Глава 2 Порсена и Рим

Изгнание Тарквиниев было событием первостепенного значения не только для судеб Рима, но и для всей Италии, в которой в конце VI в. до н. э. действовали три главные политические силы: союз этрусских городов с центром в Вольсиниях, Карфаген, могущественное морское государство Западного Средиземноморья, и греческие колонии юга Италии и Сицилии, известные как Великая Греция. С выключением Рима из системы этрусского двенадцатиградья возникала угроза этрусским колониям в Кампании, испытывавшим в то время давление со стороны греческих колоний в той же Кампании, прежде всего древнейшей из них – Кум, где тогда утвердился тиран Аристодем, ведший исключительно активную внешнюю политику. Конечно, некоторая помощь этрусским поселениям Кампании могла быть оказана морем, на котором этруски в конце VI в. до н. э. пока еще господствовали. Но на маленьких кораблях нельзя было перевезти войско. Отделение Рима закрывало сухопутную дорогу в Кампанию. Именно поэтому у этрусков не было иного выхода, как вернуть себе Рим в систему двенадцатиградья или в крайнем случае его нейтрализовать.

Этруски владели не только Кампанией. Их корабли курсировали в Мессинском проливе, отделяющем Италию от Сицилии, в важнейшей стратегической и торговой артерии древности. На господство в Мессинском проливе претендовали враждебные этрускам греческие полисы Италии и Сицилии, но Сиракузы, и прежде всего Сибарис, город, прославившийся изнеженностью своих граждан (сибаритов), был союзником этрусков и служил базой для этрусских кораблей. Как только этруски оказались втянутыми в конфликт с Римом и Аристодемом Куманским, враждебные им греческие города обрушились на Сибарис, разбили его войско, а дома и храмы сровняли с землей (510 г. до н. э.).

Извлек выгоду из изменившейся ситуации и Карфаген. Ранее карфагеняне, владевшие в Тирренском море Сардинией, заключали договоры с этрусскими полисами.

Теперь они заключили договор с отделившимся от этрусского двенадцатиградья Римом. Текст этого договора (509 г. до н. э.) был списан греческим историком Полибием и дошел до нас. Из него видно, что карфагеняне имели возможность торговать с прибрежными городами Лация, римские же корабли в порт Карфагена не допускались.

Такова расстановка сил в Италии после изгнания из Рима Тарквиниев, воссоздаваемая на основании имеющихся в распоряжении науки документов. Но кроме документов имеются и легенды, характеризующие восприятие событий римлянами и их стремление представить историю таким образом, чтобы она выглядела в наилучшем свете. Для легенды, как мы еще не раз убедимся, нет ничего невозможного. Она может дать обитателям несуществовавшего городка Альбы Лонги предков, прославленных самим Гомером. Ей ничего не стоит превратить позорное поражение в торжество римской стойкости и мужества.

Раздоры в Риме подняли дух Тарквиния, возбудив угасшие надежды на возвращение короны. Изгнанник отправился в Клузий, резиденцию недавно избранного главы этрусского двенадцатиградья Порсены. Порсена принял Тарквиния с той пышностью, которая соответствовала высокому, хотя и утраченному положению гостя. Одетый в темную тогу, стоял Тарквиний перед золотым троном, созерцая регалии, которые недавно были на нем самом.

– Поздравляю тебя с успехом, Порсена, – сказал он. – Покровительница царей Норция к тебе оказалась более благосклонной, чем ко мне. Ты видишь меня не в славе и богатстве, которыми я обладал в Руме, а в нищете и унынии. Но Норция изменчива. Никто не знает, кого коснется ее не дающий промаха молоток. Поэтому я рассчитываю на твою помощь. Помогая мне, ты будешь сражаться и за себя, за свой золотой трон, за свой прекрасный город.

Речь изгнанника понравилась Порсене. Конечно, ему было известно, что римляне называли Тарквиния Высокомерным. «Наверное, он и был с ними заносчивым, – подумал Порсена. – Но, отдавая мне поклон, он признает мое превосходство. К тому же и румеев давно пора остановить, пока они не стали в Италии господами. Возвращение законного царя – прекрасный повод для похода на Руму».

