рабочем месте Эдгара, он заметил на столе блокнот для заметок, на котором было нацарапано имя Вероники Нис. Матери Шарки. Там же стоял номер телефона. Должно быть, Эдгар звонил ей, чтобы уведомить о смерти сына. Босх представил, как она берет трубку, ожидая, что это очередной ее безмозглый клиент, а вместо этого слышит известие о смерти сына.
Мысль о мальчике напомнила Гарри о допросе. Он до сих пор еще не транскрибировал магнитофонную запись. Он решил ее послушать и вернулся на место. Достал из ящика стола свой магнитофон. Пленки не было. Босх вспомнил, что отдал ее Элинор. Он пошел к стенному шкафу, где хранился запас канцелярских и прочих принадлежностей, пытаясь прикинуть, сохранилась ли еще запись на дублирующей ленте. Дублирующая лента автоматически перематывалась, когда достигала конца, а затем начинала записывать поверх старой записи. В зависимости от того, насколько интенсивно использовалась звукозаписывающая аппаратура со вторника – то есть со времени допроса Шарки, – тогдашние вопросы и ответы могли все еще оставаться на дублирующей ленте.
Босх вынул кассету и понес к своему рабочему месту. Вставил ее в свой портативный магнитофон. Надел пару наушников и перемотал ленту до начала. В течение нескольких секунд он выборочно прослушивал ее в поисках своего голоса, голоса Шарки или Элинор, а затем с помощью скоростной перемотки перематывал вперед секунд на десять. Он повторял эту процедуру в течение нескольких минут, пока наконец на второй половине пленки не отыскал нужную фонограмму.
Как только он ее нашел, то немного отмотал пленку назад – чтобы услышать беседу с самого начала. Он отмотал слишком далеко, и в результате ему пришлось прослушать последние полминуты чужого, предыдущего, допроса. Затем послышался голос Шарки:
– Чего вы на меня таращитесь?
– Не знаю. – Это был голос Элинор. – Я подумала, не узнаешь ли ты меня. Твое лицо кажется мне знакомым. Я не заметила, что таращусь.
– Чего? Почему это я должен вас узнавать? Я не замешан ни в каких федеральных штучках, леди. Я не знаю, с чего…
– Все в порядке, не кипятись. Твое лицо показалось мне знакомым, вот и все. Я подумала, может, ты меня знаешь. Давай подождем детектива Босха.
– Угу, ладно. Я не против.
Потом на пленке наступило молчание. Босх слушал, несколько озадаченный. Потом сообразил, что прослушанный им отрывок был записан до того, как он вошел в комнату для допросов.
Что она делала тем временем? Тишина на пленке закончилась, и Босх услышал свой собственный голос.
– Шарки, мы собираемся записать разговор на пленку, потому что это позволит позднее пройтись по нему заново, – сказал Босх. – Как я сказал, ты не подозреваемый, поэтому тебе…
Босх остановил пленку и перемотал до того места, где происходил обмен репликами между мальчиком и Элинор. Он прослушал запись еще раз, а потом еще. Всякий раз это звучало так, словно его ударяли в самое сердце. Его ладони вспотели, и пальцы соскальзывали с кнопок магнитофона. Наконец он стащил с себя наушники и швырнул их на стол.
– Проклятие! – сказал он.
Петерсон перестал стучать на машинке и покосился на Босха.