ЧЕШСКИЙ ЭПОС
ОБМАНУТЫЙ ТУРОК
Перевод Н. Вольпин
Ой, гордился земан
Дочерью единой, —
Боже ты мой, Боже! —
Красой Катериной.
Про паненку Катю
Князь турецкий слышит, —
Боже ты мой, Боже! —
Он письмо ей пишет;
Перстень прилагает,
Отправляет Кате —
В руки передать ей
То письмо с печатью.
Катя получает
И отцу вручает —
Что в письме ей пишут,
Пусть он прочитает.
Пан отец читает
И вздыхает горько,
— Боже ты мой, Боже! —
Он вздыхает горько.
— Пан отец любезный,
Вы в большой кручине —
Или что дурное
Прочитали ныне?
— Дорогая Катя,
Это ль не кручина,
Коль я должен выдать
Дочь за турчанина?
— Пан отец любезный,
Избавьте от муки,
Не отдайте дочку
Турчанину в руки!
Турок у порога.
Говорит девица:
— Отворяйте гостю,
Я умру в светлице.
— Добрый день, мамаша,
Где же дочка ваша?
— Ночью в одночасье
Умерла бедняжка!
Турок не поверил,
Сам прошел в светлицу —
Боже ты мой, Боже! —
Умерла девица.
Вынул он платочек,
Вынул из кармашка:
— Ты куда от друга
Улетела пташка?
Сшить велел он саван
Розового шелка:
— Почему, мой цветик,
До поры отцвел ты?
Жемчугом бесценным
Он обвил ей шею,
Кольца ей на пальцы
Низал, не жалея.
Серебряный гроб он
Наказал отлить ей,
Золотою крышкой
Этот гроб закрыть ей,
Да киркой серебряной
Могилу копать ей,
Заступом из золота
Холмик насыпать ей.
А звонить велел он
На весь край широкий,
Чтобы доносилось
К Турции далекой.
Турок от порога —
Встает Катеринка:
— Поезжай ты с богом
На свою сторонку!
Турок едет полем,
Головушку клонит,
— Боже ты мой, Боже! —
Безутешно стонет.
ПОХОД ПРОТИВ ТУРОК
Перевод М. Павловой
Гусары, гусары,
с добрыми конями,
какого дадите,
я поеду с вами?
Да уж не иного,
как того гнедого.
Я ему добуду
златые подковы.
Я его покрою
попоной богатой,
чтобы ты узнала,
как пойду в солдаты.
Я его покрою
бесценной тафтою,
чтобы ты узнала,
что готов я к бою.
Я его покрою
парчой ярко–алой,
чтобы ты узнала,
рукой помахала.
Когда мы отъедем
триста миль от Праги,
там увидим, люба,
турецкие флаги.
Когда мы отъедем
триста миль от речки,
там увидим, люба,
весь–то край турецкий.
Весь–то край турецкий,
дальнюю чужбину,
в том краю далеком
я навеки сгину.
ЖЕНИХ–МЕРТВЕЦ
Перевод А. Тверского
Слушайте, парни,
и вы, молодицы, —
может несчастье
с каждым случиться.
В Каменце шорник
жениться собрался,
к мельницкой дочке
в мужья набивался.
Мельника баба
его осадила:
«Знала бы —
дочку давно б утопила!»
Шорник едва
про такое услышал,
загоревал
да из Каменца вышел.
Плача, простился
с любимой зазнобой,
и поклялись они
встретиться снова.
Да мать ее злая
ему написала:
«Дочку свою
за другого отдала!»
Шорник письмо прочитал —
расхворался,
два дня болел,
а на третий — скончался.
Мельницка дочка
ждала–дожидала,
да жениха своего
заклинала:
«Даже коль мучат
в аду тебя черти, —
вырвись, вернись ты,
хотя после смерти!»
Мать умоляла
ее помолиться,
с долею тяжкой
смиренно ужиться.
«Нет, мне молитва
теперь не поможет,
только могила
спасти меня может!»
Раньше, чем месяц
на небо вышел,
цокот копыт
стал за окнами слышен.
«Боже мой, боже мой,
к нам едет кто–то!..
Вот уж подъехал,
стучится в ворота».
«Еду, невеста моя,
за тобой я,
нет без тебя мне
в могиле покоя.
Встань, моя милая,
с белого ложа,
бросить должна ты
ненужного мужа».
«Мужа–то нет
у меня никакого.
Ты мой любимый,
не знаю другого!»
«Встань же, невеста,
скорей одевайся,
времени мало
осталось в запасе.
Конь быстрый, как выстрел, —
не дохлая кляча, —
сто миль до утра
мы с тобою проскачем».
За город ночью
они выезжали,
там странные гости
их свадьбы ждали.
Доехали так они
и до погоста:
«Откройтесь–ка вы,
гробовые ворота!
Откройтесь пошире,
я знаю — есть место,
везу я на свадьбу
млáду–невесту!»
И черные двери
немедля открылись,
жених и невеста
в могиле скрылись.
При жизни не стали
супругами милые,
а вот могила
их соединила.
ЗАКЛЯТАЯ ДЕВУШКА
Перевод М. Павловой
Течет речка, протекает,
ветки явора купает,
все мосточки залила,
лишь один не заняла.
Там охотничек все ходит,
панну за руку он водит.
Вот он яблочко сорвал,
кинул в воду и сказал:
«Плыви, яблочко, далёко,
вместе с волнами потока,
к самой мельнице, туда,
пусть несет тебя вода».
