Будь он немного осмотрительнее… Осмотрительность — не то слово, которое вы часто встретите в этой саге.

Леандро рассказывает о муже Лоры, объясняет, почему она все-таки не приехала. Какие-то неотложные семейные дела, говорилось в телеграмме. Наверное, одна из любовниц Эндрю закатила истерику. Или что-нибудь столь же серьезное. Честно говоря, я рад, что она не приехала. Кому она здесь нужна? Уж наверное не нам. И не мне.

И, конечно, не Белладонне.

Мы гуляем по садам, проходим мимо аккуратных клумб с розмарином и лавандой. Ветер напоен их ароматом, и толстые шмели, опьянев от нектара, наполняют воздух тихим гулом.

— Почему она его не бросит? — спрашивает Белладонна у Леандро.

— Бросить — это не просто. Может быть, эта жизнь, хоть и не нравится ей, стала привычной. — Леандро испускает неуловимый вздох. — Но, боюсь, пока она остается с Эндрю, ей никогда не узнать, что такое любовь мужчины.

— Я тоже этого не знаю. И никогда не узнаю.

— Дражайшая моя Белладонна, — говорит Леандро и останавливается, чтобы поцеловать ей руку. Даже после стольких месяцев, проведенных здесь, это единственный жест, какой она может выносить, не поморщившись. — Я не позволю вам думать так. Существует греческое слово — метанойя. Оно означает, если можно так выразиться, перемены в разуме. Когда человек перестает двигаться по накатанному пути, его ум меняет направление, и он уже не думает так, как прежде. Древние считали, что это дар, способность открыть себя милосердию.

— Не хочу этого слушать.

— Человек может злиться, бушевать, кипеть от ярости, а потом все-таки переменить образ мыслей.

— Может быть, для вас этот способ и подходит, — в бешенстве говорит Белладонна, — но не для меня. Я буду кипеть, бушевать от ярости и никогда не остановлюсь. Никогда не прощу. И вы меня не заставите.

— Нет, милая, для меня этот способ тоже не подходит. И я не могу заставить вас что-то сделать. Не могу даже пожелать. Напротив. Вдумайтесь: на протяжении всей человеческой истории мужчины, полные ярости, почитались героями, воинами, пророками. Но женщины, полные ярости, были только демоницами или ведьмами. Как вакханки: впадая в безумие, они рвали тело мужчины на куски.

— Значит, вы хотите сказать, что нашему миру нужно побольше разъяренных женщин, — добавляю я.

— Я понимаю, — говорит Белладонна.

— Да, но я слишком хорошо усвоил одну вещь: чтобы жизнь не была такой невыносимой, ее нужно рассматривать как нечто малозначительное, — говорит ей Леандро. — Я не отступлю. Никогда не отступлю. Я стар и лучше вас умею скрывать свои мысли, вот и все. Это не значит, что их не существует. С ними нужно считаться и жить дальше, не позволяя им взять верх и помыкать вами. Этому научила меня смерть моей любви.

Белладонна смотрит на него, и ее глаза смягчаются.

— Умение прощать — это дар, — говорит он. — Это единственное средство, которое может освободить нас от груза ненависти.

— Но вы предпочли не освобождаться от него. И вы меня не слушаете, — запротестовала она. — Я тоже не хочу от него освобождаться.

— Тогда вы должны признать: пока мы не способны простить, мы держимся за руку своего обидчика. И эта рука вечно будет тянуть нас назад.

— Мне все равно. Пусть тянет, я должна отомстить. Только не знаю, с чего начать.

— Начните с самого начала.

— С начала. Иными словами, с человека, который меня во все это вовлек. — Ее глаза прищуриваются. — Вы имеете в виду Джун, мою кузину. Значит, вы все это время говорили о ней.

— Я говорил только о том, что вы сами считаете началом. Никаких правил не существует. Доверьтесь своему чутью, и вы будете знать, что делать. Скажу вам только одно: вы можете стать всем, чем угодно, если твердо знаете, чего хотите; большинство людей этого не знают. Если вы скажете себе, что не можете проиграть, то всегда окажетесь победителем. А если станете думать, что вам грозит поражение, непременно проиграете. Если будете чураться правды, дорого заплатите за ложь. Ложь больнее всего бьет того, кто солгал.

— Я не нуждаюсь во лжи, чтобы отыскать правду.

— Может быть, и нет, но вы должны смириться с возможностью того, что ваши планы закончатся не тем, к чему вы стремитесь. Вы должны сосредоточиться и стоять на своем. Вас всегда будут посещать мелкие искры сомнений, крошечные змейки, которые заползают в самые темные щели вашей души. Вы должны отвернуться от них.

— Я это знаю, — шепчет Белладонна.

— На поверхности остается только одно: фасад. Вот почему ваш замысел должен строиться очень тщательно. Чтобы найти сокровище — или убедиться в его отсутствии — нужно очень много копать. Вот почему зависть и ревность часто оказываются бесплодными. Они — всего лишь реакция на фасад.

Да, но как приятно бывает отпускать издевки в адрес тех, кто безобразен и глуп! Никакая мудрость не удержит меня от стремления ворваться в такие уголки, куда побоится ступить осторожная Белладонна.

— Ни один разумный человек не бывает до конца разумен; и ни один злодей не бывает всецело зол, — продолжает Леандро небрежным тоном, как будто речь идет о само собой разумеющихся вещах. — Даже у чудовища бывают моменты, когда он забывает об ужасах собственной души. В этом его оружие — он взывает к вашей слабости. В таких ситуациях отбросьте колебания.

Белладонна бледнеет, но ее губы плотно стиснуты.

— Я не стану колебаться, — говорит она. — Не поддамся слабости. Не отвернусь от них. Слишком часто я просыпалась среди ночи и чувствовала рядом с собой его, чувствовала, как его глаза сверлят меня даже через темноту, но никогда не видела его. Он до сих пор смотрит на меня, не отпускает. Я его найду. И всех остальных тоже. Я заставлю их страдать.

