…В парке было пусто и тихо. Мир словно лишился всех красок, став черно-белым. Мертвенное сияние редких сутулых фонарей вдоль иссохших сиренью аллей лишь слегка осветляло клочкастую пакость, заполонившую все вокруг. Отсыревшие линялые скамейки сиротливо жались к черным кустам когда-то живой изгороди, а в ее скрюченных лапах запутались комья тумана.

Парапет разоренного фонтана тоже набух и поблек, пришлось подложить под себя толстый номер «Вестника». Я ждал. Неуютное состояние раздвоенности — участие в действии и стороннее наблюдение — ни на миг не отпускало. Я знал, что сейчас что-то произойдет, но не знал, что именно. В таких случаях всегда выручает сигарета.

Фонтан был центром двух главных аллей, и обойти меня было бы мудрено — разве что ломиться сквозь кусты напрямик. Напряжение ожидания физически давило на мозг, и тут боковым зрением я заметил справа на аллее фигуру, почти сливавшуюся с окружающей мглой. Там шла высокая стройная женщина в светлом плаще и пышной гривой волос, ореолом клубящихся вокруг головы.

Странно, но шагов абсолютно не было слышно, хотя ее модные сапожки на шпильках наверняка подкованы. Женщина быстро поравнялась со мной, и я замер, так и не поднеся руку с сигаретой ко рту. Это была Анна Закревская! Энни-Шоколадка, собственной персоной, живая и здоровая!

Она прошла мимо, даже не заметив меня, и свернула направо. Я смотрел ей вслед, пока догоревший окурок «Монте-Карло» не обжег мне пальцы. Анна исчезла в тумане, но я знал, что эта аллея упирается в ограду Института психофизики, поэтому был уверен, что нагоню беглянку. Однако, когда я добрался до высокой чугунной решетки, Закревской там не оказалось. Я быстро огляделся: налево — непролазная стена боярышника, направо — травянистая поляна, за ней — снова боярышник, и там, на ветвях что-то белело.

Это был ее светлый плащ, а рядом на земле валялось черное вечернее платье, о котором упоминала Светлана, сапожки и изящная перламутровая сумочка. Я поднял ее. Деньги и документы на имя Анны Леонтьевны Закревской, включая кандидатский диплом, но сама она будто растворилась в тумане. Нагишом?!.. Куда?!..

Лихорадочно озираясь, я вдруг заметил по ту сторону ограды женскую фигуру, направлявшуюся к темной громаде главного корпуса — Энни?!.. Зачем?!.. Не помня себя, я прыгнул на витую решетку, срываясь и чертыхаясь, вскарабкался наверх, оглянулся еще раз в поисках фигуры, и тут мои кроссовки поехали по мокрому металлу, обожженная рука не выдержала рывка, я полетел вниз головой в серую зыбь и…

Я лежал в полной темноте, на полу, рядом с креслом, из которого выпал. Зверски болел палец, ныло ушибленное при падении плечо, а над ухом верещал и всхлипывал телефон, который я сам же поставил на пол, поближе к креслу, но почему-то не включил автоответчик. Морщась от бегавших по спине мурашек, я ощупью нашел трубку.

— Котов. Я слушаю.

— Какого черта, Митяй?! — рявкнул Олег, как мне показалось, на всю комнату. — То ты оставляешь сумасшедшие послания, то спишь как сурок! Ну-ка, быстро выкладывай, что это за кукла, и куда ты ее девал?

— Быстро только у бурундуков получается, — огрызнулся я, чтобы хоть как-то оправдаться в собственных глазах: позор! сыщик доморощенный! соня мартовская!.. — Олешек, не рой землю и не ломай телефон, а дуй прямо ко мне, сейчас.

— В шесть часов утра?..

— Pourquoi pas? Все равно ведь не спишь, а так узнаешь мно-ого интересного.

— Что-то еще накопал? — уже более миролюбиво осведомился Ракитин.

— И что-то, и кого-то, и даже пиво есть, — я наконец-то проснулся окончательно и даже уселся в кресло с телефоном на коленях.