Только яблочко приплыло,
жернова остановило,
обмелела вдруг река,
затопила берега.
Почему колеса встали,
сердце тешить перестали,
почему они молчат,
покружиться не хотят?
Возле Табора у леса
жил охотник неизвестный,
в заповедник он ходил,
шляпу с перышком носил.
Пас оленей тонконогих,
любил девушек нестрогих.
Он оленю приказал,
чтоб на мельницу бежал.
«Ты беги, олень, скорее,
своей силы не жалея,
прямо к мельнице, туда,
где под явором вода.
Там под явором, страдая,
сидит панна молодая,
там стоит она грустна,
одинешенька–одна.
И колеса замолчали,
а от них и все печали.
Перед ней рога склони,
прыгай в воду, не тони.
Только до колес достигнешь,
там и яблочко увидишь,
рогом яблочко проткни
и обратно в лес спеши».
Ночь близка, олень несется,
вся земля под ним трясется,
рог то вскинет, то пригнет,
красно яблочко несет.
Плод охотник разрезает,
видит: птичка вылетает —
это панночка была,
та, что в яблочке жила.
ЗАБОЙ, СЛАВОЙ И ЛЮДЕК
В Чехии славной шумит Черный лес, скала исполин, вздымаясь над лесом, вот–вот скроет свою вершину в облаках.
Могучий Забой стоит на ее вершине, стоит и обводит печальным взором земли вокруг горы. Грустные мысли навевает ему увиденное. Кажется, будто голубь воркует, но это плачет Забой.
Долго, очень долго стоял он в тяжелой печали. Наконец встрепенулся и помчался, как олень, вниз, в долину, по дорогам заросшим к своим друзьям и соплеменникам. У всех он побывал, от дома к дому всю землю родную обошел, каждому мужу сообщил по секрету тайну великую, богам поклонился и дальше в путь полетел.
День прошел, за ним другой, и когда на третий месяц проглянул сквозь сумрак ночи, собрались мужи в Черном лесу. Вскоре появился и Забой. Тогда все спустились в овраг глубокий, где лес дремучий стоит непроходимой стеной, где тайну великую могут услышать только земля да небо. Сел тут Забой на дерево упавшее, провел по струнам гуслей пальцами своими, и раздалась вещая песня:
— В глубине оврага пою я песню вам, мужи Чехии, обладающие сердцами братьев и взглядом огненным! Песня моя проистекает из самого сердца, а в сердце моем горесть засела змеею. Отца не стало, его Бог призвал. Жен своих вдовами покинул, детей сиротами оставил, старшего среди них не назначил, не молвил при смерти своего завета. А тем временем в отчизну нашу пришли чужеземцы, завладели страной и распоряжаются всем по воле своей иноземной. По своим чужеземным обычаям наложили бремя на чехов, на жен наших и детей, с утра самого раннего и до ночи поздней. Одну подругу присудили нам иметь на всю жизнь.
Выгнали воронов из рощ священных, богам велели поклоняться иноземным. Чеха неволят поклоняться им, обеты творить перед ними. Кто же теперь наших старых богов чествовать будет, кто принесет им вечерними сумерками еду и питье? Где наши предки являлись с пищей и дарами, где предавались святым молитвам, уже нет богов. От древ священных там остались лишь пни да сучья сухие.
Ах, Забой! Песня, спетая тобой, вырвалась прямо из сердца твоего горем объятого. Ты пел ее сердцам нашим, и сердца наши откликнулись на нее. Как старый Люмир силой песен своих и даром слога своего потрясал и весь Вышеград, и даже страны целые, так и ты потряс души, мою и моих всех братьев. Богам угоден певец, поющий песни такие. Пой, Забой, пой свои песни! Боги вложили в сердце твое дар воспламенять пением души людские.
Так говорил Славой. А в очах его уже огонь блистает. Видит это Забой и вновь заводит песню свою.
— Были двое юношей. Мужали они с годами, мужали и телом и душой. Часто уходили они в дремучий лес, где метали копья, бились на мечах и учились владеть всяческим оружием. Когда же они возвращались в отчий дом, то радостью светились их лица.
Птенцы оперились, тела их окрепли, души воспылали ненавистью к врагам, и полетели они в бой вместе с родной дружиной. Как буря неудержимая, навалились они на недруга, воинов вражеских поражая Перуном небесным. А как домой воротились, так с ними вернулся и благой час покоя, довольства и мира.
После слов этих вскочили мужи чешские, заключили Забоя в объятия и дали друг другу обет нерушимый с врагом биться до победы окончательной. Ночь уже подходила к концу, вышли они из оврага, поодиночке прокрались меж деревьев вековых и разошлись незамеченными.
Минул день, минул и другой. Когда на третий день ночь пала на землю, Забой ушел в лес, а войско за Забоем. Ушел в лес и Славой с не меньшим войском. Души мужей, на борьбу поднявшихся, вождям преданы, в сердце своем несут они месть королю, а в руках мозолистых оружие смертоносное.
— Эй, брат Славой, туда, где с вершины горы виден весь край наш отчий, туда направим мы стопы свои. На востоке от горы, где лес чернеется, встретимся мы с тобой. Поспеши же туда, как лис осторожный — незаметно и быстро, за тобой следом и я явлюсь.
— К чему, брат, нести нам оружие на гору? Лучше ударим отсюда, как вихрь, охватим врагов.
