Лоринг слез с велотренажера, почувствовав, что его плечи и спина уже не болят, а просто немеют от напряжения. Отдышался, нырнул под душ, потом включил беговую дорожку, но продержался на ней всего полчаса.

Выйдя во второй раз из душевой кабинки, он услышал, как в холле перед тренажерным залом надсаживается его мобильник. В душе шевельнулось настойчивое желание вырубить надоедливую вещицу, а еще лучше — закинуть куда подальше.

Однако это мог быть кто-то из «Лароссы» — Грэм, например. Номер на экранчике оказался совершенно незнакомым. Мгновение помедлив, Даниэль включил автоответчик, и звонивший ему услышал: «Привет! Если вы позвонили мне по ошибке, всего вам доброго! Если это не ошибка, то очень сожалею, но сейчас ответить не могу. У вас есть целая минута, чтобы оставить мне сообщение. Удачи!»

В трубке послышался смешок, и мужской голос произнес:

— Добрый день, мистер Лоринг! Думаю ответить вы все-таки можете. Сегодня вы наверняка дома и, скорее всего, только что слезли с тренажера. Может, вы меня помните. Я — Уоллес, эксперт Скотленд-Ярда, приезжал к вам в Килбурн вместе с комиссаром Тауэрс. Айрин дала мне ваш телефон. И мне есть что вам сказать. Это очень важно.

На сей раз Лоринг раздумывал дольше — целых три-четыре секунды. За это время память нарисовала размытый контур мужской фигуры в широком пиджаке и с тростью, затем — лицо, половину которого скрывали темные очки.

— Здравствуйте, господин эксперт. Я вас слушаю.

Ему показалось, что Уоллес искренне обрадовался — наверное, сомневался, станет ли Лоринг с ним говорить.

— Спасибо. Я понимаю, что сейчас вам не до разговоров. Но это и в самом деле важно. И по телефону не скажешь. Не из-за секретности, нет. Просто не телефонный это разговор. Я живу в Колверт-бридж, в тридцати шести милях от вас. Может быть, вы позволите заехать к вам? На каких-то полчаса.

Просительные интонации Уоллеса нисколько не обманули Даниэля. Голос у эксперта полиции был очень твердым. Должно быть, этот человек редко испытывал сомнения и чаще всего бывал уверен в правильности того, что делает.

— Комиссар советовала мне поговорить с вами именно сегодня! — добавил Уоллес, явно чувствуя колебания собеседника. — Если хотите, позвоните ей.

— Да нет! — Даниэль постарался скрыть невольное раздражение. — Я в ваших словах не сомневаюсь, но… А хотя, если нужно — значит, нужно. Только знаете что? Лучше я сам приеду к вам.

В этот момент он вспомнил косую походку эксперта, его трость и глухие темные очки.

Уоллес удивился:

— Приедете? Вы? Но…

— Послушайте! — прервал Лоринг. — Мне и так уже неловко, что полиция выезжает ко мне на дом. На этот раз я приеду сам. И не спорьте. Давайте адрес!

— Колверт-бридж, улица Капитана Дрейка, двадцать три.

— А квартира?

— У меня дом.

«Представляю!» — подумал Даниэль. А вслух сказал:

— Буду минут через двадцать. Вы правы — я только что с тренажера. Значит, должен умыться и одеться. До встречи!

Ему приходилось бывать в поселке Колверт-бридж, и он представлял себе, как туда доехать. Правда, пришлось остановиться возле полицейского поста, чтобы спросить, где лучше свернуть на улицу Капитана Дрейка. Полицейский с некоторым подозрением поглядел на парня, одетого в легкий тренировочный костюм и при этом едущего на великолепном миниатюрном джипе-«мерседес». (Даниэль решил не шокировать жителей захолустья своей «лароссой», но и его «загородная» машина выглядела здесь слишком шикарно). Впрочем, приглядевшись к спортивному костюму, коп прикинул, что тот вполне под стать «мерседесу».

Дом номер двадцать три оказался в самом конце улицы. Он прятался среди роскошных высоких каштанов, буйно цветущих, в свою очередь окруженных густыми зелеными волнами шиповника, тоже покрытого цветами — белыми, розовыми и пунцовыми. Что до самого дома, то это была вовсе не старая хибарка, как представлял себе Даниэль. Скромный эксперт полиции мог, оказывается, позволить себе жить в двухэтажном ладном особнячке, с двумя террасами на втором этаже, с крышей из дорогой и модной нынче черепицы, с зеркальными окнами и большим полуподвальным гаражом. Изгородь вокруг садика представляла собой красивое дополнение к общему ансамблю: столбики из того же красного кирпича, что и дом, соединенные ажурными коваными решетками с изящным узором.

