Глава 9
ПРОРУХА НА СТАРУХУ
Антонина поджидала их, стоя на крыльце с керосиновым фонарем в руках. Завидев мужа и остальных, она тут же принялась что-то мычать и показывать пальцами.
– Чего? – переспросил Егорыч. – Ни черта не разберу – темно здесь. Пойдем в избу…
В избе женщина внимательно всех оглядела и снова стала что-то возбужденно втолковывать мужу. По мере ее монолога тот все больше мрачнел и сутулился, точно принимая на плечи груз ответственности. Или вины. А когда она наконец закончила, тяжело повернулся к спутникам.
– Короче, такие, поганский царь, дела… – угрюмо объявил он. – Антонина говорит, что как только мы ушли, она камлать начала, у духов помощи просить. А турист этот ваш – Сергей, сразу прихватился и за нами следом побег. Испугался, видать, припадочный, что Антонина его в жертву сивохам готовит… уж не знаю, что у них тут вышло, но только вот такие дела…
– Вот псих обдолбанный! – выругался Пасюк. – Он же должен был нас тогда еще на полпути догнать.
– Ну, поганский царь, – с внезапной злостью процедил сквозь зубы Егорыч, – вертаемся к пещере! На этот раз я тому ганнибалу волосатому мозги вышибу! Пошли!
– Постойте! – поднял руку Горислав. – Сначала вы должны кое-что узнать.
– Чего опять? – нахмурился охотник.
– Антон Егорович, вы были правы изначально: ваш Лешак не повинен в тех смертях…
– Как же так? – возмутился следователь. – Ты же сам только-только все разложил по полочкам! А теперь – не повинен?!
– И на старуху бывает проруха, – покаянно развел руками Костромиров.
– Ну, объясняй тогда, что почем, – садясь на лавку и нервно ероша бороду велел Егорыч. – Только поживее!
– Не знаю, как вам, – начал Горислав, – а мне сразу кинулось в глаза, что наш реликтовый приятель – шестипал.
– Я тоже, значица, заметил, – подтвердил Борис.
– Ну вот, – кивнул ученый, – удивительного в том ничего нет – как я уже предположил ранее, гоминидов после той легендарной «зачистки» выжили считанные единицы, и это уродство – естественный результат многих веков близкородственного скрещивания…
– Что нам в его шестом пальце, профессор? – не выдержал Хватко.
– Эта деталь крайне важна, – покачал головой Костромиров. – Все дело в том, что среди персонажей, изображенных на наскальной фреске, шестипал лишь один – тот, который стоит в стороне и в убийстве не участвует. Между прочим, остальные фигурки и внешне сильно разнятся с «автопортретом» гоминида. Таким образом, со значительной долей вероятности можно заключить, что наш Лешак был лишь сторонним – и скорее всего, тайным – наблюдателем этих убийств или убийства. А потом он просто изобразил доступными ему способами то, чему явился вольным или невольным свидетелем.
– Так чему он был свидетелем? – поднял брови Вадим. – Поясняй уже до конца!
– В своих рисунках он засвидетельствовал нам, как люди (не гоминиды!) убивают себе подобного, ни больше ни меньше. Вот так…
– А я сразу сказал, – обрадовался старый охотник, – еще давеча: не мог Лешак учудить эдакого зверства, не такой он человек!
– А делать-то теперь что? – растерялся Борис. – И кто же тогда тут людоедствует? И куда, значица, делся Серега-спелеолог?
– Спелеолога надо идти искать, факт! – отрезал Антон Егорович, решительно поднимаясь с лавки. – Прочий спрос и до завтра не прокиснет… Так, направление нам известно… цепочкой пойдем, чтоб друг дружку не потерять. Все пойдем! И Антонина тоже… Белка! Ко мне! …Хотя нет, постойте. Надо бы нашего Нектария с его старухами проведать, живы ли…
– Вы ступайте, – предложил Горислав, – я сам забегу к Нектарию, а после к вам присоединюсь моментально.
– Добро, – кивнул охотник. – Только не задерживайся, пельмени есть после будешь, как Серегу отыщем.
– Ладно, ладно.
Костромиров уже подходил к отшельничьему скиту, когда его догнал Пасюк.
