44

Оливье подписал фальшивый документ и замучался так, что даже умереть нет сил, сказал он мне. Ползком возвращался к жизни, бедняга, на прежнюю свою работу у Маккэй на.

— Там меня не любят, Хьюи, но для их клиентов я вроде шута привычного. Шут! — крикнул он бармену-ирландцу, и тот откликнулся:

— Ваша правда, сэр.

Оливье выпил коктейль и проглотил синюю капсулу.

— За честный труд! — провозгласил он.

Жуйвенс стоял у него за плечом, так что на этот раз он подносил большую мягкую ладонь ко рту УКРАДКОЙ. Лекарство еще нужно протолкнуть в горло.

— Поблагодарите вашу мать за кроликов, сэр! — сказал он. Давно уже перенял от меня эту АВСТРАЛИЙСКУЮ ШУТКУ.

И я тоже принял капсулу. Что теперь со мной будет?

За круглым маленьким столом Оливье принялся меня расспрашивать:

— Ты когда-нибудь видел ее отца, Хьюи? — Про отца Марлены спрашивал.

Я ответил, что никогда не бывал в Беналле.

— Водитель грузовика, на хрен, можешь себе это представить?

Водители грузовика у Жуйвенса возражений не вызвали. Он покатил прочь, словно под ногами у него надувной мяч, руки растопырил в стороны.

Я стал думать о водителях грузовиков. Представил себе, как все они встраиваются в один ряд вдоль шахты Мадингли.

— Так что теперь ты понимаешь, с чем я имею дело.

В каком смысле? Он смолк и печально развернул карту Нью-Йорка на маленьком столике. Надрезал ее ножом для сыра.

— Что не так с водителями грузовиком? — недоумевал я.

— Ей нравятся здоровые грубые парни, пропахшие пивом. Вот оно как. А если заполучит хулигана, от которого еще и льняным маслом несет, тут уж и вовсе — сука в охоте. Понял ты меня?

Я одно понял: нефиг резать карту ножом для сыра, смотреть противно, как он ее курочит. Порвал пополам. Большие синие слова ВЕСТ-ВИЛЛИДЖ спланировали на пол.

Я обеими руками держался за голову. Может, и застонал. А вы бы на моем месте удержались?

— В чем дело, старина?

Я сказал, у меня голова кругом пошла от разговоров про отца Марлены. И пусть он, пожалуйста, уберет карту.

— От карты головокружение как раз и пройдет, старина. Хватит мычать. Ты мычишь, — повторил он, — мычишь, да и только.

— Так что там с отцом Марлены?

— Помер от рака легких, — ответил он, — однако портит жизнь до сих пор.

Оторвал еще кусок карты. Я проследил, как обрывок медленно опускается на пол, но он подхватил его, скомкал, швырнул на стойку. НЕТ, ЭТО МЕНЯ НЕ УСПОКОИЛО.

— На что нам Центральный парк? — возмутился он.

— Так что с ее отцом?

— Просто твоему придурку брату крупно повезло.

Он постучал по карте зубочисткой.

— Вот! Смотри! Сплошь прямые линии, за исключением Бродвея. Следи за Бродвеем, старина! — И он обвел его ручкой. — Змея в траве.

— Ее отец?

— Бродвей. И еще Западный Бродвей. Не путай.

Оторвал еще кусок сверху от 55-й улицы. Теперь карта готова.

— Здесь кончается мир, — объяснил он мне. — Вот мой офис. Правый верхний угол. А теперь — проверим.

Мы отправились на Пятую авеню, там нашли АПТЕКУ Дуэйна Рида и посмотрели товар, который производят его клиенты, клей для челюсти и растворимые таблетки, чтобы несчастные могли чистить зубы перед сном, бедная мамочка, она была, как у них это называется, ЦЕЛЕВАЯ АУДИТОРИЯ.

На Шестой авеню Оливье купил ПРИПАСЫ, в том числе бутылку бурбона, аккуратно спрятал ее под пальто.

— Город твой, старина. И не слушай, если кто скажет иначе.

Он подождал, пока я сверился с картой. Я сразу увидел, где мы.

— А теперь, старина, выходим за пределы карты. Без паники. Следи, как это делается.

Вскоре на 24-й улице мы повстречали группу мужчин возле церкви. Не у всех были стулья вроде моего, но по крайней мере у четырех были. Другие облюбовали пожарный кран, ступени церкви, ВОДОРАЗБОР. Точно ВЛАДЕЛЬЦЫ ПУДИНГА, только от болезни у них вспухли лодыжки, ноги стали сизые или черные.

— Коллеги, — сказал мне Оливье. — Свои ребята. Я расставил стул. Оливье в переливающемся сером костюме и модных ботинках стула при себе не имел, зато он достал виски и быстро нашел друзей.

— Нью-Йорк — приветливый город, — сказал он мне.

И первый же человек, потянувший из горла, дал нам свою визитку.

Волосы у него были черные от ваксы, резко зачесаны от лба назад.

— Зовите меня Винни, — предложил он. Он играл на банджо в «Забегаловке Челси» — знаменитый фильм, насколько я понял. Никогда не останавливайтесь в приюте на Западной 16-й, учил он, и помните, что у Святого Марка суп лучше, чем у Святого Петра. Еще он посоветовал не спускать глаз со стула, а потом я спел ему «ВПЕРЕД, СЛАВНАЯ АВСТРАЛИЯ». Карточку он под конец забрал, потому что она ему еще понадобится, и пообещал пригласить меня в следующий фильм, но когда я в свою очередь пригласил его в «Клуб Спорщиков», Оливье сказал, что нам пора.

