Далеко-далеко, за тридевять земель от ваших краев лежит страна, в той стране есть город, а в городе множество книжных лавок. В одной из них ее хозяин Книжник услыхал бренчанье над входной дверью — пудупудупуду — и открыл глаза.

Он на скорую руку прибрался на столике и стал ждать.

Столик Книжника скрывался за двумя составленными углом стеллажами. Посетители книжной лавки, полагал он, желают первым делом видеть книги.

А вовсе не книгопродавца.

Книжник любил представлять себе, как посетитель попадает прямо в книжный океан, или, если угодно, в необъятное книжное море, и странствует по нему в одиночку, без посторонних глаз.

Ему хотелось, чтобы книги существовали сами по себе, без него.

А он, Книжник, сам по себе пусть бы и вовсе не существовал.

Пожалуй, Книжник был немного мрачноват, но он к себе приноровился.

Легко ли сохранять бодрость духа, когда тебя со всех сторон окружает столько книг, столько разных историй, мыслей, жизней. В минуты уныния ему случалось позавидовать торговцам автомобилями.

Но не всерьез.

На самом деле он завидовал даже не авторам книг, которые читал, а их героям.

Книга же, где герой торговал бы автомобилями, ему что-то не попадалась.

Чтоб торговал действительно, а не загонял разок по случаю.

А уж Бог знает, сколько книг он прочитал.

Впрочем, Бог знал, что книг, где герои держали бы книжные лавки, он тоже прочел не так много.

Ну, это дело мне и так знакомо, подумал Книжник про себя, чтоб прекратить пререкания с Богом.

 

Он прислушался и по скрипу шагов понял: «Мужчина».

Шаги приблизились.

Решительные и уверенные — видно, человек здесь не впервые. Он знал, куда идти — направлялся прямиком к закутку хозяина. Книжника невольно потянуло нырнуть под столик.

Но он сделал усилие и отважно остался сидеть в кресле.

 

Мужчина подошел. Он принес назад книгу о дельфинах, которая ему не понравилась.

Так прямо и сказал:

— Мне эта книга о дельфинах не понравилась. — Он носил элегантный костюм. — Просто дрянь!

Книжник посмотрел ему в глаза.

Красивые.

— Простите, — осекся посетитель. — Я не так сказал. Мне не понравились дельфины, а не книга. Терпеть их не могу. А кое-кто… уж так их расхваливал…

Взгляд посетителя затерялся в афишах, висевших над столом у Книжника.

— Одна довольно молодая женщина… ну, моих лет… Вот так… Всего хорошего, мсье.

— Хотите получить обратно деньги? Или зачесть их вам вперед?

— Нет-нет, спасибо за любезность. Книга ни при чем, покупку я не отменяю. Если подумать, лучше книгу о дельфинах и написать-то трудно. Да превосходная, наверно, книга. Просто я не хочу держать ее у себя… чтоб не попалась на глаза… кое-кому…

Взгляд снова устремился вдаль.

Но посетитель встрепенулся и сказал:

— Ну, до свидания, всего хорошего.

— Всего хорошего, — ответил Книжник.

 

Он подождал, когда раздастся пудупудупуду над дверью лавки, и задумался.

Но ни одной женщины, влюбленной в дельфинов, что-то не припоминалось.

Он напряженно думал. Вообще он знал довольно много женщин.

В свое время друзья — тогда они еще у него были, — называли его лавку «ловушкой для женщин».

Хотя и сами, и хозяин — Книжник, и женщины не очень понимали почему.

Сплошные книги, сплошные полки, ни красных бархатных портьер, ни шампанского, ни подносов с печеньем.

Только книги.

 

Где, спрашивается, тут ловушка?

 

Друзей Книжник потерял в тот прискорбный день, когда вдруг понял, что служит им лишь темой разговоров.

Точнее, в тот прискорбный день он понял, что потерял их.

Это открывалось ему понемногу, в каких-то неловких словах, избитых выражениях и подозрительно однообразных советах и упреках.

А в тот прискорбный день открылось до конца.

Он все не мог взять в толк, хотя старался, как же могло такое произойти с его друзьями.

И понял наконец, что потерял их.

Ну, а друзья не оставляли тему Книжника и удивлялись, почему же отдаляется он сам.

* * *

А вот и первый посетитель.

Хорошее начало — обычно первый посетитель приходил не раньше, чем к полудню.

 

В городе, где жил и продавал свои книги Книжник, книжных лавок было, как говорится, пруд пруди, и его собственная была не из лучших и не лучшим образом расположена.

«Ну и денек — как понеслось с утра!» — подумал Книжник и пошел приготовить себе чашку чая.

В ту пору он жил под девизом: «Посетитель — чашка чая».

Он поднялся по винтовой лестнице в верхнюю комнату, где книги были свалены прямо так, без стеллажей, и прошел на кухню.

«Вербена!» — решил он.

Раньше, когда он был моложе — то есть еще моложе, чем теперь, ведь он еще был молод, — девиз у него был другой: «Посетитель — чашка кофе», но когда дело раскрутилось (в день по десятку посетителей, а то и больше), девиз пришлось сменить из-за сердцебиений, потных ладоней и бессонницы. Кроме того, травяные чаи, хоть, может, не особо хороши на вкус, зато разнообразны, как и посетители.

Книжник не был упрям, и если хорошая идея портилась, умел это признать.

Еще и раньше, когда он был моложе, еще моложе, чем теперь, он перепробовал множество девизов. Пока не перешел на чай.

Хотя осталось еще множество других.

 

Торговать дерьмом Книжник не желал.

— Да кто ты такой, чтоб решать, что дерьмо, а что нет? — нередко слышал он и иной раз в не столь корректных выражениях.

Кто он такой? Хозяин книжной лавки.

И этого довольно.

Кому не нравится, пускай идут в другую лавку — уж их-то в городе навалом — или откроют свою собственную и покупают или продают дерьмо, пожалуйста! А он не хочет, не обязан.

Он не желает торговать дерьмом.

Возможно, именно поэтому у него было меньше посетителей, чем у других, возможно также, что и не поэтому.

«Объяснять одни вещи другими слишком просто», — говаривал Книжник.

 

А как убедиться, что не торгуешь дерьмом? Книжник нашел одно-единственное средство: читать все поступающие книги, прежде чем ставить их на полку.

И он читал, читал все время, не переставая.

А если и переставал, то все же продолжал читать — инерция!

Читать и перечитывать.

Когда он только обзавелся лавкой, став самым молодым книгопродавцом в своем городе, все его книги помещались на одном стеллаже, который еле-еле прикрывал его столик.

Но время шло, Книжник пополнел, и запасы книг у него тоже пополнились.

 

С чашкой вербенового чая в руке Книжник спустился обратно в лавку и с легкой опаской стал читать ту книгу о дельфинах, которую оставил первый посетитель.

И чем дольше читал, тем больше убеждался, что в самом деле лучшей книги о дельфинах не напишешь, разве что писать возьмутся сами же дельфины. Каковую возможность, похоже, кое-кто, и первыми — авторы книги, вполне серьезно допускали.

Мысль позабавила Книжника. Ему живо представились стихи соловья и трактаты гориллы.

Но вскоре та же мысль его встревожила.

Что будет, если еще и животные (притом не из самых приятных) возьмутся писать книги?

Уж, кажется, и без того…

 

И Книжнику привиделось…

— Добрый день, у вас есть учебник брачных игр, написанный бобром?

— Нет.

— А можно заказать?

— Нет.

— Но почему?

— Я таких книг не продаю.

— Но почему?

— Не желаю и все.

— Возмутительно! Вы не имеете права! Зато животные как раз имеют — имеют право писать книги!

— Не в этом дело.

— То есть как?

— Я не продаю учебников брачных игр.

— А-а…

— Да.

— Но это тоже возмутительно!

— Пускай.

— Я этого так не оставлю!

— Ладно.

— Возмутительно!

— Всего хорошего.

Пудупудупуду.

 

Книжник тряхнул головой и заметил, что весь взмок.

Он поставил книгу о дельфинах на полку, потом вдруг вспомнил какое-то место из нее, вытащил опять, нашел страницу, вырвал и положил в конверт.

* * *

Хоть у Книжника не было больше друзей, зато было пять братьев и пять сестер.

Для них он не был темой разговоров.

А был им братом.

 

Братья и сестры были раскиданы по всему миру, жили каждый сам по себе за тридевять земель от города, где Книжник держал свою лавку, и время от времени получали странички, вырванные из книг.

Без комментариев.

Для каждого брата и каждой сестры странички всегда были разные, и каждый брат или сестра по-разному с ними поступали.

Но все читали.

Читали все.

И Книжник знал, что все прочтут.

Поэтому когда, прочтя какую-нибудь страничку, он думал о ком-нибудь из братьев и сестер и хотел повидать их, то вырывал ее из книги и посылал им.

Без комментариев.

А книгу относил в ту комнату без стеллажей, куда вела винтовая лестница.

 

Когда у братьев и сестер пошли дети, Книжник стал выдирать странички и для них, для всех своих племянниц и племянников.

Так что на данный момент в верхней комнате скопилась гора самых разных испорченных книжек.

 

Книжник часто думал, что вот он умрет, а братья и сестры со всеми своими детьми соберутся в какой-нибудь точке земного шара, помянут его с печалью и весельем, а потом соберут все свои странички, и получится Книга Книжника.

Приятная мысль.

 

Откуда Книжник знал, что умрет раньше всех?

Знал и все.

Даром, что ли, он прочел целую книжную лавку книг! Знал.

И удивлялся иногда, что до сих пор не умер.

 

Книжник прошелся по книжным аллеям своей книжной лавки.

Взял с полки книгу наугад.

Открыл на первой странице, стал читать, улыбнулся.

Перевернул страницу, прислонился, читая дальше, к стеллажу. Скользя спиною, опустился и уселся на пол. Улыбка стала шире.

Не то чтоб эта книга была смешной — ничуть! — так действовали на Книжника все книги, потому-то он и завел свою книжную лавку.

Как только Книжник открывал книгу, он чувствовал себя счастливым.

Или, по меньшей мере, ему было хорошо.

Он радовался, как ребенок.

Питал такую слабость.

Ему казалось, что кто-то думает, заботится о нем.

Словом, читая книгу, Книжник чувствовал себя любимым.

* * *

Книжник был довольно полным, довольно высоким, но вообще-то он терпеть не мог читать описания внешности, его интересовали только волосы героев.

А потому скажем только, что он, как большинство людей, носил ботинки, брюки, рубашку и пиджак.

Была у него также шляпа, обычно он держал ее на вешалке, а изредка надевал на голову.

Самым же интересным в Книжнике было то, что сам он походил на книгу. Казалось, у него была картонная обложка и множество страниц, на которых скрупулезно записывалась его жизнь, все крупные и мелкие события, не исключая средних. Вот только неизвестно было, сколько там уже исписано страниц и сколько оставалось исписать. Сам Книжник тоже этого не знал. Да и какая разница.