Едва машина Лоринга подъехала к воротам, решетка поползла в сторону, открывая прямую полосу асфальта, ведущую к дверям гаража. Значит, еще и автоматика! Да и камеры внешнего наблюдения: не в окне же торчит хозяин, ожидая своего гостя.

Даниэль подкатил к дому и припарковал джип рядом с машиной Уоллеса (видно, тот и впрямь собирался ехать в Лэнди-бридж, если вывел свой «форд» из гаража). Как обычно, проявив любопытство к автомобилю, Лоринг окинул его быстрым взглядом, а так как стекла оказались не тонированные, скользнул глазами и по салону. И тут же заметил: ручное управление! Значит, трость эксперта — не пижонство, а неровная походка — не от скверной обуви. Уоллес — инвалид. «Слава Богу, что я к нему поехал, а не он ко мне! — промелькнула у Даниэля мысль. — Вот стыд-то был бы!»

Входная дверь особнячка раскрылась так же, как решетка, — автоматически и бесшумно. Гость вошел в небольшой нижний холл, от которого вели два коридора и лестница на второй этаж. И тут же сверху послышался голос хозяина:

— Добрый вечер! Поднимайтесь сюда. Я в кабинете: вторая дверь налево.

Однако прежде чем шагнуть на красивую деревянную лестницу, Лоринг успел приметить: в одном из коридоров в глубине стояло инвалидное кресло-каталка.

Камеры наблюдения были у эксперта и в холле, просто их хорошо замаскировали. Он явно заметил, куда посмотрел гость, и прочитал изумление на его лице.

— Не обращайте внимания! — вновь донесся голос Уоллеса. — Я теперь почти не пользуюсь этим креслом. Бывает, что спина подводит, но уже очень редко. Заходите.

Пройдя по верхнему коридору, уютно освещенному двумя зеленоватыми торшерами, Даниэль перешагнул порог раскрытой двери.

Кабинет Уоллеса был заставлен красивыми книжными шкафами, искусно сделанными под старину. Стол же оказался действительно старинным — с резными панелями, с бронзовыми ручками многочисленных ящиков, со столешницей, покрытой не сукном, а дорогой тисненой кожей. Кожей были отделаны и стены, украшенные гравюрами — редкими пейзажами старой Англии. Бархатные шторы на окне были раздвинуты — хозяин определенно любил дневной свет. На столе кроме деловито разложенных книг красовались ноутбук, небольшой плазменный телевизор с видеомагнитофоном, маленькая мраморная копия роденовской «Вечной весны» и фотография в стеклянной рамке. Но кто изображен на фото, видно не было — она была повернута лицом к сидящему за столом Уоллесу. Рядом с фотографией — две огромные кедровые шишки, растопырившие свою массивную чешую.

Хозяин устроился в глубоком кресле, положив локти на стол. И Даниэль понял, что совершенно не разглядел его в Килбурне, когда эксперт шнырял среди обломков болида и о чем-то вполголоса говорил с Айрин. Тогда Лорингу вообще показалось, что Уоллес — старичок лет за шестьдесят.

Теперь, оказавшись в двух шагах от эксперта, освещенного мягким светом, Даниэль увидел совершенно другого человека. Крупная голова с коротко остриженными темными волосами, густо пробитыми сединой, была под стать широким плечам и крепкой шее, создававшим впечатление скрытой силы. Глаза все так же прятались за темными очками, однако лицо даже в этих очках оказалось интересным. Это было лицо человека лет пятидесяти, одновременно резкое и достаточно правильное. Почти орлиный нос, тонкие волевые губы, выступающий подбородок с нахальной ямкой. Такие лица старательно создают киношные гримеры, переделывая балованных звезд Голливуда в крутых ветеранов войн или мужественных американских шерифов. К тому же через лоб Уоллеса косо протянулся глубокий шрам, над левой бровью расширявшийся и переходивший в настоящую впадину, которая, видимо, продолжалась и дальше, уходя за оправу очков. А дальше, на щеке, снова делалась шрамом, уже не очень заметным и скользящим почти до самых губ.

Руки, лежавшие на столе, казались изысканно тонкими при такой кубатуре головы. Однако их пальцы — длинные, цепкие, жилистые — тоже не могли принадлежать книжному червю и белоручке.

