Книга: Севастопольская хроника (наши ночи и дни для победы)
Назад: Валеночки
Дальше: Ложка

Полный вперед

Бригадный комиссар Леонид Порфирьевич Бочаров – начальник политотдела OOP – только что встал. Перед тем как натянуть на борцовские плечи гимнастерку, он любил немного «поиграть» двухпудовой гирей.

Его пистолет и широкий командирский ремень, свернувшийся змейкой, лежали на столе. Железная койка аккуратно заправлена. На Бочарове синькового цвета майка, так плотно облепившая мышцы, что казалось, сдерживает их из последних сил. Отлично отутюженные бриджи не очень гармонировали с тапочками и носками на резиночках.

Я пришел, по-видимому, не вовремя.

Бочаров, разговаривая со мной, продолжал переваливать гирю из одной руки в другую либо вскидывал вверх, а другой рукой шутя подхватывал.

– Понимаешь, – говорил он, стараясь не нарушать ритма дыхания, – тебе надо съездить в первый полк морской пехоты. К Осипову. Там сейчас очень тяжело… Но зато какие люди! Если б я мог писать! – Он поставил гирю под стул.

– Не знаю, что ты сам думаешь, но я бы сейчас на твоем месте занялся бы Митраковым… Ты что, ничего не слыхал о Митракове? Азаров, говоришь, о нем рассказывал? Ну да мы с Азаровым в общем-то одно делаем дело. Митраков – комиссар у Осипова. Об Осипове-то, наверно, слыхал? Любимец прессы. А вот о Митракове – а это, понимаешь, все-таки представитель партии в войсках – мало, очень мало пишут! Вообще скажу тебе, мало о нашем брате политработнике написано! А ведь партия цементирует людей. Ну да ты сам знаешь, это все слова из передовой, а вот коммуниста по-настоящему, коммуниста, бойца и человека – пока еще нет в нашей печати…

Он натянул сапоги, затем надел гимнастерку, опоясался и предстал передо мной во всем блеске сильным, крепким человеком.

Прохаживаясь, продолжал:

– Митраков это парень – косая сажень в плечах, бывший шахтер. Ты думаешь, он сидит в штабе и строчит политдонесения или по телефону алекает? Не-ет! От него черта с два дождешься вовремя донесения – не любит он их: маузер на боку, бушлат на плечах, гранаты на поясе – и айда по батальонам… До самого переднего края доносит партийное слово!.. Но, впрочем, чего это я тут агитацию развожу? Хочешь поехать теперь же? Машину сейчас дам!

Такого оборота я не ожидал – тут же согласился, чтобы он не отдумал: машина в Одессе в то время для корреспондента что крылья для птицы.

Пикап, предоставленный мне для поездки в Крыжановку, где расположен штаб полковника Осипова, – бывалая машина: у него основательно разворочено правое крыло и кожух фары, это следы неприятельской мины. Пикап покрыт камуфляжной сеткой, окрашенной в зеленый цвет.

Прежде чем сесть, я обошел машину, и тут мелькнула озорная мысль: а что, если б взять у этого видавшего виды пикапчика… интервью?! Надо полагать, было бы что рассказать этому безотказному политотдельскому Буцефалу!

В кабину сел инструктор политотдела, а я в кузов.

День жаркий, но, к счастью, ветреный – с востока на город плывут облака.

Шофер ведет машину на предельной скорости – не знаю, хорошо ли в кабине, а в кузове трясет, как на торпедном катере, когда тот идет на редане.

Миновав одну за другой несколько баррикад, мы выскакиваем из города на грейдер и поднимаем такую пыль, что тянущийся за нами шлейф, образующийся из мелкой, как пудра, едкой и непроглядной пыли, легко принять за дымовую завесу. Смысл этой быстрой езды в том, что таким образом можно проскочить район обстрела – медленно поедешь, обязательно накроют.

По сторонам дороги – разрушенные дома, баштаны, виноградники, посадки кукурузы с уже выспевшими янтарными початками.

Навстречу идут девочки, совсем еще кнопочки, а на руках у них младенцы-ползунки.

Куда они идут? Почему одни, без взрослых, с ползунками на руках?

Шофер делает сильный разгон, и мы легко выскакиваем из балки. Навстречу женщины. В руках у них полные, с верхом, ведра красных помидоров, на плечах переметные сумки с арбузами.