Еще в одном он был похож на книгу: все его чувства легко читались на лице. Не то он не умел скрывать их, не то не собирался.

И, наконец, последнее, что роднило его с книгами: он тоже никогда не покидал лавку.

 

Книжник никогда не покидал лавку, потому что лавка никогда не закрывалась, или наоборот: лавка никогда не закрывалась, потому что Книжник никогда ее не покидал.

Лавка Книжника была открыта день и ночь, круглый год, семь дней в неделю, двадцать четыре часа в сутки, без выходных и перерывов и так далее.

Об этом лаконично сообщала надпись на дверях, которую он сделал прочной краской: «Открыто».

Такой он видел свою лавку — всегда открыто.

А вдруг кому-нибудь срочно понадобится книга и он окажется перед закрытой лавкой — такого Книжник допустить не мог.

Он отличался обостренным чувством ответственности.

И это была одна из причин, побудивших его открыть лавку.

 

Первое время он запирал лавку вечером, а сам сидел внутри и ждал, чтобы кому-нибудь срочно понадобилась книга. Тогда он распахнул бы дверь — вот получился бы сюрприз!

Но этот кто-нибудь никак не приходил. Что ж, Книжник взял краску и кисть, и лавка стала навсегда открытой.

Но несмотря на это Книжник все же спал. И спал довольно крепко — ведь сон необходим для человека, проводящего весь день за чтением. К тому же, как еще увидишь сны?

Почти что половину всего времени он спал — ночную половину. С последним посетителем он засыпал и с первым просыпался.

* * *

Когда в лавке никого не было и у Книжника оставались силы читать, он читал, уткнувшись в книгу. И так зачитывался, что иногда не слышал пудупудупуду над дверью.

 

— Добрый день… — произнесла молодая женщина. Она робко вошла в море книг и побрела, ища хозяина.

Услышав смятение в голосе, Книжник выскочил из-за конторки.

Женщина судорожно вздохнула и спросила, не может ли он ей помочь.

Книжник посмотрел ей в лицо — вылитая Дева Мария.

 

— Не знаю, — ответил он.

Женщина сочла ответ вполне любезным и сказала:

— Но можете хотя бы попытаться.

— Пожалуй.

 

Она искала книгу для матери, которая на самом деле была ей не матерью.

Книжник предложил ей Библию, она опешила, а он смутился — ну, просто у него не шло из головы, до чего она похожа на Деву Марию.

Женщина задрожала.

Чтоб ее успокоить, Книжник хотел положить руку ей на плечо и объяснить, что он не думал ничего такого, о чем говорится в книге, которую он предложил ей, но она оттолкнула его руку и зарыдала.

Она пробормотала, что никогда не стала бы так откровенно рассказывать ему о своей матери, если бы знала, какой он негодяй.

 

И выскочила вон.

 

Книжник был ошеломлен.

Ошеломлен и расстроен.

Он постоял, подумал, подошел к одной из полок и вынул толстый том — не мог же он держать у себя в лавке книгу, которая заставляет рыдать молодых женщин, чья мать не мать на самом деле.

 

И в тот же миг — пудупудупуду — Бог покинул лавочку.

Книжник не огорчился.

Не в первый раз такое было, и каждый раз Он очень скоро возвращался.

 

Лицо той женщины стояло у Книжника перед глазами, он злился на себя. Он вышел на порог, выглянул на улицу, но никого не увидел. Посмотрел на дверь бара напротив, немножко подождал — не там ли женщина. Но все напрасно.

Она ушла.

И если он увидит ее снова, то, вероятнее всего, не скоро, учитывая, сколько книжных лавок в городе.

Что ж, Книжник мысленно пожелал ей удачи и вернулся за свой столик.

В виде наказания он не позволил себе выпить чашку чая и снова погрузился в книгу.

Бесспорно, Книжник проводил за чтением больше времени, чем все его коллеги вместе взятые, поскольку у него имелось большое преимущество — он не испытывал желания писать.

Ни малейшего желания.

Не то чтобы ему такая мысль не приходила в голову — иной раз приходила, но долго не задерживалась. И Книжник тоже не задерживал ее.

Он увлекался только чтением.

Читал со страстью.

И никогда ничего не писал, за исключением названий трав на этикетках, которые наклеивал на банки, да адресов своих сестер и братьев на конвертах.

 

При всем при этом Книжник не осознавал, насколько отличается от всех.

Он искренне считал себя таким же, как все люди, во всяком случае, как все владельцы книжных лавок, что в его городе, по сути, было то же самое.

* * *

На сей раз Книжника оторвал от чтения стук шпилек по полу, его сопровождал, а вскоре перегнал аромат пиона.

Пошарив по углам, посетительница быстро нашла Книжника и спросила:

— Вы не могли бы мной заняться?

Книжник оглядел ее: красивые волосы, красивые глаза, все остальное не хуже — и ответил:

— С удовольствием.

Тогда и она оглядела Книжника, улыбнулась и сказала:

— Правда?

И они тут же занялись любовью, прислонившись к полке с русской классикой. Получилось отлично, ей было хорошо, ему тоже.

 

В лавку вошли несколько человек. Женщина поцеловала Книжника и ушла.

Пудупудупуду…

 

Книжник оглядел и этих новых посетителей, постоял в нерешительности. В идеальном мире, подумал он, все должны заниматься любовью со всеми.

Вздохнув, он все-таки вернулся на свое место за столиком.

 

Вести себя в книжной лавке, как в идеальном мире, подумал он, было бы страшно неудобно.

Сидя в кресле, Книжник следил за группкой посетителей.

Ей было трудно пробираться между стеллажей, проходы не были рассчитаны на пропускание больших и малых групп. Книжник не нарочно поставил стеллажи так тесно, но сейчас, глядя на группку, невольно подумал, что оно и неплохо.

 

Еще он невольно подумал о бывших друзьях и снова посмотрел на посетителей, они столпились меж двух стеллажей и шептались без умолку.

Он раскрыл было книгу, но при них не читалось.

И подмывало выкинуть их вон из лавки всех по одному, хотя бы для того, чтоб убедиться, что группу можно разделить на составные части, но Книжник овладел собой.

 

А группка с большим трудом протиснулась к столику.

Все загалдели разом, но слаженно, и Книжник понял, о чем они его спросили в один голос:

— Какую книгу у вас больше всего покупают?

Книжник посмотрел во все лица по очереди и встал с кресла.

Многоликая группа неловко двинулась за ним.

Книжник повел ее самыми узкими проходами, там, где обычно могли проскользнуть только дети; хоть стыдно, но приятно было слышать за спиной пыхтенье и шуршанье.

Потом он показал на первую попавшуюся книгу и ушел, оставив группу извиваться между полок.

 

Вся группа захотела эту книжку, но оказалось, экземпляр единственный.

Шушукались довольно долго и наконец решили не покупать совсем, чтобы не вышло ссоры.

На выходе они сгруппировались так, что книжник услыхал только одно пудупудупуду.

 

Довольный, Книжник пошел приготовить чашечку чая и, не найдя пионового, заварил себе тмин.

О травяных чаях он ничего не знал и даже не читал. Он пробовал их сам и испытывал действие каждого, но не запоминал и каждый раз пробовал заново.

Спустившись, он снова устроился в кресле и снова открыл свою книгу.

Если какие-то вещи не держались у него в памяти, то это потому, что она была занята книгами. А их он знал так хорошо, что мог страницами шпарить наизусть: три страницы из одной, три страницы из другой, три из третьей — и ни разу не сбиться.

Все книги, которые имелись в лавке, имелись в нем самом, записанные от первой до последней строчки, так что когда он их читал, то лишь оживлял в памяти.

А книги нуждались в хозяйском перечитывании, чтобы оставаться в его памяти живыми.

И Книжник читал непрерывно.

* * *

Два-три пудупудупуду спустя (приходил какой-то мужчина и спрашивал дерьмовые книжки, приходила жена какого-то мужчины и спрашивала дерьмовую книжку для мужа) в лавку вошел первый за день свидетель Иеговы.

Ему не нужны были книги, он хотел заставить Книжника радоваться тому, что жизнь прекрасна.

— Я что, похож на человека, которого можно заставить радоваться тому, что жизнь прекрасна? — почти невольно вырвалось у Книжника.

Свидетель заглянул ему в лицо, подумал и сказал:

— Пожалуй, что сегодня нет.

И вышел из лавки.

Книжник тоже задумался.

Потом поднялся на второй этаж в ванную комнату и посмотрел на себя в зеркало.

Нет, все же он был вполне похож на человека.

 

С без четверти одиннадцать Книжник ждал почтальона. Тот приходил в одиннадцать. Но Книжник, точно зная, что с ним придет письмо, готовился уже с без четверти.

С тех самых пор, как братья-сестры Книжника разъехались во все концы света, а у него осталось странное чувство, будто уехал он сам, они, как сговорившись (но вряд ли!), присылали ему по письму в день.

Всегда, в любую непогоду, дождь, ветер или снег.

Иной раз в письме была одна фраза, иной раз одно слово, а не то рисунок или вовсе ничего.

Но каждое утро письмо приходило.

 

На все письма всем братьям и сестрам Книжник всегда отвечал страничками, вырванными из книг.

Те об этих страничках никогда не писали, но Книжник по письмам угадывал, что странички получены и прочтены.

Переписываются ли братья и сестры между собой, Книжник не знал.

Но думал, да, надеялся, что да, молился Богу, чтобы да.

Пудупудупуду — вернулся Бог.

 

— Ага, — воскликнул Книжник. — Его Величество перестали дуться…

Пудупудупуду — Бог ушел.

 

Ровно в одиннадцать вошел почтальон. Сам того не зная, разминулся в дверях с Господом и на короткое время заменил Его, судя по ликующему виду Книжника — он получил письмо от самой младшей сестры.

У Книжника уже лежало в конверте, но без адреса, письмо для одного из братьев, он быстро надписал конверт и отдал почтальону. Потом проводил его до двери, вернулся и, запрыгнув в кресло, стал читать письмо от сестренки.

«Боюсь, вот-вот влюблюсь.

В кого же? В собственного мужа, а я и так его люблю.

Ха — ха — ха

Тра — ля — ля

Туки — туки — туки

Вот какая штука!

Как же, как же быть?..»

 

Книжник внимательно прочел письмо и перечел опять, как будто раньше не читал.

Его натренированный на бег по строчкам глаз давно не отличал нечитаное от читаного-перечитаного.

Поэтому он перечел письмо еще, еще и сколько-то еще раз, прежде чем бережно сложить его и сунуть в столик, на дно большого ящика.

 

Вдруг Книжник заскучал.

