В ноябре 1767 года Джакомо Казанова, вероятно, уже забыл, вернее, решил покрыть забвением старую и некрасивую оккультистскую историю с госпожой д’Юрфе, однако маркиза и ее семейство, изрядно обобранные, ничего не забыли. Однажды, спокойно сидя на концерте, он услышал, как один молодой человек поносит его, утверждая, что он обошелся ему по меньшей мере в миллион. Джакомо тотчас пригрозил этому горячке, который захотел с ним драться, – это был племянник маркизы. Через день кавалер ордена Святого Людовика передал ему тайный приказ, подписанный королем, по которому ему предписывалось покинуть Париж в двадцать четыре часа и королевство – в три недели, по той единственной причине, что так угодно его величеству. Казанове не нужно подробных объяснений. Он знает, что бывает в подобных случаях. Надо торопиться. По счастью, у него все-таки остались друзья во французской столице. «Княгиня Людомирская, бывшая тогда в Париже, дала ему рекомендательное письмо к графу д’Аранда, главе испанского правительства, а маркиз де Каррачиоли, верный друг, снабдил его рекомендациями к князю де ла Католика, неаполитанскому посланнику в Мадриде, к герцогу де Лоссада и к маркизу де Мора Пиньятелли», – сообщает Ривз Чайлдс. При таких условиях можно надеяться, что все двери будут перед ним раскрыты, что ему окажут теплый прием и что его пребывание в столице Испании пройдет как нельзя лучше. Более того, у него есть паспорт, подписанный самим герцогом де Шуазелем, все еще министром, что позволяет ему располагать по своему усмотрению почтовыми лошадьми.

19 ноября Казанова отправляется в дорогу. Орлеан, Шантелу, Пуатье, Ангулем, Бордо, Сен-Жан-де-Люз, Памплона, Агреда, Гвадалахара, Алкала де Хенарес – и прибытие через ворота Алкала в Мадрид, где он поселился в меблированных номерах «Французского кафе», на улице делла Крус, неподалеку от площади Пуэрта-дель-Соль. Если он думал, что его примут с распростертыми объятиями благодаря рекомендательным письмам, то ему быстро пришлось разочароваться. Граф д’Аранда, глава государственного совета Кастилии, самый могущественный человек в государстве после короля Карла III, принял его весьма холодно. Без всякого сомнения, он навел справки по поводу Казановы, узнал, что это авантюрист, и задумался над целью его приезда. Со временем, занося себе в актив заключения в тюрьму и высылки, Казанова «прославился» на всю Европу, и его репутация, опережавшая его повсюду, куда бы он ни направлялся, заранее тревожила власти. Граф д’Аранда поспешил отклонить его предложение услуг и посоветовал ему, если он хочет составить состояние, обратиться к послу Венецианской республики. Если этот визит ничего ему не даст, учитывая его побег из Пьомби, значит, так тому и быть. Тогда остается только развлекаться, посоветовал ему граф. Разумеется, таким образом его попросили больше не устраивать скандалов и жить спокойно. Тогда Казанова нанес визит неаполитанскому послу, который сказал ему то же самое. Маркиз де Мора и герцог де Лоссада тоже любезно посоветовали ему развлекаться. Ему ничего не оставалось, как написать венецианскому послу, чтобы объяснить свое положение.

На следующий день к Казанове явился некий граф Мануччи, венецианец, очень красивый юноша, проживавший у посла и желавший поговорить с ним частным образом, не принимая его открыто. Очевидно, что он не хотел себя публично скомпрометировать с таким неудобным человеком, как Джакомо. Шутка или циничная насмешка жизни! Казанова вскоре понял, что этот очаровательный молодой человек – не кто иной, как сын проклятого Жан-Батиста Мануччи, служившего шпионом инквизиции и укравшего его магические книги, чтобы его упрятали в Пьомби. Как же он тогда называет себя графом, если его отец был всего лишь бедным постановщиком, а мать – дочерью камердинера в доме Лореданов? Мануччи искренне признался, что обязан этим титулом только грамоте, полученной от курфюрста Пфальца. И поскольку склонности посла Мочениго были хорошо известны всему Мадриду, признался без обиняков, что он – его противоестественная любовница. Он уверил Казанову, что сделает все, что в его власти, чтобы ему помочь, «а я не мог желать ничего другого, ибо подобный Алексис был создан для того, чтобы добиться всего, чего хотел, от своего Коридона» (III, 576). В будущем этот миньон горько пожалеет о том, что доверился Джакомо Казанове и поверил ему столь интимные тайны.

