Часть IX
Понедельник, 28 мая
День Памяти Павших

К тому времени, как Босх добрался до кладбища ветеранов в Вествуде, было чуть за полночь.

Он выписал себе новую машину в гараже полицейского участка на Уилкокс-авеню, а затем поехал к дому Элинор Уиш. Света в ее окнах не было, и Гарри ощутил себя тинейджером, выслеживающим подружку, которая его бросила. Несмотря на то, что рядом никого не было, он почувствовал смущение. Босх не знал, как бы повел себя, если бы у нее горел свет. После этого направился обратно, в восточную часть, к кладбищу, думая об Элинор и о том, как она предала его – в любви и в работе, и все это в одно и то же время.

Он начал с предположения, что Элинор спросила Шарки, не узнает ли он ее, потому что именно она сидела в джипе, который доставил тело Медоуза на плотину. Она искала признаки того, что мальчик узнал ее и отдает себе отчет в этом. Но тот не узнал. Шарки продолжал – уже после того, как Босх присоединился к допросу – утверждать, что видел двоих, и оба, по его словам, были мужчинами. Он сказал, что тот из них, что поменьше, оставался в машине, на пассажирском сиденье, и совсем не помогал выгружать тело. Босху казалось, что ошибка мальчика должна была бы гарантировать тому жизнь. Но он также понял, что сам вынес Шарки смертный приговор – когда предложил подвергнуть его гипнозу. Элинор передала это Рурку, который знал, что не может рисковать.

Следующим шел вопрос «Зачем?». Самым простым ответом был ответ: «Из-за денег», но у Босха не получалось убедительно приписать Элинор этот мотив. Тут было что-то еще. Другие участники преступления: Медоуз, Франклин, Дельгадо и Рурк – все были так или иначе связаны друг с другом. Связующей нитью было их общее вьетнамское прошлое, а также непосредственное знакомство в те времена с двумя нынешними жертвами – Бинем и Траном. Каким образом во все это вписывалась Элинор? Босх подумал о ее брате, погибшем во Вьетнаме. Не являлся ли он связующим звеном? Детектив помнил, как она называла имя: Майкл, но не говорила, как и когда он погиб. Он сам не дал ей это сделать. Сейчас Босх пожалел о том, что остановил ее, когда ей, очевидно, хотелось о нем поговорить. Она упомянула мемориал в Вашингтоне и то, как его посещение изменило ее. Что она могла там увидеть, произведшее на нее такое действие? Могла ли стена сообщить ей то, о чем она не знала?

Босх подъехал к кладбищу со стороны бульвара Сепульведа. Большие черные кованые ворота были закрыты, перегораживая посыпанную гравием подъездную дорогу. Босх вышел из машины, но ворота оказались заперты на цепь с висячим замком. Он посмотрел сквозь черные брусья и ярдах в тридцати увидел маленький, сложенный из каменных блоков домик. Из-за занавесок пробивалось бледно-голубое свечение телевизора. Босх вернулся к машине и включил сирену. Он позволил ей завывать до тех пор, пока в окне не зажегся свет. Через несколько секунд из домика вышел кладбищенский сторож и зашагал к воротам с фонарем в руках. Тем временем Босх вынул футляр с полицейским значком и на вытянутой руке просунул между прутьями.

– Вы из полиции? – приблизившись, спросил мужчина. На нем были темные брюки и голубая рубашка с жестяным значком.

Босх испытал побуждение сказать «нет». Вместо этого он ответил:

– Управление полиции Лос-Анджелеса. Не могли бы вы открыть мне ворота?

Служитель посветил фонариком на значок и удостоверение. В свете фонаря Босх разглядел седые виски и учуял слабый запах бурбона пополам с потом.

– А в чем дело, офицер?

– Детектив. Я занимаюсь расследованием дела об убийстве, мистер…

– Кестер. Об убийстве? У нас здесь уйма покойников, но у этих дел вышел срок давности – так, кажется, по-вашему?

– Мистер Кестер, у меня нет времени вдаваться в детали, но мне необходимо осмотреть Мемориал ветеранов Вьетнама – ту копию, которая находится здесь для обозрения в праздничный уик-энд.

– Что с вашей рукой и где ваш напарник? Разве вы ездите не по двое?

– Я получил ранение, мистер Кестер. Мой напарник работает над другой линией расследования. Вы смотрите слишком много гангстерских фильмов в этой своей каморке. Все это киношная чепуха.

Последнюю фразу Босх произнес с улыбкой, но вообще-то ему уже начал докучать этот не в меру бдительный старик. Кестер повернулся и посмотрел на кладбищенский домик, а затем опять на Босха.

– Вы увидели свет от телевизора, да? Я так и подумал. Э… это федеральная собственность, и я не знаю, имею ли право открывать вам без…

– Послушайте, Кестер, я знаю, что вы на госслужбе и оттуда никого не увольняли, вероятно, со времен президента Трумэна. Но если вы сейчас доставите мне неприятности, я устрою неприятности вам. Утром во вторник я подам на вас жалобу за пьянство на рабочем месте. В первую очередь. А теперь давайте по-быстрому провернем это дело. Отоприте ворота, и я не стану вам вредить. Мне всего лишь требуется взглянуть на стену.

Для большей наглядности Босх погремел цепью. Кестер тупо посмотрел на замок, а затем снял с пояса связку ключей и отпер ворота.

– Извините, – сказал Босх.

– Я все равно считаю, что это неправильно, – сердито проворчал Кестер. – Какое вообще отношение может иметь этот черный камень к убийству?

– Возможно, самое прямое, – ответил Босх. Он зашагал обратно к машине, но затем обернулся, вспомнив нечто прочитанное им об этом мемориале. – У вас тут есть специальная книга. Там указаны все имена, выбитые на стене. Можно на нее взглянуть? Она сейчас там?

Кестер озадаченно уставился ему в лицо, и этот взгляд был виден Босху даже в темноте.

