Книга: Обет молчания
Назад: Глава 28
Дальше: Глава 30

Глава 29

Она снова в тюрьме Холлоуэй. Это не дурной сон. Это реальность. Господи. Она это точно знает, ей слышен знакомый вой сирены «скорой помощи», волнами пролетающий над Паркхерст-роуд. Она силится выразить им свой протест, заставить их выслушать ее. Но волны набегают все ближе и ближе, раскалывая ее надвое. Почему так нестерпимо больно? Рев сирены становится все громче, неотвратимо приближаясь с каждой секундой. Непривычно яркие порывистые светло-голубые вспышки проникают сквозь сомкнутые веки.

Чьи-то пальцы поддерживают ее голову, отодвигают вверх кожу век, кто-то (нет, только не это) направляет ей в глаза узкую струю света, кто-то в темной форменной фуражке. Он же говорит: «Ну, слава богу. Думал, мы ее потеряли».

Перевернутые лица, склонившиеся над ней, тревожно, испуганно, с любопытством разглядывающие ее. Что она здесь делает? Сделав неимоверное усилие, она пытается встать, но чьи-то руки удерживают ее на месте. Знакомый грудной голос, утешающий, убеждающий: «Все в порядке, Кейт. С тобой все в порядке. Ты в безопасности».

Они говорят приглушенными голосами, разглядывая рентгеновские снимки, закрепленные на ярко освещенном экране. Но до нее, лежащей на невероятно жесткой и узкой кушетке, доносятся отдельные слова — экстренный, перфорирован, перитонит.

Она лежит неподвижно, боясь даже дышать. Она успела убедиться, что малейшее движение причинит ей пытку невыносимой болью, которая сокрушительным потоком жгучей кислоты, снося все на своем пути, продирает себе путь через внутренности.

Ее помутившееся сознание улавливает и другие слова, которые произносит доктор, пальпируя локальные уплотнения в брюшной полости. Страшные, уродливые слова. Острое воспаление. Кровоизлияние. Этими словами он пытается объяснить, что с ней происходит. Только она не в состоянии слушать. Ее восприятие затмевает неистовая боль от его прикосновений, грубое, словно пробуравливающее воспаленную кожу трение его прохладных пальцев.

«Вам повезло, вас вовремя осмотрели, — говорит он. — Давно у вас боли? Почему вы не обратились к доктору?»

Она пытается ответить, с трудом складывая слоги в слова. Но то, что выходит, даже отдаленно не напоминает ее голос. Никогда прежде она не слышала подобных звуков. Ошпаривающая боль, стремясь отделиться от ее тела, вырывается на волю из пересохших губ.

Они задают вопросы отцу Майклу, он дает необходимые разъяснения. Ей не слышно, что именно он говорит. Ее сознание отключается, проваливаясь в пучину агонии, где все крутится, сжимается, давит, лишает дыхания, заставляет кровь гулко клокотать в ушах.

Сквозь внутренний шум пробиваются те самые слова, тот самый голос, пронзительный от страха и ужаса, предупреждающий, отчаянно пытающийся спасти ее.

Бунуку!

 

Сестре Марк хотелось поскорее лечь в постель. Часы в комнате для больных пробили полночь.

Ей пришлось поставить в палате дополнительный обогреватель, чтобы согреть сестру Гидеон. Тепло навевало сон. Она зевнула, потянулась и, прищурив глаза, посмотрела на лампу. Если сон пациентки будет и дальше таким беспокойным, придется сделать инъекцию морфина.

Больная мечется и стонет. То ли во сне, то ли наяву она видит себя в ослепительно белой незнакомой комнате. Ее взгляд падает на длинный стол, затянутый зеленой тканью. На столе лежит человек, одетый в белое, волосы прибраны, лицо прикрыто, удушающие, пугающие запахи антисептика, пары эфира, витающие в воздухе. На мерцающем мониторе тихо пульсирует кривая в такт биению сердца таинственного пациента.

Вокруг стола, склонив головы, стоят люди. На них надеты медицинские халаты и маски, на руках светлые латексные перчатки. Они колдуют над человеком, лежащим навзничь, пригвожденным к столу пронзительно ярким светом огромной операционной лампы. Где-то рядом играет музыка. Ноктюрн Шопена. Наблюдатели вполголоса переговариваются друг с другом.