Наконец, посол оказал ему горячий прием, хотя и не принял его публично. Осторожность прежде всего! Он тоже не стремится скомпрометировать себя с бежавшим узником и навлечь на себя гнев инквизиторов. Все, что он может сделать для Казановы, – быть с ним учтивым. В конце концов, Алвизе Себастьяно Мочениго может понять Джакомо: у него тоже, как мы видели, есть (едва) скрываемый «порок», еще более предосудительный на взгляд венецианских властей, чем распутство и занятия оккультизмом. Он известный педераст. А в Венеции никогда не шутили с гомосексуалистами, этой язвой, якобы пришедшей с Востока. Он был приговорен к семи годам тюрьмы в крепости Брешиа, и еще дешево отделался, ведь Республика не колеблясь приговаривала гомосексуалистов к смерти и сжигала их трупы.

Многие критики подчеркивали, до какой степени точность комментариев Казановы об Испании придает ценности его наблюдениям, всегда верным и справедливым. Одним словом, он более документален, чем обычно, и страницы, посвященные Испании, пестрят антропологическими замечаниями, а также бытовыми подробностями, подлинность которых зачастую удавалось проверить. Автобиография превращается в репортаж. Он подчеркивает «леность, смешанную с гордыней», которые и составляют характер гордого кастильца: не пошевелится, чтобы услужить иностранцу, и пишет психологический портрет женщин, «очень миловидных, пышущих желанием и готовых на любые уловки, чтобы обмануть всех окружающих их людей, которые за ними шпионят» (III, 572). Его интересует вопрос штанов без откидного клапана, запрещенных Церковью, и запрет на шляпы с низкими полями и плащи, доходящие до пят, позволяющие неугодным скрываться, интересуют гласные, оставшиеся в испанском языке от языка мавров, табак и его превосходные качества, когда он чист, предпочтение, которое испанцы отдают измельченному табаку. Он отмечает отсутствие каминов в домах на полуострове и трудности с отоплением. Временами его повествование настолько документально, что уже напоминает «Путешествие в Испанию» Теофиля Готье. Нужно представить себе последствия этого нового и дотошного внимания, которое Казанова уделяет окружающему миру: если он наблюдает гораздо больше, чем раньше, значит, сам живет гораздо меньше. Гораздо более привержен реальности, конкретным условиям жизни, потому что менее поглощен обществом, чем в прошлом. Казанова уже выходит из социального пространства, на котором разворачивались все его победы, которое доставляло ему все удовольствия. Он более объективен, поскольку его субъективность уменьшилась.

Все отказываются от его услуг, и ему в самом деле больше ничего не остается, кроме как развлекаться. Он упорно посещает театр, наслаждается испанскими комедиями. Бродя по Мадриду, он открыл для себя фанданго на одном бале-маскараде. Его тотчас покорило невероятное сладострастие этого танца, в котором позы мужчины явно указывают на действия счастливой любви, а позы женщины – на согласие, восторг, экстаз: «Мне казалось, что ни одна женщина уже ни в чем не могла бы отказать мужчине, с которым протанцевала бы фанданго» (III, 582). Тотчас прикинув эротическую выгоду от этого танца, он решил брать уроки фанданго. Но без партнерши танцевать невозможно. Ему нужно как можно скорее найти женщину. Он входит в церковь, видит красивую девушку, выходящую из исповедальни, и выбирает ее. Она дочь простого башмачника, ее зовут донья Игнасия. Нет никаких препятствий их любви. Ее официальный жених, дон Франсиско де Рамос, кстати, некрасивый и плохо сложенный, будет смотреть на все сквозь пальцы, когда Казанова одолжит ему сто дублонов, что позволит ему жениться на своей красавице до окончания карнавала. Полностью повторяется положение, в которое Казанова уже попадал в Риме. Наступает момент, когда в «Истории моей жизни» приключения Джакомо Казановы становятся скучны, потому что постоянно повторяются. Стареющий распутник уже не способен на выдумку. Просто на сей раз Казанова, наученный опытом, или просто более циничный, или более прижимистый, чем в прошлом, ничего даром жениху не дает. О романе с доньей Игнасией совершенно нечего сказать: просто очередной роман, на сей раз с мессами и фанданго.