– Не знаю ни о какой книге, – сказал сторож. – Все, что мне известно, – это что люди из садово-парковой службы США привезли сюда эту штуковину и установили. Потребовалось бульдозером расчищать площадку на холме. В часы доступа посетителей тут дежурит кто-то из их парней. У него и надо спрашивать. Только не спрашивайте меня, где его найти. Я даже не знаю его имени. Вы долго здесь пробудете, или мне оставить ворота незапертыми?

– Лучше заприте. Я позову вас, когда буду уходить.

Старик открыл ворота, и Босх проехал на территорию, а потом – к посыпанной гравием автостоянке возле холма. Отсюда ему было видно тусклое мраморное сияние темной стены, вкопанной в склон. Фонари не горели, и территория кладбища была пустынна. Детектив взял с сиденья машины фонарик и двинулся вверх по склону.

Сначала он обвел лучом вокруг стены, чтобы получить представление о размерах. Она была около шестидесяти футов в длину, сужающаяся по концам. Затем он подошел достаточно близко, чтобы прочитать имена. На него накатило неожиданное чувство. Благоговейный страх. Он понял, что не хочет видеть все эти имена. Среди них окажется слишком много знакомых. И хуже того, среди них могут оказаться те имена, которые он не ожидал здесь встретить. Босх повел лучом фонарика и увидел деревянный аналой, верхняя часть которого была скошена в виде уступа для того, чтобы там могла лежать книга – на манер стоящей в церкви подставки для Библии. Но когда он подошел, на подставке было пусто. Должно быть, люди из парковой службы на всякий случай унесли указатель с собой. Босх обернулся и опять посмотрел в дальний конец стены, который, сходя на нет, терялся во мраке. Порылся в поисках сигарет и увидел, что у него почти целая пачка. Он признался самому себе, что подсознательно ожидал, что так оно и будет. Ему придется прочитать на этой стене каждое имя. Он знал это еще прежде, чем приехал сюда. Гарри зажег сигарету и направил луч фонарика на первую панель стены.

Прошло четыре часа, прежде чем он увидел знакомое имя. Это не был Майкл Скарлетти. Это был Дариус Коулман, мальчик, которого Босх знал не понаслышке. Все называли его Кекс. У него на предплечье была вырезанная ножом татуировка в виде надписи «Кекс». И он погиб от огня своих, когда двадцатидвухлетний лейтенант назвал неправильные координаты для бомбардировки в «Железном треугольнике».

Босх дотронулся до стены и провел пальцами по буквам имени. В кино и по телевизору он видел, как люди делали то же самое. Перед его мысленным взором возник Кекс, с заткнутым за ухо косяком, сидящий на своем вещевом мешке и поедающий шоколадный кекс из консервной банки. Он то и дело совершал со всеми какие-то мены ради кекса. Сигарета с марихуаной побуждала его испытывать постоянную тягу к шоколаду.

Гарри перешел к другим именам, останавливаясь только затем, чтобы закурить новую сигарету, пока у него не осталось ни одной. В течение почти четырех последующих часов он наткнулся еще десятка на три имен, принадлежащих солдатам, которых он когда-то знал и знал, что они убиты. Среди них не оказалось имен, которые явились бы для него сюрпризом, и, таким образом, его страх в этом отношении оказался безосновательным. Но отчаяние возникло из другого источника. В тонкую щель между панелями из искусственного мрамора была воткнута маленькая фотография человека в военной форме. Молодой парень улыбался миру широкой, открытой улыбкой. Теперь он был всего лишь фамилией на стене. Босх перевернул фото. На обороте было написано:

Босх аккуратно вставил фотографию обратно в щель, чувствуя себя как человек, вторгшийся во что-то очень личное. Он стал думать о Джордже, человеке, которого никогда не знал, и загрустил, не в силах объяснить самому себе причины. Через некоторое время он двинулся дальше.

Он просмотрел 58 132 имени, но не нашел в списке Майкла Скарлетти. Босх предполагал такой исход. Он посмотрел на небо. Оно уже начинало окрашиваться на востоке в оттенки оранжевого, и оттуда потянул легкий ветерок. С южной стороны, над кронами окаймлявших кладбище деревьев, точно гигантское надгробие, темнела громада Федерал-билдинг. Босх ощущал себя морально обессиленным. Он не понимал, зачем он здесь и имеет ли то, что он обнаружил, хоть малейшее значение. Как сложить все это в какой-то смысл? Может, Майкл Скарлетти до сих пор жив? Существовал ли он вообще? То, что Элинор рассказывала о своей поездке к мемориалу, звучало так реально и правдоподобно. Как увязать все это между собой? Луч фонарика сделался совсем тонким и был на последнем издыхании. Босх выключил фонарь.

Босх соснул пару часов в машине, прямо на кладбище. Когда он проснулся, солнце стояло высоко в небе, и он впервые заметил, что кладбищенские лужайки пестрят полощущимися на ветру государственными флагами – каждая могила была отмечена таким маленьким пластиковым флажком на деревянной палочке. Босх завел машину и медленно двинулся вдоль узких кладбищенских дорожек между рядами надгробий, высматривая то место, где должны были похоронить Медоуза.

Это место оказалось нетрудно обнаружить. На обочине одной из дорожек, что, извиваясь, уходила в глубь северо-восточного сектора кладбища, выстроились четыре микроавтобуса с микроволновыми антеннами. Здесь же наблюдалось скопление и других машин. Массмедиа… Босх не ожидал нашествия такого количества телеоператоров и репортеров. Но, едва увидев это скопище, сообразил, что упустил из виду одну вещь: в праздничные дни новости распространяются медленно. И неудавшееся ограбление депозитария через подземный ход – как оно было озвучено средствами массовой информации – все еще являлось горячей темой. Телевидеовампирам еще потребуется свежий материал для вечерних сводок.