— Нет, брат Славой. Если хочешь ты змею уничтожить, вернее всего наступить сапогом на голову ей и раздавить ее ногою. А голова змеи там, на горе.
Разделилось войско надвое. Впереди одной половины Забой выступает, вторая за Славоем идет. Лесом дремучим идут, к вершине горы спешат. Когда пятый раз солнце засветило на небе, храбрые чехи сошлись, встретились и войско врагов увидали, следят за ним, осматривают, как лисица добычу.
Выстроил королевское войско Людек. Но не боятся его отважные чехи, рвутся они в бой, чтобы одним ударом сразить его разом, напоить землю потоками крови вражеской, трупами неприятеля поле усеять.
— Слушай, Людек! Ты раб над рабами короля своего; ступай и скажи своему властелину, что слова его для нас что дым, развеваемый ветром.
Разъярился Людек. Словно гром, разнесся по горам его голос. То войску своему отдает он приказы. Был тогда полдень, солнце вовсю сияло на небе, и лучи его ослепительно отражались на доспехах войска немецкого. Двинулось оно в атаку по Людекову приказу, сжимая оружие стальными рукавицами.
— Слушай, брат Славой. Я на них двинусь вперед, грудь на грудь, а ты стороной обойди, как лис, проберись незаметно.
И понесся Забой на врагов, и грянул грозою. Славой же принял сбоку, ударив Перуном.
— О братья! Смотрите: тут боги наши разбиты рукою немецкой; тут под секирою звонкой пали дубы вековые — жилища наших богов бессмертных; отсюда ненависть немецкая изгнала воронов священных. Здесь даруют нам боги победу над святотатцами, кровавою жатвой мстя за себя.
Движутся враги вперед, как черная туча, с Людеком во главе, а Забой им навстречу. Как молния огненная, сверкают его взгляды, как дуб вековой, через лес продираясь к другому дубу стремится, так и Забой рвется с Людеком сразиться.
Напряг Людек все свои силы и нанес мечом своим сокрушительный удар. Но не достиг он цели, только три кожи рассек на щите. Поднял Забой топор боевой, размахнулся и запустил его в Людека. Отскочил тот в сторону, и попал топор в дерево; вековой дуб треснул и повалился на войско вражеское, убив разом тридцать воинов.
Разъярился Людек и закричал, к Забою обращаясь;
— Зверь ненасытный, змей подколодный! Мечом бейся со мною, оружием героев со мной сразись!
И схватился чех за меч, и разрубил щит врага, как щепку. Ответил Людек ударом на удар, но укрылся герой щитом, и лишь скользнул булат по коже.
Раззадорились оба, рубят друг друга, и уже кровью покрылись их тела. Вокруг же пылает лютая сеча, кровь льется рекой, люди валятся, как снопы. Смерть пирует вовсю, собирает свою страшную жатву.
Долго длится день, солнце уже клонится к закату, вечер ложится на землю, а воины все бьются. Бьются с дружиной Забоя, бьются с храбрым Славоем.
— Враг окаянный, отправляйся в ад! Довольно напился ты крови нашей!
И, воскликнув слова эти, Забой схватил боевой топор, но Людек увернулся. Поднял топор Забой и во врага его метнул. На куски разлетелся щит, пробил топор панцирь, рассек грудь врага. Кровь бьет потоком, сталь душу из тела вынимает. А топор летит дальше и еще дюжину немцев успокоил вечным сном.
Страх объял немцев, воплями своими они поле битвы огласили. Чехи же возликовали, радость в их взорах светится.
— Видите, братья, — молвил Славой, — Бог победу нам дарует. Теперь разделитесь надвое: гоните врагов вправо, гоните и влево их, проклятых. Меж тем пусть приведут коней быстроногих из долин близлежащих, пусть огласятся окрестности их ржаньем. А ты, брат Славой, лев этой битвы кровавой, преследованием доверши пораженье врагов.
Тут отбросил Забой свой щит, схватил топор в одну руку, меч в другую и бросился на врага, устилая его трупами дорогу свою.
Громят чехи королевское войско. Неведомый ужас охватил немцев, гонит он их с поля битвы, не сопротивляются уже, а спешат в бегстве постыдном жизнь спасти и при этом гибнут на каждом шагу.
Вот и коней привели.
— Гей, на коней, на коней! Мчитесь, воины, летите на конях быстрых, топчите врагов, истребляйте их повсюду.
Вскочили чехи на резвых коней, на врагов поскакали. Удар за ударом наносят, гнев свой вымещают на них. Равнины мелькают, долины и горы позади остаются.
Река преградила им путь, катит свои воды, бурлит средь камней. Немецкое войско бежит, в волны бросается. Уносит чужеземцев река, крутит, тянет к себе на дно, и только немногих отпускает, на другой берег выносит. А чехи на своей земле, знают броды и переправы, счастливо перешли на противоположный берег.
Расправив свои широкие крылья, ястреб, как туча кровожадная, летает по небу, добычу выискивая. Так и дружина Забоя разлилась по полям и долинам, как смерть за врагами носится, везде разит их и топчет копытами коней своих. Ночью при свете луны их громит, днем при солнца сияньи истребляет, в темную ночь лиходеев казнит, в утро седое спать укладывает сном вечным.
— Вперед! — взывает Забой, — Понесем дальше наше мщенье.
— Брат! — отвечает Славой. — Горы родные уже перед нами, врагов совсем горсть осталась, и те уже милости просят. Повернем же назад, а королевские воины и так сгинут.
