Книга: Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой
Назад: В «Порше»
Дальше: Коллеги

Осень

Рябь в глазах

5 сентября 2008 года.

Дуньхуан, западный конец Коридора Хэси



Дуньхуан. Я прибываю на аэродром, и вся пыль пустыни Гоби снова у моих ног. В гостинице меня спрашивают, не прибавил ли я в весе. Я смеюсь. Мне нужен жир.

Китайцы не очень любят есть из банки. Я тоже не люблю, но в дороге это удобно и практично. Опасаясь, что тут не окажется консервированных продуктов, я привез с собой кукурузу и фасоль. Я нагружаю свою кабутце под завязку, вдобавок покупаю рисовую кашу, кексы, сушеное мясо и несколько упаковок воды. Кроме того, я наполняю водой канистру, чтобы вечером можно было помыть ноги.

Руби забрал с собой так ни разу не использованный набор для бадминтона. Тент от солнца мы где-то потеряли. Обе табуретки я оставляю в кабутце на случай, если у меня будут гости.

Упаковавшись, я отправляюсь спать пораньше. Меня будит какая-то женщина, которая обходит всю гостиницу и проверяет, у всех ли закрыты окна.

– Песчаная буря! – кричит она.

Да, я тоже слышу приближение бури. Отодвинув занавеску, я наблюдаю за коричневым вихрем. Деревья гнутся на ветру, ветви ломаются, песок летит в оконное стекло. Буря, набравшись сил в дюнах, превратилась в черное чудовище. Я стою в трусах перед окном и пытаюсь себе представить, как мы с кабутце искали бы сейчас укрытие, если бы были снаружи. Вот он, настоящий песчаный шторм. Я падаю на кровать.

Звонит Джули. Я объясняю ей, что не могу сегодня отправиться в путь, потому что здесь песчаная буря.

– О, – говорит она.

– Я не знаю, когда буря закончится, – поясняю я.

– Будь осторожен, – предостерегает она. Ей, похоже, все равно.

Уже на следующее утро небо очистилось. Я прощаюсь с сотрудниками отеля, достаю кабутце из укрытия и отправляюсь в дорогу, ступая по тонкому слою песка. Люди в оранжевых жилетах заняты уборкой веток и сучьев с улиц города. Я поворачиваю на север и прохожу через перекресток, где мы с Руби продали наш огурец месяц назад.

Я на секунду останавливаюсь и ловлю себя на том, что ищу глазами голубой грузовой велосипед без тормозов. Мне не хватает Рубена. Джули сейчас у своих родителей в Чэнду. Учитель Се далеко, где-то в Синьцзяне.

Я пишу ему эсэмэску, что наконец иду за ним следом. По длинной аллее я выхожу из оазиса. Деревья сплетаются ветвями над моей головой, образуя зеленую крышу, в воздухе разлит спелый аромат позднего лета. Я смотрю вниз по ходу дороги и вспоминаю второй день моего путешествия: красивая аллея за мостом Марко Поло. Тогда я мечтал, что все улицы на моем пути будут выглядеть так.

Оазис заканчивается. Начинается Гоби.

Ничего не изменилось. Я все так же переставляю одну ногу за другой, чувствую ручки кабутце в своих руках. Дует легкий ветерок, желтая пустыня преисполнена терпения. Я вижу верблюдов и руины Великой стены.

Позади меня с грохотом останавливается грузовик. Водитель спрыгивает и подмигивает – сначала издалека, потом протягивает мне руку. Он уже трижды видел меня на этой дороге. Каждый раз он сигналил и махал мне рукой, а сейчас он решил остановиться и узнать, понимаю ли я китайский. Он протягивает мне хами-дыню и улыбается.

– Это тебе, друг мой. Может, еще как-нибудь увидимся!

Потом он заводит свою гремящую машину, машет мне на прощание и уезжает. Я стою с дыней в руках в густом голубом облаке и откашливаюсь. А ведь как часто во время пути я злился на водителей грузовиков из-за шума, из-за вони, из-за безответственной манеры вождения, из-за вечного бибиканья…

Жара давит на меня. Только что я вышел из Дуньхуана с сорока литрами воды, а их уже стало гораздо меньше. Я тащу кабутце за собой через пустыню. Если я чую голод, то съедаю банку кукурузы, если я снова голоден, то ем банку фасоли. Если я очень голоден, я съедаю и то и другое.

Мне кажется, что самое красивое время дня наступает, когда солнце садится, окрашивая мир золотом. Воздух потихоньку остывает, а пустыня становится мягче и гостеприимнее. Я иду до тех пор, пока небо не начнет приобретать огненный оттенок, и тогда ищу место, где можно разбить палатку – не слишком близко к дороге, но и не очень далеко от нее. Главное, чтобы земля в этом месте была более или менее ровной.

Когда я устанавливаю палатку, от солнца остается лишь светлая полоска на горизонте. Все остальное небо постепенно из темно-синего становится черным. Звезды сияют. Их так много, что у меня возникает чувство, будто я стою на шарике внутри огромного пространства. Через четыре дня я прихожу в Лююань. Меня останавливает мужчина на мотоцикле.