Он решил остаться в машине и стал свидетелем того, как краткая церемония у серого гроба Медоуза была заснята на четыре отдельные, самостоятельные пленки. Заправлял на церемонии слегка взлохмаченный, помятый священник, должно быть, прибывший сюда с одного из мероприятий в центре города. На похоронной церемонии не было скорбящих в подлинном смысле этого слова – если не считать таковыми нескольких профессионалов из организации «Ветераны американских зарубежных войн». Стоял также по стойке «смирно» почетный караул из трех человек. Когда все закончилось, священник нажал ногой педаль вроде тормозной – и гроб медленно опустился в могилу. Телекамеры, приблизившись, подробно запечатлели этот момент. А затем, по окончании, теленовостные бригады рассыпались вокруг могилы – так чтобы каждая могла заснять на месте погребения своего журналиста. Те выстроились у могилы полукругом. При таком ракурсе будет создаваться такое впечатление, как если бы каждый репортер, или репортерша, присутствовал на погребении эксклюзивно. В некоторых Босх узнал тех, что некогда тыкали микрофоном ему в лицо. Затем он заметил, что один человек, которого он поначалу счел профессиональным скорбящим, на самом деле – журналист Бреммер. Журналист из «Таймс» удалялся от могилы, направляясь к одной из машин, припаркованных вдоль подъездной дорожки. Босх подождал, пока Бреммер почти поравнялся с его машиной, а затем опустил стекло и окликнул его.

– Гарри, а я думал, ты в больнице или что-то в этом роде, – отозвался тот.

– Вот решил заскочить по дороге. Только я не ожидал увидеть здесь цирк. Неужели вам, ребята, больше нечем заняться?

– Эй, послушай, я в этой собачьей свадьбе не участвую.

– Как ты сказал?

– Я про телерепортеров. Именно так именуют эту шайку. А ты что тут делаешь? Не думал, что тебя так рано выпустят.

– Я сбежал. Может, сядешь ко мне в машину, проедемся немного? – предложил Босх. Затем прибавил, указывая на телерепортеров: – А то они увидят меня, кинутся и нас затопчут.

Бреммер обошел вокруг и сел в машину. Босх поехал по дорожке, ведущей в западную часть кладбища. Он остановился в тени раскидистого дуба, откуда был виден Мемориал ветеранов Вьетнама. Вокруг стенки кружили какие-то люди, преимущественно мужчины, в основном одинокие. Все они безмолвно пялились на черный камень. Пара человек были в старой солдатской форме с отрезанными рукавами.

– Ты видел газеты или телесообщения по поводу твоего дела? – спросил Бреммер.

– Еще нет. Но я знаю, какую версию должны были обнародовать.

– И что ты на это скажешь?

– Бред сивой кобылы. Большая часть, по крайней мере.

– Можешь мне что-то рассказать?

– Нет, если все это потом ударит по мне же.

Бреммер кивнул. Они достаточно давно знали друг друга. Босху не требовалось выпрашивать обещаний, а Бреммеру не требовалось мысленно повторять различия между частной беседой не для протокола, заявлениями, которые подкреплены фактами, и комментариями без права ссылки на источник. Они испытывали друг к другу доверие, основанное на предшествующем опыте.

– Тебе имеет смысл обратить внимание на три вещи, – сказал Босх. – Никто не поинтересовался Льюисом и Кларком. Они не участвовали вместе со мной в слежке за преступниками и за хранилищем. Они работали на Ирвинга, на СВР. Так что, как только ты это установишь, нагони страху на должностных лиц, пусть объяснят, что те двое там делали.

– И что же они там делали?

– Это тебе придется выяснить у кого-то еще. Я знаю, у тебя есть и другие источники в нашей конторе.

Бреммер заносил информацию в длинный блокнот на пружинках, из тех, что всегда выдают репортера. Записывая, он то и дело кивал.

– Во-вторых, выясни насчет погребения Рурка. Оно, вероятно, состоится где-нибудь за пределами штата. В каком-нибудь месте, достаточно удаленном, чтобы здешние массмедиа не озаботились кого-нибудь посылать для освещения этого события. Но ты все равно кого-нибудь пошли. Кого-нибудь с фотоаппаратом. Этот твой человек, вероятно, окажется там в гордом одиночестве. Это должно навести тебя на кое-какие мысли.

Бреммер поднял взгляд от блокнота:

– Ты имеешь в виду, что это будет обставлено без всякой помпы? Не как похороны героя? Ты хочешь сказать, Рурк являлся соучастником преступления либо так сильно облажался при проведении операции? Господи, да ведь ФБР и мы все делаем из этого парня нового Джона Уэйна.

– Что ж, вы даровали ему бессмертие, вы же, полагаю, можете и забрать его обратно.

Тут Босх бросил на Бреммера непродолжительный взгляд, мысленно прикидывая, как много и что именно можно ему раскрыть с точки зрения собственной безопасности. На какой-то миг его разобрало такое негодование, что захотелось рассказать Бреммеру все, что он знает, – и плевать на последствия и на то, что говорил Ирвинг! Но рассудительность взяла верх, он сдержался.

– А третье, на что следует обратить внимание? – спросил Бреммер.

– Подними военные послужные списки Медоуза, Франклина и Дельгадо. Это поможет тебе связать все воедино. Они были во Вьетнаме в одно и то же время, в одном и том же подразделении. Вот откуда вся эта история берет начало. Когда будешь на этой стадии, позвони мне – я постараюсь восполнить пробелы.

После этого Босх вдруг как-то сразу устал от всей этой шарады, срежиссированной ФБР и его собственным департаментом. Его все никак не оставляла мысль о мальчике. Перед глазами вновь и вновь возникала картина: Шарки – лежащий на спине в луже крови, с головой, повернутой под этим жутким, противоестественным углом. Они хотят отмести это прочь, отделаться, как от чего-то абсолютно несущественного.