— А кофе?

— Ну, брат, хотеть не вредно!

— Вредно не хотеть. Ладно. Через десять минут, — он бросил трубку.

Ощупью примостив аппарат на журнальный столик, я прошлепал на кухню, зажег свет и осмотрел ноющий палец — черт побери, самый настоящий укус! Грэг, кошачья душа… Ах ты, засранец этакий!.. Я вытащил из холодильника банку ветчины, не спеша вскрыл ее, достал хлеб и принялся сооружать бутерброды, краем глаза следя за дверным проемом. Расчет оказался верным: через пару минут кот бесшумно влился в кухню, будто оживший кусочек коридорной темноты, и нырнул под стол. Дальнейшее было делом техники, и еще через несколько секунд он уже мохнатым мешочком покорно висел в моей руке с куском ветчины во рту, зажмурившись и поджав хвост. Я не выдержал и вместо того, чтобы прочитать «штрафнику» воспитательную нотацию, рассмеялся. Кот недоверчиво приоткрыл один глаз, потом другой и, уяснив наконец, что наказание отменяется, окончательно осмелел, распушил хвост и решительно потребовал «досрочного освобождения», которое тут же и получил.

Ракитин был, как всегда, точен и голоден. А потому уже с порога взял пеленг на кухню, и теперь сбить его с курса можно было разве что прямым попаданием из базуки. Выглядел он, не в пример мне, бодро, будто спал всю ночь, что, конечно, не соответствовало действительности.

— Та-ак, с чего начнем? — Олег уселся верхом на мой любимый табурет с амортизаторами вместо ножек и, пожирая глазами тарелку с горкой бутербродов и батарею запотевших черных банок с золотыми фазанами на боках, попытался изобразить заинтересованность.

— Со Светланы Анатольевны Величко, двадцати трех лет, студентки четвертого курса филологического факультета нашего достославного Университета, — я с невозмутимым видом оседлал стул напротив него.

Ракитин сделал «домиком» свои роскошные брови, рассеянно взял банку с пивом, вскрыл ее и отхлебнул изрядный глоток.

— Ты все-таки обскакал доблестных сыскарей? — он потянулся за бутербродом.

— Ну, это было не так уж и трудно, — я тоже открыл банку. — Просто я заранее договорился с хозяином «Наяд», Михаилом Давидовичем Фуксом, по прозвищу Сильвер, моим старым приятелем, чтобы он сообщил мне, как только появится интересующая меня особа. Ты же понимаешь, что население охотнее общается с журналистами, нежели с представителями власти. Я пообещал, что все останется «for you privat ear», и этого оказалось достаточно. Кстати, что ты сам выяснил о Величко?

— В определенных кругах известна под именем Персик. Блондинка, фиалковые глаза, плотного телосложения, особые приметы — родимое пятно в виде сердца в правой подключичной ямке, любимый напиток — джин с тоником и киви. Начало трудовой биографии: анаша, ночные клубы, незаконная торговля валютой, прощенная в виду малолетства, «динамо»… Короче, полный набор! — Олег снова переключился на ветчину и пиво.

— Я уже рассказывал тебе, что она была подругой, вернее, стажеркой у Энни-Шоколадки? И какие у них вышли недавно «багинеты» с нанесением телесных повреждений по инициативе Закревской? А потом вроде бы все снова наладилось?

— Ну и что?

— Ничего особенного, — я приложился к банке. — Только вот два дня назад Светлана, возвращаясь, по-видимому, «со службы», застала выходящими из ее собственной квартиры Энни-Шоколадку и еще какую-то, неизвестную ей женщину: молодую, высокую, темноволосую, скуластую, одетую так же, как и Закревская. Ключей Величко своей наставнице, как она уверяет, не давала. У Персика хватило ума спрятаться и подождать, пока они уйдут, но в квартиру она зайти так и не решилась. Потом она обратилась к своему шефу, то есть Сильверу, с просьбой свести ее с кем-нибудь из представителей вашей конторы для защиты чести и достоинства, так сказать. И Миша Фукс позвонил мне, — я взял с тарелки бутерброд и принялся уплетать его за обе щеки.

