Доктор Бивен осторожно, двумя пальцами потрогал пульс сестры Гидеон. У нее был жар, ее тело было влажным и горячим, пульс едва прослушивался. Доктор и медсестра обменялись тревожными взглядами. Знакомые не один десяток лет, они понимали друг друга с полуслова. Доктор, выражая невысказанное недоумение, вытянул губы.

— Ну что ж, сестра Гидеон, — говорил он, растягивая слова и стараясь придать голосу как можно более мягкое звучание, — не стану лукавить, я надеялся, что здоровье ваше идет на поправку. Однако вид ваш, к моему великому сожалению, говорит о том, что дела наши оставляют желать лучшего.

Она открыла глаза. Белки ее глаз потускнели и обесцветились, доктор обратил на это внимание.

— Я выполняла все ваши рекомендации, доктор Бивен. Я почти не вставала с постели. Я заставляла себя есть. Но боль не проходит. — Ослабевшей рукой она нащупала в рукаве носовой платок. — Ее невозможно терпеть. И лекарства не помогают.

Из ее глаз хлынули слезы, она была не в силах их сдерживать. Доктор видел, что она теряет силы с каждым днем. За последние несколько дней она заметно похудела, ему даже показалось, что ее, лежащей на кровати, стало меньше.

— Так, посмотрим, — сказал он и откинул простыню.

Сестра Марк помогла приподнять край ночной сорочки таким образом, чтобы грудь сестры Гидеон осталась прикрытой.

Прикосновения его рук к ее пылающему телу казались ледяными. Он с силой нажал на область предреберья и спросил:

— Здесь больно? Или здесь?

Она покачала головой. Он нажал рядом. Сара лежала под простыней, заботливо укрытая сестрой Джеймс, зажмурившись от смущения и мучительного стыда. Давно следовало бы привыкнуть к подобным процедурам, но ощущение таких интимных прикосновений казалось ей вторжением в ее личное пространство, с которым в монастыре было трудно смириться. Доктор Бивен был очень добрым человеком, гораздо старше ее по возрасту, но, так или иначе, он был мужчиной.

— Сестра, я знаю, вам трудно, — в его голосе слышалась усталость, — но все-таки постарайтесь сделать пару глубоких вдохов, расслабиться и не напрягать мышцы. Видите ли, напряжение осложняет осмотр.

Она облизала языком спекшиеся губы и глубоко вздохнула через нос.

— Так значительно лучше. — Он пытался приободрить ее. — Еще минута, и я закончу.

Он снова накрыл ее простыней и направился к умывальнику. Пока он мыл руки, сестра Марк помогала ей застегнуть бесчисленные пуговицы на ночной рубашке. Он снова подошел к кровати, вытирая руки бумажным полотенцем.

— Я склонен думать, что природа этого недуга отнюдь не физическая, — сказал он, обращаясь к обеим сразу. Затем добавил: — Вы позволите мне перемолвиться словечком с сестрой Гидеон наедине?

Медсестра кивнула, он пододвинул ближе свой стул.

— Я понимаю, не так-то просто разговаривать в присутствии третьего. Теперь нас никто не слышит, и я хотел бы получить от вас откровенный ответ на мой вопрос. Вы довольны своей жизнью здесь?

Не сказав ни слова, она пристально посмотрела на него.

— Дело в том, что, — продолжал он, — если бы я знал, что вам здесь неуютно, что вы досадно ошиблись в выборе жизненного пути, это было бы разумным объяснением вашего нездоровья. Что-то подсказывает мне, что ваши проблемы проистекают из вашего подсознания. Вы слышали о психосоматических заболеваниях?

— В общих чертах. Физическое отражение внутреннего эмоционального состояния.

Он рассмеялся.

— Точнее не скажешь. Я практикую здесь многие годы. Мне доподлинно известно, что немало монахинь, не выдерживая трудностей религиозной жизни, покидают орден. Я уверен, многие из них заболевают задолго до того, как почувствуют, что выбрали жизнь не по себе. Может быть, и с вами происходит нечто подобное? Я прошу вас объективно оценить свое положение и спросить себя, не является ли ваша болезнь тоской о мирской жизни? Если это так, скажите мне об этом, тогда все сразу станет на свои места.

Она крепко сжала руки и попыталась придать голосу силу и уверенность.

— Мне нравится эта жизнь, — ответила она. — Я люблю ее. Мне бы очень хотелось вернуться обратно в Гватемалу и продолжить служение делу миссионерства. Матушка обещала, что именно так и будет, когда мое здоровье восстановится. Хотя, по большому счету, для меня не имеет никакого значения, где я — тут или там, — пока я нахожусь среди людей, которых считаю своей семьей.