– И я с вами, Гор Игорич, можно? – спросил он, хитро кося на профессора глазом.
– Что, пельмешек захотел? – понимающе усмехнулся тот. – Так Марья с Дарьей, полагаю, уже спят.
– Не о пельменях базар…
– А о чем же?
– За вас стремаюсь.
– Вот как? – поднял брови Костромиров, останавливаясь перед дверью. – Что ж, тогда пошли.
Нектарьевских старух в горнице действительно не наблюдалось, зато сам преподобный сидел на своем обычном тронном месте, склонившись при свете керосиновой лампы над неким объемистым фолиантом; тут же, на столе, рядом лежала стопка рукописей. Значит, я не ошибся на счет его зрячести, с удовлетворением отметил про себя Горислав.
Заслышав скрип двери, отшельник опустил капюшон пониже и повернул в сторону вошедших голову.
– Вечер добрый, авва, – приветствовал его ученый.
– Какой уж добрый, – сокрушенно качнул бородой старец. – Знаю, знаю, – постигла вас новая утрата. Однако не отчаивайтесь, детушки, ибо все в руце Господней – Бог дал, Бог и обратно прибрал, на все Его воля… А что ж это вы стоите? Садитесь! Сейчас велю сестрам поставить самовар.
– Не стоит пока, – остановил его Горислав. – Я к вам, отец Нектарий, за помощью и советом.
– Вот и мой скудный умишко пригодился, – закивал отшельник, – ну, спрашивай, сыне, за спрос денег не берут, а я помочь советом всегда рад. Другой-то помочи от меня ждать не приходится – стар и немощен, увы мне!
– Благодарю. А скажите сначала, преподобный, – спросил Костромиров, – почему вы, отшельник, пустынник, и вдруг поселились здесь – вблизи людей? Ведь тайга большая, уединенное место найти несложно, скорее наоборот.
– Ответ на то прост: духом я крепок, да телом – слаб. Сестры мои духовные тоже немолоды, трудно нам в одиночку себя обеспечивать. А Антон с Антониной всегда помогут, если что.
– Понятно… Однако все равно странно: обустраивать скит рядом с языческим капищем. Не находите?
– Да кто ж знал, – всплеснул рукавами старец, – что оно, капище это окаянное, здесь рядом?
– Как кто? – поднял брови Горислав. – Вы знали. Причем непонятно откуда. Пасюк про него ни вам, ни кому другому не рассказывал; остальные – тоже… Так откуда, святой отец?
– Мною много чего знаемо, – значительно вздохнул Нектарий, – и открыто мне многое… такое, о чем вы, миряне, и ведать не ведаете. Так то!
– Ну, это понятно. Короче говоря, поселяясь здесь, вы уже знали о пещерном храме. Более того, полагаю, именно поэтому вы здесь и поселились. Я прав?
– Много будешь знать – скоро состаришься. Ты коли пришел по делу, так говори, чего хотел. А отчет держать у меня и без тебя есть перед кем. Пути и помыслы мои одному Ему ведомы, – старец указал на закопченный потолок избы. – Богу Единому!
– И с этим ясно, – кивнул Костромиров. – Но неясно другое: вот сейчас мы едва сюда зашли, а вы уже знали о пропаже очередного спелеолога. Из ваших слов даже с очевидностью следует, что он погиб. А ведь про это вам никто рассказать не мог! Кроме Антонины. Но она, как известно, глухонемая. А о возможной гибели Бухтина никто из нас не знает до сих пор. Как так получается, преподобный, не подскажете?
– Я тебе уже пояснил, сыне, – с раздражением в голосе ответил отшельник, – мне многое, через подвижничество мое, открыто.
– Не прокатит! – подал голос Пасюк.
– Мой друг совершенно прав, – согласился ученый, – я ведь уже пояснял вам, что убежденный атеист. И всякие там откровения и видения – для меня довод неубедительный, вообще не довод. Да и нескромно это с вашей стороны. Дело тут в другом, полагаю. О Бухтине вам известно потому, что вы сами ответственны в его исчезновении. И возможном убийстве. Впрочем, как и во всех трех предыдущих. Не так ли?