Словно вихрь, чешские дружины мчатся домой с радостными кликами.
— О братья! Вот и гора! Здесь боги нам победу дали, здесь души погибших остались, взад и вперед они по деревьям летают, и птицы и звери боятся их, лишь одни только совы ночные меж ними витают спокойно. На вершине горы предадим земле тела павших, а спасителям нашим, богам, пищу поднесем, молитвы вознесем им усердно, сложим костер из оружия врагов истребленных.
СУД ЛЮБУШИ
«Ах Волтава, что мутишь ты воду, что мутишь воду сребро пенную? Или буря понеслась в поднебесье, затянула тучами синеву широкую, охватила темными верхи гор зеленых, взволновала вихрями твои воды светлые, взбороздила дно песчаное?»
— Вод бы светлых не мутила я, волны пенистой не взрывала бы, да родные братья завязали распрю, жестокую распрю об отчем наследии: лютый Хрудос на извилистой Олаве, на Олаве извилистой златоносной; Стоглав храбрый на хладной Раддуже; спорят и враждуют два брата родные, оба Кленовичи, ветви от древнего корня Попела, что войска чехов через три реки сюда перевел — в край благодатный!»
От Олавы извилистой прилетела ласточка, в гнездышке Любушином, золотом отцовским, в святом Вышеграде села над окошечком, села над разложистым с печальною вестию, с чиликаньем жалостньм.
Как ту весть услышала сестра ее родная в Любушином замке, начала княжну умолять — просить, чтоб внутри Вышеграда, у порога отцовского дома, рассудила братьев спорящих, по закону помирила их.
Понеслись гонцы к Зутославу на белой Любице, где зеленеют пышные дубравы; к Лютобору с холма Доброславска, где Орлица вливается в Лабу; к Ратибору от гор Креконоших, где Трут убил лютого змея; к Радовану при каменном мосте; к Ярожиру от рек быстроструйных; к Стрежибору от милой Сазавы; к Самороду от Мжи среброносной, ко всем старцам Лехам и владыкам, и к Хрудосу и Стоглаву, братьям, враждующим об отчем наследии.
Собрались старцы, Лехи и владыки на сейм в Вышеграде, в Любушином замке; каждый занял место по старшинству рода, и княжна вышла вся в белой одежде, вышла и села на престол отчий.
Среди сейма стали две вещие девы; одна держит доски правдодатные, у другой меч для кары порока. Перед ними пламень, обличитель правды, а под ними вода для Суда Святого.
Повела княжна слово с отчего престола: «Мои старцы, Лехи и владыки! Рассудите братьев, завязавших распрю, жестокую распрю об отчем наследии; рассудите распрю их по закону богов векожизных, обоим ли владеть совокупно, или власть им разделить поровну? мои старцы, Лехи и владыки! подтвердите приговор мой, если будет он по мыслям вашим; если же вы мыслите иначе, свой суд дайте о раздоре братьев».
Поклонились старцы, Лехи и владыки и тихонько совещаться стали. Меж собою говорили тихо, и приговор княжны похвалили.
Встал Лютобор с холма Доброславска, и речь к княжне начал он такую: «Княжна славная по златому отчему престолу! обсудили мы твое решенье, вели собрать голоса народа».
В святой сосуд голоса собрали вещие девы, и, собравши, передали Лехам, дабы объявили приговор народа. Тут Радован при каменном мосте стал разбирать голоса по счету; сосчитавши, объявляет приговор народа:
«Братья родные, оба Кленовичи ветви от древня корня Попела, что войска чехов через три реки сюда перевел — в край благодатный, — да покинут распрю об отчем наследии, да владеют им совокупно оба!»
Восстал Хрудос от извилистой Олавы; желчь разлилась у него в утробе, все члены тряслись от злости; махнув рукой, как тур ярый, заревел ужасно: «Горе птенцам, если в гнездо змея заберется; горе мужам, если ими жена завладеет! мужу владеть мужами прилично. По закону старший владеет наследством.
Встала Любуша с золотого отчего престола и сказала: «Старцы, Лехи и владыки! вы слышали мое посрамление; я больше не буду судить ваши распри; сами судите себя по закону. Изберите сами равного вам мужа, да владеет над вами железом, а рука девицы власть держать бессильна».
Встал Ратибор от гор Креконоших и сейму сказал: «Не похвально правды искать нам у немцев; у нас правда во святом законе, а закон тот отцы наши сюда принесли через три реки — в край благодатный…»
«У челяди каждой есть свой воевода; каждый занят своею работою: мужи пашут землю, жены шьют одежду. Если смерть отнимет главу у челяди, то владыку в роде избирают дети: всем равный голос, всем право избранья. Избранный владыка для пользы челяди, ходит на сеймы, как другие старцы, Лехи и владыки…»
Встали старцы, Лехи и владыки, выхваляя законное право.
МОРАВСКИЙ ЭПОС
АДАМЕК
Перевод А. Тверского
Как в бору меж кочек —
яркий огонечек.
У костра — двенадцать
разбойничков–братцев.
Атаман — Адамек,
с ним всего — тринадцать.
Раненый Адамек —
пуля подкосила, —
смертный час почуяв,
братьев так просил он:
«Гроб мой закопайте
вы под деревами,
где, бывало, часто
пил я вместе с вами.
Так похороните,
надпись надпишите:
«Тут лежит Адамек,
атаман наш добрый,
добрый, непродажный
атаман отважный».