От волнения, рожденного желанием убедить его в искренности своих слов и рассеять его сомнения, на щеках монахини зарделся румянец. Она повернула голову на подушке, с тем чтобы лучше видеть лицо доктора.

— Эта жизнь — все, что мне нужно. О лучшей доле я и мечтать не могу. Именно к такой жизни я всегда стремилась. Проникшись верой, я отдаю Господу всю себя. — Она замолчала. Воспоминания о первых годах жизни в монастыре были сравнимы с рассматриванием ничтожно малого организма через обратный конец трубы телескопа. Настолько далеким и незначительным, не вызывающим никаких эмоций, казался ей ребенок, брошенный на произвол судьбы, потерявший всех, кого знал и любил. — Он щедро вознаградил мою преданность. Я обрела спокойствие и счастье, — продолжала она. — Я получила много больше, чем рассчитывала получить за всю мою жизнь. — Ее глаза светились неподдельной радостью в доказательство того, что ее слова — не просто высокопарные избитые фразы.

— Так, значит, вы своей жизнью довольны? — Доктор Бивен улыбнулся ей сочувственной, печальной улыбкой. Ему стало бы легче, получи он подтверждение своей теории.

— Да, вполне.

— Тогда оставим это. — Он помолчал и осторожно добавил: — И поговорим о человеке, который некогда был близок и дорог вам.

Она выпростала руку и опустила ее, обратив ладонь со сжатыми пальцами к собеседнику, — жест активной защиты, отказа, во время разговоров она неоднократно пользовалась им. Она прекрасно понимала, о чем с ней желает говорить доктор.

— Нам необходимо поговорить о вашей сестре, о Кейт.

Она подняла глаза, удивительные, особенные, не просто золотистые, а цвета крепкого виски, в них застыли боль и смятение. Но он делал это для ее блага. Иногда, чтобы быть добрым, нужно быть жестоким, поэтому он не имел права отступать.

— Я допускаю, что ваша болезнь может быть связана с вашей сестрой, но никто из нас не понимает, каким именно образом. Как бы вы отнеслись к идее организовать вам встречу? Мы бы могли попытаться разобраться в ситуации и помочь вам. — В его голосе появилось участие. — Вы бы хотели с ней встретиться?

Она с трудом проглотила застрявший в горле ком.

— Боюсь, вряд ли она захочет.

— С чего вы это взяли? За столько лет вы не обменялись и парой писем.

— Я это знаю.

Пожалуй, ее категоричность отнюдь не от банального упрямства. Здесь кроется что-то другое. Она отвергнута своей сестрой. Отвергнута — самое подходящее слово.

— Должно быть, в детстве вы были близки?

Она заворочалась в своей постели, пытаясь улечься поудобнее.

— Что было, то прошло. Сейчас все по-другому.

Он продолжал упорствовать.

— Но если бы нам удалось убедить ее, вы согласились бы поговорить с ней?

Она закрыла глаза, давая понять, что разговор ее утомил.

— Да, — слабо прошептала она, — если это необходимо.

Вошла сестра Марк, доктор Бивен встал и направился к ней.

— Я свяжусь с матушкой Эммануэль. Ситуация, кажется, проясняется. — Он многозначительно поднял брови. Медсестра едва заметно кивнула в ответ. Доктор сложил инструменты и вновь подошел к кровати больной. — Надеюсь, очень скоро нам удастся все устроить.

Под узким распятием у изголовья кровати лежала его пациентка, лежала неподвижно и умиротворенно. Рядом развевались длинные кремово-белые занавески, монастырский чепец на голове придавал ей сходство с изображением на мраморном надгробии. Сердясь на себя, доктор недовольно хмыкнул. Старый дурак, твердил он себе, рано ее хоронить, ведь она еще не умерла и не умрет, если ты приложишь все свои старания.

— Доброй ночи, сестра. Постарайтесь заснуть. Я навещу вас завтра.

Из-под нелепого чепца на него посмотрело мертвенно-бледное, бескровное лицо. Она улыбнулась ему одними глазами.

— Что, уже ночь? — спросила она. — Мне казалось, еще рано.

Он взглянул на часы.

— Десять. Начало одиннадцатого. Я как раз возвращался с вызова на одну из ферм, там родился ребенок. Ох уж эти дети, они всегда норовят появиться на свет после того, как мой рабочий день уже закончен, не так ли, сестра? — бросил он медсестре через плечо.

— Увы, чего не знаю, того не знаю, доктор, — застенчиво ответила она. Это была известная шутка.

Сестра Гидеон посмотрела на него и сказала серьезным тоном:

— Десять — это хорошо. Лучше, чем я думала. — Затем добавила, словно обращаясь к самой себе: — Новорожденный.

Ему почудилось, что в ее голосе промелькнуло сожаление.