Не стоит удивляться тому, что власти, должно быть, получившие четкие инструкции в его отношении, приглядывают за Казановой. Его разборки с полицией, вероятно, совсем неслучайны. Я полагаю, что за ним установили плотную слежку. Уже по прибытии в Мадрид ищейки инквизиции конфисковали у него экземпляр «Илиады» на греческом языке, вернув его несколькими днями позже. И вот теперь он узнает, что полиция преследует его за незаконное владение оружием: Алькаде Месса, иначе говоря, участковый комиссар явился с тридцатью подручными, чтобы произвести обыск в его квартире. Ему ничего не остается, как укрыться как можно скорее в доме знаменитого и богатого художника Антона Рафаэля Менгса, с которым он лично познакомился в Риме семью годами раньше. Предосторожность оказалась тщетной: уже на следующий день, 20 февраля 1768 года, за ним явились прямо в дом художника, который, однако, был придворным живописцем Карла III, арестовали и препроводили в караульную Буонретиро. У него изъяли два ружья и пистолет – его личное оружие. Совершенно нелепый повод для ареста: по-видимому, у Казановы хотят возбудить нелюбовь к Испании, чтобы заставить его поискать себе приюта в другом месте. Власти поняли, что хотя он и посещал официальных лиц, но не отказался от своих сомнительных связей. Разве не общался он с неким Мараццани, низким авантюристом, пожелавшим стать его сводником при продажных красотках Мадрида и даже предложившим свести его со знаменитой куртизанкой по имени Спилетта? Кстати, он встретился с ним в камере Буонретиро. Другая гипотеза, высказанная некоторыми казановистами: «По версии Бузони из «Мемуаров», его арест был спровоцирован не столько незаконным владением оружием, сколько укрывательством, при самых драматичных обстоятельствах, трупа любовника одной испанской девушки, которого она убила в своем доме, напротив дома Казановы», – сообщает Ривз Чайлдс. Эпизод слишком романический, чтобы в него можно было поверить, тем не менее он вдохновил Эмиля Золя на создание новеллы «За ночь любви».

Как бы там ни было, но заключение оказалось очень тягостным: в одной камере с двадцатью пятью – тридцатью узниками, среди вони, не говоря уже о блохах, клопах и вшах. По счастью, оно долго не продлилось. Через два дня его отпустили благодаря вмешательству графа Мануччи (который, возможно, хотел отмежеваться от недостойных поступков отца и возместить Казанове ущерб), сняли с него все подозрения, обелили и даже, по его уверениям, передали ему извинения графа д’Аранда. Дела Казановы быстро пошли в гору. Надо сказать, что его венецианские друзья приложили к этому руку. Марко Дандоло написал послу Мочениго, чтобы поддержать своего протеже. Что еще важнее, Джироламо Цулиан написал послу от имени Антонио да Мула, одного из инквизиторов, приговоривших Казанову к Пьомби, что в суде нет ни одной жалобы, затрагивающей честь Казановы, он может открыто с ним встречаться и оказывать ему покровительство. Успокоенный, уверенный в том, что не навлечет на себя гнев грозного суда инквизиции, Мочениго не поскупился на помощь соотечественнику. Джакомо чествуют, повсюду принимают. На какое-то время к нему возвращается былой апломб. В самом деле, ему говорят о проекте колонизации тогда пустынной Сьерра-Морены, он тотчас загорается, пускается в блестящие рассуждения о колониях как физик и философ, предлагает новое общественное устройство со священниками и швейцарскими судьями, без всякого присутствия инквизиции. В своем порыве он пишет графу Педро Родригесу де Кампоманесу, «фискалу» королевского совета, развивая и уточняя свои мысли по этому вопросу. По его мнению, для начала нужно обработать земли Сьерра-Морены. «Сельское хозяйство – это божество, творящее чудеса: в самом деле, люди лишь по чистой случайности обрабатывают землю; но возделанная земля влечет к себе людей и производит, так сказать, сама чудесные поселения, словно упавшие с небес». Дальше идут вперемешку смутные и пресные общие места экономико-нравственного характера, которые, тем не менее, впечатляют, как обычно, его собеседников! В конце концов его и вправду просят изложить свои соображения на бумаге, и маркиз Паоло Джироламо Гримальди, испанский министр иностранных дел, обещает ему, что он будет назначен губернатором, если проект утвердит государь. Казанова уже в это верит!