Сначала он не мог поверить, что это с ним случилось, но пришлось.

Да, он скучал!

Он улыбнулся и с удовольствием предался скуке, стал упиваться ею.

«Мне скучно, — думал он, — какая скука, так вот она какая — скука!»

И с головой в нее ушел.

Пока его не привело в себя очередное пудупудупуду.

 

В лавку вошла красивейшая женщина на свете.

— Меня зовут Елена, — сказала она, поравнявшись с конторкой.

Книжник смотрел как зачарованный.

— Меня тоже, — брякнул он.

Красивейшая женщина на свете улыбнулась.

Он очнулся:

— Простите! Я нечаянно.

— Ничего.

Она неспешно повернулась вокруг своей оси.

— Вы ищете какую-нибудь книгу? — спросил вконец ошеломленный Книжник.

— Да, — ответила Елена.

Но тут же, закусив прелестную губку, честно призналась:

— То есть нет. Я ищу жениха.

Книжник печально улыбнулся.

— Мне очень жаль, — сказал он.

Красивейшая женщина на свете заглянула Книжнику в глаза, но лишь на миг.

— Жалеть не надо. В конце концов кого-нибудь добуду.

— Конечно, сколько захотите!

— Мне хватит одного.

— То-то будет счастливчик!

— Благодарю вас.

Елена одарила Книжника прекраснейшей на свете улыбкой.

И вышла из лавки.

 

Из всех женщин, когда-либо попадавших в его лавку-ловушку, Книжник любил только трех, которые теперь слились у него в уме в одну, в единый образ былой, утраченной любви.

Этих трех женщин Книжник любил больше, чем книги, больше, чем братьев и сестер, но книги, братьев и сестер он не утратил, равно как и они его не потеряли.

Он знал, что ни одну другую женщину уже не сможет полюбить, а потому лелеял любовь былую, старался думать о тех трех как можно чаще, хотя при этой мысли ощущал всю тяжесть одиночества.

 

С первой он потерял половину себя, от второй кое-как уберегся, но третья унесла другую половину.

Вот почему теперь Книжник был никем.

Он превратился в памятник утраченной любви.

Хотя он спал и даже просыпался, хотя работал худо-бедно в своей лавке, но то была пустая оболочка.

Книжник исчез, и только те три женщины могли бы общими усилиями восстановить его.

 

Поскольку он исчез из самого себя, в нем было много места для других: для книг, для братьев и сестер и, наконец, для посетителей.

Иные только потому и приходили, что их притягивала пустота, образовавшаяся в Книжнике — войдешь и сразу попадаешь ему в душу.

Других она же и отталкивала.

 

— Здравствуйте, — сказал маленький сморщенный человечек.

— Здравствуйте, — отозвался Книжник.

Человечек покрутил головой, осмотрелся, ему не понравилось, он ушел прочь.

— До свиданья.

— До свиданья, — отозвался Книжник.

 

Книжник на миг оторвался от книги и взглядом затворил за человечком дверь.

Он тщательно следил, чтобы в нем не задерживались посторонние, не важно, понравилось им или нет. Он не желал быть проходным двором, уж лучше оставаться тем, что есть, хотя бы пустым местом, иначе не дадут покоя.

Поэтому он принимал людей на время, но потом их выпроваживал.

Пудупудупуду при входе и при выходе были неоценимой подмогой в этом нелегком деле.

* * *

Книжник верил в жизнь после смерти, иначе говоря, он просто верил, что каждый получит после смерти то, во что верил.

Верить — значит творить, — так думал Книжник.

И, значит, те, кто верит в рай и ад, а также в те законы, по которым попадают туда или сюда, согласно им и попадут туда или сюда.

Кто верит в реинкарнацию, а также в те законы, что ею управляют, возродятся, лишь потому, что верят, в новом облике, опять-таки согласно тем законам, в которые так верят.

Кто верит в небытие, получит небытие.

А кто ни во что не верит, ничего не получит.

Он, Книжник, верил, что вариантов того, что будет после смерти, так же много, как людских представлений об этом.

 

И в свете собственного представления он иногда переставал читать и представлял себе жизнь после смерти, в которую он верит, чтобы потом, после смерти, так и жить.

Ему совсем не улыбалось после смерти получить такую жизнь, которая ему не по нутру, а все из-за того, что он при жизни не удосужился придумать что-нибудь получше.

Вообразить. Обмозговать. Всерьез. И, главное, поверить.

Сначала Книжник просто представлял себе своих трех женщин в едином образе утраченной любви, но постепенно стал рисовать картины той, грядущей, жизни в деталях, как художник.

Мало-помалу Книжник создал целый мир, в котором будет жить, когда умрет, и каждый раз вносил в него то камень, то цветок, то зверя. То человека. То невиданное существо.

Он впитал столько книг, прочитанных и перечитанных, что располагал богатейшей палитрой, к которой добавлялось богатейшее воображение, вобравшее в себя сокровища чужих воображений.

Он выбирал, прикидывал, то добавлял, то убирал нюанс, касался кистью там и тут. Картина веры, что ни день, то делалась все краше.

Воображаемое полотно грядущей жизни было еще не закончено.

Он все трудился, не торопясь, не жалея себя, и результат его все больше радовал.

 

Но вот по картине скользнула какая-то тень.

Книжник протер глаза и увидел прямо перед собой пожилую даму. Она глядела на него и улыбалась.

— Мадам?

— Баронесса, — поправила она высоким и певучим голосом.

— Простите, баронесса. — Книжник поспешно встал. — Чем могу служить, баронесса?

— Я хочу купить книжку для двух своих внуков.

Книжник подставил баронессе руку, она оперлась на нее, и они тихим шагом пошли вдоль стеллажей, разглядывая книги.

— Что они любят, ваши внуки? — спросил хозяин лавки.

— Трудно сказать… Ну, один обожает загадки… А другой… Ну, другой… Ах, да! Он обожает подземелья.

— У меня есть как раз то, что вам надо, — оживился Книжник, но сдержался, чтобы не ускорить шаг и тем не потревожить баронессу.

Они дошли до нужной полки, Книжник снял с нее нужную книжку и протянул баронессе.

«Липа и розмарин», — уже прикинул он, сообразуясь с баронессиным лицом.

Она надела очки и прочитала вслух своим певучим голосом:

— «Загадка подземелья». Отлично! — прибавила она, подняв глаза на Книжника, и улыбнулась.

* * *

Спускаясь вниз по лестнице с чашкой травяного чая в руках, Книжник увидел вопрос.

Тот проскользнул под дверью без всякого пудупуду и искал по всей лавке хозяина.

Время от времени вопрос вот так и возникал, внезапно, без предупреждения.

Книжник замер на предпоследней ступеньке, сжимая чашку, и ни гугу.

Вопрос пошел вдоль стеллажей, принюхиваясь и ощупывая книги.

Он обошел всю лавку, помедлил у столика с креслом, еще немного потоптался и двинулся назад, к дверям.

Но вдруг из чашки Книжника упала капля и разбилась о ступеньку.

 

Вопрос застыл.

А Книжник затаил дыхание.

Вопрос тихонько повернулся и шаг за шагом начал подходить к нему и подошел почти вплотную.

Тот не дышал. А этот обошел вокруг него, не видя и не прикасаясь. Тот обратился в камень. А этот перестал искать и вышел, как вошел, скользнув под дверь.

 

И Книжник наконец вздохнул свободно.

Уселся в кресло, с облегчением хлебнул из чашки.

Случалось, по неловкости он выдавал себя, тогда вопрос набрасывался на него и начинал терзать.

Часами, сутками, неделями несчастный Книжник не вставал из-за стола.

Книги старались, помогали, как могли, но и им тоже было не под силу справиться с вопросом. И оставалось только ждать, пока он сам собою отпадет и удалится восвояси.

 

Книжник умел распознавать клиентов, терзаемых вопросом, потому что ему самому приходилось бывать на их месте. А еще потому, что каждый второй клиент, или двое из трех, или трое из четырех были носителями вопросов.

Не все они знали о бессилии книг, а у Книжника не хватало духу сказать им. И он предоставлял им тешиться надеждой, искать, не находить, учиться на ошибках, сомневаться.

А что же оставалось делать?

Уж не закрыть ли лавку?

Когда-то, когда его уж очень донимал вопрос, он и впрямь об этом подумывал. Но бросить книги не решался, несмотря на их беспомощность или именно из-за нее.

Он выбрал книги, лавка не закрылась.

Она открыта для него и для любого покупателя, с вопросом или без, неважно.

Итак, он дул на чай и чувствовал себя ужасно гордым и ужасно смелым.

 

ПУДУПУДУПУДУ.

Вошла пара.

Книжник вздрогнул и в панике забился под столик.

 

Лавка Книжника была открыта для мужчин и женщин, что относилось в равной мере к авторам и посетителям; за день мужчин и женщин приходило примерно поровну.

Книжник не придавал этому значения и не делал различия. Пока они являлись порознь.

Но одиночных посетителей и пары он явно, даже слишком явно, различал.

О эти пары!

 

Как только раздавалось ПУДУПУДУПУДУ входящей пары, Книжник терял все свое хладнокровие. Смотря по настроению и по быстроте реакции, он либо взлетал по винтовой лестнице наверх, чтоб даже и не видеть пару, либо нырял под столик, либо готовился хамить, что было не в его привычках, а пары не смущало абсолютно.

 

Забившись под столик, он ждал, пока ПУДУПУДУПУДУ возвестит о том, что пара вышла. И лишь тогда выныривал.

* * *

Книжник никогда не видел фильмов и знал о них лишь из афиш, которые вывешивал на стенах лавки.

А выбирал их просто: сначала глядя на название, потом на саму афишу.

Разглядывал и размышлял: на что похожи фильмы, вообще и в частности?

Иной раз кто-нибудь из особо любимых посетителей при взгляде на афишу приходил в восторг или в ужас, и Книжник мог судить о фильме по его реакции.

А то и напрямик просил пересказать ему фильм и, пока посетитель силился припомнить: «Как же там было дело… ах да, закручивается все на пляже… там был такой шериф… как его звали?.. не то Барди, не то Борди… нет, Броди!.. и вот он заявляет мэру, что пляж надо закрыть… А тот, мерзавец, не желает слушать, ему важны туристы, прибыль, на остальное наплевать… Он посылает шерифа куда подальше, и пляж остается как был. Ну вот… И вдруг однажды, когда на берегу полно народу, какой-то мальчик заплывает в море…». Книжник слушал его и пытался вообразить звуки, краски, предметы, движения, цвет, вкус и даже запах.

По рассказу — а значит, думал Книжник, и по фильму, — это было не так уж трудно сделать.

 

Он поблагодарил посетителя и потихонечку вытащил ногу из глубокого подстолья.

Пу… ду… пу… ду… пу… ду…

 

Больше всего он любил посетителей, которые никогда не читали книг.