Они остановили нас и спросили, не видели ли мы девчонок с малыми детьми. Наш ответ обрадовал их, они свалили с плеч груз и хотели, по-видимому, спросить нас еще о чем-то, но тут начался обстрел: мины довольно кучно падали к кукурузе и с каждым выстрелом ложились все ближе и ближе к дороге. Женщины подхватили сумки и ведра и поспешили к городу…

 

…Крыжановка. Из густых садов торчат лишь крыши. Никаких признаков, что тут размещен штаб полка. Никаких признаков войны. Яблони гнутся от спелых плодов. Небо знойно-синее. С моря прохладный «морячок» тянет.

Тишина.

Молчат пушки и минометы.

Время адмиральского часа – у войны обеденный перерыв.

Во дворе дома, в который завернул пикапчик, у коновязи лошадь, запряженная в бестарку, жует сено. Из бестарки торчит дуло карабина. Около лошади, в тенечке, на опрокинутом вверх дном ведре краснофлотец в выгоревшей летней форменке. У него на коленях алюминиевая миска, полная макарон. Губы и остренькие черные усики лоснятся от масла. Неленивая ложка шустро лазает в миску.

Он по-приятельски помахал нашему шоферу.

Лошадь беспокоят мухи. Она стучит ногами, сечет себя хвостом и даже трясет упряжью. Краснофлотец время от времени покрикивает на нее: «Дробь!» Лошадь, по-видимому, уже освоилась с морским жаргоном – успокаивается после окрика, но ненадолго.

Двор, куда мы завернули, относится к приземистой, просторной мазанке с маленькими, затянутыми чертежной калькой окнами и толстыми стенами.

Мазанка исклевана то ли минами, то ли снарядными осколками, но стоит как бастион.

Дома с толстыми стенами строятся здесь для спасения от летней жары и свирепых зимних ветров.

 

Полевые штабы свободны от строгого регламента и комфорта – мы застаем полковника и двух армейских лейтенантов в просторной горнице за простым, сбитым из теса столом, накрытым как будто не для обеда, а для натюрморта: синий эмалированный чайник, миска с красными помидорами, миска с виноградом и тарелка с крупно, по-сельски нарезанным хлебом.

Увидев Осипова, я немного разочаровался тем несоответствием, которое возникло в моем уме из сопоставления слышанного и личного впечатления, – ничего героического в его внешности не было.

Сухой, выше среднего роста, в летней армейской форме, с четырьмя шпалами на отложном воротничке гимнастерки – полковник как полковник!

Даже ходит, как сухопутный, не вразвалку – прямо и легко. И нет той солидности, какая, например, у контр-адмирала, командующего Одесским оборонительным районом, Гавриила Васильевича Жукова или у бригадного комиссара Ильи Ильича Азарова.

Поглядишь на них и сразу скажешь – моряки!

Осипов, несмотря на то что ему уже под пятьдесят, командирский ремень затягивает, как двадцатилетний лейтенант.

Чем больше я гляжу на него, тем сильнее мне хочется найти сходство в его внешних чертах с его же биографией, которую я не только хорошо запомнил, но и, пожалуй, полюбил.

Осипов прощается с сидевшими за обеденным столом лейтенантами, перекидывается несколькими словами с инструктором политотдела, который привез меня, советует лейтенантам воспользоваться пикапом. Затем отдает распоряжение краснофлотцу, зашедшему убрать со стола грязную посуду, принести с камбуза обед для меня.

Все это происходит настолько стремительно, что я не успеваю заметить, когда все вышли из горницы. Лишь по звуку автомобильного мотора догадываюсь, что пикап с инструктором политотдела и лейтенантами пошел в Одессу.

Осипов предлагает папиросу Я закуриваю, и тут начинается обстрел Крыжановки.

 

От близкого разрыва мин в окнах хлопала калька, натянутая вместо вышибленных стекол. Некоторые разрывы были совсем близко прямо под стенами хаты. Я воспринимал их с большим напряжением. Мне было хорошо известно, что Осипов пришел в полк взамен первого командира, о котором говорили, что он великолепный командир, но «кланяется» вражеским пулям. Осипов никогда ни кланялся: ни в семнадцатом, ни в двадцатых годах на Волге, ни в кровавых битвах с белыми на Кавказе и в Крыму.

Мне было страшно не столько от близких разрывов, сколько от возможности уронить себя в глазах полковника.

Я понимал, что если чем-нибудь выдам свой страх, то после этого работать в полку будет очень трудно.