— Ерунда! — отмахнулся Ракитин, не забывая отхлебывать пиво. — Они же все — нарки! Твоя Величко просто забыла, как дала Закревской ключ. Ну а что касается третьей…

— Это еще не все! — перебил его я и отобрал банку. — Самое интересное, я обнаружил в квартире Светланы очень странную и необычную игрушку. Куклу.

— И что же в ней странного? — Олег спокойно вскрыл другую жестянку с пивом и тоже взял бутерброд. — Куклы у незамужних и бездетных женщин не такая уж редкость.

— Допустим, — кивнул я, — но это весьма необычная игрушка. Понимаешь, Олежек, — я постарался припомнить свои вчерашние ощущения при контакте с куклой, — когда я взял ее в руки, я никак не мог убедить себя, что держу неживой предмет! В общем, таких подробных игрушек я никогда прежде не видел и ничего о подобном не слышал. К тому же там у меня опять сработала экстрасенсорика, чтоб ей!..

— «Ветер смерти»? — Олег заинтересованно посмотрел на меня. — Ну-ка, ну-ка? А еще «дровишки» имеются?

— Неужели для «костерка» не хватит? — прищурился я. — Лучше подумай, кто же в таком случае пристукнул нашу Аннушку?

Ракитин вдруг поставил початую банку на стол, полез в карман куртки и кинул мне два пластиковых пакетика с окурком и пуговицей от рубашки.

— Здорово! — выдохнул я и достал сигареты. — Где?

— У нашей Аннушки под кроватью, в углу у стены, — хмыкнул Олег. — Обрати внимание на «бычок».

Я взял пакетик и поднес под «бра» над столом: там лежал мундштук папиросы с угольным фильтром на конце и двойным золотым ободком по краю.

— «Publish smoky», — прочитал я затейливую латинскую вязь. — Шикарный табак! Кажется, такие папиросы продают в бизнес-клубах?

— Браво, Митяй! — Ракитин снисходительно кивнул и закурил мою сигарету.

— Бьюсь об заклад, — невозмутимо продолжал я, — что эта «визитка» кого-нибудь из крутых, типа Брокмана, Семенова, Тарасова или Гурвича?..

— Великолепно! — прицокнул языком Олег. — Держитесь за стул, Ватсон, это — Феликс Гурвич!

— Президент Лесного банка?! А откуда ты… ах да, «пальчики»! Ну что ж, — я повертел в руках банку пива и сделал изрядный глоток, — я так и предполагал.

— Я тоже, — Ракитин поднял свою банку, присоединяясь к моему тосту. — А «курсовка» у Феликса Абрамовича была на шесть лет в еловый бор, что под Нарымом. Сам выписывал.

— М-да, ларчик вроде бы открылся, — я разочарованно почесал за ухом, но тут перед глазами снова поплыла туманная аллея с удаляющейся женской фигурой, брошенная на кустах одежда и сумочка с документами. — А если у него алиби?

— Окурок абсолютно свежий, а Закревская курила «Данхилл». Обрыв нитки — тоже свежий, так что собирайся, едем за президентом. Семьдесят два часа без душа, бритья и кофе я ему обеспечу, — Олег поднялся и выбросил пустую банку в ведро под раковиной.

— Что ж, я готов, только тапочки сниму, — сказал я и вышел из кухни.

Однако в банке Гурвича не оказалось, а неподдельное удивление сотрудников по поводу отсутствия шефа, слывшего человеком пунктуальным и деловым, не оставляло сомнений, что с президентом случилось нечто серьезное. Марш-бросок на квартиру тоже ничего не дал: двухэтажный модерновый особняк с зимним садом, бассейном и подземным гаражом встретил нас в вестибюле гулким шепотом фонтана, да подвыпившей компанией во главе с референтом — в столовой. От них мы кое-как добились, что Гурвич вчера объявил им, мол, дома ночевать не буду, ждите к завтраку. Но не появился. А завтрак уже остыл, поэтому пришлось его съесть, а заодно и выпить откупоренное вино, чтоб не выдохлось, потому как…

— Идеи будут? — мрачно спросил Олег, усаживаясь за руль потрепанной, но все еще шустрой служебной «ауди».