– Увы, сын мой, – сокрушенно покачал головой Нектарий, – вижу, что в твоей беде я помочь бессилен… – И вдруг почти взвизгнул, истерически повысив голос: – Тебе нужна врачебная помощь! Как и твоему покойному знакомцу – сумасшедшему криптозоологу. Натурально!!!
– Во-от, – удовлетворенно кивнул Костромиров, – теперь я натурально начинаю узнавать прежнего Ивана Федоровича Шигина – бывшего ответственного чиновника и предводителя скопческой общины Москвы.
– Как… – задохнулся отшельник, медленно поднимаясь с кресла, – как ты догадался на этот раз?!
– Все просто, – пожал ученый плечами, – и очевидно. Когда я понял, что вы прежде всех знали о подземном святилище, то стал, соответственно, думать, размышлять – чем оно, святилище, могло вас так заинтересовать. И вообще, кому этот храм мог быть интересен, помимо, естественно, ученых-исследователей? По-видимому, интерес возник на почве связанной с храмом легенды об Уносящих сердца. А в чем ее суть? Бессмертие, вечная жизнь, регенеративные способности Уносящих… И тут мне на ум пришел человек, который однозначно бы попался на подобную наживку. Беда была в том, что он погиб три года тому назад, на моих глазах. Но действительно ли он погиб? Сам я в этом тогда, в офисе Федеральной антисектантской службы, не убедился. А последовавшее за тем сообщение в прессе вполне могло быть и фальшивкой. Однако если Шигину и удалось выжить после истории с Золотым Лингамом, ему пришлось бы срочно и бесследно исчезнуть. Точнее, исчезнуть должен был известный государственный и общественный деятель Шигин Иван Федорович. Что ж, и деньги и связи у вас для этого имелись. А потом, сопоставив обстоятельства вашей тогдашней «гибели» – вам ведь отсекли кисти рук и перерезали горло, – так вот, сопоставив эти обстоятельства с внешним видом преподобного старца Нектария: длинные, скрывающие ладони рукава рясы, хриплый (и оттого неузнаваемый) голос, могущий быть следствием той, нанесенной ассасином, травмы, повредившей голосовые связки, и, наконец, тот факт, что вы предпочитаете не показывать свое лицо, – я пришел к очевидному выводу… Жаль только, что слишком поздно! Догадайся я раньше, вполне мог бы предотвратить гибель двух человек. Но сначала тигр, потом выстрел Ушинцева, а теперь еще невесть откуда взявшийся неандерталец – все это совершенно сбило меня с толку… Одного никак не пойму: я еще в прошлый раз говорил – вы, Иван Федорович, личность совершенно незаурядная; природа щедро оделила вас талантами, вы – очевидный лидер; более того – обладаете совершенно уникальным даром подчинять себе других людей, их воли – своей… Ваши новые «подданные» – Марья с Дарьей – тому очередное доказательство… И при всем том – такое дремучее невежество! Такая слепая вера в древние сказки и «чудесные» свойства всяких артефактов! Как это все в вас уживается? И почему вас постоянно тянет обернуться каким-нибудь… монструозусом? В прошлый раз – Отец Оскопитель, а теперь кто? Уносящий сердца? Может, это у вас болезнь? Вроде ликантропии?
– Глупец! – яростно прохрипел лжеотшельник, сбрасывая с головы капюшон и являя взорам изможденное, заросшее бородой, но вполне узнаваемое лицо Шигина. – Ты сам жалкий глупец! И он еще смеет называть себя ученым-востоковедом?! Это я – я, Иван Федорович Шигин, а не ты – профессор и членкор, расшифровал и перевел сакральные надписи в храме Уносящих, – задыхаясь, воскликнул он булькающим, напоминающим сипение забитой канализации, голосом и потряс пачкой исписанных листов. – Я, а не ты, разгадал тайну посмертной жизни! Да, да! Орочская легенда не лгала – там все правда, до последнего слова. И теперь мне осталось получить только два – всего два сердца, чтобы достичь подлинного Посмертия!