Или почти никогда.

По счастливой случайности, рано или поздно такие люди забредали именно к нему.

То ли из-за того, что в его лавке, где было не так много книг, как в других, они не так робели. То ли из-за того, что в ней было не видно хозяина. То ли из-за чего-то еще, совсем не случайного, что витало в воздухе и говорило, что таким, как они, в этой лавке особенно рады.

Как бы то ни было, они в нее входили.

 

Больше всего он любил посетителей, которые сами не знали, что искали.

Потому-то он их и любил.

Они ужасно стеснялись и чаще всего задавали вопросы, не имеющие отношения к книгам.

 

— Как вы думаете, будет дождь?

— Где здесь ближайшее кино?

— Можно от вас позвонить по телефону?

 

Книжник не всегда мог дать ответ на эти вопросы, а телефон, за неимением, не мог дать и подавно, но он старался угадать, какие книги в них замаскированы.

 

— Не знаете ли вы, где найти хорошую парикмахерскую? — спросил как-то раз один такой посетитель.

Книжник на минуту задумался, пригляделся к его волосам и принес ему нужную книгу.

— Спасибо, — сказал тот, слегка опешив.

— До свидания и приятного чтения.

— До свидания, — сказал посетитель и направился к выходу.

Пуду-пуду-пуду?

 

Но со временем любимцы становились все начитаннее и формулировали запросы точнее и определеннее. Робость их сменялась требовательностью, а непосредственность, за которую Книжник их так любил, оставалась и часто подвергала испытанию его профессиональную компетентность.

За это он любил их еще больше.

 

— У вас есть книга про двух женщин, четверых мужчин и троих детей?..

 

— У вас есть книга, где все происходит в лесу?..

 

— У вас есть книга про принцессу, которая ищет смерти, а находит любовь?..

 

— У вас есть книга, где героиню звать Терезой?..

 

— У вас есть книга, в которой часто встречается слово «снисходительность»?..

 

— У вас есть книга с Гари Купером?..

 

— У вас есть книга без всякой бытовой техники?

— Как, совсем? — тут Книжник растерялся. — Даже без холодильника?

— Главное, без холодильника.

* * *

Бывало, прохаживаясь вдоль стеллажей, Книжник представлял себе, что тут у него не лавка, а зоопарк.

Такой, где не очень много людей, совсем нет клеток и все звери живут в добром согласии.

Бесплатный зоопарк, по дорожкам которого бродят его, Книжника, любимые посетители с детьми или без, смеются, веселятся, скучают, грустят, а кто-то, глядишь, и заблудится.

Чтобы они не заблудились, Книжник позаботился устроить в лавке все, как в зоопарке. Расположил свои книги по классам и видам: тут домашние книги, там дикие, тут книги пустынные, озерные и лесные, там книги полярных широт, книги хищные или всеядные, перелетные, яйцекладущие, книги певчие и пересмешники — указал все породы, какие встречаются в зоопарках. Чтобы легче ориентироваться.

Он даже подумывал, не вручать ли всем посетителям план своей лавки, и заранее радовался тому, как им будет удобно.

Но побоялся: тогда ведь могут заблудиться сами книги, а это хуже всего!

 

Прикидывая иной раз, кем в этом зоопарке должен быть он сам, Книжник видел себя в роли служителя.

Посетителям зоопарка обычно нет нужды видеть служителей, зверям же без них не обойтись.

 

Как хороший служитель, он знал о своих книгах все и жил их жизнью, встречая новеньких и провожая уходящих. Заботился об их спокойном сне, опрятности, а в полдень к тому же и кормил: открывал одну наугад и, прохаживаясь меж стеллажей, читал ее вслух всем остальным.

 

Зашел еще один свидетель Иеговы.

Книжник с ним поздоровался и продолжал читать.

Свидетель тоже поздоровался, стал ждать и поневоле слушать.

Тогда Книжник, не предупреждая свидетеля, начал читать не наугад, а на выбор, так что свидетель начисто забыл о том, что собирался говорить, о том, что надо радоваться тому что жизнь прекрасна… а просто поблагодарил и вышел, ужасно радостный и жуть какой прекрасный.

Пудупудупуду!

 

Насытившись, книги одна за другой соловели. Книжник читал все тише и тише, пока они совсем не погружались в дрему.

 

И наступала тишина.

 

Сам Книжник еще и потому читал гораздо больше, чем коллеги, что экономил время на еде.

Питался только чаем с книгами в прикуску и был вполне доволен.

И даже на такой диете оставался полным. Поддерживать физическую форму помогали частые пробежки вверх и вниз по лестнице за чаем и обратно в лавку. Но ел и пил он непрерывно целый день — глотал то чай, то книги.

* * *

После тихого часа Книжник решил разбудить свои книги музыкой.

Он подошел к старенькому проигрывателю и запустил Вольфганга Амадея Моцарта.

 

Пу… пуду… пудупудупуду…

Музыка наполнила лавку.

Пу… пуду… пудупудупуду.

Книги встрепенулись.

Пу пу… пуду пуду пуду… пуду пуду пуду…

Подпевая и размахивая в такт руками, Книжник пошел вдоль полок.

Из озорства он взял и притворился покупателем-любимцем.

Пробежался глазами по стеллажам, будто видел их в первый раз, взял книжку, полистал.

Подумал: «Вроде ничего…»

Открыл другую, прочитал в ней первую страницу: «Здорово!»

Он вдруг увидел, что одна из книг по философии еще кемарит, поколебался, улыбнулся и бережно взял ее на руки.

 

Но тут к конторке робко подошел любимый посетитель.

— Здравствуйте, — сказал Книжник.

— Здравствуйте, мсье, мне нужна поэма… такая, знаете ли, длинная поэма… про человека… который долго пропадал… скитался, бедствовал… лет двадцать… а потом нашел свою жену… ну а она… каким-то чудом… осталась ему верна.

— У меня есть то, что вам нужно.

— Мне для подарка, — уточнил покупатель.

— Прекрасный подарок, — сказал Книжник.

— Жене, — прибавил покупатель.

— А!.. — сказал Книжник.

— Да.

— Ей наверняка понравится.

— Спасибо.

 

Книжник посмотрел на книгу по философии, которую все еще не спускал с рук, но передумал и тихонько положил на место.

Философия появилась в лавке однажды утром и осталась насовсем. Ей было так уютно лежать на полке, а Книжник ее холил и лелеял.

Какая бы погода ни была на улице, здесь, в лавке, Книжник ухитрялся поддерживать сухой и жаркий климат, как в Сахаре, еще и этим его лавка отличалась от других, и философия привыкла и ни за что отсюда не ушла бы. Размякнув на жаре, она валялась тут сахарской львицей рядом с другими книгами и никакими мыслями себя не утруждала.

 

Находились и посетители, которых привлекал тропический микроклимат. Они приходили только ради него и часами листали книги, делая вид, что выбирают. Книжник все понимал, но не мешал им.

И вот что странно: такие псевдопокупатели всегда листали и перебирали книги именно по философии, словно бы их тоже вечно бил озноб, как эту холодную науку.

 

— Простите…

— Да?

— У вас есть «Новые метафизические размышления»?

— Сейчас посмотрю. Холодина на улице, верно?

 

Тепло в книжной лавке создавалось искусственно, зато освещение было самое что ни на есть естественное.

Солнечный свет заливал аллеи между стеллажами так обильно, что хватало на весь день.

И только над столиком с утра до вечера горела подвесная керосиновая лампа.

Если же в лавку заглядывал ночной гость, Книжник вел его темными аллеями, держа лампу в руке на высоте лица, своего или гостя.

Так они шли, хозяин с гостем, бок о бок, шли меж рядами книг, шли и шептались среди книг, в начале или на исходе ночи.

* * *

Книжник ненавидел вульгарность, но ничего не имел против грубости, хотя сам ею не увлекался.

Поэтому не выгонял из лавки грубиянов.

Как раз один такой подошел к его столу и грубо потребовал три книги, которые берут с собой на необитаемый остров.

Книжник посмотрел на него удивленно и ответил, что точно не знает, какие это книги.

Тогда посетитель запальчиво сказал, что про эти чертовы книги, которые зачем-то надо брать с собой на остров, кричат на всех углах, и если Книжник ничего о них не знает, то какого черта (точнее, он сказал: «какого хрена») он сидит в книжной лавке.

— Но это дело личного выбора, — возразил Книжник.

— Иди ты на фиг со своим долбаным выбором!

Книжник ободряюще улыбнулся.

— Что ж мне теперь, подохнуть, — надрывался посетитель, — без этих дерьмовых книжонок!

— A-а! В таком случае, боюсь, у меня вы таких не найдете.

— Ну и паскудство! — рявкнул посетитель, повернулся и ушел, не попрощавшись.

Книжника этот разговор нисколько не расстроил, он как ни в чем не бывало пошел наверх приготовить очередную чашечку чая — из крапивы, но невольно задался вопросом: что же это за три книги, которые берут с собой на необитаемый остров?

Или, по меньшей мере, какие взял бы он сам?

Вопрос оказался мучительным.

Книжник стал ходить кругами по винтовой лестнице, пока не очутился снова в лавке, где устроил смотр всем своим книгам.

«Три книги», — повторял он про себя, обводя глазами стеллажи.

Подошел к самому первому, снял с полки одну книгу, прошел еще немного, снял другую, нахмурился, прошел еще немного, снял третью… Ну ладно, подумал он, это только предварительный отбор, а окончательный будет потом… и пошел, и пошел, снимая все новые книги.

 

Через полчаса на полу перед Книжником громоздилась целая гора книг, из которых ему предстояло выбрать только три. Он тяжело вздохнул.

Еще и первый отбор не завершился, а число снятых с полок книг почти сравнялось с числом оставшихся на полках.

Книжник собрался с силами и сделал новую попытку.

— Три книги, — пробурчал он, — только три… А почему не две? Не четыре? Не нуль? И не тысяча? Всего три книги…

Три — и все тут. Никто не знает почему.

Книжник призвал проклятья на голову того, кто это придумал. Кто первым поставил такую задачу. Зачем? Для кого? Откуда берутся все эти расхожие мысли и фразы? У каждой есть первоисточник. Попадись сейчас Книжнику тот разгильдяй, который запустил гулять по свету задачку про три книги, уж он бы сказал ему пару ласковых. Но главное, спросил бы у него ответ. На колени бы стал перед тем или той, кто это придумал, и стал бы умолять его (ее), чтоб он или она назвали эти самые три книги.

Теперь Книжник злился на грубияна, который заразил его задачкой. Не мог он, что ли, выбрать сам свои три книги? В конце концов, это дело сугубо индивидуальное.