 

…Имя полковника Якова Ивановича Осипова не сходит со страниц газет, но он не газетный герой. В Одессе еще до выезда в полк я постарался побольше узнать, что из себя представляет полковник Осипов. Прочитав его послужной список, я невольно подумал, как бесплодны все наши споры о положительном герое. Уж очень мы умствуем, и чем больше занимаемся гимнастикой ума, тем дальше отрываемся от облика истинного героя. Истинного, а не идеального, потому что идеального нет и не может быть. А истинный часто находится рядом.

Описание жизни полковника Осипова могло бы встать на книжные полки наших библиотек толстенным романом.

В этом многостраничном сочинении едва ли не большую часть заняли бы страницы военной одиссеи – куда только не кидала судьба полковника!

В июле 1917 года, когда в Петрограде возникла опасность заговора против революции, Осипов вошел в десятитысячный отряд балтийских моряков, которые сразу же после митинга на Якорной площади Кронштадта погрузились на баржи и, буксируемые пароходами, отбыли в Питер.

Революционные моряки Балтики высадились у Горного института, прошли по набережной мимо фондовой биржи, далее через Невку на Петроградскую сторону, ко дворцу Кшесинской.

Десятитысячный отряд приблизился к штабу партии, как прибойная волна, и стих лишь после того, как на балконе дворца появился Ленин.

Площадь перед дворцом Кшесинской стала для революционных моряков Балтики тем причалом, от которого они, напутствуемые Лениным, отправились в дальнее плавание.

В этом «плавании» матрос с крейсера «Рюрик» командовал отрядами революционных моряков, стрелял из пушек, вел смелые разведки под носом у белых, а порой и прямо в их стане, рубил шашкой в лихих кавалерийских атаках.

Выдающейся по дерзости и презрению к опасности была операция моряков и солдат под поселком Ганюшкино – опорным пунктом белых уральских казаков, осадивших Астрахань.

После Астрахани Кавказ и Крым.

Четыре года в боях. Последний был под Перекопом в 1921 году. И затем Яков Осипов едет во Владивосток. Девять лет прожил на берегах Золотого Рога, потом был переведен в Хабаровск на должность коменданта гарнизона базы Амурской военной флотилии. В 1939 году командование Военно-Морских Сил переводит его в Мурманск. В 1940 году он переезжает в Одессу на должность командира военного порта.

Перед вступлением в должность полагается представиться начальству, под руководством которого предстоит продолжать службу. Осипов вошел в кабинет командира Одесской военно-морской базы контр-адмирала Гавриила Васильевича Жукова, как до этого входил в другие кабинеты начальников.

Контр-адмирал выслушал рапорт Осипова и предложил сесть. Вынув тетрадь из ящика письменного стола, не спеша, с легкой одышкой задвинул ящик обратно, задал несколько стандартных вопросов о прошлой службе, тщательно записал, спрятал тетрадь и, подняв крупную голову, чуть сощурив глаза, сдерживая вот-вот готовую сорваться улыбку, глянул на Осипова.

Ему было знакомо строгое лицо вновь прибывшего, с глубоко насеченными преждевременными морщинами и горьковатыми складками в углах упрямого властного рта.

Его поразил взгляд, тяжелый и несколько скорбный, упрямый подбородок, бугристые, суровые брови и легкая, не сразу заметная седина.

Осипов глядел на круглое лицо контр-адмирала, на борцовскую шею, на плотного литья, широкие, полные плечи и морщился, словно бы вспоминая что-то.

Рассказывая мне об этом, контр-адмирал Жуков улыбался, качал крупной головой и сквозь неудержимый смех говорил:

– Сидим так минуту-другую, молчим, словно на пари, кто кого перемолчит. Вижу, что он, чертяка, не заговорит первым, ладно, думаю, я ведь хозяин. «Яшка, говорю, а ты все такой же: ни черта тебя время не тронуло, такой же ершистый и колючий!..» А он мне в ответ: «Признал, товарищ адмирал?» – «Признал», – говорю и встаю из-за стола. Встал и он. Обнялись. Двадцать один год не виделись!.. После гибели под Верхним Услоном «Ташкента» и «Дельфина» оба попали во взвод конной разведки: Яшка командиром, а я рядовым бойцом… Много воды утекло… Теперь он под мою команду прибыл… Почему сразу не признался? Проверял, не забурел ли я на большой должности…

В Одессу Осипов приехал из-за постигшего его семью большого несчастья – ослепла жена. Здесь творил чудеса знаменитый офтальмолог профессор Филатов. С надеждой на искусство профессора-глазника он и упросил командование перевести его сюда из Мурманска, хотя душой тянулся на Балтику, где начиналась его морская служба сначала в минно-машинной школе, а затем и на крейсере «Рюрик».