За две недели до Пасхи король выезжает из Мадрида в Аранхуэс. Казанова следует за королевским двором, официально приглашенный в дом венецианского посла. На Пасху болезненный нарыв в анальном отверстии, величиной с дыню, мешает ему отправиться к мессе. Нужно его вскрывать, и Джакомо придется провести несколько дней в постели, настолько он слаб. Каково же его удивление, когда он узнает, что приходской священник вывесил на дверях своей церкви список всех тех, кто не отметил Пасху! Казанова пришел в неописуемый гнев, спешным порядком отправился исповедоваться к одному монаху-кордельеру, на следующий день причастился и получил свидетельство о том, что он не мог отметить Пасху, когда следовало, по состоянию здоровья. Как справедливо отмечает Фелисьен Марсо, «это красноречиво показывает, что́ для него эта исповедь: чистая формальность, виза если не для вечного спасения, то для спокойствия в обществе. Да разве и могло быть иначе, раз понятия греха и святого ему совершенно чужды». Чем вступать в противоборство с Церковью и Инквизицией, чем бороться и нарушать правила, он предпочитает лукавить и лицемерно следовать их требованиям. «Именно здесь, в этом постоянном уклонении, для Казановы заключается его свобода». Небольшое дорожное происшествие не помешало венецианцу ежедневно встречаться со сливками испанского общества в Аранхуэсе. Какой пышный период для Казановы, который в то время посещает королевский двор и беседует с испанскими грандами! После стольких передряг и унижений он испытывает комфортное чувство того, что к нему вернулось былое великолепие.

И вот тогда Казанова подло отомстил семейству Мануччи, много лет спустя после своего ужасного заточения в Пьомби. Некоторые считают, что злопамятство и мстительность не входят в его обычный психологический портрет и что Казанова просто действовал легкомысленно, не подумав. Но как он мог простить свое тюремное заключение в таких жутких условиях? Поверить, что действия отца Мануччи простительны, значило оказаться лучше, чем он был (и чем мы есть). Однажды в Мадрид прибыл барон де Фретюр, главный ловчий княжества Льежского, стреляный воробей, игрок, плут, один из тех бессовестных людей, каких обожал Казанова. Он как раз стеснен в деньгах. Причем так сильно, что грозит застрелиться. В конце концов граф Мануччи выручает его, ссудив сто пистолей, которые передает ему Казанова. Три дня спустя Казанове по категорическому приказу Мануччи запрещено являться к венецианским послам – старому, Мочениго, оставляющему свой пост, и новому, Дзуане Кверини, только что прибывшему в Мадрид. Дело в том, что барон де Фретюр, чтобы получить свои деньги, «сдал» Казанову, который не удержался, чтобы не рассказать ему, вероятно, за партией в карты или за выпивкой, все, что знал о Мануччи, о его происхождении и сексуальных наклонностях. Граф Мануччи был не только уязвлен оглаской своего низкого происхождения и узурпированного дворянского титула, но и встревожен грозными последствиями, которые могло иметь разглашение его гомосексуальной связи с Мочениго. И Мануччи в своем письме назвал Казанову неблагодарным предателем, посоветовав ему покинуть Мадрид в течение недели.