Небось, подумал Книжник, этот грубиян точно так же, как я, не сумел выбрать сам и решил переложить задачу на меня. Книгопродавец ведь на то и существует, чтобы к нему обращаться, когда надо выбрать книги.

Но как их выберешь!

— Три книги… — снова пробормотал он.

Не две, не четыре, не нуль и не тысяча.

 

Он неотступно думал о трех книгах, об этих «долбаных трех книгах».

Думал так упорно, что почти поверил, будто на самом деле уезжает на необитаемый остров.

От этого задача стала еще ужаснее.

Потому что от его выбора зависела вся жизнь.

Книжник не выдержал и закричал.

 

Забредший в лавку посетитель вздрогнул и тоже закричал.

— Простите, — извинился Книжник.

Удивленный посетитель посмотрел на него и счел за лучшее уйти.

Книжник пришел в себя. Он понял, что не едет на необитаемый остров, не обязан выбирать три книги и не может взваливать на себя чужие трудности.

«И вообще, — подумал Книжник, в последний раз припомнив грубияна-посетителя, — уж будто там, на острове, и книжной лавки не найдется!»

 

Кончилось тем, что он уселся на одну из стопок книг и взял ту книгу, что лежала сверху на другой.

И расчитался, и разулыбался, так что три книги, как три тени, что затуманивали ум, бесследно растворились.

Он позабыл о них и все читал, читал.

* * *

Помимо зоологического, Книжнику приходили в голову и другие принципы классификации, один оригинальнее другого, и по мере того, как книг прибывало, он перепробовал их великое множество.

Так продолжалось до тех пор, пока он не понял, что оригинальность вовсе не всегда привлекает его любимых посетителей, а чаще привлекает пары.

Тогда, поставив крест на оригинальности, он вернулся к самой что ни на есть традиционной расстановке в алфавитном порядке, которая почему-то парных посетителей не вдохновляла.

 

На витрину Книжник выставлял не самые новые книги, а те, что вылавливал, пройдясь вдоль стеллажей с завязанными глазами. Сначала приходилось долго кружиться на месте, чтоб потерять ориентацию, ведь он знал лавку как свои пять пальцев. Потом он вслепую шарил по полкам и выбирал книгу дня, недели, месяца или года — смотря по тому, как скоро они разойдутся, ибо только тогда и менял их. То есть попросту заполнял опустевшее место.

Если же клиент осведомлялся, чем замечателен такой-то автор, Книжник отвечал что попало, ведь вероятность напороться на специалиста не так уж велика.

 

— В этом году двухсотлетие со дня его рождения.

— Да ничего подобного! До этого еще двадцать три года!

— Вы уверены?

— Еще бы!

— Вы что, специалист?

— Да.

— А-а!

— Из каких источников ваши сведения?

— Простите?

— Из каких источников?

— Я мог и ошибиться.

— НО ИЗ КАКИХ ИСТОЧНИКОВ?

— Моя мать каждый день готовит обед, в то время как я делаю уроки.

 

Книжник обходился без грубостей, он прибегал к другим испытанным и столь же действенным средствам.

Его оружием были фразы, почерпнутые из учебников иностранных языков. Что это за языки и как звучат ни них эти фразы, он не имел ни малейшего представления, просто вычитывал из учебников примеры.

Эти фразы-примеры почему-то волновали его больше других, как-то особенно отзывались в его душе. Каждая заключала в себе целую историю:

 

«Я возвращаюсь с рынка, где повстречал своих родителей».

«Если будет жарко, мы пойдем купаться».

«Разве вы не согласны со мной относительно кошек?»

«Этот дом не так красив, как тот».

«Апельсины, которые они съели, были очень вкусны».

 

И самая его любимая: «Об айсбергах можно узнать немало интересного». В этой фразе было что-то такое… Какая-то магическая сила, которая действовала всегда безотказно. Сначала Книжник думал, что этой силе поддается он один и в этом проявляется таинственная связь между ним и айсбергами. Но, испытав свою фразу в разных ситуациях, убедился, что и другие реагируют на нее очень остро, иное дело, что реакция у разных людей разная. Так один мужчина, услышав про айсберги, вкатил ему оплеуху, а одна женщина его поцеловала.

Однако Книжник не швырялся этой фразой почем зря, приберегая для исключительных случаев, когда все другие средства исчерпаны.

 

— Моя мать каждый день готовит обед, в то время как я делаю уроки.

— Что-что? — сказал специалист. — Я спрашиваю, из каких источников ваши сведения?

Книжник помедлил…

И выпалил:

— Об айсбергах можно узнать немало интересного.

— ???

Пудупудупуду…

 

Книжник часто пытался представить себе, что за человек исхитрился написать такое… сначала сочинить в уме: «Об айсбергах можно узнать немало интересного», потом записать и, наконец, поместить в учебник рядом с другими фразами, тоже замечательными, но не обладающими такой убойной силой (хотя, конечно, Книжник испробовал не все).

 

Нет, он не имел ничего против айсбергов и ничуть не сомневался, что о них можно узнать немало интересного, но сочинить такую фразу! И записать! И выговорить! Колосссально!

* * *

Порою к середине дня он уставал читать и засыпал с открытыми глазами.

И видел сон, будто читает.

Такую книгу, где не происходит ничего. Ничего-ничего.

 

Когда-то он довольно долго искал такую книгу наяву. Искал, надеялся найти.

Но потерял надежду.

Иной раз попадалась почти совсем такая книга, но в последний момент… или в первый — словом, в какой-то момент все-таки что-нибудь да происходило. Кто-нибудь садился. Или закуривал. Или что-нибудь говорил.

Или думал.

Или рождался.

Или умирал.

Книги, где не происходит ничего, не было.

Ни одной.

 

Осталось Книжнику лишь грезить о такой книге. В этих грезах он видел себя окруженным тремя женщинами своей жизни в книге своей мечты, где ничегошеньки не происходит.

И погруженный в грезы Книжник улыбнулся.

 

В лавку вошел бывший друг Книжника и пробудил его от грез.

— Добрый день, мсье, — сказал он. — Когда-то в этой лавке работал мой старинный друг.

Книжник принял его слова за шутку и с улыбкой ответил:

— И что тебе нужно от этого друга?

— Я вам, кажется, не тыкал! — возмутился друг.

Книжник оторопел.

Посмотрел бывшему другу в глаза и увидел, что тот совсем не шутит.

Тогда он вспомнил, что давно стал только темой разговоров, и ощутил глухую боль.

Бывший друг ждал ответа.

— Простите, — проговорил Книжник. — Ваш друг здесь больше не работает.

— A-а… Жаль. Что ж, прощайте, мсье.

Книжник не удержался, чтобы не пойти за ним, не попытаться удержать его хоть на минуту.

— Вы что-то хотели ему сказать? — сказал он со слабой надеждой в голосе. — Он, может быть, сюда зайдет. Я мог бы передать…

— Да нет, не стоит. Просто когда-то я одолжил ему пылесос и вот хотел забрать.

Книжник остолбенел.

— Не страшно, — успокоил его бывший друг. — Я куплю себе новый. До свиданья, мсье.

 

Пуду, пуду, пуду.

 

Остолбеневший Книжник так и стоял посреди лавки.

Книги плотным кольцом окружили его, как бы желая поддержать.

Он понял их порыв, сел, упершись руками в пол.

И просидел довольно долго, глядя в одну точку.

 

Наконец он встал, поднялся по лестнице, вытащил из стенного шкафа на кухне пылесос, спустился обратно, открыл дверь лавки, убедился, что перед ней никого нет, и, размахнувшись, вышвырнул пылесос на улицу.

А дверь успел захлопнуть, чтобы не слышать грохота — пылесос разлетелся на мелкие кусочки. Поднялось облако пыли.

Он постоял, прижав голову к стеклу, посмотрел на облако и увидел, как вместе с ним испаряется дружба.

Добредя до стола, он снял с вешалки шляпу, надел ее, надвинул на глаза и утопился в кресле.

 

— У вас перед дверью валяется разбитый пылесос, — сказал еще один свидетель Иеговы. Он стоял перед Книжником и стряхивал с одежды мелкие кусочки.

— Его обрушил на меня Господь, — ответил Книжник, не сдвигая шляпы.

Свидетель с чувством воздел глаза к потолку, улыбнулся и вымолвил:

— Помилуй нас, Боже, от гнева Твоего!

 

Книжник рассмеялся, Свидетель тоже.

И оба радовались вместе.

Тому, что жизнь

прекрасна.

 

Пудупудупуду — к ним присоединился Бог.

* * *

— Добрый день.

— День добрый.

— Я путешественник.

— Очень рад.

— Мне нужен путеводитель.

— А! Хорошо, идемте, я вам покажу.

Книжник встал и подвел путешественника к стеллажу, где стояла всего одна книга.

— Вот на этой полке, — туманно сказал он.

 

Путешественник взглянул на полку, потом на Книжника:

— Но здесь стоит только один…

— Да, — согласился Книжник, тоже посмотрев на полку.

Путешественник взял книжку в руки:

— К тому же по Бразилии!

— А вы собрались не туда? — осведомился Книжник.

— Конечно, нет!

— У меня есть много самоучителей иностранных языков.

— Мне нужен не самоучитель, а путеводитель! Где у вас остальные?

— У меня только этот.

— Только этот остался?

— Только этот и был.

— Вы что, больной?

— Да вроде нет…

На всякий случай Книжник пощупал себе лоб.

Путешественник испепелил его взглядом, бросил на пол путеводитель по Бразилии и ушел прочь.

Пудупудупуду.

 

А Книжник подобрал путеводитель, прижал его к груди и, снова поставив на пустую этажерку, полюбовался на одинокую книгу. Ему вдруг вспомнилась одна из множества красивых фотографий этого путеводителя, и он подумал об одной из множества своих красивых сестер, раскрыл книгу точно на нужной странице и вырвал фотографию.

— Ты будешь у меня единственной, — шепнул он книге и унес ее наверх.

Чуть позже путешественник вернулся.

— Я передумал, — сказал он, — и я беру у вас путеводитель по Бразилии.

— Теперь я не могу его продать, — ответил Книжник.

— Но я хочу его купить! — повысил голос путешественник.

— Но это невозможно.

— Почему?

— У него не хватает одной страницы.

— Это не важно.

— Нет, важно, — возразил Книжник. — Очень важно.

Но путешественник, похоже, свихнулся. Он направился прямо к пустой этажерке и в панике воскликнул:

— Где он?

— Исчез.

— А сколько вы возьмете за стеллаж?

 

Книжник встал, подошел к путешественнику и обнял его за спину.

А путешественник припал к его плечу и разрыдался:

— Путеводитель! Я хочу путеводитель! Он мне так нужен!

— Ничего-ничего, — утешал его Книжник. — Все пройдет.

 

Поддерживая путешественника, он проводил его до двери.

— Извините меня, — сказал путешественник, беря себя в руки.