— Одна: отоспаться, — я сладко зевнул и достал сигареты.

— Где он может быть? — Ракитин завел двигатель, включил противотуманные фары, потом отобрал у меня пачку и закурил.

Мимо машины, размытая туманными струями промелькнула светлая женская фигурка, и я отрешенно проводил ее взглядом — ерунда, показалось!

— Если Гурвич убийца, то скорее всего… — я выразительно помахал рукой перед собой.

— А если свидетель?

— Тогда либо еще прячется, либо уже мертв, — я покосился на Олега. — Думаю, для тебя предпочтительнее первое.

— Потрясающая прозорливость! — почему-то нервно хохотнул он. — Может быть, ты даже знаешь — где?

— Может быть, но не скажу! — я тоже почувствовал нарастающее странное напряжение, но не придал ему значения, выбросил недокуренную сигарету и поднял стекло. — Кто из нас сыщик?.. Поехали, мне в редакцию надо.

— Я тебе не такси! — неожиданно огрызнулся Ракитин. — Два квартала пешком прогуляешься.

— Ну и черт с тобой! — странное внутреннее напряжение внезапно скачком овладело мной, я моментально разозлился и вылез из машины. — Кстати, чтоб ты знал, если хочешь найти вещи и документы Закревской, не поленись прокатиться в парк и пройтись вдоль ограды Института. Очень рекомендую! — я злорадно хлопнул дверцей и, не оглядываясь, пошел прочь.

Через несколько секунд сзади взвыл двигатель, взвизгнули покрышки и стало тихо. Я снова закурил и медленно двинулся дальше. Внезапный приступ злости прошел, напряжение внутри тоже исчезло, и теперь я силился отыскать его причину. Ведь раньше никогда не замечал за собой подобной вспыльчивости, а тут?.. Да и Олег — хорош! Чего взбеленился?!.. Н-да, как говорят психиатры в таких случаях, реакция явно неадекватная. Почему?..

Серый осенний день давно вступил в свои права, но солнце так и не показалось: над городом властвовал все тот же гнусный природный аэрозоль. Он забирался во все щели — и домов, и одежды — и напитывал мерзкой влагой буквально все. Через пять минут мои куртка и кроссовки стали вдвое тяжелее и такими холодными, что зубы непроизвольно начали выстукивать что-то вроде чечетки, а глаза — активно искать по сторонам какую-нибудь подходящую вывеску бара или кафе.

Но, как назло, по дороге ничего путного, кроме одинокой продуктовой палатки, так и не попалось вплоть до самой редакции. В отдел я ввалился уже совершенно продрогший и, не раздеваясь, припал к горячему, на мое счастье, электрическому самовару, раритету нашей «уголовки», подаренному мне во время одной из командировок в таежную глубинку старым егерем на память.

Дон Теодор молча и участливо посмотрел на мою трясущуюся челюсть и вернулся к любимому занятию: просмотру очередного своего видеошедевра на встроенном в камеру экранчике. Леночка Одоевская, как всегда, куда-то исчезла до окончания рабочего дня, и я было совсем уже расслабился, согреваясь телом и оттаивая душой, как вдруг дверь распахнулась, и в нашу тихую обитель ворвался тайфунчик под названием Гриша-Колобок, он же Григорий Ефимович Разумовский, наш непосредственный начальник и заместитель главного редактора по связям с общественностью.

В комнате сразу стало шумно, суетно и бестолково. Колобок, зацепив по дороге все возможные углы и выступающие за края столешниц предметы и уронив по крайней мере одну линейку и два стилоса, плюхнулся на соседний стул и схватился за чайник с заваркой.

— Привет, Котов! — радостно пробулькал он, не отрываясь от носика. — Давненько не виделись! Как идет расследование? Нашли кого-нибудь?

— Кого-нибудь нашли, — нехотя ответил я, по опыту зная, что Гришу в таком возбужденном состоянии игнорировать нельзя, несмотря на всю бестактность и никчемность его вопросов.