Один из них отдает распоряжения. Другие их выполняют. Похоже на обряд. Ритуал. Она начинает понимать. Он — священник, тело, распростертое перед ним, — жертва. Плоть и кровь.

Нож (или скальпель?) лежит на своем месте на стерильном столике. Узкий, острый, опасный. Не глядя, заранее зная, где найти его, он машинально протягивает затянутую в перчатку руку и берет инструмент.

Дальше — сплошная краснота.

 

Сестра Марк повернулась к окну. Она всегда оставляла занавески приоткрытыми, готовая с радостью встретить неповторимый предрассветный миг, когда новая заря брызнет тонкими нитями света в сонное небо над невысокими кембрийскими горами, которые она так любила, и ночь отступит перед величием нового дня. Подле нее сестра Гидеон тяжело, со всхлипом вздохнула. Ее тело резко дернулось и вытянулось.

Сестра Марк положила руку ей на лоб.

— Ну-ну, — прошептала она, — будет.

Она ощутила, как под ее прикосновением расслабилось тело больной. Напряжение постепенно покидало его, очевидно, оттого что боль отпустила. Очень скоро она заснула.

 

Маленькая больничная палата полностью просматривалась через стеклянную панель в двери. Он заглянул внутрь, мысленно сравнив эту комнату с камерой, где Кейт коротала время под неусыпным круглосуточным присмотром.

Она лежала на боку, отвернувшись. Он видел лишь ее сбившиеся, темные на фоне белого постельного белья волосы. Она лежала ничком, укрытая толстой больничной простыней и одеялом из полиэфирного волокна.

Он смотрел на изящный изгиб талии, округлость ее бедер. В это мгновение в его воображении промелькнули и слились воедино неясные черты трех женщин. Святая великомученица, высеченная из камня. Молодая монахиня, обрученная с Богом. Девочка-подросток, зверски зарезавшая маленького ребенка и заплатившая за это утратой собственной юности.

Стоя перед дверью палаты, Майкл пытался разобраться в своих чувствах к этой девушке. Он был очарован ею. Напряженное волнение вызвало в нем состояние шока. Причиной тому — ему страшно было признаться в этом даже самому себе — желание и жалость. Дьявольская смесь. Боже милостивый, думал он. Боже!

Не подойди в тот момент доктор — он узнал священника и выразил желание побеседовать с ним, приглашая его пройти в палату, — он бы развернулся и ушел прочь.

 

— Будь хорошей девочкой, поешь. Их непременно нужно съесть сегодня, долго они не пролежат, — уговаривал он Кейт. — В этой больнице всем больным положено есть виноград.

Она посмотрела на него. Он взял еще одну виноградину из чашки на прикроватной тумбочке. Она глазами проследила за движениями его рук, не произнося ни слова. Ее спокойное лицо казалось слабым, бесцветным напоминанием о девушке с глазами цвета янтаря, виденной им на карусели. Он клял себя за грубое вторжение в ее жизнь, повлекшее столь печальные последствия. Хотя нет худа без добра. Врачи сказали, что воспалительный процесс в брюшной полости вошел в критическую фазу, и если бы она не попала под машину и не оказалась таким путем на операционном столе, без медицинского вмешательства жить бы ей оставалось считаные часы.

— Не стесняйся. Завтра я принесу еще.

Она замотала головой:

— Не надо. Поскорее бы выйти отсюда.

Он с сочувствием подумал про себя, что, должно быть, ей осточертели палаты, распорядки и правила. Но, преодолев минутную слабость, он рассудил, что за такой долгий срок жизнь по установленным порядкам могла стать ей привычной.

— Тебе еще долго придется их есть. А выпишут тебя не раньше чем через десять дней. Я убежден, тебе незачем возвращаться в комнату на улице Дюрант, какое-то время нужно подождать. — Он придвинулся ближе. — Я говорил с матушкой Эммануэль. Она будет рада, если ты поживешь в монастыре месяц-другой. Сколько тебе потребуется. Пока не поправишься.

Ее лицо напряглось, словно обожженное резкой пощечиной. Она смотрела на него взглядом, полным тревоги и страха. Он не замечал раньше, что ее глаза и волосы были одного цвета.

— Я заберу тебя, — предложил он, — на выходные. Хочу увидеть вас вместе с сестрой.