Главное — он показал мне, как обзавестись друзьями. Теперь я могу действовать без него. В этом вся суть. Теперь он оставит меня. В офисе у него сидеть нельзя, и заглядывать, когда вздумается — тоже. Это правило он постарается изменить, однако пока еще этого дождешься, Хьюи.

— Беда в том, старина, — пояснил он, — что все они очень высокомерны.

Я спросил, а нельзя ли устроиться на улице перед офисом.

— У тебя УНИКАЛЬНЫЙ ТАЛАНТ, старина, — ответил он. — Я что имею в виду, старина: ты умеешь найти себе место.

Это он про талант сидеть на стуле, пока Мясник носится в приступе ярости, распушил павлин хвост и думал королем стать. Про мой ТАЛАНТ рисовать он понятия не имел. Когда меня исключили, я не стал поджигать школу. Вместо этого рисовал себе потихоньку ручкой по простыне, и когда мамочка ГЛЯНУЛА НА ЭТО, у меня уже весь Бахус-Блат был нарисован. Черный Череп обошелся со мной в обычной своей манере.

Бахус-Блат — моя родина, одна ты на свете, одна ты такая. Стул, тропинка, я знал все канавы и дренажные трубы, помнил длину каждой улицы и где они сталкиваются друг с другом. От Мэйсон-лейн до разъезда железной дороги Мэдингли — 6450 ударов сердца. Во всей ПОПУЛЯЦИИ в 5000 человек кто-нибудь еще знал этот простой факт? Да, у меня талант, но для школы я оказался слишком глупым.

Когда в понедельник утром Оливье покинул меня, я взял карту и расстелил ее в комнате на ковре. Шею ломило, но ничего особенного. Я нарисовал поверх Бродвея Мэйн-стрит Бахус-Блата, Гисборн-роуд — поверх 34-й улицы, а призрак Лердердерг-стрит скрыл под собой Восьмую авеню.

То лучше становилось, то хуже. Наконец, я не мог уже смотреть на карту. Я пошел.

Выйти на Третью авеню и по ней. Таков был мой план. 22-я улица, 23-я и так далее. Сумею добраться до 55-й, точно, смогу. Сердце бьется под 200 ударов в минуту, огромный красный мускул ревет от напряжения, плевать. Вышел на 55-ю, но вход в здание преградил человек в коричневом костюме.

Я пошел обратно в центр. Следовал карте Бахуса и добрался до лавки Мясника рядом с Дуэйном Ридом и купил упаковку пластыря — ГРАБЕЖ НА БОЛЬШОЙ ДОРОГЕ.

Оливье заявился наконец в клуб, ЛУЧШЕ ПОЗДНО ЧЕМ НИКОГДА, я вручил ему пластырь и велел наклеить на окно, чтобы я с улицы мог отличить его офис.

— Старина, — сказал он, — я наклею пластырь ровно в десять минут второго.

Мы уселись в баре, и Оливье сказал, что берет жизнь в свои руки.

— Возьми эту, — предложил он мне.

Теперь он готов развестись с Марленой.

Он осушил большую порцию джин-тоника и захрустел льдом. Суку это прикончит, сказал он. После развода ей уже не придется выступать экспертом и заставлять его подписывать сертификаты.

— И эту прими, — протянул он мне.

Я заметил, что вторая таблетка отличается цветом от первой.

— Нам не до эстетики, тут все эстественно, — возразил он.

Уже оседал СВОЮ ЛОШАДКУ и пустился вскачь. Пусть возвращается в свое машбюро, в болото, из которого вылезла, и он принялся перечислять всякое ДЕРЬМО, которое растет на болотах, включая спирогиру.

К нам приблизился Жуйвенс.

— КРОВЬ НА ЕЕ СЕДЛЕ, — пропел Оливье, кто его знает, из какой песни. Жуйвенс подал знак бармену, и я сообразил, что Оливье сходит с ума.

На следующее утро я понял, что пора провести денек с братом. Это его долг — присматривать за мной. Но прибытии я потребовал яичницу с сосисками. Он свои обязанности знает.

Марлена спала на матрасе на полу. Голые ноги высовывались из-под лоскутного одеяла. Я видел даже ее попку, Господи Боже, такую милую, поспешил отвернуться. ПО ПРИЧИНАМ, ИЗВЕСТНЫМ ТОЛЬКО ЕМУ ОДНОМУ, брат купил лист стекла и растирал на нем краски, собирая крошки шпателем.

Я спросил, почему бы ему не купить нормальных однофунтовых тюбиков.

Он послал меня к черту.

Очень мило. Я сел и стал смотреть, что он делает, пока он не предложил мне попробовать. Опять я потребовался в качестве ПРИСЛУГИ.

Вместо льняного масла он использовал нечто под названием АМБЕРТОЛ. Я с удовольствием продемонстрировал, как добиться маслянистой консистенции, которая ему требовалась. Цвет был очень приятный, но из брата, как всегда, полезла агрессия. Океаны желтизны, цвет Бога, бескрайний свет.

— Ну, — сказал он, — как поживает твой приятель доктор Геббельс?

— Кто?

— Оливье.

Я сообщил ему, что Оливье разведется с Марленой. Думал его порадовать. Может, удалось. Во всяком случае, я заметил, как Марлена завозилась в постели, но, кажется, не проснулась, по крайней мере, не произнесла ни слова.