— Per amore о per forza. Тогда вы должны начать с самого начала. Найти Джун Никерсон, где бы она ни жила и как бы ее ни звали, и сделать то, что подскажет вам сердце. А потом посмотрим. Готовьтесь тщательнее. Помните, на это может уйти больше времени, чем вы думаете.

Мне кажется, что вот так, окольным путем, Леандро сказал нам: на этой злополучной кузине вы будете отрабатывать и оттачивать свои методы. А потом посмотрим. И постараемся заглянуть как можно дальше.

— Я уже сказала, — говорит Белладонна. — У меня нет ничего, кроме времени. Я умею ждать. Как вы думаете, удовольствие найти их стоит того, чтобы ждать очень долго?

На этот вопрос у Леандро нет ответа.

* * *

— Знаете, мир — очень жестокое место, — говорит мне Белладонна несколько месяцев спустя, протягивая письмо от мистера Джека Уинслоу, Ч. Д. Это сокращение, вероятно, должно означать «частный детектив», но, по мне, куда лучше подошли бы слова «чрезвычайный дурак». Может быть, я, как всегда, слишком нетерпелив, но до сих пор ему не удалось откопать ничего интересного, поэтому я уверен, что от него нет никакого толку.

Леандро дал нам адрес своего знакомого, бывшего старшего детектива из Скотланд-Ярда по имени Гаррис Притчард. Когда-то он был большой шишкой в политической полиции, слыл отчаянным сорвиголовой и помог Леандро раскрыть контрабандную сеть. Но, к сожалению, вскоре после этого наш пострел обнаружил, как много витаминов содержится в кружке пива «Гиннесс». В свой первый визит в Ка-д-Оро наш Притч, как я к его неудовольствию прозвал этого толстяка, сообщил, что он часто работает с неким американцем из Нью-Йорка, единственным и неповторимым Джеком Уинслоу. Он величал этого Джека дотошным, упорным, сильным и решительным. Бывший шпион и бывший полисмен, не поддастся ни на уговоры, ни на подкуп. Прелестно, сказали мы, он просто святой. Делайте, что хотите. Летите куда угодно, бродите по любым переулкам. Вы, Притч, зовете себя агентом-следователем, вот и следуйте. Нагружайте свой пивной животик сотнями кружек, надвигайте поглубже котелок, чтобы прикрыть редеющие рыжие волосы, копайтесь в пыльных углах складным зонтиком, щурьте слезящиеся карие глаза, пускайте в дело старину Джека — полная свобода действий.

Но до сих пор он не выяснил ничего. Проклятье. Мы впервые поставили целью найти конкретного человека и страшно тревожимся, хотя и не подаем вида. Мы прячем свою тревогу даже от Леандро, но он, как обычно, не задает никаких вопросов. Дни пролетают в туманной дымке. Брайони растет просто красавицей, ее светло-рыжие волосы завиваются мягкими колечками, зелено-голубые глаза смотрят так же проницательно, как у матери. Пока что Брайони предпочитает Маттео вашему покорному слуге. Не понимаю, как это возможно, если я так неотразимо очарователен, и говорю себе, что это не имеет значения, но, тем не менее, меня это задевает. Наверное, дело в том, что я провожу очень много времени с Леандро.

А еще, может быть, потому, что дети часто не могут выразить, чего они хотят. А молчаливый Маттео ее понимает. Он чрезвычайно трогателен в своем искусстве общаться почти без слов; в веселой игривости, с которой выполняет свои незатейливые фокусы — теперь они получаются у него без сучка без задоринки; в том, с каким изяществом он достает из воздуха веточку розмарина прямо под носом у Катерины и щекочет ее. Для такого неуклюжего великана он на удивление нежен с Брайони, особенно когда она перед сном начинает капризничать, хочет подольше посидеть со взрослыми на веранде. «Сэм зевает, — говорит он ей. — Пойдем, наденем ему ночную рубашечку». Эти слова действуют, как заклинание. Брайони тотчас же начинает зевать и вскоре засыпает, гаснет, как свечка.

Сэм, как и его хозяйка, соглашается носить только самые изысканные кружевные рубашки. Но, едва проснувшись, Брайони спозаранку носится по всей усадьбе, играет с детьми слуг, смеется и болтает по-итальянски. Дино учит девочку кататься на пони, которого подарил Леандро на ее четырехлетие две недели назад, а Роберто до сих пор балует сладким печеньем. Как и мать, малышка способна очаровать кого угодно, даже Пушистика; правда, наш долговязый страус отдал концы с месяц назад. Мы все, кроме Брайони, втайне радовались, даже Леандро. Глупая птица вырвалась из своего загона, помяла все помидоры, вытоптала базилик, потом вторглась в личный травяной огород Катерины и выкопала из земли драгоценную мандрагору. Если бы страуса не отравил волшебный корень, то непременно придушила бы Катерина. Она выращивала эти кривобокие корешки годами. Сурово стиснув губы, Катерина сшила из перьев Пушистика маску — своеобразное напоминание о том, во что обходятся пустые прихоти.

А тем временем мы стараемся не слишком тревожиться, дожидаясь почты или телефонного звонка. Мы даже не уверены, звонит ли здесь телефон — все-таки Италия. Не думаю, что найти Джун Никерсон будет очень трудно.

Если только она жива.

Поэтому можно представить, с какой радостью мы, проснувшись однажды утром, видим на террасе черный котелок Притча, а под ним — самого великого сыщика. Он обмахивает цветущие щеки свернутым номером лондонской «Таймс» и обмакивает в чашку кофе кренделек, поднесенный Катериной.

— Доброе утро, Притч, — приветствую я его. — Чудесный сегодня денек, правда?

— Гм, — бурчит он. — Чертовски жарко.

— Да, и мы тоже рады вас видеть. Надеюсь, что все клиенты столь же рады видеть вас, если учесть характер вашей деятельности.

Он не обращает на меня внимания. Умный парень. Не понимаю, почему я все время цепляюсь к нему. Наверное, просто не люблю британцев. И бывших полицейских. Или проныр с лицензией. Я, конечно, тоже любитель совать нос не в свои дела, но без лицензии, в высшей степени непрофессиональный.

Наверное, я просто завидую. Томазино, попытайся хоть раз в жизни помолчать.

