«Хорошо бы пойти по дну…» — вздохнула молодая женщина. Она стояла на палубе парохода, облокотись о фальшборт, и ветер трепал ее короткие волосы.

Занимался день.

Она следила за этим его занятием и жалела, что отправилась в круиз одна.

«Тут еще хуже, чем на суше… Хуже, чем на суше».

 

«Хуже, хуже, чем на суше», — бормотала она.

 

Она, как всегда, была одета в черный костюм.

Волосы у нее были светло-крашеные.

Лицо смеялось и сияло, так что при взгляде на него всем тоже сразу же хотелось смеяться-улыбаться.

Черный костюм только самую малость приглушал сияние лица, но если бы не эта малость, все встречные уж точно тут же начинали бы смеяться-улыбаться.

 

У нее был утомленный вид.

Она устала.

От своего лица, костюма, от коротких светлокрашеных волос.

Устала от дурацкого круиза.

Устала так, что даже не хватало сил влезть на борт и прыгнуть в море.

Так, что хотела потонуть, не сходя с места, вместе с пароходом.

 

«Хорошо бы пойти ко дну…» — вздохнула она.

 

В тот же день и в тот же час на верхней палубе того же парохода другая женщина стояла у фальшборта спиною к морю и курила сигарету.

«Хоть бы потонуть», — подумала и эта женщина.

 

Она была помельче и как бы понервознее той, первой. А волосы длиннее и темнее. Почти что черные.

На ней были белая блузка, белые брюки и белый платочек. Она стояла босиком.

Стояла и смотрела в пустоту, но так, как будто что-то пристально разглядывала.

Если бы не море, не пароход, не развевающийся на ветру платочек, можно было бы подумать, что она стоит на вокзальном перроне. Вот только поезд все никак не подойдет или никак не остановится. Или она в него никак не сядет.

 

Так и стояла, устремив застывший взор повыше пароходных труб.

«Подняться легким дымом, — подумала она, — парить среди птиц. — Она раскинула руки. — Самой стать птицей».

Тут она вспомнила, что плывет по морю: «Пойти ко дну, тонуть среди рыб». Она опустила руки: «Самой стать рыбой».

Еще немного — и она бы, по своему обыкновению, отвлеклась на мелочи. Пожалуй, начала бы выбирать, какой именно птицей и рыбой станет.

Но спохватилась и решила хоть раз в жизни сосредоточиться на главном.

 

«Хоть бы потонуть», — снова мысленно произнесла она.

 

Все в тот же день и в тот же час на самом кончике носа все того же парохода третья женщина шептала, сама не зная кому:

«Забери меня!»

 

Она впервые прошептала это еще задолго до того, как очутиться здесь, на бороздящем море пароходе.

И верила, что мольба ее будет услышана.

Но шли за днями дни…

Шли мимо и глумливо усмехались. Она спокойно, безмятежно смотрела, как они идут, и продолжала твердить свое.

Каждое утро, каждый день, каждый новый рассвет она встречала той же просьбой: «Забери меня!»

На ней было желтое, канареечно-желтое платье.

Она перегнулась через борт и, глядя прямо вниз, вообразила, как опускается под воду пароход.

Длинные каштановые волосы — очень длинные, но не очень каштановые, вернее сказать, длинные русые волосы, перехваченные ярко-желтой лентой, свисали прямо над водой.

 

Вдруг, резко распрямившись, она откинула волосы назад.

«Не так», — подумала она вслух.

«С ума сошла», — прибавила она.

Потом сложила руки рупором и крикнула опять-таки сама не зная кому:

«Пошеееееееееееел тыыыыыыыыы нааааааааа фиг!»

 

И вновь застыла, вслушиваясь в пустоту, которую оставил в ней этот крик.