– Я с тобой согласен, – ответил Порсена Тарквинию, – и готов помочь тебе вернуть власть твоих отцов и дедов. Но решение о войне может принять лишь совет глав государств в Велцне . Оставайся моим гостем до принятия решения. Я надеюсь, что совет будет благосклонен к твоей просьбе и мы будем союзниками.

Тарквиний еще раз поклонился Порсене.

Под плоской скалой в форме дубового листа, занятой древними Вольсиниями, раскинулась роща главного бога расенов Вертумна . Сюда дважды в год собирались лукумоны двенадцатиградья для решения дел, затрагивающих интересы всего священного содружества. Местом сбора была травянистая площадка под дубом, наверное, самым древним в Этрурии и поэтому имевшим титул «Дуб дубов». В его стволе невероятной толщины было множество дупел, в которых роились пчелы, дававшие сладчайший священный мед. Его вкушали на каждом собрании лукумонов. Желуди дуба были самыми крупными. Клей же, вывариваемый из его коры, был так крепок, что с его помощью можно было ловить не только малых пичуг, но и крупных птиц.

Лукумоны были уже в сборе, но, прежде чем открыть заседание, главе союза предстояло поднести Дубу дубов дары и обратиться к нему с благочестивым пожеланием, слова которого были записаны в свитке священнодействий.

Порсена стоял, расставив для крепости ноги. Изрезанное глубокими морщинами лицо, широко расставленные глаза, массивный подбородок придавали ему самому сходство с кряжистым дубом.

– Твое лукумонье величество! – начал Порсена. – Да будет могуч твой ствол! Да не засохнет никогда твоя крона! Да даст она столько желудей, чтобы твои отростки покрыли всю землю почитающих тебя расенов! Прими же в дар кабана и кабаниху, казненных за то, что они подрывали твои корни.

Как только Порсена сделал шаг назад, босоногие жрецы подтащили к дубу две огромные окровавленные туши, а Порсена дал рукой знак, что можно садиться. Он сел прямо на траву, на скрещенные ноги. Такие же позы заняли другие лукумоны. Их вместе с Порсеной было двенадцать, и они взялись за руки, образовав вокруг лукумоньего величества живую цепь. Их было столько же, сколько месяцев в году, сколько участков на бортике гадательной печени. Дюжина была любимым числом Вертумна, бога кругооборота природы, воплощенного в Дубе дубов.

Отпустив руки соседей, Порсена обратился к лукумонам:

– Братья! Ко мне явился наш брат Тархна! Его изгнали мятежные румеи, и он взывает к нам о помощи. Вернуть Тархне трон можно лишь силой оружия. Согласны ли вы дать воинов для похода на Руму, который я возглавляю от вашего имени?

Порсена поставил на землю золотую чашу с отверстием в крышке в виде рта Горгоны. Чаша тотчас пошла по кругу. Послышались удары падающих на дно желудей, подобранных тут же под дубом. Потом чаша совершила круг справа налево, в том же направлении, в котором писали расены (оно считалось счастливым). Порсена поднял ее, открыл крышку и высыпал содержимое на свою широкую ладонь. На ладони было двенадцать желудей.

Порсена ликующе вскинул руку вверх. Желуди с дробным стуком упали к корням могучего дуба.

После решения совета царей Порсена отправил в Рим послов с требованием вернуть Тарквинию трон. Римляне дерзко ответили отказом. Тогда Порсена направил к ним такое послание: «Иду на вас войной. Буду через месяц у Яникула с войском».

И загудели по всей Расении трубы, разнося весть о войне с непокорной Румой. К Клузию повели правители одиннадцати городов закованные в железо отряды тяжеловооруженных, конницу, а также стрелков из лука и пращников.

Весть о том, что Порсена объявил войну и даже назначил точное время своего появления у Города, быстро распространилась по Риму и его окрестностям. Граждане, находившиеся на полях, бросив все свое добро и не собрав урожая, стекались в Рим. И это вызывало новые трудности. Надо было сделать запасы для того, чтобы прокормить возросшее население. Для борьбы с дороговизной и стремлением торговцев поднять цены были изданы специальные распоряжения.

Войско Порсены появилось на правом берегу точно в тот день, в который его ожидали. Укрепления на Яникуле были взяты штурмом почти мгновенно. И сразу же на плечах беглецов этрусские воины двинулись к Свайному мосту. Еще немного, и враги оказались бы в Риме. Но Рим был спасен храбростью оказавшегося у моста Горация Коклеса и двух его друзей. Он, став на мосту, преградил дорогу нападающим, в то время как его друзья начали разбирать мост.