– Есть и четвертое, – сказал он. – Был один паренек…

Когда рассказ о Шарки подошел к концу, Босх завел мотор и отвез Бреммера к его машине, припаркованной на той же дорожке, только подальше. Телерепортеры уже убрались с кладбища, и теперь человек на маленьком бульдозере нагребал землю на могилу Медоуза. Еще один стоял рядом, опершись на лопату, и смотрел.

– Возможно, мне потребуется новая работа после того, как твоя история увидит свет, – обронил Босх, рассеянно наблюдая за могильщиками.

– Ты не будешь в ней фигурировать в качестве источника. К тому же, когда я добуду военные досье, они скажут сами за себя. Я сумею исподволь спровоцировать лиц, отвечающих за связи с общественностью, подтвердить часть информации – так чтобы выглядело, будто она целиком исходит от них. А потом, ближе к концу статьи, скажу: детектив Босх отказался от комментариев. Как тебе такое?

– Возможно, мне придется искать новую работу, – повторил Босх.

Собеседник лишь посмотрел на детектива долгим взглядом.

– Ты будешь подходить к могиле?

– Пожалуй. После того, как ты оставишь меня одного.

– Уже ухожу. – Журналист открыл дверь и вылез, затем наклонился и просунул голову обратно. – Спасибо, Гарри. Это получится хороший материал. Головы полетят только так.

Босх посмотрел на журналиста и печально покачал головой:

– Нет, не полетят.

Бреммер неловко повел плечами, не зная, что ответить, и Босх махнул ему, веля уходить. Журналист захлопнул дверь его машины и зашагал к своей. Босх не строил иллюзий насчет Бреммера. Газетчик руководствовался не каким-либо искренним чувством, вроде справедливого общественного негодования, и его вдохновляла не роль сторожевого пса общественных идеалов. Единственное, что ему было нужно, – это хороший материал, которого нет больше ни у одного репортера. Бреммер думал о сенсационной газетной публикации и, быть может, о книге, которая подоспеет следом, и о телефильме, и о деньгах, и о популярности, подпитывающей его эго. Именно это служило ему стимулом, а не праведное возмущение, побудившее Босха рассказать ему правду. Босх знал это и принимал. Так уж работал этот механизм.

– Головы никогда не летят, – повторил он самому себе.

Он дождался, пока могильщики закончили свою работу. Через некоторое время вышел и подошел к могиле. Рядом с флажком на мягкой рыжей земле лежал только один маленький букетик. Цветы были от «Ветеранов американских зарубежных войн». Босх взирал на эту картину и не понимал, что должен испытывать. Быть может, какое-то сентиментальное чувство общности или угрызения совести? Он не испытывал ничего. Через некоторое время, оторвав взгляд от могилы, он перевел его на Федерал-билдинг. И двинулся в ту сторону. Он чувствовал себя призраком, восставшим из могилы ради справедливости. А может, просто ради отмщения.

Если Элинор Уиш и удивилась, что кнопку переговорного устройства нажал именно Босх, то не показала этого. Босх козырнул полицейским значком перед носом охранника, и тот кивнул ему в сторону лифта. В праздничный день в приемной не было дежурного, поэтому он нажал кнопку ночного вызова. Дверь открыла сама Элинор. На ней были блеклые джинсы и белая блузка. Пистолет на ремне отсутствовал.

– Я подозревала, что ты придешь, Гарри. Ты был на погребении?

Он кивнул, но не сделал попытки войти в дверь, которую она держала. Некоторое время она смотрела на него, изогнув брови, с тем самым свойственным ей прелестным вопросительным выражением.

– Так ты собираешься входить или будешь стоять здесь целый день?

– Я думал, мы могли бы выйти прогуляться. Поговорить без помех.

– Тогда мне нужно взять свой электронный пропуск, чтобы потом я могла вернуться. – Она двинулась было в глубь помещения, потом остановилась. – Вряд ли ты слышал об этом – информацию не обнародовали, – но бриллианты нашлись.

– Что?

– Да. Следствием установлено, что Рурк был клиентом одного общедоступного муниципального депозитария в Хантингтон-Бич. У него дома нашлись квитанции. Сегодня утром наши получили судебный ордер и открыли сейф – я слышала по громкой связи. Говорят, там сотни бриллиантов. Им придется привлечь оценщика. Мы были правы, Гарри. Ты был прав. Бриллианты. Кроме того, обнаружились и остальные украденные ценности – во втором сейфе. Рурк не стал от них избавляться. Ограбленные владельцы получат свое имущество обратно. Намечается пресс-конференция, но я сомневаюсь, что на ней скажут, кто арендовал эти ячейки.

Он молча кивнул, и она скрылась за дверью. В ожидании Гарри медленно подошел к лифту и нажал кнопку. Когда Элинор вышла, в руке у нее была сумочка. От этого Босх явственно почувствовал, что он без оружия. И тут же устыдился, что хотя бы на миг счел это причиной для беспокойства. Пока ехали вниз, не говорили ни слова, до тех самых пор, пока не вышли из здания и не свернули на боковую улочку, ведущую к Уилширу. Босх все это время взвешивал то, что намеревался сказать, спрашивая себя, меняет ли что-либо в этом свете обнаружение бриллиантов. Похоже, Элинор ждала, пока он заговорит первым, но при этом чувствовала себя неуютно от этого затянувшегося молчания.

– Мне нравится твоя синяя перевязь, – вымолвила она наконец. – Кстати, как ты себя чувствуешь? Я удивилась, что тебя так быстро выпустили.

– Я просто взял и ушел. Чувствую себя прекрасно.

Он остановился, чтобы сунуть в рот сигарету – купил пачку в автомате в вестибюле здания. Одной рукой с помощью зажигалки закурил.

– А знаешь, – сказала она, – сейчас как раз был бы подходящий момент бросить. Начать новую жизнь.

Он проигнорировал это предложение и глубоко затянулся.

– Элинор, расскажи мне о своем брате.

– О моем брате? Я тебе рассказывала.

