9
— А теперь, Билли, — сказал Рудольф, когда они свернули на автостраду, ведущую из аэропорта в Париж, — объясни мне, в чем дело.
— Дело в Уэсли, — сказал Билли, осторожно ведя машину. Шел дождь, и огни вечернего потока машин отражались на мокрой поверхности дороги. — Он сейчас на юге Франции, разыскивает убийцу.
Рудольф сдвинул шляпу на затылок и провел рукой по лбу, словно прогоняя боль.
— Откуда ты знаешь? — глухим голосом спросил он.
— Он сам рассказал. Мы подружились в Испании. Мы жили в одном номере. Когда он спал, можно было подумать, что он лежит в одиночном окопе, а вокруг все ближе и ближе рвутся снаряды. Я понял: парня что-то гложет. В конце концов я спросил его, и он мне все рассказал.
— Ты считаешь, он говорил серьезно?
— Конечно, серьезно. Он не из тех, кто шутит. Он даже в теннис играет так, что смотреть жутко. Я таких никогда еще не встречал, даже среди бывалых мужчин.
— А он в своем уме?
— Во всем, кроме этого.
— Почему ты не остался с ним? — осуждающе спросил Рудольф.
— Ну… — смущенно протянул Билли. — Это вторая половина истории. Я обещал ему помочь.
— Как?
Билли неловко заерзал на сиденье и перехватил руль.
— Обещал принять в этом участие и придумать что-нибудь такое, чтобы нас не поймали. Учитывая мою военную подготовку и тому подобное.
— Ну а ты-то в своем уме? — резко спросил Рудольф.
— Я всегда считал, что да.
— И ты действительно собирался выполнить свое обещание?
— Даже не знаю. Одного его я, конечно, не брошу. Вы разговариваете со мной, словно полицейский, который допрашивает заключенного.
Рудольф безнадежно махнул рукой.
— Два идиота. Два молодых дурака с одного дерева.
— Это у нас семейное, — сказал обиженно Билли. — Добро пожаловать, дядюшка, в страну дураков, в ее европейское отделение.
— А почему ты сидишь в Париже, когда он там затевает черт знает что? — Рудольф злился все больше.
— Я сказал ему, что в Париже у меня есть пистолет с глушителем, и обещал его привезти.
— И он у тебя в самом деле есть?
— Да.
— Чем, черт подери, ты тут занимался последние годы?
Билли опять неловко заерзал на сиденье.
— Я предпочел бы об этом не говорить. Лучше и для вас… да и для меня… если вы не будете знать.
Рудольф сделал глубокий вдох, затем шумно выдохнул.
— Тебя разыскивает полиция?
— Нет. Мне по крайней мере об этом неизвестно, — сказал Билли, довольный тем, что сидит за рулем и не видит выражения дядиного лица.
Рудольф устало провел рукой по небритой щеке.
— Тебе придется отдать этот пистолет мне.
— Но я обещал Уэсли привезти его через пару дней.
— Послушай, Билли, — сказал Рудольф, стараясь говорить спокойно, — ты ведь сказал, что тебе нужна помощь. Я вылетел первым же самолетом. Ты будешь делать то, что я говорю, или… — Он замолчал.
— Или что?
— Пока еще не знаю. Где сейчас Уэсли?
— В Сен-Тропезе. Мы договорились, что я сообщу ему телеграммой свой парижский адрес, он мне позвонит, и мы условимся, где и когда встретимся на юге.
— Так ты послал телеграмму?
— Сегодня утром.
— Зачем ты так спешил? Почему нельзя было дождаться моего приезда? Пожалуй, было бы лучше, чтобы он не знал, где тебя найти.
— Он и так относится ко мне с подозрением, — защищался Билли. — А если я его обману, он плюнет на меня и займется этим в одиночку.
— Может быть, ты и прав. Он уже звонил?
— Нет еще.
— Отлично. Когда позвонит, не говори, что я здесь. Скажи, что тебе не удалось достать этот проклятый пистолет, что это оказалось не так просто, как ты думал.
— И что это даст?
— А то, что у меня будет время придумать какой-то выход, — сердито сказал Рудольф. — И тебе тоже не мешало бы пошевелить мозгами. А теперь помолчи, пожалуйста. После перелета мне хочется несколько минут спокойно посидеть с закрытыми глазами — а вдруг нас с тобой осенит какая-нибудь мысль.
В отеле, прежде чем расстаться, Рудольф сказал:
— Не забудь: завтра пистолет должен быть у меня. И еще одно: чтоб Уэсли его даже не видел.
— Тогда он возьмет нож или дубинку, а то и с голыми руками пойдет. Вы его просто не знаете, — возразил Билли.
— Не знаю, и очень плохо, что начинаю узнавать его именно теперь.
— Послушайте, — сказал Билли, — если вам не хочется впутываться в это дело, я постараюсь справиться сам. Можете считать, что я вам ничего не говорил.
Рудольф задумчиво посмотрел на Билли, словно прикидывая, что его ждет, если он согласится с этим предложением, затем покачал головой.
— Наверно, разыскивать Дановича должен был я. Давным-давно. Только до сегодняшнего вечера мне это не приходило в голову. Нет, считать, что ты мне ничего не говорил, — не решение вопроса. Спокойной ночи. Билли. Если ночью у тебя возникнут идеи, позвони мне. Хорошо поспать все равно вряд ли удастся.
Он снова несколько раз провел рукой по лицу и медленно, тяжелой походкой направился к лифту.
Я ни разу не подумал о его возрасте, упрекнул себя Билли, когда дверца лифта закрылась.
Утром они позавтракали вместе. Лицо у Рудольфа было усталое, под глазами мешки, он ел молча и чашку за чашкой пил кофе.