— Однажды я упрятал в тюрьму человека, которого бросила любовница. Он совсем слетел с катушек. Никак не хотел оставить ее в покое. Прикинулся почтальоном, доставлял ей заказные письма и требовал, чтобы она за них расписывалась. Тогда она и обратилась ко мне, — говорит Притч, залпом проглатывает кофе и запивает его стаканчиком граппы. Может, в конце концов я заставлю себя относиться к нему с большей симпатией.

— Он был типичный зануда, — продолжает он. — Названивал мне — кстати, он считал, что беседует со Скотланд-Ярдом — и сообщал, что она страдает от опиомании и вообще крайне беспокойная особа. Опиум… а насчет беспокойства — совершенно верно. Я не думал об этом черт знает сколько лет, пока вы не напомнили.

— Я напомнил?

— Она всегда была рада меня видеть. — Он улыбнулся, потом с неожиданной утонченностью вытер губы и пригладил редкие рыжие волосы. — Может быть, перейдем к делу?

— Разрешите, я схожу за Белладонной. — Я поднимаю глаза. Она стоит на краю террасы и ждет. Интересно, много ли она слышала.

Притч хочет встать, но она торопливо машет и садится сама.

— Пожалуйста, — говорит она. — Завтракайте, не буду мешать.

— Да, мэм, — кивает он, внезапно становясь утонченно-обходительным. Дело не в том, что она его наняла на работу, просто таково ее мгновенное влияние на людей. Вокруг нее есть неземная аура, она похожа на кобру, которая свернулась кольцами и спокойно лежит, выжидая момент для решающего броска. Даже такой закаленный профессионал, как Притч, с легкостью подпадает под чары Белладонны.

Если бы я сумел выделить этот ее аромат и собрать в бутылку, я стал бы самым богатым и счастливым человеком.

— Одним словом, — Притч прочищает горло, я наливаю ему еще стаканчик граппы, — мистер Уинслоу нашел вашу мисс Джун Никерсон, — сообщает он и достает из портфеля конверт. — В настоящее время ее зовут миссис Джордж Хокстон, она вышла замуж в… дайте-ка посмотреть… в мае 1936 года.

— Через год, — едва слышно произносит Белладонна.

— Проживает в доме 2665 по Сидерхерст-Лейн в Канзас-Сити, штат Миссури, с вышеупомянутым мужем Джорджем, дочерьми Хелен четырнадцати лет и Кэролайн тринадцати лет. У них есть собака Ровер, кошка Сэнди и служанка Таллула. — Притч продолжает читать. — Джордж Хокстон владеет фирмой «Хокстон Энтерпрайзиз», основанной его отцом, занимается торговлей скотом и другими высокоприбыльными операциями, и так далее, и так далее. Неудивительно, что «Хокстон Энтерпрайзиз», по выражению мистера Уинслоу, «набита заемными средствами под завязку». — Он морщится, этот жаргон ему претит, затем вытирает лицо и продолжает читать: — Мистер Джордж Хокстон — убежденный пресвитерианин, республиканец, член Ротари-Клуба, казначей окружного клуба Гроувсайд — клуба, который, по словам мистера Уинслоу, можно назвать элитарным.

— Шустрый малый, — говорю я.

— Угу, — хмыкает Притч. — Миссис Джун Хокстон любит играть в гольф и бридж, входит в комитет окружного клуба Гроувсайд. И так далее.

— Шустрая особа, — не могу удержаться я. — А чем занимаются ее родители?

Притч пролистал записи.

— Родители… родители… ага, вот. Отец и мать. Пол и Блэр Никерсон, проживают в доме 115 по Миллер-Лейн, Миннеаполис, штат Миннесота. Он вышел в отставку в 1949 году — предполагают, перебои с сердцем… Внуки обычно проводят каникулы в Миннесоте… здесь сказано — в летнем лагере Миннетонка.

Ни ветерка. Я боюсь поднять глаза на Белладонну. Притч взглядывает на нее, потом быстро отводит глаза. Снова прочищает горло, вытирает ладони льняной салфеткой и продолжает читать.

— Мистер Уинслоу решил представиться предпринимателем, который желает вложить деньги в торговлю скотом. На это он использовал средства, которые вы выделили в его распоряжение. В этом качестве он много раз встречался с мистером и миссис Джордж Хокстон в вышеупомянутом окружном клубе Гроувсайд. В ходе бесед ему удалось выяснить, что Джун Никерсон помнит, как в юности, весной 1935 года, действительно жила в Лондоне и помнит об исчезновении своей кузины Изабеллы Никерсон.

— Никогда не произносите этого имени, — предупреждаю я его.

Он кивает, не поднимая глаз.

— Миссис Джордж Хокстон утверждает, что ее кузина сбежала с привлекательным джентльменом, с которым ее познакомил на костюмированном сельском балу некий знакомый по имени… ага, Генри Хогарт. Получив от кузины несколько писем, в которых сообщалось, что она живет и благоденствует с мужем в отдаленном уголке Северной Шотландии, миссис Хокстон вернулась к родителям в Миннеаполис и больше не вспоминала о своей кузине.

— Письма были подделаны, — говорю я.

Притч на миг впивается в меня взглядом, потом продолжает:

— Собственно говоря, мистер Уинслоу отмечает, что миссис Джордж Хокстон заметно раздражалась, когда разговор заходил о ее кузине. Она до сих пор злится на нее за то, что та нашла себе «видного», по ее выражению, мужчину из среды дворян-землевладельцев и растворилась в свежем деревенском воздухе, даже не попрощавшись и не пригласив в гости на выходные. Мистер Уинслоу добавляет, что Джун до сих пор обвиняет кузину в том, что та — я цитирую — «отравила ее чем-то, чтобы она, Джун, не могла поехать на костюмированный бал за город и получить свою тиару».

— Вот, значит, в чем дело? — спрашиваю я.

— Да, боюсь, дело именно в этом. Прежде всего в этом.

— Она никогда не обращалась в полицию, не интересовалась, почему кузина не дает о себе знать?

— Видимо, тут вмешались девичья зависть и ревность.

— Прошло почти двадцать лет, а она все еще дуется из-за тиары.