ВОЗВРАТИЛСЯ
Перевод А. Тверского
Милый на войну пошел,
своей милой наказал:
«Через семь годов приеду
и колечко подарю».
Семь лет замуж не спешила, —
скоро, мол, приедет милый.
Год седьмой к концу приходит,
девка во поле выходит.
А навстречу ей — солдат, —
крепок, строен и усат.
«Что же в девках все сидишь, —
так красу всю проглядишь».
«Семь лет замуж не спешила:
скоро мой вернется милый».
«Аня, милый твой женился,
я был на свадьбе, там напился.
Что молчишь, али не знаешь,
что ему ты пожелаешь?»
«Пожелаю столько счастья,
сколь травинок в этой чаще.
Столько лет на свете этом,
сколько листьев красным летом».
«Ой, разумно отвечаешь,
что ж еще ты пожелаешь?»
«Поцелуев пожелаю,
сколько в небе звезд гуляет.
Пожелаю ночек добрых,
сколь костелов в свете гордых.
Сколько на деревьях веток, —
столько пожелаю деток».
Засмеялся тут солдатик,
Ане перстень показал.
Аня перстень свой узнала,
мил ее поцеловал.
И повел ее, повел
через черный бор в костел.
Руки их священник взял,
штолой накрепко связал.
Сжал Андульке крепко руку,
слезы проняли Андульку.
«Что ж глаза на мокром месте,
аль не мил жених невесте?»
«Как не плакать мне слезами —
слова не сказала маме.
И подружкам не сказала,
дружками их не позвала».
ПОХОРОНЫ РАЗБОЙНИКА
Перевод М. Павловой
Как на праздник шли мы,
одиннадцать было нас,
эй, одиннадцать было нас.
Как с праздника шли мы,
десять было в этот раз,
эй, десять было в этот раз.
Стойте, подождите,
в Нитре смертный бой кипел,
в Нитре смертный бой кипел,
сосчитаем, братцы,
может, кто не уцелел,
может, кто не уцелел.
Одного нет с нами,
ох, товарищ мой убит,
ох, товарищ мой убит,
пал он на границе,
рядом сабелька лежит,
рядом сабелька лежит.
Товарищи, други,
пал я в дальней стороне,
пал я в дальней стороне,
моей острой саблей
вы могилку ройте мне,
вы могилку ройте мне.
Выложите златом
и заройте там мой прах,
и заройте там мой прах,
пусть поплачет люба
на моих похоронах,
на моих похоронах.
СТАРЫЙ МУЖ
Перевод Л. Мея
У молодки Наны
Муж, как лунь, седой…
Старый муж не верит
Женке молодой:
Разом домекнулся,
Что не будет прок, —
Глаз с нее не спустит;
Двери на замок.
«Отвори каморку —
Я чуть–чуть жива:
Что–то разболелась
Сильно голова —
Сильно разболелась,
Словно жар, горит…
На дворе погодно:
Может, освежит?»
— Что ж, открой окошко,
Прохладись, мой свет!
Хороша прохлада,
Коли друга нет!
Нана замолчала,
А в глухой ночи
Унесла у мужа
Старого ключи.
«Спи, голубчик, с богом,
Спи да почивай!»
И ушла тихонько
В дровяной сарай.
— Ты куда ходила,
Нана, со двора?
Волосы — хоть выжми;
Шуба вся мокра…
«А телята наши
Со двора ушли,
Да куда ж? — к соседке
В просо забрели.
Загнала насилу —
Разбежались все…
Я и перемокла,
Ходя по росе».
Видно, лучше с милым
Хоть дрова щепать,
Чем со старым мужем
Золото считать.
Видно, лучше с милым
Голая доска,
Чем со старым мужем
Два пуховика.
МЕСТЬ
Перевод М. Павловой
Как от мельницы к леску
тропку протоптали,
тот, кто тропку протоптал,
мельничиху целовал.
Постучал он в воротй:
Старый мельник дома?
Что же, парень, не войдешь?
Мельник занят, мелет рожь.
Только мельник услыхал,
в горницу вернулся,
со стены топор схватил,
парню голову срубил.
К речке мельничиха шла
за водой студеной,
там головушку нашла,
кровью руки облила.
Ох, головушка, скажи,
где ж осталось тело?
Тело в горнице твоей,
на дубовой на скамье.
Мельник, мельник, горе мне,
что же ты наделал?
Тому, кто меня любил,
с плеч головушку срубил.
Отрубил я, отрубил,
в воду ее бросил,
чтобы каждый знал в краю,
кто любил жену мою.
Ох вы, парни–молодцы,
жен вы не любите,
я красу жену любил,
за нее и жизнь сгубил.
ПОХОРОНЫ КОМАРА
Перевод М. Павловой
Что так сильно застучало,
что так страшно затрещало?
То комар упал с небес,
перешиб себе хребет.
Комарика убеждают,
лекарей к нему сзывают.
Не поможет мне отвар,
нужен ксендз мне, пан фарар.
Комарика убеждают
и в аптеку посылают.
Мне не нужно порошка,
нужны заступ и кирка.
Уж как в землю опускали,
все–то мухи зарыдали,
рой пчелиный пел хорал,
что преставился комар!
СЛОВАЦКИЙ ЭПОС
БРАЛИ ЗАМОК ТУРКИ
Перевод А. Глобы
Брали замок турки,
Тот зволенский замок.