— Сегодня ты заберешь… этот предмет, — проговорил он наконец, — и отдашь его мне.
— Вы уверены, что хотите… — начал Билли.
— Единственное, в чем я уверен, — огрызнулся Рудольф, — это в том, что не желаю слушать от тебя никаких возражений.
— Ладно, подчиняюсь. — Он произнес эти слова с большим облегчением: ответственность за принятие решения теперь лежала не только на его плечах.
В зал вошел портье и по-французски обратился к Билли:
— Вас просят к телефону в холле, мистер Эббот.
— Спасибо. — Билли поднялся. — Это, наверно, он. Больше никто не знает, что я здесь.
— Будь осторожен и не говори лишнего. Постарайся, чтобы все звучало правдоподобно.
— Постараюсь, но от этого парня можно ожидать чего угодно, — сказал Билли, выходя из ресторана. От кофе у него во рту вдруг стало горько. В холле он вошел в телефонную будку и взял трубку.
— Билли, — услышал он голос Уэсли, приглушенный расстоянием, — ты можешь говорить?
— Не очень.
— Я в отеле «Лэ Пинед» в Сен-Тропезе. Когда ты приедешь?
— Через несколько дней, не раньше, Уэсли. С этим делом возникли некоторые осложнения. — Звук собственного голоса казался ему фальшивым.
— Какие осложнения? — резко спросил Уэсли.
— Расскажу, когда увидимся.
— Так ты достанешь или нет?
— Обязательно достану. Только на это потребуется еще немного времени.
— Сколько?
— Четыре-пять дней.
— Если ты в ближайшие пять дней не появишься, я уезжаю в Канн, — сказал Уэсли. — Один. Тебе понятно, что я говорю?
— Ты не волнуйся, Уэсли. Я делаю все, что от меня зависит.
— А по-моему, ты тянешь. Билли.
— Ничего я не тяну. Просто возникли некоторые препятствия.
— Все ясно, — сказал Уэсли и повесил трубку.
Билли медленно вернулся в ресторан.
— Он в отеле «Лэ Пинед» в Сен-Тропезе, — сказал он, садясь. — Он недоволен и дал мне пять дней сроку.
Рудольф кивнул.
— Ты не сказал ему, что я здесь?
— Нет.
— Сегодня вечером я уезжаю в Антиб поездом. Я не хочу, чтоб меня осматривали в аэропорту. Если тебе потребуется со мной связаться, я буду в отеле «Коломб д'Ор» в Сен-Поль-де-Вансе.
— Вам ночью пришла в голову какая-то идея?
— Возможно. — Рудольф мрачно улыбнулся.
— Не хотите со мной поделиться?
— Не хочу. Ты сам сказал вчера вечером, что о некоторых вещах не надо говорить. Так будет лучше для нас обоих.
— По части секретов наша семейка любой даст сто очков вперед.
— Да, пожалуй. — Рудольф встал. — Сегодня я собираюсь любоваться Парижем, может, даже схожу в Лувр. Встретимся здесь в пять часов. Не наделай глупостей до этого времени.
— Постараюсь. Увидимся в пять.
После ухода Рудольфа Билли на такси отправился в банк. Он не хотел, чтобы кто-нибудь обратил внимание на «пежо» с откидывающимся верхом и, чего доброго, записал номер. Он захватил с собой теннисную сумку и, когда служитель в хранилище, открыв оба замка, удалился к своему столу, положил в нее автоматический пистолет и запасные патроны, а также то, что осталось от десяти тысяч франков. Он поднялся наверх, сказал банковскому служащему, что сейф ему больше не нужен, и вернул ключ.
Затем с сумкой в руках, снова на такси, вернулся в гостиницу, положил сумку на кровать и, не сводя с нее глаз, просидел в номере до пяти часов вечера.
Сойдя с поезда, Рудольф окунулся в залитое южным солнцем утро Антиба. Машина, заказанная им в агентстве Хертца, ждала его на вокзале. Расписываясь у стойки в ее получении, он все время прижимал ногу к стоявшему на полу чемодану.
Подъехав к отелю «Коломб д'Ор», он сам внес чемодан в холл, а сняв номер, пошел следом за носильщиком, чтобы не упускать его из виду.
Когда носильщик ушел, Рудольф позвонил старому адвокату в Антибе и договорился встретиться с ним в одиннадцать часов. Потом побрился, лег в ванну и долго дремал в воде. По нью-йоркскому времени было два часа ночи, и организм его еще не перестроился. Двигаясь словно во сне, он оделся и заказал в номер большую чашку кофе. Это был тот самый номер, где он останавливался раньше. Сюда приходила Жанна, и воспоминания о проведенных с нею часах вызвали к жизни старые желания. Он взял лист бумаги и написал: «Дорогая Жанна! Я снова в нашем отеле, и, может быть, если сейчас ты свободна…» Он не дописал и скомкал листок. Слишком давно. Уже все в прошлом.
В половине одиннадцатого он запер чемодан, спустился вниз, сел в машину и поехал в Антиб.
Старик ждал его за большим полированным столом, а за его спиной в огромном окне, словно на картине, сверкало залитое солнцем ослепительно синее море.
— Здесь можно разговаривать? — спросил Рудольф, садясь.
— Безусловно.
— Я имею в виду — здесь нет магнитофонов в столе или другой аналогичной техники?
— Есть, — признался адвокат, — но он не включен. Я пользуюсь им только по просьбе клиента.
— Надеюсь, вас не обидит, если я попрошу поставить его на стол — для большей верности.
— Как вам угодно, сэр, — холодно отозвался старик. Нахмурившись, он открыл ящик и поставил маленький аппарат на край стола.