— Выходит, так.

— Итак, они живут в Канзас-Сити и воплотили американскую мечту.

Вскоре она превратится в американский кошмар, уж я-то знаю.

— Мистер Уинслоу ждет дальнейших указаний, мэм, — говорит Притч.

— Дайте бумаги, — говорит Белладонна. Он протягивает ей папку. — Благодарю вас и мистера Уинслоу за усердие. Когда ваши услуги понадобятся снова, мы непременно дадим вам знать.

Она встает, шепчет кое-что мне на ухо, кивает на прощание Притчу и исчезает в утреннем мареве.

Притч все понимает, он не задает лишних вопросов. Он опрокидывает бокал граппы и удовлетворенно причмокивает.

— Одну минутку, — извиняюсь я и иду в читальный зал. Там в стенном шкафу есть сейф, где хранится запас наличной валюты. Белладонна велела мне удвоить их гонорар. Они это заслужили, а в следующий раз, когда нам понадобятся их услуги, с готовностью бросят все остальные дела и придут к нам на помощь. Когда я протягиваю Притчу туго набитый конверт, он смотрит на меня, как обычно, без всякого выражения. Если он еще раз произнесет «вышеупомянутые», я его придушу.

— Мы не ожидаем ничего сверх заранее оговоренного гонорара, — говорит он.

— Возьмите, — говорю я. — Вы это заработали.

— Очень хорошо. — А он не дурак. — Весьма благодарен.

— И поблагодарите от меня мистера Уинслоу. Не сомневаюсь, когда-нибудь мы будем иметь удовольствие познакомиться с ним лично.

— Как я полагаю, довольно скоро.

Как я уже сказал, он не дурак.

* * *

— Они ее нашли. Нашли Джун, — говорит Белладонна в тот же день, гуляя с Леандро по лавандовым садам. — Что мне делать дальше?

— Если вы не знаете, что делать, значит, вы еще не готовы, — резонно замечает Леандро.

Белладонна прикусывает губу. Сколько она ни строила планы в тиши, теперь, когда пришло время действовать, она, как выяснилось, еще не готова.

— Мне нужно поговорить с Катериной, — бормочет она.

— Вы уже много говорили с Катериной. О корнях, о травах, о медицинских снадобьях. Она научила вас всему, что нужно.

Он имеет в виду снадобья, навеки избавляющие от дыхания.

— Я не хочу в Канзас-Сити, — произносит она наконец.

— Вас трудно винить, — говорит он. — Вы не покидали моего дома три с половиной года. А до тех пор скрывались в Мерано. А до того… За стенами этого дворца — целый мир, а вы предпочитаете вычеркнуть его из своей жизни. Дорогая моя, первое ваше путешествие назад к жизни должно вести не в Канзас.

— А куда же? — Ее голос прерывается.

— В небольшую деревушку неподалеку отсюда. Если хотите, поедем туда послезавтра. Брайони наверняка останется довольна. А потом, если не возражаете, съездим во Флоренцию.

Он хочет взять нас в Сатурнию, на водопад Каската-дей-Горелло. Всю семью и еще Орландо, чтобы Белладонна не боялась появиться в людном месте. Паскуале и Гвидо повезут нас в двух машинах. Я уже слышал об этом месте. Ручей, вытекая из источника, петляет среди полей подсолнухов, а потом обрушивается бешеным водопадом со скал, испещренных зелеными пятнами меди. Там пахнет серой. Местные жители просиживают под водопадом часами, купают в нем малышей, лечат внутренности и все остальное, что у них болит.

Может быть, это исцелит и нас. Воды уже однажды помогли нам, свели с Леандро. Помогут и еще раз.

* * *

— Этот источник открыли этруски, — говорит Леандро, когда мы обедаем на площади перед гостиницей в деревне Сатурния. — А римляне ввели закон — эти воды доступны для всех воинов. Даже злейшие враги опускали мечи, чтобы бок о бок залечивать раны.

— А потом идти и снова убивать друг друга, — отваживаюсь вставить я.

— Не без этого.

— Я никогда не смогу опустить меч перед врагом, — говорит Маттео.

— Я тоже, — соглашается Белладонна.

— Они сами придут к вам, если не будут знать, кто вы такая, — говорит Леандро. — Кроме того, Римской империи больше не существует.

Как всегда, с его логикой трудно спорить. Я и не пытаюсь. Он выглядит усталым, я за него тревожусь. Может быть, воды ослабят боль, которая таится за его фасадом, за маской неколебимой уверенности и силы. Я испытываю самое теплое чувство к этому человеку, который вернул нас к жизни, вырвал из бездны, полной горечи и смятения. Впрочем, Белладонна до сих пор полна горечи и смятения, но под умелым наставничеством Леандро она преображает и свою жизнь, и самое себя. Она учится, как с искусным совершенством использовать себе во благо свою — как бы это назвать — эмоциональную недостаточность.

Той ночью Орландо и Маттео остаются с Брайони, а я сопровождаю Леандро и Белладонну к водопаду. До него можно дойти пешком от дороги, совсем недалеко, вниз по склону холма. Ночь тиха, до нас доносятся только журчание падающей воды да стрекот цикад. На теплом летнем небе весело подмигивают звезды. Мы сидим на камнях, впитывая всем телом дымящиеся потоки водопада, и эти жалящие струи кажутся мне водами крещения, они изгоняют из моего тела ярость и страх, очищают душу Белладонны, смывают и уносят прочь все страхи, все сомнения, всю боль добровольной пытки, на которую она себя обрекла.

Запах серы так силен, словно эта вода струится прямиком из ада. Ее посылает сам дьявол, чтобы укрепить решимость, сжимающую ее сердце.

Мы остается в деревне еще несколько дней, лечимся водами. Лечение идет нелегко, и мы ничем себя не утруждаем, только читаем да лениво прогуливаемся, а изредка катаемся на машине по окрестностям, по дороге на Монтемерано. Белладонна, кажется, не возражает, что мы так надолго уехали из дома; наверное, потому, что мы почти не общаемся с местными жителями. Она не замечает, с какой мрачной обходительностью они приветствуют и ее, и Леандро, не слышит, что они называют ее la fata — «фея». Молчаливая колдунья с пронизывающими зелеными глазами, с волной каштановых волос, рассыпавшихся по спине, как у Рапунцель, окутанная загадочной отрешенностью, она словно создана воображением старенькой бабушки, рассказывающей внукам сказку на ночь.