– Знаю. Хочу послушать еще раз. О том, что с ним произошло и что произошло с тобой, когда ты посетила Мемориал памяти в Вашингтоне. Ты сказала, что этот визит многое переменил в твоей жизни. Почему он так много для тебя значил?

Они были уже на Уилшире. Босх указал рукой на другую сторону улицы, и они, перейдя дорогу, двинулись к кладбищу.

– Я оставил машину там. Я потом отвезу тебя обратно.

– Не люблю кладбищ. Я же тебе говорила.

– А кто любит?

Они вошли в ограду, и шум уличного движения стал тише. Перед ними расстилалось широкое пространство: лужайка, белые камни и флажки.

– Моя история похожа на тысячи других, – сказала она. – Мой брат ушел туда и не вернулся. Вот и все. А потом… ну, понимаешь, мое посещение мемориала… оно наполнило меня множеством разных чувств.

– Гневом?

– Да, и гневом тоже.

– Негодованием? Ощущением поруганности?

– Да, вероятно… Не знаю… Это было что-то очень личное. А в чем дело, Гарри? Какое это имеет отношение к… к чему-либо?

Они шли по гравийной подъездной дорожке, бежавшей вдоль рядов белых надгробий. Босх вел спутницу к копии мемориальной стены.

– Ты сказала, твой отец был профессиональным военным. Ты через него не пыталась выяснить, как погиб твой брат?

– Да, был. Но они с матерью ничего мне тогда не рассказали. Я имею в виду, никаких подробностей. Сначала просто сказали, что он возвращается. А потом, видишь ли, примерно через неделю сообщили, что он погиб. Одним словом, так и не добрался до дома. Гарри, ты заставляешь меня заново переживать… Чего ты добиваешься? Я не понимаю.

– Конечно, понимаешь, Элинор.

Она остановилась и уставилась взглядом в землю. Босх увидел, как бледный цвет ее лица сделался еще бледнее. И в нем появилось выражение неизбежности, свидетельствующее о том, что она сдается. Едва заметное, но оно присутствовало. Как на лицах тех матерей и жен, которых ему доводилось извещать о смерти их близких. И тогда уже не было надобности сообщать им, что у них кто-то умер. Они открывали тебе дверь – и уже знали, что последует дальше. И вот сейчас по лицу Элинор стало видно: она знает, что Босху известна ее тайна. Она подняла глаза и тут же отвела их в сторону. Ее взгляд остановился на сверкающем в лучах солнца черном камне мемориала, у вершины холма.

– Все дело ведь в этой стене, не так ли? Ты привел меня сюда посмотреть на нее?

– Пожалуй, я мог бы попросить тебя показать на ней имя твоего брата. Но мы оба знаем, что его там нет.

– Да… его там нет.

Она была так подавлена при виде мемориала – точно пригвождена к месту. Босх видел, как жесткая скорлупа сопротивления будто спадает с ее лица. Ее тайна рвалась наружу.

– Ну так расскажи мне о нем, – сказал он.

– Да, у меня действительно был брат, и он действительно погиб. Я не солгала тебе, Гарри. Я ведь не говорила, что он погиб на войне. Я только сказала, что он так и не вернулся с войны, и он действительно не вернулся, это правда. Но он умер здесь, в Лос-Анджелесе. По дороге домой. Это было в 1973 году.

На какой-то момент она словно унеслась куда-то в своих воспоминаниях – мыслями она была далеко. Потом вернулась обратно.

– Это поразительно. Я имею в виду – выжить на войне, а потом не дойти до дома. Это не укладывается в голове. У него была двухдневная остановка здесь, в Лос-Анджелесе, на пути в Вашингтон, где мы готовились встречать его, как героя. Его ждала славная, непыльная работа в Пентагоне, которую выхлопотал ему отец. Но вместо всего этого его нашли в голливудском борделе. С торчащей в руке иглой. Героин…

Она подняла лицо к Босху, а затем отвернулась.

– Так все выглядело внешне, но это было неправдой. Официальной версией стала смерть от передозировки, но на самом деле его убили. С ним поступили точно так же, как много лет спустя поступили с Медоузом. Только в отличие от дела Медоуза эта инсценировка сработала, и моего брата преспокойно списали со счетов.

Босху показалось, что она сейчас заплачет. Ему необходимо было не дать ей отвлечься, заставить продолжать.

– Что же случилось на самом деле, Элинор? Как связано с этим дело Медоуза?

– Никак, – сказала она и тут же отвернулась, стала смотреть на дорожку, по которой они только что пришли.

Вот сейчас она лгала. Он знал, что какая-то связь есть. У него было отвратительное сосущее ощущение в животе, что вся эта история вертелась именно вокруг нее. Он подумал о ромашках, которые она прислала ему в больницу. О той милой сердцу обоих музыке, которую они слушали у нее дома. О том, как она отыскала его в туннеле. Слишком много совпадений.

– Напрямую, – возразил он. – Все недавние события были частью твоего замысла.

– Нет, Гарри.

– Элинор, как ты узнала, что на горе у меня под верандой растут ромашки?

– Я видела их, когда…

– Ты приходила ко мне вечером. Вспомни. Ты не могла ничего там видеть. – Он дал ей время подумать. – Ты бывала там и до этого, Элинор. Когда я отвозил в приют Шарки. А этот второй визит, тем же вечером, был и не визит вовсе. Это была проверка. Как и тот телефонный звонок, после которого повесили трубку. Звонила тоже ты. Потому что именно ты поставила «жучок» в мой телефон. Вся эта штука была… Почему бы тебе не рассказать мне все?