«Читатель не может себе вообразить подавленность, в какой пребывала моя душа после чтения этого письма. Впервые в жизни я оказался виновен в чудовищной нескромности, совершенной без причины, в пустой и адской неблагодарности, которая не была свойственна моему характеру, в конце концов, в преступлении, на которое я считал себя неспособным. Унылый, смущенный, стыдясь себя самого, признавая всю свою вину и зная, что не заслужил прощения, даже не должен просить о нем, я погрузился в самую глубокую печаль» (III, 668). Покаяние чересчур выспренное, чтобы можно было ему верить. Казанова преувеличивает. Во всяком случае, чувство вины не для него, ведь он всегда чувствует себя оправданным и безответственным. Если он так раскаивается, то лишь из-за чудовищных последствий своего поступка, который лишил его уже обещанного будущего. Кстати, в продолжении текста содержится правда. Разумеется, он совершил огромный проступок, однако Мануччи все же зашел слишком далеко, потребовав немедленно покинуть Мадрид. «Он не был столь велик, чтобы требовать от меня подобной покорности, а я, со своей стороны, не обязан был, совершив одну низость, совершать другую, объявив себя таким образом не только самым подлым из людей, но также и неспособным дать ему любую сатисфакцию другого рода». Казанова совершил страшную глупость, но более в стратегическом, чем моральном плане. В искреннейшем письме он тщетно умоляет Мануччи приостановить его трусливую (sic) месть – все напрасно. Герцог Гримальди отказывает ему в аудиенции, герцог де Лоссада принимает его, сообщая при этом, что уже получил указание более не принимать его в будущем. На встрече с графом д’Арандой он узнает, что с великими планами стать губернатором колонии Сьерра-Морена покончено. Все пошло прахом. Повсюду в Мадриде он получил от ворот поворот. Все двери перед ним закрыты. Более того: денег становится в обрез. Он подумывает продать часы и табакерку, чтобы добраться до Марселя. Ему остается лишь положить конец своей нежной любви с доньей Игнасией и покинуть испанскую столицу, в которой у него нет будущего.

Он отправляется в Валенсию через Сарагосу. Прибыл он туда в самом мрачном расположении духа. Все не так. Он узнает, что в городе находится одна венецианка, танцовщица, в которую влюблен граф де Рикла, капитан-генерал княжества Барселона, и что она уже несколько недель находится у него на роскошном содержании. Он не может устоять перед желанием повидаться с соотечественницей, якобы чтобы приблизиться к Венеции, куда ему вход воспрещен и по которой он скучает все больше и больше. Какой ужасный характер у этой Нины, в чем он сразу же имел возможность убедиться! Когда он увидел ее впервые, она отчитывала несчастного торговца безделушками, утверждавшего, что его кружева очень красивы. В конце концов она разрезала их ножницами и отвесила несчастному болонцу звонкую оплеуху. Она пригласила Казанову отужинать в тот же вечер. Когда он пришел, она прогуливалась по саду со своим шутом, этаким сексуальным фактотумом. Оба они были почти в одних сорочках. Шут до смерти напился за ужином. Она раздела его догола и стала вытворять с ним такое, что писатель не решился описать эти грязные и отталкивающие опыты. Она разделась и предложила Казанове взять ее на глазах у совершенно пьяного дурня. Он отказался. Тогда она отдалась своему шуту перед ним. Оргия перед визионером поневоле. Казанова «удивлен бесстыдством этой женщины, ее вольностью в речах и действиях, ее откровенностью» (III, 684). После лондонской Шарпийон – валенсийская Нина. «Передо мной была женщина, красивая, как ангел, жестокая, как дьявол, ужасная б…, рожденная в наказание всем тем, кто по несчастью в нее влюбится. Я знавал и других в таком роде, но никогда равной ей» (III, 685). После горького английского опыта Джакомо бы следовало поостеречься, даже бежать, и тем не менее он возвращается к ней, под (ложным) предлогом, что накажет негодяйку, обобрав ее в карты. Она должна вернуться в Барселону, куда просит его выехать днем раньше нее и ждать ее на постоялом дворе Таррагон. Казанова повинуется, не моргнув глазом. Это самое поразительное во всей истории, которую даже нельзя назвать любовной: до такой степени Казанова теперь пассивен и послушен. Без малейшего сопротивления он повинуется всем приказаниям женщины, которая водит его за нос. Профессиональный распутник уже не владеет инициативой, как в прошлом, не руководит операциями. Роли переменились. Это симптом неоспоримого ослабления жизненной силы обольстителя, стареющего на глазах. Нина приезжает к нему, они оказываются в постели. Он проводит неделю в Барселоне, не получив ни одной записки от Нины, которая, однако, пообещала, что он сможет ее навещать. В очередной раз он повинуется капризам другой. И все же не возмущается, покорный, как баран. Когда, наконец, она вызывает его к себе, рядом присутствует ее сестра. Следует пристойный, даже чересчур пристойный вечер, и тем не менее Казанова сильно рискует, как ему замечает офицер валлонских гвардейцев: вне всяких сомнений, ее любовник, самый могущественный и самый грозный человек в Барселоне, в курсе происходящего. Когда он снова приходит к ней 14 ноября, то застает там подлого Пассано. Ему удается его выставить, но ничего такого не происходит. То же и на следующий день, когда вечер ограничился двумя часами веселых разговоров.