Она отвернулась и в задумчивости посмотрела в окно. Куда только подевалась агрессивная, враждебно настроенная молодая женщина? В больничной, совсем ей не по размеру рубашке она выглядела хрупкой и беззащитной. Он представил ее девочкой, такой, какую описал ему Рой Доуни, сидя в побитом фургоне, оставленной, преданной людьми, которых она любила.

— Позволь мне все уладить, — настаивал он. — Ради вашего обоюдного блага. Твой отец рассказывал, насколько вы были близки.

В больничной палате было жарко, однако Кейт ощутила, как по спине пробежали холодные мурашки.

— Как вы не можете понять? — Ее голос срывался. — Неужели вы ничего не понимаете? Если вы принудите нас к этой встрече, я знаю, что случится непоправимое.

В конце концов Фрэн Дьюзбери предложила Кейт продолжить лечение, отец Майкл без труда организовал поездку в санаторий. Кейт не спросила, а он не спешил довести до ее сведения, что этот санаторий являлся собственностью Церкви. Он вернулся в Лондон и дважды в неделю созванивался с социальным работником, который сообщил ему о том, что Кейт предпочитает общество пожилых дам и много спит.

Майкл посылал ей открытки и однажды цветы. Большую часть времени он проводил в своей квартире в мансарде, пытаясь сконцентрироваться на работе. Погода становилась все теплее, и цветы на террасе требовали ежевечернего полива. Он выходил на балкон, облокачивался на каменные перила и любовался городом, раскинувшимся внизу, который, призывно сверкая огнями, манил его. Не хотелось думать ни о книге, ни о пилигримах, ведомых надеждой, прокладывавших свой путь через всю Европу.

Спустя почти три недели Кейт позвонила ему сама.

— Я схожу здесь с ума, — сказала она в трубку. — У меня больше нет сил жить в этом месте. Я возвращаюсь на улицу Дюрант.

Отец Майкл достал открытку, полученную им накануне от Зои Шон.

— Подожди, не торопись, — ответил он. — Я получил от своих друзей приглашение провести пару дней за городом. Составишь мне компанию?

 

Он оформил напрокат машину, заехал в Бристоль, чтобы забрать Кейт, и взял курс на Саффолк. Он помнил, какими майские праздники были в детстве — напоенными теплом и по-детски радостным безграничным ожиданием. Извилистая лента дороги прорезала гречишные поля, сворачивала в поселок неярких, словно вылинявших коттеджей, а дальше шла мимо почты, ресторанчика, и вот наконец он притормозил у ворот бывшего домика приходского священника.

Залитая солнцем весенняя трава, распахнутые настежь окна, кадки с желтыми и оранжевыми настурциями говорили о скором лете. Овчарка, укрывшаяся в тени, подальше от солнцепека, часто дышала, высунув язык. Завидев чужих, она несколько раз лениво, без особой убедительности гавкнула. Человек в потрепанном пуловере и мешковатых брюках из хлопка помахал им рукой.

Сердечно поприветствовав отца Майкла, Виктор Шон обеими руками взял руку Кейт и, расплывшись в широкой радушной улыбке, сказал:

— Очень рад видеть вас в нашем доме.

Он оставил их сидеть на террасе под солнечным тентом, а сам скрылся в доме с закрытыми ставнями. Кейт, бледная, измученная жарой и первой со времени выхода из больницы долгой поездкой, отдыхала, сидя в кресле-качалке. Она с интересом рассматривала песочницу в конце сада с ее непременными атрибутами — ведерками и лопатками. Рядом в детском надувном бассейне в форме гигантской черепахи на голубой поверхности воды раскололись на множество ослепительно блестящих осколков солнечные лучи.

Она подняла лицо и, закрыв глаза, подставила его солнцу, жадно вбирая кожей струящееся тепло. Майклу был знаком этот характерный жест. Сейчас она была похожа на чувственную невозмутимую кошку.

Профессор вернулся, неся бутылку в ведерке со льдом.

— Зоя обнаружила поблизости пару деревьев бузины, где-то отыскала старинный рецепт, и мы не на шутку пристрастились к этому напитку. Одним словом, это — нектар богов. — Он наполнил стаканы и вручил один Кейт. Подавая стакан Майклу, он незаметно, с выражением крайнего изумления кивнул в сторону Кейт: она примостилась на правом краю длинной, почти двухметровой скамейки.