Тут Иван Федорович на мгновение замолчал, прижав рукав к рассеченному длинным шрамом горлу и прожигая Горислава огненным взором черных глаз. А, отдышавшись, продолжил уже гораздо спокойнее:
– Еще два сердца… И я уже знаю, чьи они будут… – Шигин снова умолк, внимательно, как-то даже оценивающе оглядывая ученого, а потом, недобро усмехнувшись, продолжил: – Между прочим, вот ты меня тут чуть ли не мракобесом узколобым выставил, а сам-то – дурак дураком, натурально! Впрочем, сунув голову в пасть тигра, по волосам, так сказать, не плачут – сам виноват. И неужто ты всерьез думал, что я позволю какому-то… профессоришке спутать мои планы? Эх ты, простота! …Марья! Дарья! Ко мне, живо! У меня для вас – пожива!
С этими словами Шигин резко вскинул над головой обе руки, и рукава рясы сползли вниз, обнажая кисти, точнее – протезы.
Но это не были обычные ручные протезы: к каждой культе – и к левой и к правой – у него крепилась… тигриная лапа! Лапы выглядели очень натурально, только когти, пожалуй, длиннее настоящих, тигриных, да к тому же – стальные и, по всему, острые как бритвы.
– Господи Иисусе! – поразился Костромиров. – Вы, посмотрите, Шигин, в кого вы превратились! Просто Фреди Крюгер! Вами только детей пугать – ликантроп какой-то, оборотень…
Отвлеченные этим зрелищем, друзья не сразу расслышали подозрительное шуршание у себя за спинами. А когда услышали и обернулись, то обнаружили, что со стороны двери, перекрывая отход, к ним мелкими шажками подкрадывается бабка Марья с вилами наперевес. Снабженные тремя заточенными до блеска зубьями, вилы были насажены на короткий черенок.
В это же время занавеска, отделявшая горницу от прочих помещений, отлетела в сторону, и внутрь широко шагнула бабка Дарья – в кожаном переднике и с треугольным, хичкоковским тесаком в руке; передник и лицо Дарьи были запачканы чем-то темным, при этом она не переставала флегматично жевать. Поняв, что обнаружена, старуха набрала в грудь воздуху и с силой плюнула прямо Гориславу под ноги. Опустив глаза, тот с отвращением разглядел, что это откушенный человеческий палец!
– Чур, мне ляжки, – заявила Дарья, освободив рот.
– Ну уж нет, ляжечки мои! – возразила Марья, облизываясь. – Твои в прошлый раз были.
– Не ссорьтесь, сестры, – произнес Иван Федорович увещевательным тоном, – тут вам обеим, натурально, хватит, все ваше. Только сердечки не вздумайте трогать. Потому что – кесарю, так сказать, кесарево, а слесарю слесарево… Ну… с богом!
Бабка Марья наклонила корпус вперед и, ускоряя мелкие, семенящие шажки, ринулась на Пасюка. Тот взвизгнул, но не растерялся и спрятался Костромирову за спину. Однако с другой стороны к нему уже долговязо шагала Дарья, занося над головой жуткий тесак. Пасюк снова не оплошал и нырнул под стол.
– Хо, хо, хо! – проскрежетал Шигин, царапая когтями воздух.
Горислав еще не успел решить, как ему защищаться от атаки сумасшедших старух, а тут вдруг единственное в горнице окно со звоном разлетелось, и внутрь просунулась охотничья двустволка; с разрывом в секунду грянули подряд два выстрела; первый – разнес голову бабке Марье, второй заряд картечи угодил в грудь Дарье, но по пути задел керосиновую лампу, которая, разлетевшись, залила горящим керосином раскрытую книгу, бумаги, часть стены и рясу Ивана Федоровича. Мигом превратившись в подобие пылающего факела, Шигин с тигриным ревом запрыгнул на стол и бросился на Костромирова. Тот едва успел отскочить в сторону, а Иван Федорович, промахнувшись, грянулся об пол и принялся кататься, пытаясь сбить пламя.
Это как раз ему удалось, когда в избу, на ходу перезаряжая двустволку, вбежал Антон Егорович. Шигин вскочил на ноги и, по-медвежьи подняв руки над головой, пошел на них, со свистом рассекая воздух саблевидными когтями. Старый охотник без лишних раздумий вскинул ружье и вколотил оба заряда прямо в грудь лжеотшельника. Ивана Федоровича отшвырнуло обратно через всю столешницу, он приложился о стену и медленно сполз вниз.