Она так долго прожила вдали от реального мира, что, кажется, больше не принадлежит ему.

Когда сгущается ночная тьма, мы идем к водопаду, сидим в молчании под звездами, прислушиваемся, как колотят по нашим плечам струи воды. Этот курорт не похож на Мерано, он грубее, в нем больше жизненных сил. Через несколько дней наша кожа начинает светиться здоровьем, и, клянусь, волосы у меня отросли на целый дюйм. Сколько бы мы ни отмывались в ванне, наши тела все равно источают слабый запах серы. Мне никогда не было так хорошо, я истощен и при этом полон радостного возбуждения, но в то же время внимательно присматриваюсь к Леандро. Надо сказать, его цвет лица улучшился, поэтому, когда он спросил, не хотим ли мы съездить на день-другой во Флоренцию — у него там дела — я отбросил опасения и охотно согласился. Белладонна старалась не показывать, что ей не хочется ехать, но Орландо сказал, что глаз с нее не спустит и не потерпит, чтобы с ней что-нибудь случилось, и тогда она уже не смогла отказаться. Я рад, что она наконец сумела преодолеть страхи.

Ей нужно побывать в настоящем шумном городе, нужно побродить среди людей. Понять, что для случайных встречных она — просто незнакомая женщина, которая гуляет по улицам и не имеет никакого отношения к их жизни. Укрывшись под широкополой соломенной шляпой, спрятав лицо за большими солнечными очками в черепаховой оправе, она идет, разглядывая витрины на Виа Торнабуони, вслед за Маттео и Брайони, а мы с Орландо вышагиваем по бокам. Никто ее не ищет, никто на нее не обращает внимания. Никому нет до нее дела. Никто не увидит ее лица, даже если захочет. Я с радостью замечаю, что плечи ее расправились. Она вежливо беседует с продавцами, а я тем временем с головой окунаюсь в магазинную лихорадку — я всегда был франтом. Я выбираю самую лучшую, самую тонкую кожу — лайковые перчатки, бумажники, блокноты, ботинки. Я нахожу крошечную лавочку, где предлагают богатейший выбор ароматизированных чернил самых невероятных оттенков и толстые, под мрамор, лаковые перьевые ручки, покупаю горы писчей бумаги ручной выделки, просто потому, что она такая красивая. Я заставляю Белладонну считать деньги, расплачиваться, останавливать такси, заказывать блюда в ресторанах — делать все, что делает каждый нормальный человек. Она не занималась этим шестнадцать лет. Думаю, нелегко ей стоять на бетонном тротуаре и смотреть, как мимо со свистом проносятся машины. Но Флоренция — городок небольшой, очень красивый, не слишком утомительный. Местные жители приветливы, она понимает их язык. Она уже нашла себе любимый уголок — сады Боболи, большой фонтан Океанус посреди парка, окруженного рвом, он стоит в конце аллеи, которую Брайони прозвала «кипарисовой улицей».

— Смотри, Маттео, — говорит Брайони, бегая по аллее. Ее светлые кудряшки весело развеваются за спиной. — Это наша звезда. Встань посередине, вот сюда. Встань и загадай желание. — Она пляшет возле танцующих струй, потом подзывает меня — ей хочется побегать наперегонки с Маттео вокруг пруда, а я должен засекать время. Он всегда дает ей выиграть. Умный парень. Научился обращаться с женщинами.

— Это звезда желаний, — сообщает Брайони матери, подбегая к ней.

В ту же ночь, немного позже, мы сидим на верхней террасе нашего отеля и надеемся, что повеет прохладным ветерком. Весь город спит, разумеется, кроме Леандро, Белладонны и меня. Я чувствую, что он хочет поговорить с ней.

— Брайони только и говорит что о своей звезде желаний, — нарушает молчание Белладонна. Она тоже чувствует, что Леандро хочет ей что-то сказать, но не догадывается, о чем пойдет речь.

— У меня тоже есть желание, — говорит он и достает маленькую коробочку из темно-красного бархата. — Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж.

Белладонна поднимает на него изумленные глаза.

— Не может быть.

— Я говорю совершенно серьезно.

Она бледнеет. В ее глазах появляется страх, которого я не видел уже много месяцев. У меня рвутся на язык слова: нет, нет, нет, милая моя, не надо. Сделай так, как он просит. Ему можно доверять.

— Зачем вам это? — спрашивает она. — Вы меня не любите. Я и не хочу, чтобы вы меня любили — любили вот так.

— Вы меня неправильно поняли, — говорит он, сохраняя полнейшее спокойствие. — Я вас очень люблю. Мне нравится видеть вас возле себя каждое утро, каждый день. Нравится смотреть на ваше лицо, когда я беседую с вами, о чем бы я ни говорил. Мне нравится цвет ваших волос, форма пальцев, нравится, как вы держите свою дочь, как вы сутулите плечи, если вам тревожно. Я не жду от вас ответной любви. Мои желания очень просты. Я не стремился полюбить вас, просто эта любовь пришла сама, вот и все. Что бы вы ни говорили, я в вас верю.

— Верите в меня? Но почему? — спрашивает она. Ее глаза заблестели. — Посмотрите на меня. Кто я такая? Никто. И уж конечно, не женщина. Я никому не сделала ни добра, ни зла, я ничто и всегда была ничем, с того дня, как вы меня встретили. Я не знаю, как жить на свете. В душе у меня нет ничего, кроме ненависти.

— В этом вы тоже ошибаетесь, — отвечает он. — Вы прекрасная женщина. И в вашей душе множество разных чувств. Я и слушать не стану, если вы начнете отрицать, что любите свою дочь, своих друзей, что беспокоитесь о тех, кто вас окружает, сострадаете им.

— Это не одно и то же.

— Совершенно одно и то же. Вы можете сгорать от ненависти к одному человеку и в то же время горячо любить другого.