Такова схема жизни Осипова. А каков же он сам?

Когда я ехал сюда, в уме возникали образы моряков революции: Маркина, Дыбенко, Железнякова, Душенова.

Похож ли он на них? Ведь он тоже моряк Октябрьской революции и соратник Кирова.

А может быть, он лавреневский Годуй или треневский Швандя?

…Вошел краснофлотец с горячим флотским борщом и жареным мясом. Осипов спросил, пью ли я вино. Я чуть не сказал: «Его же и монаси приемлют», но вовремя одумался и просто кивнул.

Полковник наклонил носик синего чайника над эмалированной кружкой. Красное, чуть мутноватое вино лилось легко, и, признаюсь, мне стало хорошо и просто после того, как вино из эмалированной кружки перекочевало в мой желудок.

 

Как известно, на передовой дороги не асфальтируются, но зато регулярно обстреливаются. Здесь шофером может быть лишь артист своего дела. Таким и был Петя Широков, шофер полковника.

Только мы выехали со двора, начался минометный обстрел: противник никогда не пропускает выезда полковника в батальоны. Широков обернулся и, молча глядя на полковника, спросил, куда ехать.

– К Соловью-разбойнику! – сказал Осипов.

– Через обстрел? – спросил Широков.

– А ты знаешь другую дорогу?

– Нет!

– Так чего спрашиваешь?

Шофер дал газ, и старый шарабан, который его водитель ласково называл «эмочкой», трясясь и завывая, поднимая тяжелую коричневую пыль, понесся с такой энергией, будто под колесами была не пашня, а автострада.

Мы ехали то по жнивью, то по пахоте, порой заваливаясь набок, подпрыгивая на взгорках. Казалось, что эта бешеная езда никогда не кончится.

Над головой голубое, чистое и глубокое небо.

Справа от пыльного, заросшего проселка – теплое, синее море, сады пестрые, сверкающие, как бухарское сюзане.

Сколько же цветов и красок природа дарит Югу!

Янтарь кукурузным початкам, лилово-коричневый лак «синеньким» – так здесь называют баклажаны, кармин – помидорам и литое золото с белой тонкой насечкой – коже медовых дынь…

А как сверкают на делянках среди подсохших плетей арбузы!

Все это богатство давно налилось соками, выспело и томится, изнывает, как невыдоенная корова, а убирать урожай некому.

Лишь на зорях, когда нет перестрелки, пробираются на баштаны с метками матросы, смельчаки пластуны. Набьют мешки плодами, затем нанижут у мешков на уголках уши, прихватят их тонкими и прочными корабельными линьками и с быстротой молнии змеиным ходом – в балочку либо за лесную посадку, а то и в кукурузу и оттуда тянут некупленный товар.

Иногда противник открывает по добытчикам беглый огонь чуть ли не изо всех родов оружия.

Бывает, что противник и сам соблазнится сочными арбузами да сладкими дынями. Хитро лезет, да находятся и похитрее… но об этом рассказ впереди.

Полковник Осипов приказал шоферу проскочить обстреливаемую полосу и завернуть в батальон майора Жука – он занимал позицию у железнодорожной ветки на Вознесенск.

Мы не проехали, а буквально пронеслись через простреливаемое место. Вот что значит содержать мотор и ходовую часть в идеальном состоянии. Правда, внешний вид машины был ужасен. В мирное время шофер получил бы за это «фитиль», а теперь его хвалили за то, что машина полковника была отлично закамуфлирована, то есть вымазана лиманной грязью. К тому же правая сторона переднего ветрового стекла была вся в трещинах, как молодой лед после удара каблуком, – мина разорвалась поблизости. Сажая меня на переднее сиденье, Осипов заметил, что я замешкался.

– Чего смотришь?.. Садись, – сказал он, – третьего дня на этом месте комиссара убило. Подряд это не бывает… Садись!

Я свободно вздохнул лишь тогда, когда машина подлетала к кукурузной посадке.

Назад: Валеночки
Дальше: Ложка