Мужчины поболтали о том о сем еще минут десять, выпили еще немного ликера. Кейт, которая большей частью молчала, поднялась и побрела по лужайке, пестреющей маргаритками. Она шла не спеша, осторожно ступая по траве, очевидно не замечая взглядов, направленных в ее сторону. В свете полуденного солнца мягкая ткань ее платья превратилась в темную прозрачную дымку, окутывающую ее стройный стан, высокую молодую грудь, узкую талию.

От наблюдательного взора Виктора Шона не утаилось то, какими глазами Майкл следил за ее движениями. Он усмехнулся про себя.

— Трудно представить ее в таком месте, как Холлоуэй, — произнес он вслух.

Спустя час семья Виктора Шона вернулась домой. Кейт спала прямо на траве, в тени деревьев. Желтый «рено» лихо подкатил к крыльцу и остановился, подняв небольшое облачко пыли над гравием. Собака радостно засуетилась, забегала кругами вокруг машины. Зоя в просторном платье, дохаживающая последние дни своей беременности, открыла двери и отстегнула ремни безопасности. Из машины выскочила целая детская команда и с радостными воплями бросилась на шею своему папаше. Его сердитое ворчание утонуло в гомоне орущих ребятишек.

Отец Майкл поднялся и направился к Зое. Она пожала его руку, протянутую для приветствия, и звонко чмокнула в щеку. Учитывая ее нынешнее положение и то, что она была окружена детьми, отцом которых был другой мужчина, повода для двусмысленного толкования ситуации не было; отец Майкл поцеловал ее в ответ и не удержался от комплимента: «Прекрасно выглядите, Зоя».

Она просияла, вид у нее и впрямь был цветущий.

— Я тут ни при чем, — ответила она. — Это все — гормоны. Все светится. Природа таким образом готовит организм к долгим изнурительным будням после рождения ребенка. — Продолжая разговаривать, она достала самого младшенького из детского автомобильного кресла. — Смертельная усталость, — сказала она с притворной досадой, — подъем по пять раз за ночь. Все бегом. Времени нет даже на то, чтобы поесть. — Она поцеловала малыша. — А им и невдомек, правда?

Лицо Майкла приняло озабоченный вид, он сказал тихо:

— Зоя. Тут такое дело. Честное слово, эта мысль только сейчас возникла у меня. Вам известно, какого рода преступление совершила Кейт? Почему она оказалась в тюрьме? — Зоя кивнула. — Как я не удосужился подумать об этом раньше? Кругом дети. Мне, наверно, не стоило привозить ее сюда.

Зоя, держа Хью на руках, сказала:

— Все в порядке. Ее бы ни за что не выпустили, если бы она давала хоть малейший повод для сомнений. Если бы не было уверенности в ее умении контролировать свои поступки.

Она опустила Хью на траву, крошечный мальчуган пухленькими ножками сделал несколько неуверенных шагов и плюхнулся под тяжестью собственного тела. На нем были джинсовые брючки, расшитые цветастыми заплатами. Белая панамка от солнца была небрежно сдвинута набекрень. Круглое веснушчатое личико озарилось счастливой улыбкой. Глаза-миндалины были такого же бездонно-голубого цвета, как и его футболка.

Майкл рассмеялся, глядя на него. Хью, должно быть, года полтора. Скоро будет два. Как он и ожидал, Кейт, разбуженная шумом подъехавшей машины, поднялась и села. Она находилась всего в нескольких метрах от него, достаточно близко, чтобы он мог видеть выражение ее лица. Он знал, она заметила Хью, об этом красноречиво говорила ее напряженная поза — она сидела, неестественно опершись на согнутые руки. Абсолютно пустой взгляд расширенных от ужаса глаз.

Быстрым движением она поднялась и, учащая шаг, поспешила прочь, по тропинке вниз, в глубину сада. Если бы она могла, подумал Майкл, она побежала бы без оглядки. Она удалялась в сторону садовых ворот, туда, где деревья и кустарники образовывали плотные заросли.