Никого людей нет,
Лишь слуга остался.
«Ты скажи, слуга, нам:
Где твой пан и пани?»
«Не могу поведать —
Может пан услышать:
Заперся он с пани
В той высокой башне,
А ключи от замка
Скрыты под порогом».
Первый раз стреляли —
Верх у башни сбили.
А еще стреляли —
Пана там убили.
Как убили пана,
Пани полонили.
Да повезли пани
В поле, в лес широкий.
Глянула на замок
Через ров глубокий:
«Ой вы, стены, стены,
Каменные стены!
Где тот, кто вас строил
На беду, на лихо?»
НА ВОЙНУ КОРОЛЬ ИДЕТ
Перевод Рогачевского
На войну король идет,
жен и дев на бой зовет.
Жен и дев послал вперед,
Позади парней ведет.
Тут промолвил старый дед:
«У меня, мол, сына нет.
Есть три дочки у меня —
Три голубки краше дня.
Ну–ка, старшая, ступай,
За отца ты долг отдай».
«Пан–отец, я не пойду, —
На войне я смерть найду».
«Ну–ка, средняя, ступай,
За отца ты долг отдай».
«Пан–отец, я не пойду —
На войне я смерть найду».
Повернув к отцу лицо,
Молвит младшая словцо:
«Ни к чему печаль твоя,
На войну отправлюсь я.
Вороного для меня
Ты купи с седлом коня.
Злату саблю на ремне,
В руки пистолеты мне».
«Дочь, в бою ты не была,
А война, Варвара, зла.
Не спеши вперед, не рвись:
Лучше позади держись…»
Форму примеряли ей —
Слезы на глазах парней.
Сесть верхом она спешит,
Плачут мать с отцом навзрыд.
Но Варвара, как всегда,
И спокойна, и тверда.
Конь гарцует вороной,
Трижды лагерь за спиной.
Сам король был удивлен,
Обратился к войску он:
«Вот солдат уж так солдат!
Лих, красив… Не парень — хват!
Будь он девой молодой, —
Был бы вмиг моей женой».
«Я девица, свет–король,
Дал словцо, держать изволь!»
НАША ПАНИ БРОДИТ…
Перевод А. Роховича
Наша пани бродит —
места не находит,
песню напевает,
слезы проливает:
«Ох ты, ох, мой боже,
что я натворила,
из–за ветки сохлой
розу упустила.
А ведь за Дунаем
я бы королевой,
я бы королевой
стать могла немецкой.
Я бы увидала,
как играет море,
как Дунай заводит
песню на просторе».
Песенку княгини
лишь один подслушал,
лишь один подслушал
парень из конюшни.
«Княже мой, что знаю —
рассказать я мог бы,
рассказать я мог бы,
кабы не боялся!»
«Говори, не бойся,
будешь мне роднею,
на твою защиту
встану я горою».
«Твоя пани бродит —
места не находит,
песню напевает,
слезы проливает:
«Ох ты, ох, мой боже,
что я натворила,
из–за ветки сохлой
розу упустила.
А ведь за Дунаем
я бы королевой,
я бы королевой
стать могла немецкой.
Я бы увидала,
как играет море,
как Дунай заводит
песню на просторе».
«Милая, оденься,
так блеснув нарядом,
чтоб не смерк он рядом
с месяцем и солнцем.
С месяцем и солнцем,
с звездочками в небе,
с звездочками в небе,
с рыбками морскими.
Станешь ты любимой
женушкой моею,
коль Дунай три раза
переплыть сумеешь!»
Вот ее на берег
вынесло волною.
«Стала ли я, княже,
милою женою?»
«Станешь ты любимой
женушкой моею,
коль Дунай вторично
переплыть сумеешь!»
Вновь ее на берег
вынесло волною.
«Стала ли я, княже,
милою женою?»
«Станешь ты любимой
женушкой моею,
коль Дунай еще раз
переплыть сумеешь!»
Поплыла — да сладить
трудно с быстриною.
«Нет, не стала, княже,
милой я женою!»
«Рыбаки, бросайте
сети поскорее, —
вон моя княгиня
сгинула в пучине!»
Первый раз тащили —
платье зацепили,
снова потащили —
всю ее добыли.
Дома у колодца
погребли богато,
выложили стёжку
золотом дукатов.
ЭТОТ ЯНОШ УДАЛОЙ…
Перевод М. Павловой
Этот Янош удалой
побороться б еще мог,
если б в хате не оставил
свой строченый поясок.
Баба старая взяла
да его и предала,
рассказала, как на лавке
поясок его нашла.
Так его подстерегли,
руки, ноги оплели
и тотчас же, темной ночкой,
в Рожняву повели.
Паны с башенки глядят
на Яноша, на солдат,
как ведут они беднягу,
карабинами грозят.
А когда привели,
все с приветом подошли:
Здравствуй, здравствуй, милый птенчик,
мы тебя подстерегли.
Господа, прошу я вас,
если пробил смертный час,
дайте пояс мой строченый
взять мне в руки хоть раз.
Стали паны рассуждать,
головами качать,
поясок его строченый
в руки не дали взять.
Господа, прошу я вас,
если пробил смертный час,
дайте подлую старуху
взять мне в руки хоть раз.
Стали паны рассуждать,
головами качать,
даже подлую старуху
в руки не дали взять.
Господа, прошу я вас,
если пробил смертный час,
мне вкруг виселицы дайте
проплясать двенадцать раз.