Она кивнула, глядя в сторону. Он внимательно смотрел на нее. Она взяла себя в руки и начала свой рассказ:

– Ты никогда не замечал, что у каждого живет внутри, в самой глубине существа, какая-то одна вещь, которая составляет главное зерно его существования? Каждый человек хранит у себя в душе какую-то важнейшую непреложную правду. Для меня такой первоосновой стал мой брат. Мой брат и его жертва. Именно так я приучила себя относиться к его смерти – как к закланию. В моем сознании он и его смерть стали превыше всего, превыше самой жизни. Я создала из него героя. Это было то зернышко, которое я взращивала и лелеяла. Я выстроила вокруг него твердый защитный панцирь, поливала и питала своим обожанием. И когда оно выросло, то сделалось большей частью меня. Оно стало большим деревом, в тени которого текла моя жизнь. Затем внезапно, в один день, все переменилось. Правда оказалась ложью. Дерево оказалось срубленным, Гарри. Оно больше не давало тени. Осталось одно только слепящее солнце.

Она замолчала, вцепившись ладонью в локоть другой руки, кулак которой прижала к губам. Босх напряженно и неотрывно смотрел на нее. Сейчас она казалась такой хрупкой, что ему захотелось поскорее усадить ее куда-нибудь, пока она не подломилась. До него, наконец, дошло, о чем она толкует.

– Так, значит… ты до этого не знала? – спросил Босх. – Твои родители… никто не сказал тебе правды? Так?

Она кивнула.

– Я выросла, будучи уверенной, что брат был тем героем, каким его описывали отец и мать. Они меня оберегали. Они лгали мне. Но как они могли знать, что однажды соорудят монумент, на котором напишут все имена?!. Все, кроме имени моего брата.

Она опять замолчала, но на сей раз он дождался, когда она сама продолжит.

– Однажды, несколько лет назад, я отправилась к тому мемориалу. Сначала я решила, что это какая-то ошибка, – там была книга с указанием всех имен, и я стала в ней искать, но его имени в списке не было. Майкла Скарлетти в ней не было. Я стала кричать на служащих мемориала: «Как вы могли пропустить, не внести в книгу хоть одно имя?» И тогда остаток дня я потратила, читая имена на стене. Я читала все имена подряд. Я хотела доказать им, какую непростительную ошибку они совершили. Но… на стене его имени тоже не было. Я просто не могла… Ты понимаешь, что это такое: почти пятнадцать лет жизни верить во что-то, выстроить свои представления вокруг одного-единственного ослепительного факта и получить… и обнаружить, что эта вера была чем-то вроде разрастающейся внутри раковой опухоли?

Босх неловко стер рукой слезы с ее щек. Потом приблизил лицо к ее лицу.

– Так что же ты сделала, Элинор?

Ее прижатый к губам кулак сжался сильнее – так, что побелевшие костяшки пальцев сделались совсем бескровными, как у трупа. Босх заметил чуть поодаль скамью и, взяв Элинор за плечо, повел туда.

– Вся эта нынешняя история… – заговорил он после того, как они сели. – Я не понимаю, Элинор. История с ограблением… Ты стремилась… Ты хотела отмщения, жаждала отомстить тем, кто…

– Не мести, не отмщения. Восстановления справедливости.

– А есть ли разница?

Она не ответила.

– Расскажи мне, что ты сделала.

– Я бросилась к родителям. И они, наконец, рассказали мне о Лос-Анджелесе. Я просмотрела все вещи, которые остались у меня от брата, и нашла письмо, его последнее письмо. Оно так и лежало среди моих вещей в родительском доме, но тогда я о нем забыла. Вот оно.

Она открыла сумочку и вытащила бумажник. Босх заметил в сумке рукоятку пистолета. Из бумажника Элинор вынула сложенный вдвое разлинованный тетрадный листок. Бережно развернула его и поднесла к лицу Босха, чтобы он мог прочесть. Тот не стал касаться листка руками.

Она аккуратно сложила письмо и убрала.

– Кто такой Ст.? – спросил Босх.

– Старикан.

– Ну разумеется.

Самообладание возвращалось к Элинор. Лицо вновь стало приобретать то жесткое, непроницаемое выражение, которое Босх наблюдал в первый день их знакомства. Она перевела взгляд с его лица на грудь и синюю перевязь.

– На мне нет подслушивающего устройства, Элинор, – сказал он, перехватывая ее взгляд. – Я здесь по собственной инициативе. Это нужно знать мне самому.

– Я не это имела в виду, – поспешно отозвалась она. – Я знаю, что на тебе нет подслушивающего устройства. Я подумала о твоей руке… Гарри, если ты еще способен мне в чем-то верить, то поверь: никто не должен был пострадать физически. Да, не отрицаю: все должны были остаться с носом – но и только. После того дня у мемориала я стала думать и искать ответ и выяснила, что произошло с моим братом. Я обращалась к Эрнсту из госдепартамента, я задействовала связи своего отца в Пентагоне, я использовала все, что только можно, и я добилась правды о своем брате.

Она искала глазами его глаза, но он постарался избежать этого, не желая обнаруживать перед ней, что творится у него в голове.

– И?..

– И все оказалось именно так, как описал нам Эрнст. Ближе к концу войны те самые известные нам три полицейских капитана, составлявшие триаду, активно занимались переброской в Штаты героина. Одним из каналов транспортировки был прикомандированный к посольству сотрудник военной полиции Рурк со своей группой. В эту группу входили Медоуз, Дельгадо и Франклин. Они находили в сайгонских барах уволенных в кратковременный отпуск солдат и предлагали им преступную сделку: предлагали заработать несколько тысяч долларов за провоз через таможню запечатанной дипломатической посылки. Вполне безобидная вещь, не сопряженная ни с каким риском. Они имели возможность устроить так, что этот человек получал временный статус курьера, сажали его в самолет, и кто-то в Лос-Анджелесе должен был принять эту посылку. В числе прочих на это предложение купился и мой брат. Но у Майкла был свой план. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что в этих посылках. И вероятно, он решил, что сможет по прилете найти здесь другого покупателя, на более выгодных условиях. Не знаю, насколько далеко он зашел в своих планах и что именно осуществил. Но это уже не имело значения. Они нашли его и убили.

– Они – это кто?