– Я думал, что ты гораздо больше! – смеясь, замечает он. Оказывается, его шурин видел меня в Дуньхуане. Вот так вот. Новость добралась сюда быстрее, чем я. Я вспоминаю мифологическую женщину с ослом.

Один день я провожу в этом маленьком селении, гуляю по его улицам и беседую с его жителями. Они говорят, что это не оазис. Город существует благодаря окружающим его шахтам и каменоломням. Чтобы в Лююане можно было жить, приходится доставлять сюда воду издалека.

Впрочем, какое мне дело до этого? Я сажусь себе на вокзале в тенек и смотрю на вокзальную площадь. Я читаю вывески, рекламирующие еду и гостиницы, наблюдаю за пенсионерами, сидящими в тени и беседующими друг с другом, и на секунду задумываюсь, буду ли я плакать, когда мне придется покинуть Китай.

На следующий день я иду по шоссе уже не один. На углу меня дожидается человек. На нем черная одежда, а лицо ожесточенное.

– Я пойду с тобой, мой немецкий друг! – заявляет он с сильным акцентом.

Его зовут Якуб. Он уйгур, родился в Хами и работает водителем грузовика. Он хочет пройти со мной через пустыню. Я бросаю взгляд на его ноги: они обуты в черные кожаные ботинки. Солнце жалит с каждым лучом. Я наполнил кабутце припасами больше, чем на целую неделю. У Якуба нет ничего, кроме собственной одежды. Он говорит, что хочет дойти до города Хами, то есть примерно триста километров отсюда. Он пойдет вместе со мной, а когда устанет, просто поймает грузовик.

– Здесь все водители – мои друзья! – уверяет он.

Мы входим в знойную пустыню. Этот человек кажется мне странным. Что он ищет здесь? Чего ему от меня надо?

Я останавливаюсь, чтобы попить и предлагаю ему воды. Он отказывается. Сейчас, видите ли, рамадан, так что он сможет снова есть и пить только после захода солнца. Я смотрю на навигатор. Чуть больше десяти часов, мы посреди пустыни, солнце шпарит. Язык прилипает к нёбу, во рту сухо и противно.

Я быстро делаю пару глотков воды и запихиваю бутылку обратно в кабутце. Вообще-то я хотел бы еще что-нибудь перекусить, но решил подавить в себе это желание. Камеры я тоже почти не достаю. Я совсем не знаю этого человека, и мы здесь одни.

Мы идем по пустыне. Он много болтает, и по нему нельзя сказать, что он чувствует голод, жажду или усталость. Он говорит о том, что хочет в Россию. О том, что уйгурам приходится в Китае тяжело. О медной шахте, в которую его семья вложила много денег, а потом выяснилось, что в ней недостаточно металла, чтобы она могла стать прибыльной. О своей трудной и низкооплачиваемой работе водителем грузовика.

– В России все по-другому, – говорит он, – или в Турции! Но здесь, в Китае, жизнь не очень хорошая.

Он показывает на два пыльных следа вдали и говорит:

– Это тоже грузовики!

Я спрашиваю, почему они не едут по шоссе, и в ответ получаю удивленный взгляд.

– Экономят на таможенных пошлинах! Объезжают посты.

– А разве это не опасно?

– Конечно, опасно. Некоторые погибают. Они застревают в песке, а припасов у них недостаточно. Хуже всего приходится зимой, когда здесь минус тридцать или ниже, каждый год кто-нибудь замерзает. – Он смеется. – С нами, уйгурами, этого не случается. Погибают обычно ханьцы, они плохо ориентируются в этих краях!

Я вспоминаю Тибет. Тамошние жители гордятся тем, что чужаки здесь плохо переносят высоту и лежат в постелях с головной болью, а тибетцам все нипочем.

Якуб идет рядом и болтает без умолку. Все его разговоры о том, как живется уйгурам. Я узнаю, что любой уйгур всегда будет вести себя дружелюбнее, чем ханец, а выходцам из народа хуэй вообще нельзя доверять.

– Все они ни то ни се, и по ним никогда нельзя понять, что они думают на самом деле! – ругается он. – Большинство из них даже не соблюдают рамадан! Посмотри на меня: мой начальник уже пробовал заставить меня пить в жаркие дни, но со мной это не пройдет.

Я вспоминаю хозяина отеля по имени Ма, с которым я познакомился в деревне на подходе к Пинлян. Я думаю о его головном уборе, о его улыбке и предостережении относительно характера уйгуров. Многие люди предупреждали меня об опасности, связанной с походом в Синьцзян.

Мне уже начинает казаться, что у Якуба как-то нехорошо сверкают глаза. У меня кружится голова. Я хочу есть и пить, я бы хотел остановиться и перекусить, но лучше уж я поскорее избавлюсь от моего спутника.

– Сколько денег ты тратишь в день? – спрашивает он неожиданно и смотрит на меня сбоку.