Размахивая мечом, храбрец кричал этрускам:

– На что вы способны, царские рабы? Не зная, что такое свобода, можете ли вы сражаться со свободным человеком? Я вызываю любого из вас на поединок!

Ответом послужила туча этрусских стрел. Но ни одна из них не поразила Горация Коклеса. Стрелы застряли в его щите.

Внезапно за спиной смельчака послышался треск, двум его друзьям удалось разобрать мост и швырнуть бревна и доски в реку.

Видя это, Гораций Коклес протянул руки к реке.

– Отец Тиберин! – крикнул храбрец. – Я обращаюсь к тебе! Прими воина и его оружие, будь к нему милостив!

С этими словами он в полном вооружении бросился в реку и, преодолевая сильное в этом месте течение, поплыл. В него полетел новый вихрь стрел. Одна стрела попала смельчаку в ногу. Но он выбрался на высокий берег, где был встречен ликующими римлянами.

В благодарность за этот подвиг каждый из римлян во время наступившего голода поделился с Горацием своими запасами, а впоследствии ему было отрезано столько земли, сколько он мог вспахать за один день .

От полученной раны Коклес охромел, и после смерти его статуя с укороченной ногой украсила храм Вулкана, – ведь Вулкан тоже был хром .

Так провалился план Порсены взять Рим с ходу, и он приступил к его осаде, в одних местах запрудив Тибр, а в других – поставив стражу. Впервые за свою историю Рим оказался в положении тех городов, которые пали его жертвой. Нависла угроза голода. Вот тогда в сенат явился знатный юноша Гай Муций и обратился к сенаторам с такими словами:

– Решился я, отцы-сенаторы, переплыть Тибр и, если удастся, проникнуть во вражеский лагерь. Не грабить, не мстить за разбой – нечто большее решил совершить я, если помогут боги.

Сенаторы поняли, что храбрец намерен убить Порсену, и дали ему разрешение покинуть Рим.

Гай Муций быстро шагал к холму, окруженному частоколом и валом. Этрусское одеяние на нем успело высохнуть за ночь, и вряд ли этрусским стражам придет в голову, что он переплыл Тибр. Но ведь они могут с ним просто заговорить, и тогда он погибнет, не выполнив того, на что намекал сенаторам. А ведь он в детстве болтал по-этрусски так же легко, как на родном языке. В памяти всплыли тонкое лицо, обрамленное седеющими волосами, нос с горбинкой, любящие глаза. Няня Велия, она была родом из Тарквиний, заменяла ему мать. Да, да, он так и называл ее – «ати», а няня, переиначивая его имя на свой лад, Кай, но иногда «клан» – сын.

Так Гай произнес вслух два этрусских слова – «спура», «тив», а они потащили за собой другие. Нет, эти слова вряд ли пригодятся. Гай внезапно вспомнил, что няня, разозлившись на кого-нибудь из слуг, а они ее недолюбливали как чужестранку, произносила с шипением: «Тухулка!» Гай в точности не знал, что это значит, но именно это слово, он думал, ему может пригодиться.

Но словно сам Ромул, видя с небес, в какой опасности находится основанный им город, пришел Гаю на помощь. На опушке леса его окликнул какой-то воин, подстреливший вепря. Он сам не смог бы его дотащить. Помощь Гая оказалась кстати. Ничего не расспрашивая, он всю дорогу до ворот не закрывал рта, конечно, хвастался своей удачливостью. Живая речь помогла Гаю вспомнить еще несколько этрусских слов: тур – «давай», «румах» – римлянин. И его подмывало сказать «ми румах» (я – римлянин) и свалить хвастуна ударом кулака, но он удержался, ибо обещал убить не простого воина, а самого царя Порсену.

Так случай помог Муцию беспрепятственно вступить в лагерь. Стражи, видя, что тащат кабана, не только не поинтересовались входящими, но даже пытались им помочь. Да так неловко, что забрызгали Муция кабаньей кровью. Вот тут-то и употребил смельчак одно из этрусских слов.

– Тухулка! – воскликнул он, расставаясь со своим спутником, он поспешил туда, куда шли этруски. А шли они к шатру в центре лагеря, который выделялся своей величиной.