Рудольф встал, чтобы взглянуть на него поближе. Магнитофон действительно не был включен.
— Благодарю вас, сэр, — сказал он и снова сел. — Я бы также просил вас не делать никаких записей — ни сейчас, ни после того, как я уйду.
— Хорошо, никаких записей, — кивнул старик.
— Дело, по которому я к вам приехал, очень деликатное. Речь идет о безопасности моего племянника, сына моего убитого брата.
Старик снова кивнул.
— Очень печальная история. Надеюсь, время немного залечило раны…
— Немного.
— И что наследство было разделено с минимальными… э… неприятностями.
— С максимальными, — мрачно ответил Рудольф.
— Увы, — сказал старик, — семейные проблемы…
— Мой племянник сейчас на юге Франции. О том, что я здесь, ему неизвестно, и я предпочел бы, чтобы на данном этапе такое положение сохранилось.
— Очень хорошо.
— Он приехал сюда, чтобы найти Дановича.
— О! — воскликнул старик.
— Он собирается его убить.
Старик закашлялся, словно что-то застряло у него в горле. Он достал большой белый носовой платок и вытер губы.
— Извините меня, — сказал он. — Теперь мне понятно, почему вы назвали дело «деликатным».
— Я не хочу, чтобы он нашел этого Дановича.
— Естественное желание, — отозвался адвокат. — Но чем я могу быть вам полезен?
Рудольф глубоко вздохнул.
— Если Дановича убьют до того, как мой племянник узнает о его местонахождении, то проблема будет решена.
— Понимаю, — задумчиво сказал старик. Он снова закашлялся и вытащил платок. — И как же, по-вашему, я могу помочь вам добиться желаемого результата?
— В свое время, сэр, вы наверняка занимались делами, связанными с определенной средой на этом побережье.
Адвокат кивнул.
— В свое время, — сказал он тихо, — да.
— Если бы вы познакомили меня с человеком, который знает, где находится Данович, и если бы он согласился взять на себя это дело, я был бы готов очень хорошо заплатить за его… услуги.
— Понимаю, — повторил адвокат.
— Естественно, — добавил Рудольф, — я готов перевести значительную сумму и на ваш счет в швейцарском банке.
— Естественно, — согласился адвокат, вздыхая то ли из-за возможности риска, то ли при мысли о значительной сумме в швейцарском банке.
— Это должно быть сделано быстро, — сказал Рудольф. — Мальчик глуп и нетерпелив.
— Я вам сочувствую, мсье Джордах, — кивнул адвокат, — но, как вы понимаете, такие дела не делаются за одну ночь, если делаются вообще.
— Я готов заплатить двадцать тысяч долларов.
И снова адвокат закашлялся. И снова вытирал носовым платком рот.
Долгое время в комнате стояла тишина. Рудольф мучительно раздумывал над тем, что же он делает. Всю жизнь он верил в доброту и порядочность и теперь совершает преступление. Но во имя чего он это делает? Чтобы предотвратить еще большее преступление. Порядочность может оказаться ловушкой, думал он, так же как и множество других благородных слов. Вопрос в том, что для тебя важнее: твои принципы или твоя собственная плоть и кровь!
Не поворачиваясь к Рудольфу, адвокат сказал:
— Я подумаю, что можно сделать. Постараюсь связаться с одним человеком и, если он проявит интерес, попрошу его найти вас. Я надеюсь, вы понимаете, что этим мое участие в деле и ограничится.
— Понимаю, — сказал Рудольф, вставая. — Я остановился в отеле «Коломб д'Ор» в Сен-Поль-де-Вансе. Я буду ждать звонка.
— Я ничего не обещаю, дорогой мсье, — напомнил адвокат. Он повернулся и, стоя теперь спиной к морю, с трудом выдавил из себя улыбку. — Честно говоря, я бы предпочел, чтобы вы убедили своего племянника отказаться от его безрассудного замысла.
— Я бы тоже, но сомневаюсь, что мне это удастся.
— Ох, уж эта молодежь, — хмуро кивнул адвокат. — Ладно, я постараюсь что-нибудь сделать.
— Спасибо. — Рудольф встал. Когда он выходил из кабинета, взгляд адвоката был снова устремлен на море. Прощаясь, они не пожали друг другу руки.
Сила денег, думал Рудольф, проезжая по улицам порта. Интересно, нанял бы Гамлет Розенкранца и Гильденстерна, чтобы убить своего дядю-короля, если бы у него были на это флорины?
Добравшись до «Коломб д'Ор», он позвонил в гостиницу «Аламбер» в Париже. К счастью. Билли был в номере. Рудольф не знал, что после поездки в банк Билли не выходил из гостиницы.
— Билли, у меня все-таки есть надежда. Я ничего не могу тебе сказать, поэтому и не спрашивай — ни сейчас, ни потом. Но все же надежда есть. Теперь главное — выиграть время. Поэтому ты должен сдерживать Уэсли. Ты хорошо меня слышишь?
— Слишком хорошо. Ну а как же я должен его сдерживать?
— Поезжай на пятый день в Сен-Тропез. Придумай какую-нибудь историю… ты же умный парень…
— Все мне об этом только и твердят, — уныло отозвался Билли.
— Не оставляй его одного, чтобы он куда-нибудь не исчез. Мы все время должны знать, где он находится. Тебе понятно?
— Понятно, — сказал Билли без всякого энтузиазма.
— Если будет необходимость, скажи ему, где я нахожусь. Я бы этого не хотел, но, если иначе его не удержишь, придется сказать.
— Сколько же времени я должен его сдерживать?
— Столько, сколько нужно.
— Симпатичный кругленький срок.