– Когда больше, когда меньше, – отвечаю я, потому что не хочу поддерживать этот опасный разговор. Но он не отстает.

– Когда ты придешь в Хами, ты увидишь, насколько там все дороже.

– Я постараюсь экономить.

Некоторое время мы молча идем рядом. Потом снова звучит его голос.

– А сейчас? Сколько у тебя денег при себе?

– Что за дурацкий вопрос? – Мои руки крепче сжимают ручки кабутце.

– Сколько у тебя денег?

– Двести юаней, – говорю я, помня, что мы здесь совершенно одни. Вдалеке я вижу дрожащий силуэт грузовика, приближающийся к нам. Я ускоряю шаги, дюны скользят мимо меня. Стоит жара, и у меня кружится голова. Я смотрю на навигатор: за сегодня мы уже прошли больше двадцати километров, почти не останавливаясь. Я бы хотел подыскать место для палатки. Но для этого мне сначала нужно избавиться от этого странного уйгура.

Я слышу, как он что-то бубнит за моей спиной. Он издает монотонные глубокие звуки, похожие на молитву, и конца этому нет.

Через минуту я останавливаюсь.

– Якуб, – цежу я сквозь зубы, – что ты там говоришь? Я не понимаю уйгурского!

– Я считаю твои деньги.

– Что?!

– Твои деньги! Я считаю их!

– Ну так перестань!

Он озадаченно смотрит на меня, но замолкает. Мы идем молча, время подходит к вечеру. Тени становятся длиннее, солнце опускается над пустыней и окрашивает ее в золото, а я спрашиваю себя, как именно меня угораздило оказаться наедине с этим человеком, который идет за мной по пятам со своими тяжелыми кожаными ботинками и колючим взглядом, да еще и считает мои деньги.

Я хочу отделаться от него.

Красный грузовик останавливается, из него выскакивают двое мужчин. Они хлопают Якуба по плечу и смеются, глядя на меня. Они интересуются, как нас сюда занесло, откуда мы друг друга знаем и какие у нас планы. Якуб покровительственно смеется и объясняет им, что я его немецкий друг. Я получаю от них улыбку и надеюсь, что они заберут его с собой. Но они уезжают без него. Когда они исчезают из вида, он поворачивается ко мне.

– Это мои друзья!

– Я знаю, Якуб.

Я больше не улыбаюсь. Я смотрю себе под ноги, стараюсь подавить головокружение и думаю о еде, воде и сне. Еще две тысячи шагов, еще тысяча, и я сверну с дороги и повезу кабутце по гальке, и мне будет все равно, что сделает Якуб. Я скажу ему, что не беру его с собой.

Я кошусь на него. Он не выглядит усталым и не потеет.

– Немецкий друг! – обращается он ко мне и останавливается. – Для меня было радостью идти с тобой рядом, но я должен тебя покинуть.

«Наконец-то», – думаю я.

– Ах, – произношу я вслух.

– Я подожду, пока один из моих друзей не захватит меня с собой.

– Хорошо, Якуб. Удачи тебе!

– Удача понадобится тебе, а не мне! – Он запускает руку в карман брюк и роется там. – Я рассчитал твои деньги. Тебе не хватит до Хами!

И прежде чем я вижу, что он достает из кармана, я понимаю, насколько глубоко я ошибался в нем.

– Нет, Якуб! – кричу я поспешно и обеими руками отталкиваю купюры, которые он собирается мне дать. – Пожалуйста, не надо, я не могу принять твои деньги!

Мы спорим, и мне удается убедить маленького дальнобойщика, что его дружба для меня важнее денег. Мы вместе дожидаемся следующего грузовика. Водители замечают его и машут руками, машина останавливается, подняв огромное облако пыли, дверь открывается.

– До следующей встречи, мой немецкий друг, – говорит Якуб, и я отвечаю ему искренне:

– До следующей встречи, мой уйгурский друг.

Мы жмем руки и улыбаемся друг другу, потом он взлетает по ступеням в кабину и закрывает за собой дверь. Грузовик рычит, трогается и с грохотом катится по дороге. Я смотрю ему вслед.

Потом я медленно тащу кабутце в глубь пустыни. Я нахожу хорошее, безветренное место, собираю палатку и ставлю перед ней табурет. Так как я зверски голоден, я открываю сразу кукурузу и фасоль и за пару секунд проглатываю содержимое обеих банок.

Только я улегся в палатку, как у меня начало тянуть живот. Где-то внутри появилась резь и ломота, по спине побежали мурашки, все тело начало трясти. «Наверное, виновата фасоль», – думаю я, выползая из палатки в темноту ночи.

В пустыне стоит тишина. Я расхаживаю мимо палатки, смотрю на сияние звездного неба и, когда боли не прекращаются, ложусь верхней частью туловища на табуретку и запихиваю в рот два пальца. Ничего не выходит.

Пока я давлюсь и кашляю здесь один в пустыне ночью, я думаю о маме.

Назад: В «Порше»
Дальше: Коллеги