Войдя в шатер, Муций втесался в толпу этрусков, окруживших помост, на котором восседало двое богато одетых людей. Походив вокруг, он выхватил меч и поразил того, из рук которого этрусские воины получали вознаграждение.

Муция сразу схватили. Труп убитого вынесли, и все, кроме царя и телохранителей, вышли.

– Ты хотел убить, видимо, меня, а убил моего казначея, – обратился к Муцию Порсена. – Сейчас ты мне скажешь, кто ты и чего добивался, или я призову палачей.

Огляделся Муций и увидел жаровню с углями, приготовленную для жертвоприношения. Не оборачиваясь, он положил в огонь руку и устремил на царя бестрепетный взгляд. Это длилось до тех пор, пока Порсена, опомнившись от изумления, не крикнул телохранителям:

– Оттащите же его!

Когда это было сделано, обратился храбрец к Порсене с такими словами:

– Меня зовут Муцием. Я римлянин и хотел тебя убить, ибо ты наш враг. Мне это не удалось. Но знай, что триста таких же юношей, как я, готовы совершить такой же подвиг.

– Отдайте ему меч, – приказал телохранителям потрясенный Порсена.

Когда Муций взял меч левой рукой, Порсена ему сказал:

– Можешь возвращаться к себе в город. Передай тем, кто тебя послал, что Порсена ценит доблесть.

И возвратился Муций в Рим, где его уже никто не ожидал встретить. И все дивились мужеству этого человека и огорчались, что не удалось выполнить задуманное. С тех пор Муция стали звать Сцеволой (Левшой). Это прозвище перешло и к его потомкам .

Сразу же после ухода римского смельчака Порсена приказал военачальникам построить своих воинов, чтобы проверить, нет ли в лагере посторонних. Проверка показала, что рассказ римлянина – обман, имевший целью внушить страх осаждающим и склонить их к миру, но Порсена и так уже подумывал о мире, поскольку близилась зима с ее дождями и холодами и перспектива провести ее вне дома царя не устраивала .

А тут был дан еще один наглядный урок римской доблести. В то время в Риме еще не было публичных бань, а для того чтобы нагреть хотя бы немного воды из источника и колодцев и мыться дома, нужны были дрова и хворост. В Тибре вода была теплее, и дюжина римских девушек спустилась к Тибру искупаться. В том месте, где берег изгибался полумесяцем, течение было ровным и тихим. Девушки, радуясь купанию, начали смеяться и плескаться. Этрусские воины, охранявшие берег, удивлялись беззаботности римлянок, их бесстрашию.

Вернувшись в город, девушки рассказали консулу Валерию, что этруски не помешали их купанию, хотя могли поразить их стрелами.

Валерий подумал, что подвиг Муция склонил Порсену к перемирию, и, желая проверить, так это или нет, посоветовал девушкам продолжать купание.

На следующий день девушки снова пошли на реку и настолько осмелели, что ее переплыли. Воины схватили их и привели к царю. Взглянув на них, Порсена спросил:

– Кто у вас зачинщица?

– Клелия , – ответили девушки хором.

Одна из девушек молчала, и Порсена понял, что это и есть Клелия. Он приказал воину привести из конюшни богато украшенного коня и подарил его девушке.

И вернулись девушки в Рим вплавь. Клелия же переплыла реку на коне и проскакала на нем по городу вплоть до того места, где Священная улица начинает подниматься на Палатин. Здесь ее встретил консул Валерий Попликола и помог спешиться. Здесь же впоследствии появилась бронзовая статуя девушки на коне . Большинство считало ее статуей Клелии, некоторые же – статуей Валерии, дочери консула, уверяя, будто бы это она попала к этрускам в плен и бежала от них на коне.

Как бы то ни было, после этого случая Порсена не только прекратил военные действия, но и покинул свой лагерь, оставив его добровольно римлянам вместе с хлебом, в котором так нуждались осажденные, и со всеми своими богатствами, что было воспринято как признание торжества доблести римлян. И они не остались в долгу и поставили благородному царю рядом с сенатом бронзовую статую. Много лет спустя она еще стояла на этом месте, и все дивились грубой и старинной работе, пытаясь найти на статуе имя Порсены. Но на ней не было надписи ни на латинском, ни на этрусском языке.