— Пожалуйста, без насмешек, — резко сказал Рудольф. — Я выполняю свою часть дела, а ты — свою.
— Слушаюсь, сэр. Следующие несколько дней я посвящаю придумыванию какой-нибудь истории.
— Вот и отлично.
— Только удастся ли заставить этого сумасшедшего в нее поверить — это уже другой вопрос.
— Желаю удачи, — сказал Рудольф и повесил трубку.
«Клотильда» стояла на якоре в порту Сен-Тропеза, неподалеку от яхты, на которой служил Кролик, и они с Уэсли отправились туда, чтобы на нее посмотреть. Кролик долго отговаривал Уэсли.
— Ты и так ее уже достаточно видел, — говорил он.
— Не беспокойся, Кролик, — сказал Уэсли, — я не заплачу и никого не прибью. Это единственный дом, где мне хорошо жилось. Я только взгляну на нее и вспомню, как все было, когда на ней ходил отец. С тех пор я насмотрелся много чего и похуже… — Поджидая Билли, он дни и ночи болтался по ночным кабакам в Сен-Тропезе и Канне. Он не решался спросить у Кролика, не встречал ли тот Дановича, потому что Кролик тотчас начал бы с ним препираться. Уэсли не мог спросить о Дановиче и никого другого: он не хотел, чтобы Данович и в конечном счете полиция узнали, что он его разыскивает. Но сам искать он мог. Он искал ежедневно и был уверен, что рано или поздно Данович где-нибудь непременно объявится. Ну а времени у Уэсли было достаточно. К его удивлению. Канн и Антиб в этот тихий предсезонный месяц действовали на него умиротворяюще. Он даже спал теперь спокойнее, и кошмарные сны, которые так долго его преследовали, больше не повторялись.
Дойдя до того места, где была пришвартована «Клотильда», они остановились. Яхта выглядела старомодной и комфортабельной, и Уэсли было приятно, что она содержится в чистоте и порядке.
— Они хорошо ее содержат, правда? — спросил он у Кролика.
— Немцы. Такая чистота — прямо хоть на палубе ешь. Хочешь подняться на борт посмотреть? Они поставили автопилот.
— Нет, — покачал головой Уэсли. — И так достаточно. Я рад, что посмотрел на нее.
Они направились обратно к яхте Кролика, где к обеду жарилась рыба. Обедать они должны были втроем, так как Кролик подружился с девушкой, которая работала в магазинчике в порту и теперь обедала с Кроликом каждый день. Это была хорошенькая темноволосая девушка, она довольно прилично говорила по-английски. Кролик был от нее без ума и, насколько мог понять Уэсли, она — от Кролика. Она приходила на яхту и после работы, а иногда оставалась на ночь. Они собирались пожениться и вместе наняться на более крупное судно.
Обед был вкусный и сытный, с бутылкой холодного вина. Уэсли попросил Кролика никому не говорить, что он снялся в картине, которую будут показывать в Канне, но, когда девушка — ее звали Надин — спросила Уэсли, чем он занимается, Кролик выпалил:
— Он, черт побери, киноактер. Как тебе это нравится — мой старый товарищ по плаванию?
Что ж, подумал Уэсли, если это только повышает шансы Кролика в глазах девушки, то ничего плохого тут нет.
— Это правда? — Надин смотрела на него недоверчиво.
— Правда. После того как картина выйдет, меня, возможно, будут считать бывшим киноактером.
— Вы что, меня разыгрываете? — спросила Надин.
— Сама убедишься, — сказал Кролик. — Он герой в кинокартине, которую будут показывать на фестивале.
— Не герой, — запротестовал Уэсли. — У меня там просто эпизодическая роль.
Надин пристально посмотрела на него.
— Я так и подумала, потому что уж слишком ты хорош собой, чтобы быть никем. Со мной работает одна девушка, — продолжала Надин, — моя лучшая подруга, удивительно милая, она просто с ума сходит по кино. Привести ее сегодня на ужин?
— Я пробуду в Сен-Тропезе недолго, — сказал Уэсли смущенно. Помня обещание Элис приехать на две недели в Европу, он не хотел, чтобы его соблазнила удивительно милая французская девушка.
— Она хорошо говорит по-английски.
— Видите ли, у меня сегодня свидание. — Это был пятый день его пребывания здесь, и он хотел встретить Билли в гостинице, когда тот появится.
— А как насчет завтрашнего вечера? — настаивала Надин.
— Завтра вечером я, наверное, буду в Канне. Как-нибудь в другой раз.
— А если мы приедем в Канн, — спросила Надин, — ты сможешь достать нам билеты на твою картину?
— Наверно, смогу. Кролик будет знать, где я остановился.
Черт побери, подумал Уэсли, только мне не хватает, чтобы две французские девицы висели у меня на шее, когда я налечу на этого сукина сына Дановича.
— А ты не забудешь? — спросила Надин, собираясь возвращаться в свой магазинчик.
— Не забуду, — солгал Уэсли.
Надин поцеловала Кролика, и они с Уэсли посмотрели вслед ее точеной маленькой фигурке, танцующей походкой быстро удалявшейся по набережной.
— Как она тебе? — спросил Кролик. Раньше он этот вопрос задать не решался.
— Очень хорошенькая.
— Ты считаешь, слишком легкомысленна, чтобы стать хорошей женой? — тревожно спросил Кролик.
— Она славная, — сказал Уэсли. Он не хотел брать на себя ответственность за такое серьезное дело, как женитьба Кролика. — Я ведь ее почти не знаю.
