Глава 26

Подниматься пришлось по крутой винтовой лестнице. Один поворот за другим. На площадке третьего этажа стоял, подбоченившись, молодой долговязый констебль. Он пытался выглядеть невозмутимо, что у него плохо получалось. Адамово яблоко над синим воротом ходило ходуном. У его невероятно длинных и тощих ног лежал труп, прикрытый пластиковой простыней. Судя по некоторым признакам, ею уже неоднократно пользовались. Она была вся в дырах и грязная. Яркий прожектор отбрасывал отчетливые тени и подчеркивал ужасные подробности. Потеки крови на стене успели почернеть.

– Тошнит? – спросил Гунарстранна, заглянув парню в лицо.

Констебль завел руки за спину и старался смотреть в одну точку. Его худое, бледное лицо казалось под фуражкой необычно маленьким. Ответа они не расслышали; снизу послышался топот. Скоро на площадку поднялась оперативная группа.

– Кто его нашел?

– Элизе Энгебрегтсен, соседка со второго этажа, пенсионерка, – нарочно громко ответил констебль, и его голос прокатился эхом по всей лестнице.

Все повернулись к нему. Кадык констебля заходил вверх-вниз еще быстрее. Испуганные глаза, похожие на птичьи и маленькие, метнулись вправо.

– Орудие убийства?

– Острый предмет. На месте преступления не обнаружен.

Фотограф, поднявшийся на несколько ступенек выше, хихикнул. Гунарстранна мрачно покосился на него и повернулся к трупу. Вздохнул, мысленно кивнул самому себе: «Начинаем!» Оглядел площадку. Кровь на стене и на ступеньках. Видимо, хлынула фонтаном… Лужа в том месте, куда била струя.

Он оторвал пластиковую перчатку от рулона, стоящего на ступеньке, подошел к трупу, стараясь не вляпаться в кровь, и отогнул край простыни. Отступил, снял плащ, покачал головой.

– Подержите-ка, – обратился он к молодому констеблю, который пытался не замечать труп, и снова отогнул край простыни.

Лицо Сигура Клавестада еще больше побледнело. Пустые глаза, похожие на стеклянные шарики, смотрели в потолок. Он слышал, как констебль у него за спиной делает глотательные движения. Его самого замутило при виде зияющей раны от уха до уха. Жертву едва не обезглавили. Он медленно положил голову на пол.

Какое-то время он осматривал тело. Покойник был только в трусах и майке. Босиком. Видно было, что Клавестад одевался кое-как, в спешке. Длинный конский хвост слипся от крови.

Он забрал свой плащ у молодого констебля.

– Можете идти, – негромко сказал он. – И передайте ребятам, пусть перепишут фамилии жильцов и всех, кто находился в доме со вчерашнего вечера до настоящего времени.

Гунарстранна замолчал. Попробовал представить, как все было. Для начала он выключил переносной прожектор. Эксперты, работавшие на площадке, остановились. Никто не произнес ни слова. Многие прищурились, глядя на тусклую желтую лампочку под потолком.

Гунарстранна ненадолго зажмурился. Открыл глаза. Остальные не двинулись с места. Стояли и смотрели на него. Он стащил с руки пластиковую перчатку и бросил ее на пол. Глубоко вздохнул, сунул обе руки в карманы плаща и, не глядя на Фрёлика, направился к выходу.

На первом этаже их встретил Бернт Кампенхёуг, командир опергруппы. Бернту надо было посвятить жизнь музыке. Гунарстранна считал, что у него настоящий талант. Он замечательно играл на аккордеоне; ежегодно по три вечера в неделю в ноябре и декабре брал уроки сольного исполнительства. Кроме того, Кампенхёуг собирал старинные автомобили. В его коллекции было три старых полицейских седана. Одним словом, славный малый – когда он не на работе. И когда не рассуждает о политике. Бернт придерживался стойких убеждений в том, что касалось ношения формы и оружия. Он стоял в подъезде, сдвинув на лоб темные очки, и жевал резинку. Ни дать ни взять турист. Только комбинезон ему выдали на размер меньше, чем положено… В руке у него затрещала рация с короткой антенной. На задание он взял табельное оружие; из-за пистолета его зад еще больше оттопыривался. В общем, образ получался яркий.

Кампенхёуг сунул рацию под мышку и вместе с Гунарстранной и Фрёликом вышел на улицу. Надвинул на нос темные очки, взял в руку рацию. Он старался для фотографов, стоявших за заградительной лентой.

Один репортер что-то крикнул, обращаясь к Гунарстранне. Тот сделал вид, что не слышит.

– Труп нашла старушка с нижнего этажа, – объяснил ему Кампенхёуг, тыча пальцем себе за плечо. – Похоже, у нее не все дома… – Он ненадолго отвлекся, наорал на репортера, пролезшего под заграждением, повернулся к Гунарстранне, подставил лицо солнцу. – Старая перечница все талдычит о том, что его, мол, убили по ошибке, потому что нужного не было на месте. По-моему, она в маразме! Он жил прямо над ней. Дверь открыта!

– Отлично, – ответил инспектор.

Констебль с птичьими глазами поправил ленту.

Кампенхёуг напустился и на него.

– Ты в полиции, а не в институте благородных девиц! – рявкнул он, как сержант на плацу. – И вытри морду – ты весь в блевотине!