— Но зачем? — восклицает она. — Зачем все менять? Почему вы просите меня именно сейчас?

Милая моя Белладонна, прошу тебя, посмотри на него. Он умирает у тебя на глазах, а ты не хочешь этого замечать.

— Я устал, — говорит он. — Но мое сердце еще не истрепалось.

Он говорил нечто подобное и прежде, в Мерано. Но тогда все было совсем по-другому.

— Но я не смогу прикоснуться к вам, — говорит она. — Я никогда в жизни не позволю мужчине коснуться меня. Вы это знаете. Я никогда не смогу стать вам настоящей женой. Так для чего все это?

Честное слово, иногда мне хочется схватить ее за плечи и встряхнуть, до того она бывает упряма.

— Дорогая моя, это не имеет значения. Сомневаюсь, что когда-нибудь в этом возникнет необходимость, даже если вы очень захотите.

Вот оно что, импотенция. Извечная спутница супружеской верности.

— Вы не должны сомневаться в том, что мои намерения честны, — добавляет он.

На ее лице написано смятение.

— Тогда чего же вы хотите? Мне такого никогда не говорил ни один мужчина.

— Ваш жизненный опыт с мужчинами нельзя назвать типичным.

Она бросает на меня пристальный взгляд.

— Что еще вам рассказывал Томазино?

— Ничего сверх того, что вы сами сообщили. Вот почему я и хочу защитить вас. У меня нет прямых наследников, и я хочу, чтобы у Брайони было имя и отец. Никто никогда не узнает, откуда вы появились, если вы сами не расскажете. Для меня вы всегда останетесь la bella donna, но для всего света станете графиней делла Роббиа.

Они придут к тебе, если не будут знать, кто ты такая.

— Если вы согласитесь стать моей женой, — добавляет он, — после моей смерти будет гораздо меньше хлопот с завещанием.

— Перестаньте, прошу вас. Не надо. Вы же не собираетесь умирать.

— Мой двоюродный дед незадолго до смерти жаловался, что саркофаг слишком короток для его ног. Allungare! Он велел переделать его, удлинить. И отказывался умирать, пока каменотес не сделает ему новый.

— Это не смешно.

— Я не собираюсь умирать прямо сию минуту, — сказал Леандро с легчайшей улыбкой и встал, отправляясь спать. — Но рано или поздно это неизбежно.

— Леандро, — говорит она. — Прошу вас.

Он не слушает. Он знает ее лучше, чем она сама знает себя.

— Как только вы согласитесь, я составлю все необходимые бумаги. Так вам будет спокойнее, — говорит он ей. — Когда мы вернемся домой, ничего не изменится. Сама церемония, по вашему желанию, может быть обставлена с максимальной скромностью. Это простая формальность. До моей смерти никто ничего не узнает. — Он кладет на стол бархатную коробочку. — Это кольцо, точно такое же, какое я в свое время подарил Алессандре. То кольцо я ношу на шее, чтобы частичка моей первой жены всегда находилась возле моего сердца. — Он кланяется и исчезает в доме.

Наступает долгое молчание.

— Надеюсь, ты поступишь правильно, — наконец говорю я.

— Это ты придумал, верно? — накидывается она на меня.

— Al contrario, дорогая. Я ошеломлен не меньше тебя.

— Не строй из себя скромника.

— Дуреха. Вряд ли я был бы скромником, если бы уговаривал его жениться на тебе. Это же только ради твоей дочери. У нее будет отец, которым она сможет гордиться.

— Ты хочешь сказать, вместо Его Светлости. Вместо этого чудовища.

От одного звука этих слов я невольно вздрагиваю. Я не слышал их уже много, много месяцев. Им здесь не место, в теплом ночном воздухе они повисают, как проклятие.

— Брайони в этом не виновата, — говорю я.

— Я тоже.

— И Джун не виновата. Дело не в Джун Никерсон, не в том, чья тут вина. Дело в Леандро. Он твой друг. Мой друг. Наш друг. И он не вечен. Он просит так немного, и нельзя за его щедрость платить страхом и неблагодарностью. — На меня накатил прилив красноречия, но Леандро слишком много для меня значит. — Честное слово, — продолжаю я, — иногда мне кажется, что только желание увидеть тебя излечившейся, вернуть тебя в мир поддерживает в нем жизнь. Ты ему нужна. Просто ты слишком себялюбива, чтобы заметить это. Кроме того, что плохого может случиться? Покажи ему.

— Что показать?

— То, что ты написала, а я скопировал. Давным-давно, в страшные времена. Ту книгу. Дневник.

Ту книгу. В ней описано все, до самых чудовищных подробностей, и я знаю, она его где-то скрывает. Я обыскал все кругом, но она надежно припрятала эту тетрадь. Умная девочка. Знает, какой я проныра.

— Не могу, — отвечает она после долгого молчания.

— Почему?

— Ты прекрасно знаешь, почему.

— Что он тебе сделает? Прогонит из дому? Тебе не кажется, что он и без чтения о многом догадывается?

— Я не хочу, чтобы он знал самое худшее. — Она обхватывает себя руками и дрожит, хотя на улице по-прежнему стоит удушающая жара.

— Не говори глупостей. За кого ты его принимаешь? Он так давно заботится о нас. Скажем прямо — он нас спас. Он догадывается, что спас нас от чего-то ужасного. Но в первую очередь — от самих себя.

— Но что, если он один из них?

— Да брось ты! — Приходится быть грубым. — Ты прекрасно знаешь, что это не так. Он прочитает дневник, все поймет — не догадается, а поймет! — и поможет нам. Может быть, строчки из дневника напомнят ему о чем-нибудь.

Она горько смеется.

— Иногда ты злишь меня до безумия.

— Вот и хорошо. Постарайся это исправить.