— Я тебе вот что скажу: с твоей внешностью и твоими киношными делами, да с тем, чему ты научился у отца, держу пари, ты теперь в сто раз лучше меня разбираешься в женщинах. У меня это всегда было слабым местом, и я боюсь ошибиться. — Он помолчал. — Тебе не показалось, что она с тобой вроде немного заигрывала?
— Ну что ты. Кролик, — удивился Уэсли.
— Я бы не хотел связать себя с женщиной, которая строит глазки моим друзьям.
— Зря волнуешься. Она мне и ресницей не моргнула.
— Рад слышать. Ну а как насчет тебя?
— Что насчет меня?
— Ты ведь приехал на Лазурный берег не только повидаться со старым приятелем и посмотреть какую-то там дурацкую картину…
— Ну что ты придумываешь. Я только…
— Ничего я не придумываю, — сказал Кролик. — Я просто хорошо тебя знаю. Знаю, когда ты в хорошем настроении. Знаю, когда тебя одолевает беспокойство. Сейчас ты что-то скрываешь. Я все время за тобой незаметно наблюдаю, и ты мне не нравишься, Уэсли.
— Чепуха все это, — сказал Уэсли резко. — Что ты охаешь, как старая баба.
— Одно я знаю точно: твоему отцу очень не хотелось бы, чтобы ты попал в беду, особенно из-за этого Дановича. Ты слушаешь меня, Уэсли?
— Слушаю.
— Он любил тебя и больше всего на свете хотел, чтобы у тебя в жизни все было хорошо. Того же хочу и я. У меня нет желания навещать тебя в тюрьме или в больнице или опознавать в морге.
— Не заставляй меня жалеть, что я приехал с тобой повидаться.
— Плевать мне, если ты меня вообще больше не увидишь, — сказал Кролик, — лишь бы вколотить в твою башку хоть что-то разумное. У тебя впереди прекрасная жизнь — не губи ее. Твоего отца нет в живых, ну ничего теперь не поделаешь. Уважай его память — вот все, о чем я тебя прошу.
— Мне пора возвращаться в отель, — сказал Уэсли. — Я жду звонка.
Кролик остался на корме, а Уэсли под его осуждающим взглядом сел на взятый напрокат одноцилиндровый мопед и с треском помчался в сторону отеля.
Подъехав, он увидел на стоянке «пежо» с откидывающимся верхом.
— Вас в баре ожидает какой-то джентльмен, — сказал ему портье, отдавая ключ от номера.
В пустом баре Билли в одиночестве потягивал пиво. Он сидел ссутулившись и казался маленьким и несчастным. Костюм его был помят, а спутанные ветром волосы так и остались непричесанными. После поездки в открытой машине в Париж, а затем сюда лицо его, и без того смуглое, стало еще темнее. Похож на араба, решил, подходя к нему, Уэсли. Билли встал, и они обменялись рукопожатиями.
— Ну, кузен, давно бы пора приехать, — сказал Уэсли.
— А по-другому ты разговаривать не умеешь? — спросил Билли раздраженно.
— Пошли ко мне, — сказал Уэсли, кинув взгляд на бармена, который у другого конца стойки чистил лимоны. — Поговорим там.
— Подожди, я допью. К тому же тебе и самому кружка пива не помешала бы.
— Мне многое не помешало бы. Допивай быстрее.
Билли огляделся.
— Хороший отель. Стоит, наверное, кучу денег.
— Я же собирался пробыть здесь всего дня два, а не весь сезон. Ну что, допил свое пиво?
— Допил, но надо еще заплатить.
— Запишите на мой счет, — бросил Уэсли бармену.
— Спасибо, — сказал Билли, выходя вслед за Уэсли из бара.
— Это самое малое, что я могу сделать, — с издевкой заметил Уэсли, — для моего верного кузена.
В номере Уэсли сразу же набросился на Билли.
— Достал? — резко спросил он.
— Сейчас я тебе все объясню. Человек, который его для меня хранил, скрывается от полиции. В Париже его нет, и его девчонка сказала, что не знает, где он. Но он будет ей звонить и…
— Когда? Когда он собирается ей звонить?
— Она точно не знает. Наверное, скоро.
— Скоро? В День независимости? Или, может быть, на рождество?
— Какого черта ты так со мной разговариваешь? Я сделал все, что от меня зависело.
— По-моему, ты врешь. Билли, — сказал Уэсли ровным тоном.
— Почему ты всех подозреваешь? Я ведь сам вызвался помочь тебе, правда? Никто меня не заставлял под дулом пистолета. Я изо всех сил старался.
— Врешь! Ты ведь знаешь, где этот пистолет… если он вообще существует…
— Он существует. Клянусь тебе.
— Тогда ты скажешь, где он находится. Сейчас же. — И Уэсли, как кошка, прыгнул на Билли и принялся его душить. Билли отчаянно сопротивлялся, но Уэсли был тяжелее его на сорок фунтов. Они молча продолжали бороться. Потеряв равновесие. Билли упал, и Уэсли придавил его коленом. Лицо его по-прежнему было спокойно, цепкие, как у маньяка, руки сдавили горло Билли. И только когда Билли уже начал терять сознание, Уэсли чуть разжал пальцы.
— Ты скажешь или нет?
— Отпусти. — Билли задыхался. — Ты мог меня задушить.
— Вполне вероятно. — Руки Уэсли снова начали сдавливать его горло.
— Рудольф… Он в Сен-Поль-де-Вансе… отель «Коломб д'Ор». Отпусти!
Уэсли медленно разжал руки и встал. Он помог Билли подняться, и Билли повалился на стул, ощупывая руками шею.
— Откуда взялся дядя Рудольф? Только без вранья.
— Я позвонил ему в Нью-Йорк. Я подумал, что уж если кто может тебе помочь, так это он. Исключительно ради тебя. Ты ведь не думаешь, что я о себе беспокоился?