На Уоллесе был синий широкий свитер, из ворота которого выглядывала рубашка великолепной белизны.

Увидев вошедшего, хозяин улыбнулся:

— Спасибо, что приехали, мистер Лоринг! Вот второе кресло. Садитесь, прошу вас. Сока хотите?

— Хочу. Здравствуйте, мистер Уоллес.

Даниэль, все еще ощущая небольшую ломоту в перетруженной на тренажере спине, с наслаждением утонул в высоком кожаном кресле и взял протянутый хозяином стакан с ароматным малиновым соком. Теперь он разглядел миниатюрный холодильник, встроенный в стену за левой тумбой стола. Заодно теперь можно было увидеть и настольное фото. На нем красовалась девушка лет двадцати двух, в светлой блузе и небесно-голубых джинсах, застывшая на фоне ствола и пушистых ветвей кедра. Густая масса пепельных волос рассыпалась по плечам и груди, на губах играла радостная и смущенная улыбка. Даниэль понял, что видел ее. Но где? И вдруг едва не ахнул: Айрин!

— Ну да, — проследив его взгляд, Уоллес кивнул. — Это она. Мисс Айрин Тауэрс двадцать восемь лет назад. Как раз тогда мы с ней и познакомились. А хороша была, да?

— Она и теперь не урод, — вдруг обиделся за комиссара Лоринг. — Значит, вы давно с ней дружны?

— Дружен? — Уоллес странно усмехнулся. — Да, пожалуй. Как-нибудь, если захотите, расскажу. Или она расскажет. Вы ведь с ней тоже подружились?

— Да.

— Прекрасно! — голос эксперта потеплел, но оставался твердым. — Вам повезло, Лоринг. Она никогда никого не предает. Просто не умеет. Но мы с вами должны говорить не о ней, а о вас.

Уоллес снял свои очки и положил на стол. Никаких уродливых увечий под ними не открылось. Глубокий шрам, рассекая бровь ровно пополам, уходил в левую глазную впадину. И видно было, что здесь вмешивались пластические хирурги: веко оказалось сшитым из двух половинок. А сам глаз был таким же, как правый, — серо-стального цвета, блестящим, пристальным. Слишком пристальным! Едва взглянув, Даниэль понял, что этот глаз неотрывно смотрит всегда в одну и ту же точку. Он был стеклянный. Вот почему очки!

— Я хотел спросить вас, Даниэль (странно, но эта неожиданная фамильярность совершенно не уязвила гонщика!). Я хотел спросить вас: тот психоз, что устроили средства массовой информации, он чем-то спровоцирован с вашей стороны? Ну, к примеру, в лос-анджелесском столкновении была хотя бы частично ваша вина?

— А вы видели заезд? — спросил Лоринг.

— Нет, — качнул головой Уоллес. — Я гонки не смотрю. Не смотрел. Теперь — другое дело.

— Моя вина была, — проговорил Даниэль. — Я атаковал слишком резко. Но Рихтер виноват не меньше: он пытался перекрестить траекторию с большим опозданием, когда касание стало уже неизбежным. Вот мы оба и вылетели. И по-настоящему оба должны были друг перед другом извиняться. Я так и собирался сделать. И вдруг началась эта истерика. Но вообще-то они правы: у меня опыта в десять раз больше, чем у Гензеля Рихтера, надо было это учесть.

Эксперт удовлетворенно кивнул и слегка улыбнулся:

— Это я и ожидал услышать. Ну а эта их болтовня, что вы все время совершаете тараны на трассе…

— Не больше, чем все остальные! — Даниэль с трудом сдержал раздражение. — И если вы разбираетесь в гонках, то знаете: таран опасней для того, кто атакует. Намеренно его почти никто не совершает, чаще — по ошибке. И случается такое со всеми. Просто считают, что мне это сходит с рук, а другим — нет. Может быть. Может, действует авторитет шестикратного чемпиона. Во всяком случае, я не прошу прощать мне то, что не прощается другим! И не хуже других знаю, что разрешено, а что запрещено.

И снова — спокойный кивок наполовину седой головы эксперта:

— Понятно. Ну, бред по поводу вашего надменного характера и заносчивости я обсуждать не стану. А спрашиваю все это к тому, чтобы понять: как вы сейчас чувствуете себя под этим обстрелом? Силы-то есть?

— Я ко всему привык, — чуть подумав, ответил Лоринг. — И смешно обессилеть из-за журналистской брехни. Правда, вот еще машины взрываются, люди погибают. Но это уже — ваше дело, полиции. А силы? Куда они денутся?