– Я не знаю. Люди, работавшие на капитанов. На Рурка. Это было идеальное преступление. Он был убит таким образом, чтобы и армейское начальство, и его семья – да фактически все стремились бы сохранить эту смерть в тайне. Поэтому все было аккуратно прибрано и подчищено, и дело поскорее закрыто.

Элинор принялась рассказывать дальше и уже не останавливалась до самого конца повествования. Босх слушал не перебивая, пока вся эта мучительная история не вышла из нее, как бес.

Она сказала, что первый, кого она нашла, был Рурк. К ее изумлению, он тоже оказался сотрудником Бюро. Она забрала документы и перевелась из Вашингтона в Лос-Анджелес, к нему в группу. У нее была другая фамилия, отличная от фамилии брата, и Рурк ничего не заподозрил. После этого Медоуз, Франклин и Дельгадо довольно легко были обнаружены в различных исправительных учреждениях. Никуда дальше этого они не пошли.

– Рурк был ключевой фигурой в моем замысле, – сказала она. – И я взялась его обрабатывать. Можно сказать, что я обольстила его и подвигла на этот план.

Босх почувствовал, как что-то окончательно оборвалось у него внутри, какой-то остаток чувства к ней.

– Я довольно прозрачно намекнула ему, что хочу погреть руки – провернуть какое-нибудь выгодное дельце и заработать хорошие деньги. Я знала, что смогу подбить его на это, потому что он уже много лет был развращен и коррумпирован. А главное, он был алчен. Как-то ночью в одну из встреч он рассказал мне о бриллиантах: о том, как помог двоим людям из Сайгона переправить в Штаты коробки, полные бриллиантов. Этих двоих звали Тран и Бинь. С этого пункта было уже легко планировать все дело. Рурк мобилизовал троих своих бывших подручных – не раскрывая своего имени, нажал на какие-то тайные пружины, чтобы добиться их досрочного освобождения и перевода в «Чарли компани». Это был идеальный план, и, главное, Рурк считал его целиком своим. Вот что делало план таким удачным. А в конце я собиралась улизнуть, прихватив сокровища. Бинь и Тран лишались своего богатства, которое копили и сколачивали всю жизнь, а остальные четверо ощутили бы на губах вкус самого крупного за всю их жизнь преступного куша, но его увели бы у них из-под носа. Это был бы способ наказать их больнее всего. Но… жизнь распоряжается по-своему…

– Медоуз присвоил браслет.

– Да, Медоуз присвоил браслет. Я увидела украшение в списке сданного в ломбарды, который нам прислали из управления полиции Лос-Анджелеса. Такие списки поступают в каждое подразделение по борьбе с грабежами в стране. Обычная практика, но я запаниковала. Я подумала: вдруг кто-то обратит внимание на браслет – Медоуза привлекут, и все выплывет наружу. Я рассказала Рурку. Он тоже занервничал. Он выждал, когда они выполнили большую часть второго подкопа, а потом вместе с двумя другими устроил Медоузу очную ставку. Меня там не было.

Ее глаза были уставлены куда-то вдаль, в одну точку. В голосе больше не было эмоций. Просто бесстрастное изложение фактов. Босху уже не нужно было ее подстегивать. Финал высказался сам собой.

– Меня там не было, – повторила она. – Рурк позвонил мне и сказал: так и так, Медоуз умер, не отдав ломбардной квитанции. Сказал, что сделал, чтобы его смерть выглядела, как смерть от передозировки. Ублюдок даже проговорился, что знавал людей, которые когда-то проделывали такие вещи, и это сходило им с рук. Понимаешь? Он говорил о моем брате. Когда он это сказал, я поняла, что поступаю правильно… Потом они обыскали квартиру Медоуза, но не смогли найти корешка квитанции. Это означало, что Франклину и Дельгадо предстояло проникнуть в ломбард и забрать браслет. Но, в любом случае, Рурку все равно требовалась моя помощь – с Медоузом. Чтобы избавиться от трупа. Он не знал, что с ним делать.

Она рассказала, что из криминальной биографии Медоуза знала: его частенько забирали за подозрительное бродяжничество на плотине, возле резервуара. Ей было нетрудно убедить Рурка, что это подходящее место для того, чтобы спрятать там тело.

– Но я также знала, что водоем относится к сфере действия Голливудского полицейского отделения. И что даже если бы звонок по поводу трупа пришелся не на твое дежурство, ты все равно узнал бы об этой находке, а после того, как личность Медоуза была бы установлена, вероятно, заинтересовался бы этим делом. Понимаешь, я уже знала о том, что вы с Медоузом вместе воевали. И я видела, что Рурк выходит из-под контроля. Ты стал бы предохранительным клапаном на тот случай, если бы не удалось избежать огласки и началось бы расследование. С твоей помощью я бы разделалась с Рурком. Я уже не могла позволять ему уходить от возмездия.

Она пробежалась взглядом по могилам и, бессильно подняв руку, снова уронила на колени – маленький жест смирения и капитуляции.

– После того, как мы положили его тело в джип и накрыли одеялом, Рурк вернулся в квартиру окинуть все последним взглядом. Я осталась внизу. Сзади, в багажной части, лежал железный «башмак» под колеса. Я взяла его и ударила Медоуза по пальцам. Так, чтобы кто-нибудь понял, что это убийство. Я очень хорошо помню этот звук. Треск кости. Так громко, что я даже подумала: Рурк услышал…

– Что насчет Шарки? – спросил Босх.

– Шарки… – задумчиво и даже с некоторым усилием проговорила она, точно выговаривала это имя впервые. – После допроса я сказала Рурку, что Шарки не видел наших лиц там, на плотине. И даже решил, что в джипе сидел мужчина. Но я совершила ошибку. Я рассказала, как мы обсуждали, не следует ли подвергнуть его гипнозу. Хоть я и удержала тебя и была уверена, что ты не станешь это делать без моего ведома, Рурк все равно тебе не доверял. Поэтому он сделал с Шарки то, что сделал. После того, как нас с тобой вызвали на место преступления и я увидела его там, я…

Она умолкла, но Босх хотел знать все.