Огонь тем временем, пробежав по столу, перекинулся на занавески и не собирался останавливаться на достигнутом.
– Все, аннулировал я твоего колдуна, профессор, – мрачно резюмировал Егорович, поворотившись к обомлевшим приятелям, – факт!
– Спасибо, Антон Егорович, – с чувством поблагодарил Костромиров, – но, однако ж, как вы догадались?
– Как догадался-то? Так и догадался… Почуял давеча неладное, вот и пошел за тобою следом. Потом, смотрю – и Пасюк туда же; ну, думаю, ладно, погляжу, чего это они тут удумали… Только в избу за вами заходить не стал, а присел подле окошка-то, ну и… услыхал весь ваш «приятный» разговор… Да чего вы оба уставились на меня, ровно на лешака? Велика невидаль…
Костромиров с Пасюком действительно, округлив глаза, смотрели… только не на старика-охотника, а на то, что происходило за его спиной. А происходило там вот что: Шигин, который по всем законам природы должен был уже кипеть в аду, вместо этого поднялся во весь рост и сейчас, скрестив руки на развороченной двойным залпом груди, со зловещей ухмылкой наблюдал за ними. Охотник, заметив наконец, что товарищи смотрят вовсе не на него, обернулся и, увидав то же, что и они, аж отшатнулся.
– Поганский царь! – выругался он, безуспешно пытаясь перезарядить ружье; руки его заметно тряслись. – Ж-живуч, нехристь…
– Глупые, ничтожные человечишки, – со скрипучим смешком просипел Иван Федорович, – ваши жалкие ружьишки бессильны против меня. Теперь уже бессильны… Неужто вы и впрямь надеялись так вот просто со мною разделаться? Букашки! Воши земные!
– Он что у вас, пуленепробиваемый? – спросил Пасюк, отчего-то шепотом и обращаясь почему-то к Костромирову.
– Возможно, бронежилет? – предположил Горислав Игоревич. Но чувствовалось, что и он пребывает в растерянности.
– Хе, хе, хе! Недоумки! – продолжал между тем сыпать обидными эпитетами воскресший отшельник. – Тупыри! Я есмь…
Договорить он не успел, потому что в этот момент в избу с грозным рычанием ворвался охотничий волкодав.
– Ату его, Белка! – обрадовался Егорыч. – Ужо тебе, поганский царь…
Но псу и не требовалось специальных команд – оскалившись, он прыгнул прямо на лжеотшельника, норовя вцепиться тому в горло.
Шигин резко выкинул вперед левую руку и одновременно с силой одержимого, наотмашь, ударил правой – и вот уже располосованное собачье тело бьется в смертных конвульсиях у его ног.
– Белочка! Бельчонок! – воскликнул охотник, кидаясь к истекающему кровью псу. Но отшельник лишь махнул рукавом рясы в его сторону, и точно тугой поток воздуха отшвырнул старика прочь, а ружье, которое тот так и не успел перезарядить, выпав из его ладоней, полетело на пол. Он было снова бросился вперед, но Костромиров удержал его за плечо.
– Белке уже не помочь, Антон Егорович.
Тот остановился и пробормотал потерянно:
– Этого я и боялся…
– Чего? – не понял профессор. – Чего боялись?
– Древнее зло вернулось на землю, – отвечал старый охотник, бессильно опуская руки, – не сладить нам с ним теперь…
– Хо, хо! Ты угадал, старик, – с глумливым смешком согласился Шигин и, приосанившись, добавил уже без тени веселья: – Аз есмь Уносящий сердца! И теперь… теперь я унесу… я пожру ваши сердца!
– Да он обезумел совсем! – ахнул Горислав.
Не обращая внимания на разгоравшееся у него за спиной пламя, Иван Федорович широко раскинул руки и, обведя всех тяжелым, как кувалда, взглядом, внятно, но с каким-то жутковатым волчьим подвыванием зашипел:
– Неб Нехеххх, Неб Ш-ш-ш-у-у-у… х-хеди х-х-хепер Саххх!