Заплясал он, как хотел,
как подпрыгнул, подлетел,
даже крюк перелетел он,
на котором он висел.
Как пустился Янош в пляс,
кандалами как затряс,
так вкруг виселицы с громом
проплясал двенадцать раз.
Ой ты, Янош удалой,
где топорик верный твой?
Врублен в Быстрице он в плаху,
там топорик верный мой.
Ой ты, Янош удалой,
где палаш острый твой?
Мой палаш в лесу зеленом
врублен в явор молодой.
ПОЛОНИЛИ ТУРКИ…
Перевод Е. Аронович
Полонили турки
у горы у Белой,
в Зволене высоком
детушек рихтарских.
Шуды Катарину
повезли в повозке,
Томашека Люды
связанным в телеге.
Пришли на чужбину
в землю басурманов —
Шуды Катарину
повели в светлицу.
Шуды Катарина
наверху в светлице,
а Томашек Люды
под землей в темнице.
«Шуды Катарина,
милая сестрица,
будешь жить богато,
не забудь ты брата».
Шуды Катарина
в серебре и злате,
в холе и почете
забыла о брате.
Только сон приснился
на седьмой годочек,
будто с правой ручки
взвился голубочек.
Шуды Катарина
встала утром рано
и, не медля долго,
побежала к старцу.
«Ты поведай, старец,
сон мой злой иль добрый,
будто с правой ручки
взвился голубочек». —
«Это сон недобрый,
он тебе вещает,
что сестра иль братец
где–то умирает».
Шуды Катарина
тут не стала медлить
и ключи достала
все от подземелий.
«Люды, Томаш Люды,
брат ты мой любимый,
ты живой иль мертвый,
отвечай, родимый!»
«Я живой, сестрица,
лишь наполовину,
мои белы ножки
во сырой могиле,
в очах моих черных
копошатся жабы,
в волосах пшеничных
свили гнезда мыши».
«Люды, Томаш Люды,
братец мой любимый,
здесь ли жить мы станем
иль домой вернемся?»
«Мы домой вернемся
к матери родимой,
больше нету мочи
в стороне турецкой».
Брат с сестрой достигли
стороны любимой,
на ночлег просились
к матери родимой.
«В избу не пущу вас,
у меня там гости,
нет в чулане места,
у меня там деньги».
«Ты позволь остаться
во дворе при доме,
во дворе при доме,
на гнилой соломе».
«Что же, оставайтесь,
ничего там нету,
что же, оставайтесь,
ничего там нету».
Люды Томаш Люды
умер до рассвета,
Шуды Катаринка
так запричитала:
«Люды Томаш Люды,
братец мой любимый,
лучше бы ты умер
в стороне турецкой.
Там лежал бы, братец,
в шелковой постели,
у родной лежишь ты
на гнилой соломе».
«Дети дорогие,
горькие вы дети,
что же не признались,
слова не сказали?
Я бы вас одела
в червоное злато,
в червоное злато,
в серебро богато».
Шуды Катарину
златом обсыпали,
Томашека Люды
в землю зарывали.
У ОДНОЙ ВДОВЫ УБОГОЙ…
Перевод А. Роховича
У одной. вдовы убогой,
у одной вдовы убогой,
чье добро всё — вера в Бога,
чье добро всё — вера в Бога, —
было восьмеро сыночков
и одна — Катюша — дочка.
Чем кормить? Что с нею будет?
Отдают Катюшу в люди.
На хорошем Катя месте
будет — в герцогском поместье.
«Ах, мамуся, будем вместе,
не гони меня в поместье.
Много бедного там сброда
и богатого народа.
Каждый скажет мне, что любит,
опозорит и погубит».
Не прошло и года — в уши
бьется сплетня о Катюше:
понесла, мол, Катерина,
да от герцогского сына!
Вот доит корову Катя,
рядом герцог в пышном платье.
«Эй, мой герцог, я не знаю,
называть кого должна я?»
«Называй меня, не бойся,
ни о чем не беспокойся».
На войну уходит герцог,
у Катюши стынет сердце.
А старуха–герцогиня,
услыхав молву о сыне,
приказала Катерине:
«Говори скорей, девчонка,
от кого ты ждешь ребенка?»
Отвечает Катерина:
«Жду от герцогского сына».
Герцогиня помрачнела,
палачей позвать велела.
Кате голову срубили,
за Дунаем схоронили.
Одержав в бою победу,
все домой с дарами едут.
Едет герцог с колыбелью —
ждет дитя он в самом деле.
«Что же, сивка, ты не весел,
что ты голову повесил?
Иль устал носить ты сбрую,
или сабельку стальную?»
«Не устал носить я сбрую,
и не сабельку стальную.
Колыбель тяжка мне эта,
если маленького нету…»
Подъезжает он к поместью,
кличет Катю честь по чести:
«Выйди, сердце, словно к мужу,
чтоб принять мое оружье».
Мать вокруг него хлопочет
и принять оружье хочет.
«Ах, скорей скажите прямо,
где моя Катюша, мама?»
«В погреб я ее послала
взять винца там для бокалов».
«Ах, скорей скажите прямо,
где моя Катюша, мама?»
«Катя в кухне спозаранку,
где все прочие служанки».
«Выйди, Катя, словно к мужу,
чтоб принять мое оружье!»
«Лгать тебе, сынок, не дело, —
я казнить ее велела.
Кате голову срубили,
за Дунаем схоронили».
Не пускаясь в разговоры,
два ножа достал он скоро.