Кейт словно очнулась от странного забытья, в который раз ощутив, как ее несет на волнах старого страха. Как раньше, все то же самое. Она чувствовала, как ее затягивает в водоворот, бросает, тянет вниз, за все эти годы ничего не изменилось. Один из ее кошмаров всегда начинался с детских голосов, семья мальчика преследует их, сестры пытаются убежать, но, плутая по саду, слишком хорошо знают, что выхода из него нет. Голоса начинают звучать все громче, все ближе и настойчивей, смыкаясь вокруг них кольцом. Только на сей раз они реальны. Эти дети и эти люди. Она снова бежит наугад, не разбирая дороги, пробиваясь сквозь густой туман отчаяния, в надежде скрыться от них, остаться одной. Даже обессилев, она будет бежать. Куда угодно. Все равно.

После слепящего солнца это укромное, прохладное место показалось ей таинственным и сказочным. В просветах между листвой воздух пронзали острые стержни солнечного света, образуя подернутые легкой дымкой световые конусы, выхватывающие из тени стайки роящихся насекомых.

Она двигалась вперед, не замечая, что колючие ветви кустарников цепляются за тонкую материю ее платья. Ноги сами вели ее куда глаза глядят, подальше от людей. Заброшенная тропинка, круто сбежав под горку, вывела ее к небольшому озеру, скрытому за листвой. Темно-зеленый глянец воды отливал черным атласом. Вокруг озера росли деревья, склонив свои ветви к самой воде. Необыкновенной красоты пейзаж, словно застывший на полотне художника: зеркальная гладь воды, не тронутая ветерком, словно неживая; глаз с трудом отличал настоящие деревья от их отражения.

Она, не отрываясь, смотрела на воду, это, говорят, успокаивает нервы. Резкий, пронзительный крик в ушах понемногу стихал. Она спустилась к самому краю, наклонилась и зачерпнула руками воду. От воды пахло свежестью. Она ополоснула лицо и шею. Ее дыхание возвращалось к нормальному ритму.

Перелетая с дерева на дерево, пели птицы, где-то высоко над головой, в бледном полупрозрачном пространстве шумел мотором серебристый аэроплан. Она наблюдала за ним, пока он не скрылся из виду. Мимо нее пролетела переливчато-бирюзовая стрекоза. Из-под ног в кусты прошмыгнул маленький зверек, спеша по своим повседневным делам, абсолютно игнорируя ее присутствие.

Тонкими, изящными пальцами она расстегнула пуговицы платья из индийского хлопка и потрогала шрам — длинную уродливую полоску на животе. Легкое нажатие причинило ей боль, но это ощущение, по крайней мере, служило подтверждением реальности событий прошедших недель.

Теперь все позади, все закончилось. Ей было послано предостережение, она его получила. Опасность миновала. Только на душе Кейт было по-прежнему неспокойно. Почему ее не покидает ощущение неясной тревоги? Сомкнутые над головой кроны деревьев, казалось, выказывали ей свою враждебность, недружелюбный ветерок подернул рябью поверхность воды, словно рассыпал тысячу маленьких перышек.

Неужели опять? Она больше не вынесет. Дрожащими пальцами она застегнула платье, встала. Внезапно ее разум пронзило понимание происходящего. Как можно быть такой дурой и ничего не видеть? Она лишь тешила себя иллюзией, думая, что все закончилось. Как бы не так. Угроза оставалась реальной, занеся меч над ее головой. Просто она приняла другой облик, явилась к ней под другой маской и пугала ее больше, чем самая тяжелая болезнь. На этот раз опасность разоблачения.

Как же она раньше не догадалась? Источником опасности был священник. Отец Майкл слишком глубоко заглянул за завесу тщательно укрытого прошлого. Если так пойдет дальше, он докопается до истины. Тогда тайна, которую она и Сара по молчаливому согласию хранили на протяжении половины своих жизней, раскроется. Один Бог знает, чем это может закончиться.

О боже, если бы только эта часть нашей жизни оказалась лишь страшным сном!

Она не могла вычеркнуть из памяти воспоминания о своем прошлом. Сейчас, когда она на свободе, они кажутся более ужасными, омрачают даже этот благословенный райский уголок. Она схватилась руками за уши, зажмурилась и закричала в тщетном усилии захлопнуть дверь сознания перед образами и видениями, которые непрошеными гостями вновь и вновь являлись к ней.

Отец Майкл в этот момент открывал ворота, услышанный крик он принял за крик птицы. Однако, подчиняясь внутренней интуиции, он пошел на него. Осторожно перешагивая через корни деревьев, торчащие из земли, он пробирался сквозь крапивный бурьян. После пропеченного солнцем сада лесной воздух приятно окутывал влажной прохладой.