— Струсил, — презрительно сказал Уэсли. — И позвал на помощь Санта-Клауса. Мне следовало бы это предвидеть. Чего еще, черт возьми, можно ожидать от теннисиста?
— Отправляйся теперь в Сен-Поль-де-Ванс, кровожадный идиот, и попытайся придушить дядю Рудольфа.
— Может быть, так и сделаю. А ты катись отсюда. И чтоб я тебя не видел, не то пожалеешь.
— Больше я к тебе без ножа не подойду, — сказал Билли, вставая. — Предупреждаю.
— Спасибо. Буду иметь в виду.
В дверях Билли обернулся.
— Еще одно слово. Что бы ты ни думал, я — твой друг.
Уэсли надменно кивнул, и Билли вышел из номера.
Снизу он позвонил в Сен-Поль-де-Ванс и рассказал Рудольфу, что произошло.
— О господи, — сказал Рудольф. — Неужели он в таком скверном состоянии!
— Даже хуже, — сказал Билли. — Лишился рассудка. Вы лучше переезжайте в другой отель, а то он и вас начнет душить.
— Никуда я переезжать не стану, — спокойно сказал Рудольф. — Пусть приходит.
— Только не встречайтесь с ним наедине, — сказал Билли, восхищаясь дядиным спокойствием.
— Я готов встретиться с ним так, как он пожелает.
— Вы что-нибудь придумали?
— Возможно.
— Я бы на вашем месте все же отделался от той вещицы до его прихода. Бросьте ее в море.
— Нет, — задумчиво сказал Рудольф, — я думаю, этого не стоит делать. Она в ближайшем будущем может пригодиться.
— Желаю удачи.
— Увидимся на следующей неделе на фестивале в Канне. Я заказал для всех нас номера в отеле «Мажестик». Ты — в одном номере с Уэсли. Но при сложившихся обстоятельствах… — он усмехнулся, — придется поместить тебя на другом этаже.
— Вы все успеваете предусмотреть, — с сарказмом сказал Билли.
— Почти все, — ответил Рудольф.
Билли повесил трубку и, подойдя к стойке портье, сказал:
— Пожалуйста, запишите этот разговор на счет мистера Джордаха.
Уэсли не позвонил ни в этот день, ни на следующий. Зато позвонил адвокат из Антиба.
— У меня есть кое-какие новости, — сказал он. — Человек, к которому я намеревался обратиться по поводу вашего дела, в настоящее время сидит в тюрьме. Но через две недели он выйдет и вернется домой в Марсель. Я с ним свяжусь и сообщу ему, где он сможет вас найти.
— Я буду в отеле «Мажестик» в Канне, — сказал Рудольф.
— Извините за задержку.
— Ничего не поделаешь. Благодарю вас за труды. Я буду ждать звонка.
Ничего не поделаешь, подумал Рудольф, вешая телефонную трубку. Хороший заголовок для истории моей жизни. Ничего не поделаешь.
10
Рекламный агент «Комедии реставрации» напечатал статью о Гретхен — женщине, чья первая режиссерская работа должна была вместе с другими фильмами представлять американское киноискусство на Каннском фестивале. Поэтому, когда самолет Гретхен приземлился в аэропорту Ниццы, ее уже ждали фотографы. Они снимали, как Гретхен выходит из самолета, как встречается с Билли и Рудольфом. Гретхен крепко обняла и поцеловала сына, едва удерживаясь от слез.
— Сколько времени прошло, — прошептала она.
Билли был смущен проявлением материнских чувств в присутствии фоторепортеров и мягко, но решительно высвободился из объятий матери.
— Мама, — сказал он, — давай отложим эту семейную сцену на потом.
Ему вовсе не улыбалась перспектива появиться на страницах газет чуть не задушенным в родственных объятьях, независимо от того, пойдет ли такая фотография на пользу картине или нет.
Гретхен отступила, и ее губы плотно сжались в столь хорошо знакомую Билли тонкую холодную линию.
— Билли, — сказала она официальным тоном, — разреши мне представить тебя мистеру Доннелли, нашему художнику.
Билли пожал руку рыжебородому молодому человеку.
— Очень рад познакомиться, сэр, — сказал он. Еще один. Она никак не может от них отказаться. Он отметил, с каким покровительственным видом собственника Доннелли держал мать под руку, когда они проходили через небольшую толпу, образовавшуюся у выхода из таможенного зала. Во время этой встречи — первой за столько лет — Билли собирался быть нежным и чутким, но вид матери, как всегда красивой, в шикарном светло-голубом дорожном костюме, под руку с человеком не намного старше его самого, вызвал у него раздражение.
Однако ему стало стыдно, что он позволил этому чувству одержать верх. В конце концов, мать взрослый человек, и что она делает в свободное время и кого выбирает — это ее личное дело. Поэтому сейчас, идя с ней к машине, он нежно сжал ее руку, как бы извиняясь за недавнее замечание по поводу семейной сцены. Она удивленно взглянула на него, а затем радостно улыбнулась и сказала:
— Нас ждут чудесные две недели.
— Надеюсь. Мне не терпится поскорее посмотреть твою картину.
— Тем, кто ее видел, она как будто нравится.
— Мало сказать «нравится», — вмешался в разговор Рудольф. — Все просто в восторге. Мне уже предложили продать мою долю в картине со стопроцентной прибылью, но я отказался.
— Преданный братец, — весело сказала Гретхен, но тут же нахмурилась. — Руди, ты плохо выглядишь. У тебя такой вид, словно ты ночи напролет не спишь. В чем дело?