– Что ты?..

– Через некоторое время я пошла к Рурку и потребовала ответа, сказала, что предам все дело гласности, потому что он стал неуправляем, коль скоро убивает неповинных людей. Он ответил, что теперь уже нет пути назад, что механизм запущен и остановить его невозможно. Что Франклин и Дельгадо уже в туннеле и вне досягаемости. Они отключили рацию, когда закладывали взрывчатку. Иначе это было бы слишком опасно. Он сказал, что операцию уже невозможно остановить так, чтобы не пролилась новая кровь. Потом, на следующий вечер, нас с тобой едва не сшибла машина. Я уверена, что это был Рурк.

Она сказала, что после этого они с Рурком пустились в молчаливую игру взаимного недоверия и подозрений. Операция ограбления депозитария «Беверли-Хиллз сейф энд лок» продолжалась, как было запланировано, и Рурк ловко отговорил Босха и всех остальных от спуска в систему коммуникаций, чтобы те не воспрепятствовали ее проведению. Ему пришлось позволить Франклину и Дельгадо пройти весь путь до конца, пускай даже в сейфовой ячейке Трана уже больше не было бриллиантов. Рурк также не мог позволить себе риск спуститься к ним под землю, чтобы предупредить.

В конце концов Элинор подвела итог: последовала за Босхом в туннель и выстрелила в Рурка. Это и был тот момент, когда он медленно сполз по стене в черную воду, ошеломленно уставившись на свою сообщницу.

– Вот и вся история, – тихо промолвила она.

Помолчав, они встали со скамейки.

– Моя машина стоит вон там, – сказал Босх. – Я отвезу тебя обратно.

Они отыскали на подъездной аллее его автомобиль, и, когда она садилась, Босх заметил, что глаза ее прикованы к свежему холмику на могиле Медоуза. Он спросил себя, наблюдала ли она из окна Федерал-билдинг за тем, как гроб опускали в землю. Подъехав к выходу, Гарри сказал:

– Почему ты не могла оставить все как есть, не ворошить прошлое? То, что случилось с твоим братом, было в другое время, в другом месте. Почему ты не оставила все, как есть?

– Ты не знаешь, сколько раз я спрашивала себя об этом и не знала ответа. Я и сейчас не знаю.

Они стояли у светофора на бульваре Уилшир, и Босх спрашивал себя, что же дальше. И вновь, в который раз, она прочла его мысли, уловила его колебания.

– Ты собираешься доставить меня в участок, Гарри? Знаешь, тебе, вероятно, нелегко будет доказать свою правоту. Все погибли, никого не осталось. Может сложиться впечатление, что ты и сам тоже был сообщником. Хочешь рискнуть, подставить себя под удар?

Он ничего не ответил. Включился зеленый, он поехал к Федерал-билдинг, подрулил к тротуару рядом с утыканной флагами площадкой.

– Если для тебя это имеет какое-то значение… – промолвила она, – то, что было между нами, не являлось частью моего плана. Я знаю, это невозможно проверить, но я хотела сказать…

– Не надо, – оборвал он. – Ничего не говори об этом.

На несколько секунд между ними повисло тяжелое молчание.

– Ты просто так меня здесь отпустишь?

– Я думаю, для тебя было бы лучше всего, Элинор, если бы ты явилась с повинной. Иди найми себе адвоката, а потом приходи с повинной. Скажешь им, что не имеешь отношения к убийствам. Расскажешь о своем брате. Они разумные люди и предпочтут занять сдержанную позицию, избежать скандала. Федеральный атторней, вероятно, разрешит тебе подать судебное ходатайство о том, чтобы тебя по упрощенной процедуре судили за менее тяжкое преступление, чем убийство. ФБР поддержит.

– А что, если я не приду с повинной? Ты меня им выдашь?

– Нет. Как ты сама только что сказала, я слишком сильно в этом замешан. Их симпатии не будут на моей стороне.

Он надолго умолк. То, что он намеревался сказать в следующий момент, ему не хотелось говорить, не будучи полностью уверенным в словах. А также в том, что он способен это сделать и сделает.

– Нет, я не стану им тебя выдавать… Но если через несколько дней не услышу, что ты явилась с повинной, я обо всем расскажу Биню. А также Трану. Мне не понадобится ничего им доказывать. Я просто расскажу им эту историю, сопроводив достаточным количеством фактов – так, чтобы они не усомнились в ее правдивости. И тогда знаешь, что они сделают? Они притворятся, будто не понимают, кой черт я им толкую, и велят мне убираться вон. А потом они придут по твою душу, стремясь к той же самой справедливости, какой жаждала ты ради своего брата.

– Неужели ты это сделаешь, Гарри?

– Я сказал, что сделаю. Я даю тебе два дня. Потом иду к ним.

Она посмотрела на него, и выражение боли на ее лице вопрошало: «Почему?»

– Кто-то должен ответить за смерть Шарки, – сказал Гарри.

Она отвернулась, положила руку на ручку двери и стала смотреть в окно машины – на флаги, весело полощущиеся на ветру из Санта-Аны. Не оглядываясь, медленно произнесла:

– Значит, я ошиблась в отношении тебя.

– Если ты имеешь в виду дело Кукольника, то ответ будет – «да». Ты ошиблась.

Она открыла дверь и обернулась к нему с кривой улыбкой. Потом быстро наклонилась и поцеловала в щеку.

– Прощай, Гарри Босх, – сказала она.

Потом, выйдя из машины, некоторое время, словно медля в нерешительности, стояла на ветру у открытой двери, глядя на него. Затем захлопнула дверь. Отъехав, Гарри бросил взгляд в зеркальце и увидел, что она так и стоит на краю тротуара. Она стояла, глядя себе под ноги, как человек, уронивший что-то в водосток. После этого он уже больше не оглядывался.