При первых же звуках его голоса странная истома охватила присутствующих, как если бы из них разом выкачали половину жизненных соков. Костромирова прошиб обильный пот, а сердце ни с того ни с сего принялось биться с пулеметной частотой! Посмотрев на товарищей, он обнаружил, что и они стоят с болезненно сморщенными лицами, и тоже – мокрые, как утки.
Даже воздух в помещении, казалось, загустел и одновременно точно наэлектризовался.
– Что за байда? – прошептал Пасюк, дергая Горислава за рукав. – По-каковски он трендит?
– Похоже на древнеегипетский, – нахмурился тот и добавил: – Ни в коем случае не смотрите ему в глаза – он нас гипнотизирует!
– У меня щас сердце квакнет, – пожаловался спелеолог. – Сделайте уже что-нибудь, Гор Игорич…
– Ох, худо мне, братцы, – охнул Егорыч и, чтобы не упасть, навалился плечом на Костромирова.
– Неб шуит… упаут тауи… тефни нун! – продолжал шипеть Шигин. – Шепсес-анх-Аммат, ишешни нут…
Хотя огонь стремительно распространялся – старые, высохшие от времени бревна впитывали пламя, точно песок воду, – в избе словно бы сгустились сумерки: из всех углов поползли невесть откуда взявшиеся косматые сгустки не то тьмы, не то мглистого тумана; они стелились понизу, клубились под потолком, переливались всеми оттенками мрака – от серого до аспидно-черного – и шевелились, будто живые, быстро заполняя помещение; скоро одна лишь фигура отшельника с крестообразно распростертыми руками ярко выделялась на почерневшем фоне. Все звуки, кроме Шигинского шипяще-воющего речитатива, умерли, потому что голос его – тягучий и вязкий – жидким гудроном заполнял уши.
Но тут легкий серебристый звон, донесшийся от входной двери, нарушил липкую вязь колдовского напева; Шигин запнулся и, прищурившись, воззрился на непрошеного визитера. Никто не заметил, как в избу зашла супруга охотника – Антонина; была она простоволосая, заметно запыхавшаяся, но, тем не менее, в полном шаманском облачении и даже с бубном в руках. Увидав на полу растерзанное собачье тело, она горестно ахнула, а потом с ненавистью уставилась на отшельника, сверкая черными раскосыми глазами.
– Не лезь, знахарка, – проскрипел Иван Федорович, – я тебе не по зубам.
Однако, похоже, Антонина была разъярена не меньше новоявленного Уносящего; женщина упрямо шагнула вперед, вновь ударила в бубен, и вдруг… закружила по горнице в шаманском танце.
Иван Федорович несколько секунд молча наблюдал за Антониной, но потом, точно собравшись с силами, вскинул над головой протезы и, возвысив змеино-волчий речитатив, злобно прокашлял:
– Неб Неххехх! Неб Шшшуит… хеди хепер Сах-х-х!
Но шаманка не думала отступать: «Хайя-айя-хайя-а! Айя-хайя-айя-я!», – угрожающе мычала она в ответ, звеня бубном, и все быстрее и быстрее кружилась вокруг своей оси. Однако и Шигин с надрывом, близким к истерическому, продолжал завывать тарабарские заклятия.
Костромирову очень хотелось вмешаться, но он сумел сделать лишь один коротенький шаг вперед, да и тот дался ему с величайшим трудом – к его ногам словно привязали свинцовые гири, а сердце грозило выпрыгнуть из груди; остальные, судя по всему, испытывали сходные ощущения. Так что им, волей неволей, оставалось пока лишь наблюдать со стороны за этим подобием магической дуэли.
И вот, когда двух камлающих соперников разделяла всего-навсего пара шагов, Шигин выбросил вперед руки и, вращая налитыми кровью глазами, едва не выплюнул в лицо Антонине: «Шиккуц мешомем! Шиккуц мешомем! Шиккуц мешомем!!!» Костромиров отметил про себя, что отшельник перешел на древнееврейский. При этом он совершал жутковатые пассы протезами, будто раздирая противнику горло.