* * *

К счастью, она сумела побороть страхи и действительно исправила положение. Белладонна вышла замуж за Леандро. Они обвенчались во Флоренции несколько дней спустя. Церемонию провел его друг, судья в отставке. Не пригласили никого. Ни Маттео, ни Орландо, ни Брайони, хотя она с удовольствием держала бы букет. Никто не знает, кроме меня. Когда мы вернулись домой, ничего не изменилось. Она вручила Леандро дневник, но он наотрез отказался читать его, и Белладонна вернула книгу в прежнее укрытие; я даже не успел подсмотреть, где она ее прячет. Изменилось только одно: Белладонна носит на шее, на тонкой золотой цепочке, обручальное кольцо с большим сапфиром, ярко-голубым, как тосканское небо. И, слава Богу, Белладонна стала охотно проводить целые дни с Леандро. Она гуляет с ним по саду, сидит долгими часами в тишине и покое на резных каменных ступенях театра, любуясь, как танцуют в солнечных лучах бабочки.

В тот же год, ближе к осени, когда созревал и наливался соками виноград, Леандро простудился и слег. Мы навещаем его каждый день, стараясь не выдавать свою тревогу за него. Ему всего лишь семьдесят два, он, по крайней мере на мой взгляд, слишком молод, слишком бодр, чтобы умирать. Я ему не позволю. И, сказать по правде, мне думается, что он чуть ли не радуется своей болезни, потому что она приближает к нему Белладонну. Она целыми днями хлопочет над ним, поправляет одеяла, кричит на Катерину за то, что травяной настой слишком горяч, читает ему, или же они просто сидят и разговаривают — обо всем и ни о чем.

Однажды поздно вечером, когда Брайони поцеловала старика и легла спать, Белладонна велела мне уйти.

Я, естественно, сел на террасе, откуда мне было слышно каждое слово.

Она читает ему последнюю часть «Сна в летнюю ночь», потом со стуком кладет книгу на стол.

— «Давайте руку мне на том. Коль мы расстанемся друзьями», — повторил Леандро. — Так-то лучше. У вас холодные руки.

— Мне холодно, — говорит она, хотя в ночном воздухе тихо и тепло. Она говорит так тихо, что мне приходится придвинуться ближе к двери, чтобы расслышать ее. — Леандро, я хочу дать вам больше, гораздо больше. Вы так много сделали для меня, научили меня всему, разрешили жить здесь, укрыли от всего мира, заботились о Брайони. Я хочу… я просто… не могу. Не думайте обо мне плохо, я каждый день думаю об этом, спрашиваю себя — что со мной не так? Но не могу. И, наверное, никогда не смогу.

— Тс-с, — говорит он. — Лягте возле меня. Просто лежите тихо, и все.

— Я не хочу жить без вас, — говорит она после долгого молчания. — Никогда не думала, что скажу такое мужчине, но это правда. Я не хочу быть такой, какая я есть, но другого пути не знаю. Это слишком глубоко сидит во мне, не вытравить.

Я никогда не слышал в ее голосе такой нежности. Мои глаза наполняются слезами, я всегда был сентиментален. За ее железным фасадом все-таки бьется живое женское сердце.

— Это не имеет значения, моя дорогая, — говорит он. — Честное слово. Вы сейчас здесь, со мной, и больше мне ничего не надо.

— Но…

— Тс-с, — повторяет он. — Спите. Нам надо поспать.

После этого она читает ему каждый вечер, а потом ложится рядом с ним, он обнимает ее, и они засыпают. Их сон чист и утешителен, словно отец обнимает свое дитя.

Такой способ укрыться от бед не похож на все то, что она знала в жизни, и, если учесть характер моего рассказа, не продлится долго.

Однажды жарким утром, в конце августа, я ставлю поднос с завтраком для них на стол в углу террасы и открываю дверь. Белладонна сидит на кровати, обхватив руками колени, и раскачивается взад-вперед. Нет, нет, нет. Ее лицо залито смертельной бледностью, глаза смотрят в пустоту, и у меня стынет кровь в жилах. Леандро спокоен и красив как никогда, словно прикосновение к небесам мгновенно стерло с его лица морщины прожитых лет. Наверное, перед тем, как его глаза закрылись в последний раз, он увидел перед собой Алессандру и Беатриче.

Я выбегаю в кухню. Катерина бросает на меня один-единственный взгляд и роняет ложку на пол. Она падает со стуком громче пушечного выстрела. Катерина рыдает. Она все поняла. Теперь не помогут все ее снадобья. В кухню вбегает Роберто, и внезапно весь дом начинает ходить ходуном.

— Приведи Маттео, скорее, — говорю я ему. — И Орландо.

Я бегу обратно в комнату Леандро — там ничего не изменилось. Белладонна все так же раскачивается взад-вперед и глядит в пустоту невидящими глазами.

В комнату врывается Маттео. Он берет ее на руки и поднимает, как будто она весит не больше Брайони. Она даже не моргнула. Мне хочется, чтобы она завизжала, забилась в истерике, как Катерина и остальные служанки, чьи вопли слышны на другом конце дома. Шок приглушил ее чувства и опять превратил сердце в камень.

Белладонна отказывается выходить из своей комнаты, даже на похороны. Приглашены кое-кто из коллег Леандро по бизнесу; проводить его в последний путь пришли слуги и их семьи, да почти все население городка. С громким плачем они обмахивают гроб лавровыми ветвями, потом помещают его в саркофаг в семейном склепе.

После похорон я иду в открытый театр, долго смотрю на сову, скрытую в ветвях дерева, и вспоминаю тот вечер, когда он впервые показал ее нам. Мне хочется снова увидеть его спокойный взгляд, услышать полные скрытого смысла замечания, и это жгучее желание наполняет меня такой болью, что я бросаюсь на каменные плиты и долго рыдаю. Наконец Маттео находит меня и уводит в дом. Он сидит возле меня, пока мои плечи не перестают содрогаться, а потом протягивает полотняный носовой платок.

Я беру его, вытираю нос и только тогда замечаю, что это платок Леандро. Рыдания охватывают меня с новой силой.

— Смотри, на кого ты похож, — говорит он. — Успокойся. Ты нам нужен.

Это замечание лестно действует на мою необычайно щедрую натуру и всегда достигает цели. Кроме того, у меня опухли глаза, а рубашка намокла и помялась.