Григорий Ефимович слыл человеком обидчивым и считал, что никогда никого не спрашивает зря, а только по существу.

— Это хорошо, это здорово! Я всегда в тебя верил и говорил, что из Дмитрия Алексеевича вышел бы прекрасный сыщик, если бы не вышел отличный журналист! — продолжал балагурить Колобок.

Это была еще одна его слабость: все свои шутки замглавред непременно считал гениальными и, по слухам, даже собирался вскоре опубликовать их отдельным изданием под заголовком типа «На острие пера» или «Мысли мимоходом». Насчет первого — не знаю, а вот второе название подходило Грише целиком и полностью, потому что мысли у него действительно появлялись исключительно мимоходом.

— Благодарствуем, Григорий Ефимович, в самую точку! — подыграл ему я. — Вот, замерз малость, за преступниками гоняясь.

— Значит, бегаешь медленно, раз замерз, — подытожил довольный Колобок. — А вот мне сорока на хвосте принесла, ты какую-то куклу необыкновенную нашел, вроде как копию некой оч-чень красивой женщины, а?

«Я бы этой сороке весь хвост пооборвал!» — подумал в сердцах я, но вслух сказал:

— Кукла и впрямь хороша, Григорий Ефимович, только оригинал — куда лучше!

— Ну-ка, ну-ка, покажи! — оживился еще больше Колобок, облизываясь что твой мартовский кот. — А может, познакомишь по дружбе, с оригиналом-то? Пособишь начальнику?

— Нет проблем, шеф! — я нарочито бодро вскочил, подошел к своему личному шкафу-пеналу, открыл цифровой замок и приглашающим жестом распахнул дверцу. — Прошу, полюбуйтесь!

Колобок привстал со стула, и вдруг физиономия у него вытянулась, а нижняя губа обиженно оттопырилась. Заподозрив неладное, я стремительно обернулся к шкафу. Кукла исчезла!

— Ну и как все это понимать? — протянул подозрительным голосом замглавред.

— Ей-богу, не знаю, Григорий Ефимович! — ошарашенно откликнулся я. — Федя, к моему шкафу кто-нибудь подходил?

— Не видел, — лаконично ответствовал Дон Теодор, не прерывая просмотра. — Вы же сами шкаф запирали.

— В том-то и дело, — я в замешательстве сел прямо на стол и полез за сигаретами.

— Пропал ценный «вещдок»! — трагически констатировал опомнившийся Колобок. — Ох, и попадет же тебе, Котов!

— Какая теперь разница? — я сделал подряд пару затяжек и уже спокойнее продолжал. — Открыть замок, в принципе, можно, но нужно время. Здесь в течение дня все время кто-то был! А ночью здание охраняется… И если это не проделки Елены Даниловны, то значит кукла действительно испарилась или дезинтегрировалась, или не знаю что!

Тут замглавред сделал вдруг страшное лицо и замогильным голосом произнес судьбоносную речь:

— Господа, я догадался, что это за кукла! Это магический атрибут для наведения болезни или даже убийства! Про магию «вуду» читали? Ихние колдуны делают как бы копию человека, на которого хотят воздействовать, а потом, например, втыкают этой фигурке иглу, скажем, в печень и — пожалуйста, у человека рак печени! Или другое…

— Откуда в Сибири возьмутся жрецы «вуду»? — скептически поинтересовался Дон Теодор.

— Ну, может быть, это и не «вуду», — стушевался, как всегда, перед ним Колобок, до оторопи боявшийся Фединых вопросов. — Может, еще какая-нибудь древняя магия, мало ли?

Наш экскурс в практическое колдовство был прерван внезапным звонком моего мобильника.

— Котов слушает…

— Привет! Берест, — бравый комиссар был явно чем-то озабочен. — Живой пока?

— Это шутка или пожелание?

— Это предположение. Слушай, тут мне Ракитин докладывает, что ты нашел какую-то странную куклу на квартире подозреваемой Величко и почему-то забрал себе? На каком основании, я тебя спрашиваю? — Николай постепенно начал распаляться, и я понял, что разноса мне не избежать.