Когда он вышел от нее около полуночи, на него напали двое мужчин. Одного он проткнул шпагой и убежал. На следующее утро его арестовали, не из-за давешней стычки, а для проверки документов, и заперли в крепость. Какая мрачная и таинственная история! Месть Риклы, обманутого любовника? Месть Пассано, потому что венецианец не уплатил ему карточный долг? По меньшей мере, так впоследствии сообщат Казанове: его заключили в тюрьму по доносу Пассано.

После сорока двух дней заключения – довольно-таки долгого – у него проверили документы, освободили и поспешили его изгнать. Не пытаясь увидеться с Ниной, Казанова из осторожности уезжает из Барселоны в последний день 1768 года и как можно скорее отправляется во Францию. Возможно, он прав, не задерживаясь в Испании, ибо на обратной дороге за ним следуют по пятам три вооруженных человека с рожами висельников, которые, судя по всему, имеют самые дурные намерения в его отношении. По счастью, вознице Казановы хитростью удалось от них оторваться, срезая дорогу.

Позднее Казанова встретится в Марселе с матерью Нины, которую он принял за ее сестру. По ее словам, Нина – ужасное чудовище, из-за которого он мог бы лишиться жизни в Валенсии. Ошеломленный Казанова узнает, что ее мать зачала ее со своим собственным отцом, так что Нина одновременно и дочь, и сестра собственной матери. Поначалу ужаснувшись такому кровосмешению, Казанова в конце концов рассмеялся, узнав, что этот шарлатан Пеланди не только обрюхатил свою дочь, но и лишил девственности свою внучку Нину. «Этот человек имел несчастье влюбляться в своих дочерей и внучек. Я находил, что в природе это не должно внушать ужас и что страх перед этим явлением происходит лишь от воспитания и привычки» (III, 729). Однако ему стало уже не так смешно, когда он узнал, что Нина взяла себе Джакомо в любовники на короткое время, лишь чтобы побесить графа де Риклу, опозорить его перед всей Барселоной. В общем, Джакомо, одураченный, ведомый на поводке, был лишь ее игрушкой, чтобы она утвердила свою безраздельную власть над графом де Риклой. Все, чего она желала, уточняет ее мать-сестра, – это «чтобы вся Испания говорила о ней и знала, что она стала хозяйкой его тела, его имущества, его души и воли».

Вот и съездил в Испанию! Два тюремных заключения и два изгнания. Ссоры со знатнейшими аристократами. Сорвавшиеся великолепные проекты. Связь, резко оборванная против его желания, другая, нелепая и унизительная. Великие времена Джакомо Казановы решительно прошли.