Несколько дней спустя, когда прочитали завещание, Белладонна все еще находится в оцепенении. Не стану описывать вам сцену всеобщего изумления, когда из завещания все узнают, что Белладонна и Леандро были женаты. Сдается мне, что я видел, как многозначительно скривился на миг уголок губ Катерины, но, конечно, это могло просто показаться.

Как я и ожидал, Белладонна унаследовала его огромное поместье; немалая доля отписана Брайони, и такая же гигантская сумма выделяется Лоре и ее детям. Всем слугам причитается щедрая плата, и Леандро выразил волю, чтобы их семьи, если пожелают, на всю жизнь остались в поместье и хозяйствовали в Ка-д-Оро, как это было заведено много лет.

Мне он завещал коллекцию тростей с львиными головами и скрытыми лезвиями и любые книги из библиотеки, какие я пожелаю. И кошачий глаз, хоть мне и не хочется носить его, потому что для меня этот камень стал частью самого Леандро. Но этот жест наполняет мои глаза слезами. Затем юрист вручает мне письмо, запечатанное пурпурно-красным воском. Мое имя надписано размашистым почерком Леандро, сине-черными чернилами, которые я нашел для него во Флоренции. Внутри лежит открытка. «Спасибо, Томазино, — только и сказано в ней. — Perduto ú tutto tempo che in amore non si spende».

Время, не отданное любви, потеряно зря.

Еще он завещает мне и моему брату некую сумму; мы с Маттео, услышав цифру, изумленно переглядываемся.

Но никакие деньги не могут купить нам того, что у нас отнято.

* * *

Итак, графиня делла Роббиа сказочно богата. Даже в самых буйных своих фантазиях я не могу представить, как велико ее состояние. Но ей дела нет. Целыми днями она в молчании смотрит вниз с террасы. Почти ничего не ест; увидев дочь, лишь слегка кивает. Я замечаю, что теперь она носит сапфир, подаренный Леандро, на правой руке и без конца крутит и крутит его. От этого у нее воспалилась кожа под кольцом, и Катерина шепотом просит ее прекратить.

Денег Леандро для нее будто не существует. А что существует — так это круглая сумма, которую мы сняли с номерного счета после бегства из Бельгии. Я вам еще об этом не рассказывал, но не потому, что забыл. Просто наберитесь терпения и немного подождите.

Имейте хоть каплю уважения к покойным.

* * *

С месяц спустя Белладонна выходит на террасу возле комнаты Леандро и садится возле меня. Она держит в руке кожаную папку, которую я купил ей во Флоренции, открывает ее, и внутри я вижу стопку бумаги, исписанную ее мелким наклонным почерком.

— Вот, — говорит она, достает запечатанный конверт и протягивает мне. Я узнаю почерк Леандро и те же сине-черные чернила. Не могу себе представить, как она выдержала целый месяц и не прочитала этого письма. Я бы сгорел от любопытства.

— Оно предназначалось тебе, — говорю я.

Белладонна качает головой.

— Прочитай.

— Хорошо. — Я аккуратно разрываю конверт, прочищаю горло и читаю:

 

Щеки Белладонны мокры от слез, но глаза блестят, как остро ограненные изумруды. Я внимательно всматриваюсь в нее и замечаю, что ее лицо снова превратилось в прежнюю непроницаемую маску. Моя коленная чашечка подергивается от дурного предчувствия. Эта маска вырезана из несокрушимого камня.

— Больше мне нечего терять, — хриплым голосом говорит она.

— О чем ты?

— Разве не понимаешь? Он был моим последним шансом.

Я не хочу быть такой, какая я есть, — сказала она ему, — но другого пути не знаю.

Она хотела сказать, что он был ее последним шансом полюбить, шансом на жизнь, не изуродованную червями, которые копошатся глубоко в сумрачных норах ненависти и мести.

— Но у тебя есть я, и Маттео, и Брайони, — говорю я, стараясь придерживаться тона светской беседы. — И все остальные, кто тебя любит.

— Не напоминай мне о любви. Я не знаю, что это такое.

— Не говори глупостей. Ты любишь свою дочь.

— Это не в счет.

— Не этого ждал бы от тебя Леандро.

— Говори все, что хочешь, Томазино. Ты все равно скажешь. Но это не имеет значения.

Мои слова застревают в горле. Я понимаю тщетность нашего разговора.

— Я готова уехать отсюда, — продолжает она. — Это дом Леандро, и без него мне здесь не место.

Нет, нет, не надо, думаю я. Меня слишком избаловала здешняя роскошная жизнь.

— Куда ты хочешь поехать?

— Туда, где я смогу отыскать членов Клуба, — с яростным жаром отвечает она. — Хочу найти их всех, заставлю их страдать, гнить заживо, хочу смотреть, как они умоляют меня о пощаде, а потом покончить с ними.

— В Италии ты их не найдешь.

— Не в Италии.

— Тогда куда же?

— В Нью-Йорк. Ты сейчас же поедешь в Нью-Йорк, подыщешь нам подходящее место. Сколько бы это ни стоило. Он говорил это раньше, повторил и сейчас. Надо сделать так, чтобы они сами пришли ко мне. Значит, я должна создать место такое привлекательное, чтобы туда потянулся весь свет. Вот, — она протянула мне стопку бумаг, — здесь я описала свои идеи. Мы создадим ночной клуб. Клуб «Белладонна».

Я раскрыл рот от изумления. Эта женщина шестнадцать лет пряталась от света, а теперь готова распахнуть ему свои объятия.

Она спокойно встречает мой взгляд, и я собираю все силы, чтобы не содрогнуться — такой решимостью горят ее глаза.

— Не волнуйся, — говорит она. — Я не открою им своего лица.

Я все еще изумлен, но перед глазами начинает вырисовываться призрачная картина. Да, теперь я это вижу. Я знаю, что делать. Я поеду в Нью-Йорк и подыщу самое лучшее место. Мы расставим западню и в нужный момент захлопнем ее. Снова, в самый последний раз, Леандро спас ее, показал цель, к которой нужно стремиться.

Никому не придет в голову, что графиня делла Роббиа — это Белладонна. Никому. И уж точно, не членам Клуба. Мы найдем их и раздавим всех до единого.

О, Белладонна, сладкий, сладкий яд!