— Не за что. Заходите еще.

— Спасибо. До свиданья.

— Всего хорошего, — ответил Книжник.

* * *

Третий час пополудни был самым ненавистным временем для Книжника. Сколько помнил себя, еще с детства, когда еще он не был Книжником, он ненавидел этот час. Ни возраст, ни профессия тут были ни при чем. Он просто ненавидел этот час.

Должно быть, это чувство разделяли очень многие, ибо редко какой посетитель заходил в этот час в его лавку.

 

Не пуду не пуду не пуду.

Никто не звякнул. Не вошел. Дверь не открылась.

Даже сквозняк ее не шелохнул.

 

Обиднее всего, что Книжник не имел понятия, за что так ненавидит этот час.

Довольно долго он пытался доискаться и перебирал в уме все, что могло бы послужить причиной этой неприязни: посетители, бывшие друзья, разбитая любовь, Господь Бог, наконец, сама лавка и книги? По каждому из этих поводов он мог тревожиться, но к злополучному часу все это не имело отношения.

Ну а в один прекрасный день он понял, что никакой причины нет: угнетает его третий час пополудни, и все.

Как только ни пытался Книжник с ним бороться, но все же сдался. Оставалось одно: ждать, пока он пройдет. Ждать и надеяться, что рано или поздно, когда быстрее, когда медленнее, смотря какой выдастся день, когда легко, когда с трудом, он все-таки пройдет.

И он обычно проходил.

 

— Куда бы мне поставить мою косу? — спросила Книжника стройная дама в черном.

Он оторвал глаза от книги и взглянул на нее.

— Повесьте там, на вешалку, — ответил он.

Дама не относилась к числу заядлых читателей, но любила захаживать в лавку, потому что Книжник не бросался бежать при виде ее и всегда был с ней любезен.

Вот и теперь он встал, чтобы помочь ей.

— У вас прекрасная шляпа, — сказала стройная дама, взглянув на вешалку.

— А у вас прекрасная коса, — ответил на это Книжник.

— Вы находите?.. — вздохнула черная дама.

Книжник заметил, что она в нерешительности.

— Вы что-нибудь хотите? — спросил он.

— Да, — ответила особа. — Мне говорили, есть такая вещь — поэзия…

— О да! Она повсюду. Позвольте я кое-что покажу вам.

— Пожалуйста.

Книжник повел стройную даму меж стеллажей.

Книги затрепетали, но он успокоил их взглядом. Взяв с полки одну, он полистал ее, нашел какую-то страницу. Потом перевернул, чтобы стоявшей перед ним даме было удобнее смотреть:

— Вот это, например…

Дама в черном прочла страницу.

— Да… — произнесла она.

Книжник раскрыл другую страницу и снова подставил ей.

— Да…

Книжник заметил, что черная дама немного посветлела, и дал ей прочитать третью.

— Еще…

Он открывал все новые страницы, которые она читала все быстрее.

— Да… да…

Черная дама все светлела и светлела. Книжник достал другую книгу и продолжал в том же духе.

— О да… Еще…

Книжник набрал целую стопку книг и стал раскрывать их одну за другой.

— Еще сильнее… — сказала уже серая дама.

Книжник подыскивал все более сильную поэзию.

— Да-да… вот так…

Дама читала все быстрее и быстрее, и все быстрей порхали руки Книжника.

— Еще… еще…

Стройная дама в черном бледнела на глазах.

— Да… да…

Книжник не давал ей остановиться.

— А-ах…

Он дошел до сокровищ поэзии.

— Да…

До перлов.

— Да…

До брильянтов.

— Да…

И рубинов.

— Да!

 

Книжник расставил изнемогшие книги по местам и ласково погладил корешки.

— Благодарю вас, — сказала стройная дама в белом.

— Мне самому было очень приятно.

— Напрасно вы так говорите, — сказала стройная дама.

— Вы правы, — ответил Книжник.

Они вернулись к вешалке.

— У вас прекрасная шляпа, — повторила стройная дама.

— А у вас прекрасная коса, — повторил Книжник.

 

Стройная дама в белом взяла свою косу и по дороге к двери постепенно почернела.

Книжник посмотрел ей вслед и пошел приготовить себе чашку лакричного чая.

* * *

При таком обилии книжных лавок в городе мало кто оставался верен только одной из них, однако у Книжника была кучка постоянных покупателей. Но лишь один из них — ведь почтальона и свидетелей Иеговы покупателями не назовешь — приходил ежедневно.

Как зовут ежедневного посетителя, Книжник не знал — он никогда ни у кого не спрашивал имен и знал по имени только тех, кто пожелал представиться, — но мысленно окрестил его Жаком Фаталистом.

Потому что самой первой книгой, которую тот пожелал у него купить в самый первый день знакомства, положившего начало долгим и прочным хозяйско-посетительским отношениям, была самая первая книга в лавке — «Жак Фаталист и его хозяин».

К тому времени Книжник уже научился расставаться с книгами, когда они того желали или когда того желал кто-то еще, но это была его самая первая книга, и он был так привязан к ней, что отказался продавать.

Книга была самая обыкновенная — не антикварная, не редкого издания. Такую можно было найти где угодно, в любой из лавок, которыми изобиловал город. Но посетитель смотрел на дело иначе.

Спор перешел в перебранку, а затем в потасовку, следы которой сохранились до сих пор на некоторых стеллажах.

В итоге посетитель сдался.

 

Своим упорством Книжник и заслужил вечную верность посетителя, который давно искал хорошего книгопродавца в городе, где их было навалом.

А продавец, способный отдубасить посетителя, ради того чтоб не продать ему книгу, был в его глазах настоящей жемчужиной.

Вскоре он зачастил в лавку Книжника. На смену ссоре, с которой началось знакомство, со временем пришло полное взаимопонимание. Книжник и Жак Фаталист узнавали друг друга все ближе, поскольку разговаривали исключительно о книгах.

Жак Фаталист купил горы книг, а потом, с годами, прикупил еще холмы и равнины.

После чего вдруг перестал показываться в лавке.

Ни разу не пришел за целый год.

Книжник знал, что ни в какую другую лавку Жак Фаталист не пойдет, а думать о плохом ему не хотелось, поэтому он решил, что Жак перестал читать.

И от этого зауважал его еще больше.

 

Но однажды утром Жак Фаталист вернулся.

Книжник не задал ему ни одного вопроса, а тот, что прежде омрачал лицо любимейшего посетителя, исчез, уступив место сигарете.

Кроме того, Жак Фаталист принес с собой книгу — первую из тех, что когда-то купил у Книжника.

С тех пор он снова стал ежедневно приходить в лавку. Каждый раз выкуривал одну сигарету и приносил одну книгу — в том порядке, в каком когда-то покупал.

Так что теперь трудно было сказать, кто из них кого снабжал книгами.

 

За все время он только однажды пришел в третьем часу пополудни.

Но посмотрел на Книжника и сразу понял, что неудачно выбрал время.

* * *

Если в лавку заходила очаровательная девушка, если она улыбалась да к тому же еще носила юбку, Книжник безошибочно распознавал по этим признакам манию последней страницы.

Он отрывался от чтения и вел девушку от стеллажа к стеллажу.

Первое время она просто брала то одну книгу, то другую, оглядывала их и ставила на место, но очень скоро начинала проявляться мания: вместо того чтобы открывать и читать книгу с первой страницы, она с какой-то болезненной поспешностью заглядывала на последнюю.

И тогда Книжник, в зависимости от симптомов, то есть от степени очарования, ширины улыбки и длины юбки, покашливал, хмыкал или подпрыгивал на месте.

Как правило, девушка спохватывалась, посылала ему еще одну, чуть виноватую, улыбку и либо ставила книгу на полку, либо принималась листать ее с начала.

 

На своем веку Книжнику довелось излечить от мании последней страницы огромное количество очаровательных девушек, причем некоторых приходилось для этого бить по рукам.

После этого одни из них больше не появлялись, другие, видимо, выздоровевшие окончательно, были ему так благодарны, что заходили запросто, без всякого повода.

 

— Пудупудупуду! — сказала, заходя, как раз такая, одновременно с дверью.

— Привет, Констанс! — заслышав ее голос, сказал Книжник.

— Привет.

— Как дела?

Констанс села, вытянув ноги, на пол около стола и улыбнулась.

— Как видите, — ответила она.

Книжник посмотрел на нее с умилением.

Другая девушка никак не выздоравливала, но продолжала ходить в лавку к Книжнику, чтоб под его присмотром читать книги с начала до конца.

Каждый раз, когда она, не выдержав, принималась лихорадочно листать страницы, чтобы дорваться до последней, Книжник ее одергивал.

Однако желание прочесть последнюю страницу было у нее столь велико, что ради этого она прочитывала всю книгу целиком.

Потом благодарила Книжника, брала с собою или ставила на полку книгу и выходила под пудупудупуду, вместе с улыбкой, юбкой и очарованием.

 

И каждый раз такое вот пудупудупуду навеивало тоску на Книжника, ибо единственное, в чем были схожи все три исчезнувшие женщины его жизни, это мания последней страницы.

 

К столу подошел горячечного вида юноша:

— Есть у вас «Размышления старца с похмелья»?

— Ну, разумеется, — ответил Книжник.

Он посмотрел на юношу, увидел на его лице трепещущий вопрос и понял, что несчастный (вопрос) уже бьется в агонии, и все по собственной вине: он тонет в море алкоголя, которым юноша хотел его залить, и слез, которые он проливал из-за него.

Книжник встал, пошел за книгой и, очутившись рядом с юношей, почувствовал, что хочет обнять его за плечи.

Но юноша был слишком юн, и Книжник удержал свою возжаждавшую руку и разрешил ей только мысленно лечь на невинное плечо.

Однако юноша, наверно, ощутил прикосновение — он резко распрямился, расправил плечи, поднял голову и пошел вслед за Книжником в глубь лавки.

Тот нашел «Размышления старца с похмелья» на самой нижней полке одного из стеллажей и протянул юному посетителю.

Юноша протянул руку, но она так дрожала, что книгу он не удержал, а Книжник, не заметив дрожи, выпустил ее.

 

Но книга не упала.

 

Секунду юноша и Книжник стояли лицом к лицу около стеллажа и смотрели на зависшую в воздухе между ними книгу.

 

— Вы видели?

— Да, — ответил Книжник.

— Я тоже, — сказал юноша.

Книжник улыбнулся, и юноша в приливе откровенности сказал:

— Я подарил такую же одному человеку… и оказалось, что напрасно.

— В таких вещах нетрудно ошибиться, — утешил его Книжник.

— Вы правы.

— Не огорчайтесь. Бывают книги замедленного действия.

— И люди тоже, — подумав, отозвался юноша.

Тут рука Книжника вырвалась из-под контроля и все же улеглась, уже не мысленно, а наяву, на юное плечо. Юноша никакой разницы не почувствовал.