Снятие осады и мир с Порсеной принесли Риму облегчение, но ненадолго. Латиняне еще и раньше немало терпели от римлян и надеялись, что Порсена сокрушит этот город, порожденный волчицей. Но римляне еще раз показали, что умеют выйти сухими из воды. И латиняне решили, что пришла пора отомстить римлянам за все их преступления. В Ферентинской роще состоялось совещание членов Латинского союза городов. Были приглашены представители всех городов, кроме Рима. Один за другим ораторы брали слово. Один обвинял римлян в предательстве, другой в заносчивости, третий в коварстве. Было решено собраться еще раз для голосования о войне.

Весть эта достигла Рима и вызвала переполох. Сенат назначил диктатора и его помощника – начальника конницы. Народ с ужасом смотрел, как диктатор шагает по городу, а впереди него 24 ликтора с топорами, воткнутыми в пучки розог.

Тем временем латиняне собрались еще раз. Предложение об объявлении Риму войны не было поставлено на голосование, но в Рим были отправлены послы, чтобы заявить о нарушении им союзнического договора. Эти претензии были римлянами отклонены. Выиграв время, римляне переманили на свою сторону один из латинских городов. Только тогда латиняне приняли решение о войне.

И пошли народы-братья на кровавую сечу. И сошлись они в Тускуланской земле близ Регилла . Узнав, что в латинском войске находится изгнанник Тарквиний, диктатор Авл Постумий первым дал знак к битве. И была она яростнее всех, в какие до той поры вступал римский народ, являясь как бы предвестником грядущих гражданских войн. Вожди не только направляли и наставляли воинов, но и сами бились врукопашную, и никто, кроме диктатора, не вышел из битвы непораненным.

На Постумия направил коня Тарквиний. Но годы и лишения съели его былую силу, и изгнанник не смог одолеть того, кто занял в Риме принадлежавшее ему место. Копье диктатора не дало промаха. Пораженный в не защищенный панцирем бок, свалился Тарквиний с коня, но был подобран телохранителями и доставлен в безопасное место.

На другом фланге начальник конницы Тит Эбуций сошелся с предводителем латинян Октавием Мамилием и был ранен в руку. Мамилий же, пораженный в грудь, отступил во второй ряд латинян, где его увидел Тарквиний вместе с другими римскими изгнанниками. Их ярость позволила на время взять латинянам верх.

Замешательство перешло в отступление. Но вот Марк, брат Валерия Публиколы, первым заметил в рядах изгнанников одного из сыновей Тарквиния и направил к нему коня, стремясь истребить царский род. Ворвавшись во вражеские ряды, он был пронзен брошенным кем-то копьем. Бегство римлян сделалось всеобщим.

Видя это, диктатор дал приказ отборной когорте, стоящей на его охране, поражать каждого римлянина, оставившего строй. Римляне повернули на врага. Первыми испытали их силы ослабевшие к тому времени римские изгнанники.

Видя когорту изгнанников почти окруженной, Октавий Мамилий поспешил им на помощь с несколькими вспомогательными отрядами. Бой разгорелся с новой силой. Но добиться успеха латинянам не удалось. Римляне, воодушевленные успехом и подбадриваемые диктатором, обещавшим награду тем, кто первым ворвется во вражеский лагерь, взяли верх.

Много лет спустя рассказывали, что еще до того, как сражение было закончено, в Риме появилось двое юношей на белых конях, возвестивших о победе над латинянами. Всадников окружили квириты и стали их расспрашивать о близких, интересуясь их судьбой, но ответа не услышали: кони и всадники растворились в воздухе. Затем, когда в Рим вернулся диктатор, он рассказал, что видел этих же всадников на поле боя, и их появление переломило ход сражения. Постумий дал обет в ознаменование победы воздвигнуть храм Кастору. Обещание это было выполнено. Храм Кастору был построен на том месте, где видели Диоскуров . За одержанную победу диктатору было присвоено прозвище Регилльский .

Битва при Регилльском озере отняла у Тарквиния последнюю надежду на возвращение в Рим, а человек не может жить без надежды. Тарквиний бежал в Кумы к Аристодему, где умер последним в своем роду. Тогда же с латинянами был заключен мир на вечные времена с обязательством оказывать друг другу помощь и поровну делить добычу .