Он постепенно убыстрял шаг, едва различая под ногами тропинку, заросшую травой, царапая руки о ветки. Вдруг это совсем не птица? Вдруг что-нибудь случилось с Кейт? Он позвал ее, но лес ответил молчанием. Минуты через две он достиг поляны и скрытого за деревьями озера. Его сердце упало.

Она стояла в темной воде. Его охватила страшная мысль. Он подумал, что она хочет убить себя, как ее мать, хочет утопиться. Она стояла к нему спиной, волосы были связаны в узел, приоткрыв стройную нежную шею. Услышав шум, она повернулась, двигаясь с осторожностью, словно дно было скользким.

Первое, что он ощутил, — облегчение, видя, что она обеими руками держала юбку, подняв ее выше коленей, чтобы не замочить. Вода цвета зеленого бутылочного стекла отражала ее красивые белые ноги. Он ничего не мог с собой поделать, взгляд его скользнул выше и застыл на светлом треугольнике трусиков, видневшихся из-под закатанной юбки. Это откровение показалось Майклу таким же эротичным, как если бы она вдруг предстала перед ним обнаженной. Чувства его пришли в смятение. Он глубоко вздохнул.

Все части женского тела делятся на приличные, менее приличные и неприличные.

Ему следовало бы устыдиться. Но он не чувствовал стыда. Он перевел глаза на ее лицо, она встретила его взгляд спокойно. У нее и в мыслях не было кокетничать или дразнить его. Она не испытывала ни смущения, ни гнева — ничего из того, что можно было ожидать в этой ситуации. Вид у нее был серьезный, глубокомысленный, словно ее оторвали от важных раздумий.

Он не знал, что и думать. Позже он догадался. Она не возражала против его присутствия, потому что за ней наблюдал священник. Она не видела в нем мужчину.

Посреди безмолвия в густых ветвях деревьев пронзительно зазвенела одинокая трель, затем еще одна. Третья раздалась сверху, куда вспорхнула птица. Странно и непривычно было слышать птичье пение в жаркой сонной полуденной тиши, которую до приезда детей нарушало лишь деловитое жужжание пчел.

Услышав шум, она подняла голову. Когда она повернулась к нему лицом, в ее глазах блестели слезы.

— Господи, — тихим дрожащим голосом сказала она, — какая же я дура! Сколько времени я провела в наивных грезах! Когда сидишь в тюрьме, жизнь на воле кажется сладкой недостижимой фантазией. Я верила, что любые трудности мне по плечу, что я все смогу, все преодолею. Я строила грандиозные планы. Думала, выйду и заживу нормальной жизнью, задышу полной грудью, достигну в жизни всего, о чем мечтала. Все сразу. К чему откладывать? И все сложится самым замечательным образом. — Она по-детски приподняла плечо и вытерла щеку рукавом платья. — Но, как оказалось, все не так-то просто. Я даже не знаю, с чего начать. Я занималась тем, что строила воздушные замки и мечтала жить в них здесь, в этом мире. А сейчас эти замки летят к черту, и я ничего не могу поделать.

Он понимал, о чем она говорит. Свобода — штука, которую мы не ценим, о которой плачем, только потеряв. Он мог бы утешить ее, сказав: «Полно, не будь глупенькой. Все будет хорошо», но нужны ли ей банальности?

Он сделал несколько шагов к воде. Он никогда прежде не видел, чтобы люди так странно плакали, без рыданий и всхлипываний. Слезы прозрачными каплями стекали по щекам, но лицо ее не меняло своего выражения. В янтарных глазах он видел отражение солнечных бликов, играющих на поверхности воды, мерцание ее ресниц. Видел, Господи, помоги ему, манящую запретную тень между ног.

Ее внутренний мир был слишком сложен для его понимания. Она прошла огонь и воду, на ее долю выпали такие испытания, о которых он и помыслить не мог. Его природное красноречие — его палочка-выручалочка, его рабочий инструмент, его оружие и средство защиты оставило его. Что еще он мог ей дать, кроме слов утешения?

— Выходи из воды, — сказал он, не придумав ничего лучшего. — Того и гляди простудишься.

Назад: Глава 28
Дальше: Глава 30