Он улыбнулся Книжнику и подхватил зависшую над полом книгу:

— Пожалуй, подарю еще раз.

 

Иногда какая-нибудь страница в какой-нибудь книге напоминала Книжнику о былой любви, об одной из трех женщин его жизни или обо всех сразу, но он не знал, куда ее отправить, и потому не вырывал.

А вместо этого затверживал страницу наизусть и думал, что, может быть, настанет день, когда он сможет, на этом ли, на том ли свете, пересказать, передать или внушить им ее содержание.

И постепенно превращался в антологию излюбленных страниц для вечных возлюбленных, страницы были одни прекраснее других, а потому со временем, уже помимо воли Книжника, их красота переходила все границы.

 

И вот он вслух заучивал очередную.

 

— Что вы сказали? — спросила женщина с округлым животом.

— Простите, — извинился Книжник. — Я не слышал, как вы вошли.

— Ничего-ничего, — сказала женщина, которая носила в себе жизнь. Это было прекрасно.

Книжник бросил на нее пронзительный взгляд и попал прямо в лицо. На секунду под пронзенным лицом обнаружилось другое — лицо его утраченной любви.

Он поспешил отвести взгляд, лицо беременной женщины не пострадало, она растянула его в улыбке и участливо сказала:

— Я вас, наверно, потревожила.

— Нет, что вы, просто я… — смутился Книжник и попытался улыбнуться ей в ответ.

 

— Я понимаю, — прошептала беременная женщина, глядя на него. — Со мной такое тоже бывает. Я зайду попозже или завтра.

— Хорошо.

Он проводил ее взглядом до самой двери, следя за каждым исполненным грации движением. Когда она ушла, глаза его увлажнились.

Он снова склонился над книгой, но слезы мешали читать.

* * *

— Добрый день, мсье. У вас есть «Анна Каренина»?

Книжник порывисто встал.

— Идите за мной, — сказал он и вытянул над головой руку с поднятым пальцем.

— Я смотрел на полках с русской литературой, но не нашел. Может, у вас ее нет?

— Есть.

Клиент пошел в глубь лавки за хозяином.

 

— Вот! — Книжник указал на небольшой стеллаж.

Клиент увидел, что стеллаж заставлен «Анной Карениной» в разных изданиях и каждого — по много экземпляров.

— Да, правда, есть, — сказал он.

Книжник улыбнулся.

Клиент стал вслух читать названия на корешках:

— «Анна Каренина»… «Анна Каренина»… «Анна Каренина»… «Анна Каренина»… «Анна Каренина»… «Анна Каренина»… «Анна Каренина»… «Анна Каренина»…

А Книжник слушал.

— «Анна Каренина»… «Анна Каренина»… «Анна Каренина»… «Анна Каренина»… «Анна Каренина»…

Голос клиента убаюкивал.

— «Анна Каренина»… «Анна Каренина»… «Анна Каренина»… «Анна Каренина»… Возьму, пожалуй, эту.

Клиент остановил свой выбор на одной из книг.

Хозяин взял ее и рассмотрел обложку.

— «Анна Каренина»! — сказал он с удовлетворением.

 

Чем объяснить такой наплыв свидетелей Иеговы, Книжник и сам не знал, разве что тем, что напротив его лавки был расположен бар. Иначе с чего бы им так радоваться тому, что жизнь прекрасна, думал он.

Впрочем, он ничего против свидетелей не имел и даже полагал, что Богу, может быть, приятно их видеть.

И тоже регулярно отсылал посетителей в бар напротив.

 

— Добрый день, у вас есть что-нибудь по самообразованию?

— Обратитесь напротив, прямо через улицу.

 

— Спасибо.

— Не за что.

 

— Добрый день, я интересуюсь книгами о танках.

— Возможно, вы найдете то, что ищете, через дорогу.

 

— Добрый день, мне нужна литература по коммерческому праву.

— Это напротив… но в такое время там закрыто.

 

— Добрый день, я ищу бар.

— Вон он напротив.

— Спасибо.

 

— Добрый день, я ищу себя.

Подумав, Книжник дал посетителю какую-то книгу и прибавил:

— Попробуйте еще зайти напротив.

 

— Добрый день, у вас ничего не найдется о здоровом образе жизни?

— Напротив.

 

— … по психологии?

— Напротив.

 

— Добрый день…

— Напротив.

— Добрый день, я гурман.

— Чем могу служить?

— Я ищу кулинарную книгу о блюдах из омаров.

— Не уверен, что такая есть.

— То есть как?

— Мне такая не попадалась.

— Вы издеваетесь? Я сам такую написал!

— A-а… Но она вам не нравится?

— Совсем наоборот!

— Но вы же хотите другую?

— Да нет!

— Я ничего не понимаю.

— Я ищу СВОЮ кулинарную книгу о блюдах из омаров.

— Попробуйте заглянуть напротив.

— НЕМЕДЛЕННО НАЙДИТЕ МОЮ КНИГУ!

Книжник сжал кулаки, встал, опершись на них, из-за стола и, пристально смотря на посетителя, проговорил:

— Об айсбергах можно узнать немало интересного.

Вконец рассвирепевший посетитель сверкнул глазами и ушел.

А Книжник поднялся на кухню и задумался, какой бы чай погаже заварить.

* * *

Немного спустя, когда Книжник, уже без особой охоты, пригубил пахучий чай, в лавку вошел далай-лама и направился прямо к конторке.

Книжник поклонился.

— У вас есть Большая Книга Жизни? — спросил далай-лама.

— Боюсь, разобрали, — ответил Книжник.

— Я так и думал, — сказал далай-лама и сел на столик в позе лотоса. — А была?

— Была.

— И вы ее прочли?

— Прочел.

— И как?

— Да так себе.

— Вы полагаете?

— Все ясно с самого начала.

— Ну-ну…

 

Далай-лама умолк и погрузился в медитацию.

А Книжник вернулся к прерванному чтению.

Но вдруг его посетила мысль, и он поднял голову.

Далай-лама смотрел на него невидящим взором.

Книжник хотел что-то сказать, но не успел.

— Спасибо, нет, — опередил его далай-лама. — Вы очень любезны, но мне это ни к чему.

И Книжник отказался от своей мысли.

Они беззвучно перебросились еще парой слов, и Книжник снова уткнулся в книгу.

 

Не шевельнувшись и не выходя из медитации, далай-лама просмотрел несколько книг со стеллажей, мысленно поднялся по лестнице, увидел еще кучу книг на полу, стал их пролистывать и, натыкаясь каждый раз на выдранные страницы, навестил всех братьев и сестер хозяина лавки, чтобы прочесть купюры.

В доме одной из сестер не оказалось ни страницы, ни сестрицы. Он побродил вокруг дома, зашел в лес и там, под деревом, нашел обеих: сестра как раз читала только что полученную страницу. Далай-лама стал читать с ней вместе, глядя ей через плечо.

А дочитав отрывок, благословил сестру и вернулся на столик Книжника, где наконец пришел в себя, хоть никуда не выходил.

 

— У всех все в порядке, — сказал он Книжнику.

— Спасибо.

— Еще увидимся.

— Конечно.

 

Далай-лама обошел лавку, что-то нашептывая, и удалился.

Книжник почувствовал, что на книжные аллеи снизошли мир и покой.

Все книги словно задышали.

И сам он перестал читать и тоже вздохнул полной грудью.

Всего разочек.

Ах, как давно ему не приходилось так дышать.

* * *

ПУДУПУДУПУДУ.

Книжник поднял голову от книги и насторожился. Потом он дернулся в сторону лестницы, но, вздохнув, остался сидеть.

Он понял, кто это, еще прежде, чем увидел, еще не различая, о чем они трещали, болтали и лопотали:

«Пара-пара-пара-парам, пара-пара-парам…»

 

Злость захлестнула Книжника — к нему с оглушительным треском подходили… вернее, подходила пара.

— Пара-пара-парам?

— Пара-пара-парам…

— Пара-рара-рара.

— Парарарам?

— Парурум.

— Парарарах!

— ВАМ ЧТО-НИБУДЬ НУЖНО?

Пара подскочила от неожиданности и обернулась.

— Парам?

Книжник окольными путями обошел лавку и атаковал пару с тыла, со стороны дверей.

— Пара-пара…

— Прапарара…

— КАКУЮ КНИГУ ВЫ ХОТИТЕ? — прорычал Книжник.

— Парапарам, парапарам!

Пара метнулась к двери, но Книжник загораживал проход.

— КНИГУ ДЛЯ ПАР?

— Парарарарара!

— Пара?

— Парпара…

— ЧТО?

— Парарурурум…

— У МЕНЯ ЕСТЬ ОТЛИЧНАЯ КНИГА О ТАНКАХ! (Он лгал!)

— Парам?

— А! Парам…

— Прапарам!

— НО Я ЕЕ НЕ ПРОДАЮ!

— Парам.

— Пурум.

— Парарарам.

— ОТКРЫТЬ ВАМ ДВЕРЬ?

— Парам! Парам!

— О, парарум!

Книжник распахнул дверь лавки.

— ВСЕГО ХОРОШЕГО!

— Пара-пара.

— Пуру-пуру.

И захлопнул ее.

 

Он снова сел за стол, но в голове его еще трещало — он слышал, как спустя три дня назойливая пара рассказывала за столом соседним парам о своем визите в лавку: «Парааааааааааам… пуруууууууууум… о танках пурурум! Непропарамдаю! ПАРАМ? ПАРАМ?»

* * *

Как правило, раз в день на Книжника вдруг нападала ужасная тоска.

Это было совсем не то, что в третьем часу по полудни, никакого сравнения, там вообще была не тоска, а просто третий час пополудни.

Ужасная тоска могла подступить в любое время, она проникала в лавку, затапливала книги, полки, неумолимо добираясь до стола Книжника и до него самого.

Сначала тоска дошла ему до щиколоток.

Книжник не обратил на нее внимания и просто потряс одной и другой ногой.

Тоска поднялась до колен.

Тогда он наконец ее заметил, понял, что она вот-вот его захватит, и влез, спасаясь, на второй этаж.

Он слышал, сидя там, пудупудупуду, но не спускался.

Пусть посетители обслужат себя сами.

 

Тоска все прибывала, с нарастающей скоростью заполоняла лавку, ступенька за ступенькой преодолела винтовую лестницу, просочилась в комнату, где хранились книги с выдранными страницами, подхватила их мощным потоком, она искала и не находила Книжника, пока не ворвалась под дверь кухни, которую он только-только успел за собою закрыть.

Книжник взобрался на кухонный стол, ноги его дрожали, он ждал, когда его настигнет безжалостная тоска.