Первым герцог вырыл яму,
в грудь вторым ударил прямо.
Рядом пусть лежат все трое, —
Бог их души упокоит.
ЛУЖИЦКИЙ ЭПОС
ВОДЯНОЙ
Перевод Н. Вольпин
Жила–была панночка–девица!
У отца единственная дочка,
У отца единственная дочка.
Отца девица просила:
— Дай погулять мне годочек,
Пожить во дворе твоем новом!
— Я бы дал погулять тебе годочек,
Пожить во дворе моем новом,
Да пора тебе, дочка, замуж.
Поднялася панночка наверх,
В новорубленную светлицу,
В новорубленную светлицу.
Сидит в светлице и плачет,
Белые руки ломает,
Белые руки ломает.
Во двор водяной проходит:
— Где тут моя невеста,
Где тут моя невеста?
— Она у себя в светлице,
Сидит она там и плачет,
Белые руки ломает.
— О чем ты плачешь, девица,
Моя дорогая невеста?
Моя дорогая невеста!
— Как же мне, горькой, не плакать,
Когда люди кругом толкуют,
Что жених мой — сын водяницы?
— Не слушай пустые толки,
Теперь ничего не изменишь.
Теперь ничего не изменишь!
Я для своей невесты
Серебряный мост построю.
Серебряный мост построю!
Пройдет по мосту твой поезд
О тридесяти колясках,
О сорока рысаках!
Не доехали до середины —
Под ней провалился мост,
Под ней провалился мост.
Смотрит отец в окошко:
— Гляди, дорогая женка,
Плывет наша дочь по воде!
— Ну и пусть плывет по воде,
Теперь ничего не изменишь,
Теперь ничего не изменишь!
Семь весен и зим миновало,
Семь она сынов нарожала,
Семь она сынов нарожала.
На злую восьмую годину
Родила она восьмого сына,
Родила она восьмого сына.
Запросилась она у мужа:
— Пусти меня на берег, в церковь!
Пусти меня на берег в церковь!
— Ступай, если хочешь, в церковь,
Но смотри, не дождись благословенья!
Но смотри, не дождись благословенья!
Поднялась со дна, идет в церковь
И встречает милого братца,
Встречает сестренку меньшую.
— Привет, дорогая сестра.
В кои поры ты на берег вышла!
Идем вместе с нами в церковь.
— В церковь пойду с вами вместе,
Но нельзя мне ждать благословенья.
Ах, нельзя мне ждать благословенья!
— Не спеши, погоди, сестрица,
С нами пойдешь пообедать,
С нами пойдешь пообедать.
Дождалась она благословенья.
Тут встал водяной из пучины,
Тут встал водяной из пучины —
В синих своих штанах,
В красных своих чулках,
В красных своих чулках!
Вышла она из церкви,
С сестрицею распростилась,
А навстречу — муж–водяной.
Из рук ее вырвал младенца,
На глазах у ней растерзал,
На глазах у ней растерзал!
Остальных семерых задушил,
Раскидал тела по дороге,
Сам повесился на косяке.
— Не жалко тебе, скажи,
Деток твоих малолетних,
Деток твоих малолетних?
— Ни одного так не жаль,
Как жаль сыночка меньшого!..
Как жаль сыночка меньшого!
Маленький сидел он в купели,
Беленький лежал в колыбели,
Яблочком румяным играл.
ДВЕ КРАСАВИЦЫ
Перевод Н. Вольпин
Шли лугом две красавицы,
Шли лугом две красавицы,
Две девушки на выданье.
Одна из них — богатая,
Одна из них — богатая,
Другая — сиротиночка.
Идет, подобрала подол,
Холщовой юбочки подол.
Богатая промолвила:
— Ты что подобрала подол,
Холщовой юбочки подол?
Я в шерстяной, а так иду!
— Богатый у тебя отец,
Богатый у тебя отец,
Я без отца, без матери.
Порвешь ты юбку красную,
Порвешь ты юбку красную,
Тебе дарят зеленую.
— Ты без отца, без матери,
Ты без отца, без матери,
Зато с тобой твой милый друг!
Расплакалась богатая,
Расплакалась богатая,
А бедная промолвила:
— Что плачешь ты, счастливица,
Что плачешь ты, счастливица?
Я и бедна, да слез не лью.
— Как мне не плакать, слез не лить,
Как мне не плакать, слез не лить,
Когда мне мил твой милый друг!
Отдай мне друга милого,
Отдай мне друга милого,
Тебя возьмет мой старший брат.
— А мне твой брат не по сердцу,
А мне твой брат не по сердцу,
Он озорник бессовестный.
Красавец–парень пас коней,
Красавец–парень пас коней,
И он подслушал их слова.
— Ты вразуми меня, Господь,
Ты вразуми меня, Господь,
К которой мне посвататься?
Взять за себя богатую,
Взять за себя богатую,
Да злую, нерадивую?
Пойдет жена корить меня,
Ох и пойдет корить меня,
Что извожу ее добро.
Возьму я лучше бедную,
Возьму я лучше бедную,
Прилежную, приветную.
Женою будет ласковой,
Женою будет ласковой,
Угодливой, хозяйственной.
Трудиться станем с ней вдвоем,
Трудиться станем с ней вдвоем,
И Бог благословит наш дом.
notes
Назад: ЭПОС ЗАПАДНЫХ И ЮЖНЫХ СЛАВЯН
Дальше: Примечания