— Кукла исчезла, комиссар, — сообщил я убитым тоном, решив, что повинную голову меч не сечет, и ошибся.

— Как это «исчезла»?! — раздался в трубке громовой рык. — Куда? Почему?

— Откуда я знаю! — в сердцах огрызнулся я и тем подписал себе приговор.

— Гражданин Котов, потрудитесь добровольно и немедленно явиться в управление для дачи письменного объяснения по поводу допущенной вами преступной халатности в отношении хранения ценного вещественного доказательства по делу об убийстве!

— Вот это да! — не удержался я, поскольку терять мне теперь было уже нечего. — Долго репетировал?

— Быстро! — рявкнул разозлившийся комиссар, и я поспешил выключить телефон.

— Ну, всё, Котов, — сочувственно вздохнул слышавший весь диалог Колобок. — Тридцать суток административного ареста тебе обеспечено.

— Не каркай! — вконец расстроился я, одел не успевшую просохнуть куртку и медленно вышел из редакции.

Настроение у меня было ужасное. Я брел по улице словно в каком-то трансе и наверное поэтому не сразу обратил внимание на рекламный щит, мимо которого проходил, хотя натренированный мозг и отметил на нем вопиющую несообразность. И когда смысл ее дошел до сознания, я буквально споткнулся на ровном месте, потом судорожно оглянулся и выронил сигарету. Там, поверх ярких, цветастых бланков и листков рекламы висела, распластавшись, пришпиленная за все четыре лапы, пушистая «мурка» и остекленело, с безмерным удивлением смотрела на меня. Я пятился на онемевших ногах, пока туман не задернул своей мутной завесью этот тихий кошмар, и только потом смог повернуться и идти дальше. Мне необходимо было срочно выпить: в голове творилось черт-те что, а зубы грозили перемолоть друг дружку в порошок.

Поэтому, узрев впереди неоновую палитру кинотеатра «Орион», я немедленно устремился туда и спустя пару минут с облегчением влил в себя первую порцию коньяку, тут же потребовав следующую. Но лишь третья смогла унять нервный озноб и внести некоторую ясность в мироощущение.

«Что это: дикость, развлечение, садизм, жизнеутверждение, психоз?!.. Распять доверчивое животное, глядящее тебе в глаза, похохатывая и приплясывая от удовольствия?!.. Да полноте, человек ли это?.. Ха, конечно! Еще и не то умеем! Перечислить?.. Пожалуй, без толку. Тем более что это даже не материал для газетной полемики, когда вокруг ежедневно происходят куда более мрачные безобразия… И все же, почему эта кошка так тебя задела?.. Откуда я…» — мой разговор с самим собой внезапно был прерван душераздирающим воплем, криками и топотом десятков ног в фойе.

Сработал профессиональный рефлекс, и я оказался там раньше, чем сообразил, что этого делать не следовало. Меня едва не размазала по стене волна обезумевших от ужаса и отвращения зрителей, ломившихся к выходу. Мне отвесили хорошего тумака по уху, чувствительно врезали по ребрам, саданули чем-то твердым по спине и вдавили в узкую нишу за рекламным стендом — и все это не более чем за секунду. Голова гудела, спина и ребра нещадно ныли, нос и глотку забило прошлогодней пылью, рядом кого-то рвало. Толпа качнулась в сторону, и мне удалось проскользнуть в зал.

В первый момент я не понял причины паники — внутри был полумрак. Но через несколько мгновений глаза привыкли к освещению, и я почувствовал, как мои кишки тоже просятся наружу. Везде — на креслах, в проходах, даже на радиаторах отопления были разбросаны трупы кошек и собак!.. И какие трупы! Задушенные, раздавленные, обезглавленные, с выпученными белесыми глазами и прикушенными черно-синими языками, вывернутые лапы, оторванные хвосты… А запашок стоял как на распаханном кладбище или в морге, где забыли включить холодильник.