Вот она снова разлилась по ступням, в один миг охватила колени, дошла до пояса, до плеч, тут, как бы играя со своею жертвой, приостановилась и стала медленно вползать по шее, по лицу… пока не поглотила Книжника совсем.

И он заплакал, исходя слезами — так было каждый день, когда на него нападала ужасная тоска.

Внизу, в лавке, книги слышали, как он мучительно рыдает, перешептывались и теснее прижимались друг к другу, стараясь поддержать его морально.

Наверху, под дверью кухни, сгрудились книги с вырванными страницами.

А Книжник, один-одинешенек, рыдал посреди кухни.

Прошло немало времени, но наконец ужасная тоска пошла на спад, начала опускаться, сползать, отступать и сгинула, будто ее и не бывало.

Книжник заварил себе розовый чай, пошел умылся и долго, глядя в зеркало, следил, как на его лице сменялись лица десяти его сестер и братьев, лишь после этого пришла улыбка.

 

В лавке он сразу заметил, что нескольких книг не хватает — их украли, пока его не было.

Но он не огорчился и подумал: «Ну хоть по крайней мере украли те, кто не берет дерьма!»

Потом уселся в свое кресло, уткнулся в книгу и в тот же миг забыл об ужасной тоске.

Умные люди сказали бы, что он живет своими книгами, избегает сталкиваться с реальным миром, витает в мечтах.

Таких умных в городе, где жил Книжник, да, верно, и не только там, было предостаточно.

Однако находились и другие, не такие умные, а то и просто дураки, которые считали иначе. А кое-кто из них даже придерживался мнения, что все наоборот и избегает сталкиваться с Книжником реальный мир.

 

Пууууудууууудууууудууууууу.

В лавку медленно-медленно зашел какой-то человек.

Книжник долго-долго ждал за столиком, пока он доберется.

— Дооообрый деееееееееень, — проговорил посетитель в замедленном темпе.

— Добрый день, — ответил Книжник, как обычно.

— Мнеееееееее нууууууууууужныыыыыыыыыы книиииииги Мааааааааарсеееееееееля Пруууууууууууууууста.

— Понятно. А какие именно?

— Всееееееееееее.

— Хорошо.

Книжник встал с кресла и пошел по проходу. Посетитель за ним, еле-еле. Чтобы он не отстал, хозяин тоже шел едва-едва. Снял с полки несколько книг и протянул посетителю. Тот бесконечно долго тянул к ним руки, а получив, сказал:

— Спаааааааааааасиииииииииибооооооооооо.

— Пожалуйста, — ответил Книжник.

И очень медленно, но так, чтобы идущий сзади не подумал, будто его передразнивают, зашагал назад.

Посетитель простился, расплылся в затяжной улыбке и вышел из лавки все так же, в замедленном темпе.

Ответную улыбку Книжник растягивал так долго, что не сразу смог вернуться к чтению.

* * *

В лавку проник цветочный запах — нет, не запах пионов, а целый хорошо подобранный букет.

Книжник вдохнул его и улыбнулся — знакомый запах, а за ним знакомые шаги, пришла цветочница, обутая в высокие сапожки.

С роскошным букетом в руках она подошла к столу Книжника.

— Мсье!

— Мадам! — ответил Книжник.

И они посмотрели друг другу в глаза.

Книжник питал слабость к цветочнице и знал, что тоже ей небезразличен. Но знал и то, что сердце цветочницы точно так же разбито, как его собственное сердце, так что, соединив осколки, им впору разве что приняться торговать старьем.

Поэтому он только был с ней особенно галантным и давал ей книги в обмен на цветы.

— Превосходный букет! — сказал он, принимая его из рук цветочницы.

— Еще бы! — согласилась она. Как видно, постоянное общение с цветами не располагало к ложной скромности. — Надеюсь, вы подберете мне достойную его книгу.

Книжник внимательно осмотрел букет, понюхал каждый цветок и сказал:

— Да. По-моему, у меня есть подходящая.

Он встал, предложил цветочнице руку и повел ее по аллеям.

Они шли меж стеллажей и любовались книгами, будто это были цветы.

— Вот эта, — сказал Книжник и достал с полки книгу в ярко-синей обложке.

Цветочница взглянула на нее, раскрыла на середине, понюхала.

— Заманчиво, — с лукавой улыбкой сказала она Книжнику.

— Но это только вам, с условием не отдавать в чужие руки!

— Не беспокойтесь, — ответила цветочница. — Никто, кроме меня, не прикоснется к этой синей-пресиней обложке.

— Что ж, отлично.

И они рука об руку продолжили прогулку по лавке.

Шагали молча. Лишь изредка цветочница чуть пожимала локоть Книжника. А Книжник накрывал второй ладонью ее руку.

Мало-помалу они подошли к двери в лавку, разняли руки, Книжник поклонился, цветочница присела в легком реверансе и вышла.

 

Каждый раз, как только за цветочницей закрывалась дверь, Книжник думал, что, будь его воля, он предпочел бы стать не книжником, а книжницей-хозяйкой лавки.

Во-первых, ради книг — чтобы дарить им то, чем обладают только женщины, во всяком случае цветочница, и чем они похожи на цветы.

Во-вторых, ради посетителей — чтоб обходиться с ними понежнее, брать за руку и улыбаться аромату.

И наконец, ради свидетелей Иеговы, чтобы сойтись по очереди с каждым.

 

— Здравствуйте. Мне нужна «Госпожа Бовари», — сказал посетитель, на вид ученый человек.

— Госпожа Бовари — это я, — ответил Книжник.

Посетитель с ученым видом оглядел его.

— Как поживаете? — спросил он.

— Да что-то скучаю последнее время.

— Вам надо где-нибудь бывать, вы засиделись дома.

Книжник лукаво улыбнулся и сказал:

— Вы думаете?

— Ну конечно. Вам надо заниматься спортом, ходить в музеи, а иной раз не повредит заглянуть в ресторан…

Улыбка Книжника померкла.

— …да опрокинуть рюмочку с друзьями.

Улыбка Книжника сошла на нет. А посетитель продолжал, прикрыв для вдохновения глаза:

— Да мало ли, что может вам помочь! Попробуйте семейную жизнь, путешествия или — тоже неплохо! — заведите детей…

Книжник заткнул уши, чтоб больше ничего не слышать, сполз с кресла и забился под столик.

Так что когда посетитель открыл глаза, желая проверить действие своей учености на собеседника, то обнаружил, что тот исчез.

— Мсье! — позвал он.

Книжник сидел, обняв коленки, и не отвечал.

— Мадам!

Ученый посетитель испугался и ушел.

Пудупудупуду.

 

Книжник вылез из-под стола и обессиленно раскинулся в кресле.

Потом он встал, добрался до проигрывателя и включил на полную мощность Вольфганга Амадея Моцарта.

Да так и остался стоять, пропитываясь музыкой.

 

На середине диска зашел еще один свидетель Иеговы и тоже обратился в слух.

— Какая радость! Как прекрасно! — проговорил он.

Книжник не отозвался.

Тогда свидетель совершенно неожиданно поцеловал его в щеку и ринулся прочь.

 

Книжник видел куда: через дорогу в бар напротив.

* * *

Опять пудупудупуду и легкие, скользящие, как будто в танце, и до того знакомые шаги! Книжник так и засветился улыбкой, едва заслышал их.

Пришел Жак Фаталист.

 

— Дорогой мой Книжник! Как дела?

— Плохо… Хуже некуда.

— Отлично! Таким вы мне и нравитесь!

 

Жак Фаталист подошел к столу Книжника, с улыбкой протянул ему руку, а другой положил на стол книгу.

Книжник пожал Жаку Фаталисту руку: обе руки сцепились в мостик над столом и книгой. Книжник как мог старался не видеть в Жаке Фаталисте друга, чтоб никогда его не потерять.

 

— Поговорим? — предложил Жак Фаталист.

— Ради Бога, не надо! — взмолился Книжник.

— Ну ладно, ладно! Тогда давайте хоть посмотрим друг на друга.

 

Прислонясь к стеллажу, Жак Фаталист глядел на Книжника.

Тот — на него.

Им было хорошо.

 

Жак Фаталист был довольно тонок, довольно красив и знал, что Книжник терпеть не может описаний внешности, за исключением волос.

И он умел так ловко и изящно прислониться к стеллажу, как не умел никто другой, включая Книжника — он пробовал, но в результате каждый раз оказывался на полу под грудой книг.

Прислонясь к стеллажу, Жак Фаталист все так же ловко и изящно достал из кармана сигарету, поднес ко рту и закурил, не отрывая глаз от Книжника, смотревшего ему в глаза.

 

Жак Фаталист был не единственным посетителем, которому разрешалось курить в лавке.

Многолетний опыт показал, что в лавку Книжника курящие заходят чаще, чем некурящие.

Сам некурящий, Книжник думал-думал, но, не найдя разгадки этого феномена, решил все просто: повесил табличку с перечеркнутой сигаретой, а внизу приписал: «Кроме курящих». Все приняли табличку с надписью за шутку.

Но Книжник не шутил.

Стоило как-то раз одному некурящему зажечь у него в лавке сигарету, как Книжник выставил его за дверь.

 

Жак Фаталист докурил сигарету и молча улыбнулся.

Не говоря ни слова, Книжник отпустил его на все четыре стороны.

 

Не потому, что ему было нечего сказать.

Просто обычно он говорил лишь то, что стоило сказать, и если бы все люди поступали так же, они бы тоже говорили мало.

Когда-то в одной книге он прочитал страницу — и сразу ее вырвал, на которой царь Андрей наставлял своего внука молодого князя Андрея:

 

 

Книжник вырвал страницу, чтобы послать ее одному из своих братьев, не успев дочитать до конца. Конец же был таким:

 

Брат Книжника, который получил эту страницу, прочтя ее, преобразился.

Стал буквально другим человеком, так что жена и дети очень долго не могли его узнать и ждали прежнего, но не дождались и привыкли к новому, который, впрочем, был до странности похож на старого.

Даже больше, чем прежний он сам.

* * *

Лавка Книжника не всегда бывала книжной лавкой.

Она зарождалась, росла, образовывалась рядом с ним, постепенно, по мере того как он ей занимался. Сначала в ней завелись книги, потом кресло, стол, стеллажи и наконец входная дверь с пудупудупуду.

Книжник очень старался, чтобы его книжная лавка была похожа на книжную лавку, и в общем так оно и вышло. Но…

 

Пудупудупуду!

Дверь лавки распахнулась.

Вошла одетая во все цвета радуги, сияющая красотой и радостью молоденькая женщина, подлетела к Книжнику, схватилась обеими руками за живот, широко улыбнулась, блеснула глазами, открыла рот и выпалила:

— Добрый день, мне, пожалуйста, один круассан, три молочных булочки и один… нет, два эклера!

У Книжника отвисла челюсть.

— Э-э… Видите ли… — промямлил он.