Низкий глухой звук, отдаленно напоминающий гудение ветра в проводах, затопил комнату; гудение было заунывным и назойливым одновременно, оно и раздражало нервы и в то же время слабило, обессиливало плоть.
Внезапно Антонина остановилась и со стоном потянула ворот рубахи; казалось, ей перестало хватать воздуху. Еще мгновение она стояла на месте, пошатываясь, потом бубен выпал из ее ослабевших пальцев и, с жалобным звяканьем прокатившись по дощатому полу, остановился у ног отшельника. Шигин неспешно, явно наслаждаясь моментом, наступил на инструмент; раздался хруст, а в следующий миг шаманка осела на колени и бесчувственно завалилась на бок.
– Хе… хе… хе! – торжествующе закашлял Иван Федорович.
Антон Егорович подхватил жену под мышки и с трудом оттащил в сторону.
– Валим отсель, на хрен! – предложил Пасюк, помогая старику поднять шаманку. – Гор Игорич, пошли, а? Сдался нам этот колдун, гори он ясным пламенем!
– Не возражаю, – согласился Костромиров.
Все дружно повернулись к выходу.
– Зато я возражаю! – раздался за их спинами рык безумного старца. И в тот же миг тяжелая дубовая дверь сама собой с вызывающим треском захлопнулась прямо перед их носами. Горислав подергал, навалился плечом – безрезультатно – дверь точно вросла в косяк.
– Не знаю, как вы проделываете свои кунштюки, Шигин, – хмурясь, произнес ученый, – только лучше бы вам оставить это, пока не поздно… а то я за себя не ручаюсь!
– Что, профессор, – растянул бескровные губы в саркастической ухмылке Иван Федорович, – материалистическое мировоззрение дало трещину? Так это покамест цветочки, натурально. А вот теперь, ничтожные насекомые, я явлю вам свою подлинную Мощь…
– Ну-ка, Антон Егорович, – перебил колдуна Костромиров, – всади в этот мешок с мощами еще парочку маслин – поглядим, насколько хватит его…
В этот момент снаружи гулко бухнуло, и входная дверь сотряслась, будто от пушечного выстрела; за первым ударом последовал второй, столь же сокрушительный; на третьем рубленная дубовая дверь прогнулась, как игральная карта, слетела с петель и грянулась об пол. А в дверной проем, согнувшись под притолоку, шагнула темная волосатая фигура… гоминид!
На сей раз их недавний знакомец был безоружен, однако это не делало его менее устрашающим. Очутившись в избе, Лешак распрямился, медленно оглядел присутствующих и вперил взор в хозяина. Последний же, оборвав свои волчьи завывания, ошарашенно уставился на очередного незваного гостя. Впрочем, растерянность его длилась не долго. Уже через пару секунд он полностью пришел в себя, вскинул оба когтепалых протеза вверх, а затем, резко направив их на Лешака, с бешеной энергией просипел: «Шиккуц мешомем! Отгонись, изыди… в места пустыя, в леса густыя… и в пропасти земныя… Ш-шиккуц меш-шомем! Идеже не пресещает солнца свет… в места темныя, в моря бездонныя, идеже не присещает свет луны и звезд!»
Низкое, раздражающее нервы гудение, полнившее помещение, усилилось до предгрозового гула; неандерталец повел плечами, нахмурил приплюснутый лоб и затряс головой.
– Шиккуц мешомем… – продолжал колдун, удовлетворенно кивнув. – Звере окаянно, изыди в ад кромешной, – голос его окреп и налился свинцовой тяжестью, – в пекло триисподне… в тартарары! И к тому уже не вниде! Ш-ш-шиккуц меш-шомем!
Гориславу почудилось, что из сплошной стены мрака за спиной Ивана Федоровича вырос длинный отросток блескучей тьмы и хлестнул гоминида по лицу; тот снова тряхнул лохматой башкой, оскалился и вдруг раскатисто, совсем по тигриному взрыкнул в ответ. И столь проникновенным было это рычание, что всем сделалось не по себе.
Шигина тоже передернуло, он по-волчьи клацнул зубами и взвизгнул, потрясая протезами:
– Глаголю тебе, рассыпься! Растрекляте, растрепогане, растреокоянне! Дую на тя и плюю! Дую и плюю!!! – И умолк, переводя дух. Молчал и неандерталец.