— И вы действительно не понимаете, что вас хладнокровно убивают? — спросил эксперт. — Я имею в виду не взрыв и не нападение в баре, а всю эту травлю, которая длится вот уже три месяца, с небольшим перерывом.

Даниэль искренне рассмеялся:

— Ну, сэр, бросьте! Я же не девица. Мужчину этим не убьешь.

Уоллес только на миг опустил голову, потом опять пристально посмотрел в глаза гонщику.

— Айрин мне говорила, что вы в свое время почитали Уолтера Дейла.

— Почему — «в свое время»? Это мой любимый гонщик. Мой учитель и кумир моего детства! — Даниэль говорил с необычной горячностью. — Мечтой моей жизни было — хотя бы раз участвовать в заезде с Дейлом.

— И обогнать его? — улыбнулся Уоллес.

— Вряд ли я бы его обогнал. Наверное — даже и сейчас, будь мы ровесниками. Но постарался бы.

Зрячий глаз эксперта странно заблестел.

— А вы помните, — тихо спросил он, — что предшествовало гибели Дейла?

— Да: я помню все его заезды. Все поул-позишн, все подиумы! Помню, как он шел по трассе в тот день и как…

— Стойте, стойте! — Уоллес поднял руку. — Это я помню и сам. Нет, я — о другом. За пару месяцев до трагедии пресса начала такую же точно кампанию травли вашего кумира. И обвинения — те же: тараны на трассе, высокомерное отношение к другим гонщикам, излишние симпатии судей. Еще утверждали, будто Дейл чуть ли не подкупил судейскую коллегию, когда однажды выиграл заезд при помощи как раз пресловутого тарана.

Даниэль кивнул:

— Я даже сохранил вырезки из этих паршивых газет. Видеомагнитофона тогда у меня не было, но я и передачи все помню. Помню, как послал в одну газету совершенно бешеное письмо. И обратился в нем к другим гонщикам. Я написал: «Вы все ненавидите Дейла за то, что не можете его обойти. И никогда не обойдете!» Жаль — тогда я не знал формулы Паганини. Надо было ее привести!

Эксперт нахмурился:

— Значит, вы понимаете, что они его убили? Вернее — хотели убить?

— Что вы! Он же разбился об этот треклятый «риф»!

— Ну да. О тот самый «риф», который прежде проходил восемьсот с лишним раз. Гонщик, который за всю жизнь всего семь раз вылетал с трассы, вдруг врезается на полном ходу в скалу, будто заснув за рулем! Это что — нормально?

Даниэль побледнел:

— Но… Ведь вы же не хотите сказать, что…

— Нет! — ответ Уоллеса прозвучал как выстрел. — Никто не подсыпал Дейлу сонного порошка, не выводил из строя его болид. Вывели из строя его нервы, его сознание. Лишь на долю секунды, но этого хватило. Представьте: трасса, гонка, полная концентрация только на движении, на полете, на схватке. Отключение от всего, что мешает, от всех мыслей и эмоций. Вы — машина, надежная, стремительная, беспощадная и неуязвимая. И вот в этот полет, в совершенно замкнутое пространство вашего сознания, собранного вокруг одной только цели, — вдруг вонзается посторонняя мысль, даже — тень мысли. Мысли о том унижении и той ненависти, которые рвут вас на части все эти дни. Это — как булавочный укол, но он нацелен в мозг! И на кратчайший миг вас ослепляет вспышка горечи и злости, и руки в нужную долю мгновения не делают крохотного движения вправо. Мозг успевает это понять, но ничего уже нельзя сделать: серая масса скалы бьет в глаза, и все пропадает. Тьма. Конец. Ну, что вы так смотрите? Верите, что так и было?

— Верю, — Даниэль не узнал своего голоса. — Но откуда вы?..

И вдруг умолк. Уоллес сидел, нагнувшись над столом, вскинув голову, так что его лицо теперь было очень близко от лица Даниэля. Резкие его черты словно разгладились, эксперт показался Лорингу почти молодым. И до крика знакомым…

— Боже мой! — Даниэль хотел вскочить, но изумление и сумасшедшая радость, словно перегрузка, вдавили его в кресло. — Вы?! Вы живы!

— Мне повезло, — глухо проговорил Уолтер Дейл, снова откидываясь назад и переводя дыхание. — Теперь я это понимаю, хотя тогда думал иначе. Но я не хочу позволить этой своре сделать с вами то же, что они тогда сотворили со мной. Не хочу и не позволю.