— Ни в чем, — смущенно рассмеялся Рудольф. — Наверное, слишком подолгу засиживаюсь в казино.
— Честно говоря, я огорчена, — сказала Гретхен, пока носильщик и шофер укладывали чемоданы в машину.
— Чем?
— Что Уэсли не приехал меня встретить.
Рудольф и Билли переглянулись.
— Разве он не в одном с нами отеле? — спросила Гретхен.
— Нет, — сказал Рудольф.
— Но он ведь в Канне? После показа картины газеты и телевидение будут рвать его на части. Он должен вести себя как актер, даже если он таковым себя не считает.
— Гретхен, — осторожно сказал Рудольф, — мы не знаем, где он сейчас. Он был в Сен-Тропезе — это последнее, что о нем известно, но потом куда-то исчез.
— Что это значит?
— Да ничего, — солгал Рудольф. — Ты не беспокойся. Я уверен, он появится.
— Да уж лучше ему появиться, — сказала Гретхен, садясь с Доннелли в машину. — А то мне придется объявить розыск.
Из-за багажа в машине не осталось места для Рудольфа, и они с Билли направились на стоянку к «пежо».
— Надо срочно придумать для нее какое-то объяснение, — сказал Рудольф.
— На этот раз придумывайте сами, — сказал Билли. — То, что я придумал в последний раз, чуть не стоило мне жизни.
— Может быть, увидев в газете фотографию Гретхен, он объявится. Во время съемок он очень к ней привязался.
— Я знаю. Он мне рассказывал. Сейчас его занимает только одно — как найти некоего югослава. — Билли с любопытством посмотрел на Рудольфа. — У вас есть какие-нибудь новости?
— Возможно, будут через несколько дней.
— Вы по-прежнему не хотите сказать мне, что вы затеяли?
— Нет, — решительно ответил Рудольф. — И не выпытывай.
Некоторое время Билли молчал, сосредоточенно следя за дорогой. По случаю приезда матери он вымыл машину и надел чистый, отутюженный костюм. Ему было жаль, что отсутствие Уэсли омрачило встречу.
— Надеюсь, что он не испортит моей матери этот торжественный момент в ее жизни. В аэропорту она была в отличном настроении. И сегодня она очень красивая, правда?
— Очень.
— А что у нее с этим Доннелли? — Билли повернул голову и посмотрел на Рудольфа.
— Ничего, насколько мне известно, — ответил Рудольф довольно резко. — Они хорошо поработали вместе, а сейчас мы с ним затеяли одно дело. И здесь тоже ничего не выпытывай.
— Я просто спросил, — сказал Билли. — Естественное беспокойство сына о матери. А что он за парень?
— Отличный парень: талантливый, честолюбивый, честный, пьющий.
— К этому она уже должна была привыкнуть за время жизни с отцом. Я говорю про пьянство.
— Твоего отца она тоже приглашала сюда. Но у него теперь какая-то новая работа, и он не может уехать из Чикаго. Возможно, он наконец взял себя в руки.
— Не уверен. Хватит и того, что он сделал для своего сына одну полезную вещь.
— Что же именно?
— Привил мне отвращение к пьянству. — Билли усмехнулся. — Послушайте, у меня идея. Не по поводу родителей, а насчет Уэсли.
— Какая же?
— Вы, конечно, знаете, что полиция собирает карточки, которые заполняют при въезде в гостиницу…
— Да.
— У Уэсли здесь, в Канне, наверняка нет знакомых, остановиться ему не у кого, так что скорее всего он живет в гостинице. Можно пойти в полицию и узнать. В конце концов, он же играет в фестивальной картине… скажем, что его разыскивают, чтобы взять интервью и сфотографировать…
— Нет, этого делать нельзя. Чем меньше полиция будет интересоваться Уэсли, тем лучше для всех. Нам придется искать его самим. Поброди в районе порта, зайди в ночные клубы, вообще посматривай по сторонам. А матери пока скажи, что он стесняется — не хочет никакой шумихи до показа картины, ему кажется, что он не очень хорошо сыграл и над ним будут смеяться, а потому старается не показываться на людях…
— Вы думаете, она на это клюнет? — с сомнением спросил Билли.
— Возможно. Она знает, что парень он странный, и, вероятно, скажет, что этого от него и следовало ожидать.
— Меня только удивляет, — сказал Билли, — что он не пришел к вам и даже не позвонил.
— Я был почти уверен, что он этого не сделает. Того, что он ищет, от меня он никогда не получит, и ему это прекрасно известно.
— А пистолет еще у вас? — спросил Билли.
— У меня.
Билли снова усмехнулся.
— Держу пари, вы единственный человек на фестивале, у кого в кармане лежит пистолет с глушителем.
— От такого преимущества я бы с радостью отказался, — мрачно заметил Рудольф.
Когда они проезжали по набережной Круазетт в Канне, среди афиш фестивальных фильмов Рудольф увидел афишу «Комедии реставрации» с фамилией Гретхен.
— Теперь, — шутливо сказал Билли, — плюс ко всем другим заботам мне еще предстоит научиться быть сыном знаменитой матери. Что же мне говорить, если у меня будут брать интервью и спрашивать, каково это?
— Говори, что это потрясающе.
— Следующий вопрос, мистер Эббот. Не считаете ли вы, что ваша мать приносила вас в жертву ради карьеры? Ответ: только последние десять — пятнадцать лет.
— Так ты можешь шутить со мной, — резко сказал Рудольф, — но больше ни с кем. Надеюсь, тебе это понятно?
— Да, сэр. Конечно, я валял дурака.
— Во всяком случае, пока она еще не знаменита, и вообще, в таких местах сегодня ты знаменит, а завтра — нет. У твоей матери сейчас время сложное и напряженное, и мы должны быть к ней очень внимательны.