А картина между тем приобретала все более инфернальный окрас: дым, сполохи неверного пламени, шевелящиеся по углам сгустки переливчатого мрака, и на этом почти театральном фоне – две причудливые фигуры, недвижно, как статуи, замершие друг против друга… Костромирову опять помстилось странное (конечно, причиной тому могла быть обманчивая игра света и тьмы): будто между Шигиным и Лешаком с сухим электрическим шелестом мечутся черно-багровые молнии. Впрочем, напряжения вокруг и впрямь было в избытке, так что даже шерсть на мясистом загривке гоминида поднялась дыбом. Но он продолжал стоять нерушимо, как скала, лишь слегка наклонил вперед массивный корпус, словно сопротивляясь незримому давлению.
Между тем Шигин начинал, судя по всему, понемногу сдавать: глаза его налились кровью и страшно выкатились, с каждым новым заклятьем розовая пена срывалась с губ, клочьями повисая на бороде, а прежние завывания обернулись каким-то отрывочно-невнятным бормотанием. Одновременно Горислав и прочие невольные секунданты этого диковинного поединка почувствовали себя гораздо свободнее, как если бы с них разом спала некая удерживающая их ранее паутина.
Огонь же, окончательно пожрав занавеси и прочно укоренившись в стенах, уже лизал сухие, как порох, потолочные балки.
Неандерталец снова взревел и, широко шагнув через всю комнату, очутился почти вплотную к Шигину; тот немедленно ударил – один раз и второй. Стальные, острые как бритвы когти-ножи со свистом рассекли воздух в опасной близости от головы гоминида. Но заросшие рыжей шерстью ручищи Лешака были явно длиннее – он с легкостью уклонился от обоих ударов и в свою очередь ткнул Ивана Федоровича раскрытой шестипалой ладонью прямо в лицо.
Отшельник захрипел и судорожно цапанул железной лапищей себя за бороду; ко всеобщему удивлению, борода отделилась от его лица, да так и осталась висеть на загнутых когтях левого протеза. «Накладная! – сообразил Костромиров. – Ну разумеется! Откуда бы у скопца взяться настоящей».
Размахивая фальшивой растительностью, точно татарским бунчуком, Иван Федорович сделал два шага назад, обвел всех каким-то удивленным, даже оторопелым взглядом, и, закинув голову, издал жуткий вой отчаяния; тут все тело его пробила жестокая судорога, будто сквозь него пропустили ток высокого напряжения, после чего он враз словно бы одеревенел и как подкошенный рухнул на спину.
Лешак подошел к колдуну и секунды три постоял, грузно нависая над упавшим, внимательно, как бы с сомнением, его разглядывая. Потом молча развернулся и вышел вон.
Изба к этому времени занялась едва ли не целиком, уподобившись изнутри раскаленной печи, поэтому остальные также не заставили себя ждать: подхватив с двух сторон уже очнувшуюся, но все еще едва стоящую на ногах Антонину, они бросились следом за гоминидом. А тот уже растворился в окружающих сумерках, словно его и не бывало.
Снаружи их встретил подоспевший со стороны леса Борис; за ним вынырнул из темноты запыхавшийся следователь.
– Вы куда все подевались?! Почему меня бросили? – одышливо воскликнул он. – Я чуть не заблудился… один… вот только-только выбрался… Эге-ге… да тут никак пожар!.. Что произошло-то, скажет мне кто, ядрен-матрен?!
– Там, в избе… – кашляя от дыма, выдохнул Костромиров. – Может, живой кто остался… Надо бы помочь…
– Некому там уже помогать, – пробормотал охотник, пятясь прочь от пышущего жаром дверного проема, – да и незачем.
Шестеро людей стояли и молча смотрели, как жаркое пламя с плотоядным урчанием пожирает седые лиственничные бревна; вот оно уже вырвалось из-под крыши, выбросив в звездное небо сноп веселых, сверкающих искр…
– Хорошо горит, поганский царь, – первым нарушил молчание Егорыч, задумчиво оглаживая сивую бороду.
– Гммымм! – согласилась его супруга.