В общем, в фойе я очутился значительно быстрее, чем выходил из него. Пришлось сделать пару-тройку дыхательных упражнений, чтобы унять разгулявшиеся внутренности и выгнать из легких тошнотворно-сладкий запах. Взгляд мой блуждал по фойе скорее автоматически, чем осознанно, и вдруг споткнулся на одном лице — улыбающемся, довольном, любующемся учиненным бедламом — Феликс Гурвич?!

Это было невероятно. Это было иррационально. Но тем не менее там, у самого выхода стоял он, Феликс Гурвич — бывший секретарь горкома комсомола, фарцовщик и стукач, а ныне — президент крупнейшего в Сибири Лесного банка — и наслаждался сотворенным безобразием!

Надо было срочно все поставить на свои места, иначе я всерьез опасался за рассудок. Я ринулся сквозь мечущуюся толпу, отчаянно работая плечами и локтями и моля Бога и чертей только об одном, чтобы не дали упустить того, у выхода.

Но… внезапно меня крепко схватили за шиворот, съездили по другому уху и радостно констатировали:

— Попался, гад!.. Господа, вот он! Это его работа, я видел!

Я открыл было рот, чтобы возразить, но здоровенный потный детина, державший меня, сунул мне под нос грязный волосатый кулак, больше похожий на кувалду, и раздельно произнес:

— Закрой хлебало, сволочь!

Я быстро огляделся. Кольцо раздраженных, испуганных, злых лиц катастрофически сжималось, уже замелькали скрюченные, дрожащие руки, слюнявые, перекошенные рты. Промедление было смерти подобно: объяснять что-либо перепуганной толпе — безнадежное дело, а вот остаться калекой…

Я не стал демонстрировать свои кондиции «барса» перед неподготовленными обыкновенными людьми, пусть даже и возжелавшими моей крови. Кодекс рукопашника запрещает такие неадекватные действия. Поэтому, симулировав обморок, я повис на руке мордатого, а когда тот попытался вздернуть меня вверх, неожиданно выпрямился, саданув ему головой по челюсти. Лязгнули зубы, детина всхрапнул и выпустил мой воротник, заваливаясь под ноги окружающих. Истерично взвизгнула какая-то размалеванная девица, отшатнулась в сторону ее подруга, и я зайцем метнулся в образовавшийся проход.

Только бы не нарваться на любимую милицию, успел подумать я, ныряя в спасительный туман, так как в отдалении уже был слышен ее уверенный, победный голос.

Внезапно впереди я увидел знакомую серую фигуру — Гурвич, мать твою?!.. Не уйдешь! Я примерился было схватить его сзади за горло, но он вдруг перехватил мою руку, быстро нагнулся и перебросил через себя — моим же коронным приемом! Копчиком об асфальт — это я вам скажу!.. Взвыв от боли, я почти рефлекторно выполнил прием «копыто» и… попал во что-то мягкое и податливое. Он не то застонал, не то всхлипнул, и на меня рухнуло массивное тело. Оно оказалось почему-то очень холодным, скользким и буквально расползалось под пальцами. И тут на меня вдруг накатила волна такого ужаса, что я заорал, не щадя связок, благим матом, как в детстве во время отцовской порки. Я орал, судорожно расшвыривая вокруг куски этого мерзкого желе, только что бывшего человеком, и очнулся лишь когда в лицо ударил резкий запах нашатыря, и надо мной склонилась знакомая черная кожаная глыба.

— Да это же господин Котов?! — удивленно прорычал сержант Бульба, бережно хватая меня под мышки. — Что случилось? На вас напали?

— Вы так вопили, будто вас резали без наркоза, — сострил его молоденький напарник, помогая мне дойти до машины.

— А вы, случайно, не из «Ориона» выскочили? Там бардак какой-то, — поинтересовался Бульба, втискиваясь на место водителя.

— Н-нет, — промычал я, все еще внутренне содрогаясь от пережитого.

— Куда вас отвезти?

— Д-домой, если можно, — выдохнул я, откидываясь на спинку сиденья и доставая сигареты. — Не найдется ли у вас спичек, сержант?