— Я буду поддерживать ее, как могучий дуб, и она не узнает своего непослушного сына и будет с изумлением на меня взирать.
— Хоть ты и не пьешь, как твой отец. Билли, но ты, по-видимому, унаследовал его способность производить впечатление человека, который ни к чему не относится серьезно.
— Это просто защитный прием, передаваемый от отца к сыну, чтобы скрыть от постороннего взгляда нежную и трепетную душу.
— Пусть она хоть изредка проглядывает наружу. Это тебя не погубит.
Когда они вошли в холл гостиницы, Рудольф спросил, нет ли для него каких-либо известий. Нет, ничего не было.
В глубине холла сидела Гретхен, окруженная журналистами и фотографами. Главные знаменитости в Канн еще не прибыли, и рекламный агент «Комедии реставрации» старался максимально использовать это время. Гретхен говорила хорошо, улыбалась и, по-видимому, чувствовала себя прекрасно.
Заметив их, она сделала им знак подойти, но Билли отрицательно покачал головой.
— Я ухожу, — сказал он Рудольфу, — пройдусь по порту и поищу нашего пропавшего ангелочка. Скажите матери, что я ее люблю, но у меня дела.
Рудольф подошел к Гретхен, и она представила его как своего брата и одного из тех, кто финансировал картину. Куда отправился Билли, она не спросила. Когда один из фотографов предложил им стать рядом, Рудольф спросил ее, где Доннелли.
— Догадаться нетрудно. — Она улыбнулась Рудольфу, глядя в объектив.
Рудольф пошел в бар; там с мрачным видом, сгорбившись над стаканом виски, сидел Доннелли.
— Наслаждаетесь весельем и забавами знаменитого фестиваля? — спросил Рудольф.
Доннелли бросил на него сердитый взгляд.
— Не надо было мне сюда приезжать.
— Почему? — удивился Рудольф.
— Этот мальчишка, ее сын Билли, так на меня посмотрел в аэропорту…
— Вам показалось.
— Не показалось. Боюсь, теперь он из-за меня устроит Гретхен веселую жизнь. Он что, ревнует?
— Нет. Вероятно, просто беспокоится: все-таки вы намного ее моложе, он боится, как бы ей потом не пришлось мучиться.
— Он вам это сказал?
— Нет, — признался Рудольф. — Он ничего не говорил.
— Она рассказывала мне о нем. — Доннелли допил виски и знаком велел бармену подать еще. — От него и в детстве была одна морока.
— Он сказал, что открывает в своей жизни новую страницу.
— В аэропорту в Ницце он не открывал никаких новых страниц — это уж точно. А где второй парень — этот Уэсли? Гретхен сказала, что они должны были вдвоем приехать на машине из Испании.
— Он здесь, — неопределенно ответил Рудольф.
— Где это «здесь»? — не отступался Доннелли. — Когда мы прилетели, его здесь не было, а он, черт побери, должен был ее встретить после всего, что Гретхен для него сделала. — Он с жадностью отпил из стакана. — Держу пари, все это дело рук ее сыночка.
— Ну зачем так нервничать из-за одного взгляда в аэропорту? Уверяю вас, все будет в порядке.
— Хотелось бы надеяться. Потому что, если он испортит своей матери и эти две недели, я сверну ему шею. Так и передайте. И скажите, что я сделал его матери предложение.
— И что же она ответила?
— Засмеялась.
— Поздравляю.
— Я настолько на ней помешался, что ничего не вижу кругом, — мрачно сказал Доннелли.
— Вы будете лучше видеть, если перестанете так налегать… — и Рудольф слегка постучал стаканом по стойке бара.
— Вы тоже решили меня перевоспитывать?
— По-видимому, Гретхен уже затрагивала эту тему?
— Конечно, затрагивала. Я обещал ей, что, если она за меня выйдет, я перейду на вино.
— И что она ответила?
— Опять засмеялась.
Рудольф улыбнулся.
— Желаю вам хорошо провести время в Канне.
— Постараюсь, но только если у Гретхен все будет о'кей. Между прочим, за день до нашего вылета из Нью-Йорка мне звонил адвокат и сказал, что, по его мнению, наше дело в Коннектикуте уладится до конца года.
— Вот видите, все складывается в нашу пользу, так что не надо сидеть с таким трагическим видом.
Рудольф дружески похлопал Доннелли по плечу и вышел из бара. Пресс-конференция в холле закончилась, но рекламный агент Симпсон еще собирал бумаги.
— Ну как, прошло нормально? — спросил его Рудольф.
— Прекрасно, — ответил он. — Она умеет их очаровать. Вы знаете, я был на просмотре в Париже и думаю, что одно из первых мест нам обеспечено.
Рудольф согласно кивнул, хотя, пожалуй, ни один рекламный агент на свете не признает в первую неделю работы, что его клиента ждет провал.
— Мне хотелось бы, чтобы в газетах было побольше фотографий Уэсли.
— Никаких проблем, — сказал агент. — О нем уже и так все говорят, что он — чудо, и фотографии не повредят.
— Он сейчас тоже здесь, и, если его начнут узнавать на улице, мы сразу его найдем. Тогда газетчики смогут взять у него несколько интервью еще до того, как картина будет показана.
— Будет сделано. Мне этот материал и самому пригодится.
— Спасибо, — сказал Рудольф и поднялся к себе в номер. Чемодан стоял на стуле — там, где он его оставил. Он набрал шифр и открыл его. Пистолет по-прежнему лежал на месте. Какой отвратительный предмет, подумал он, снова запирая чемодан. Он поймал себя на том, что открывает чемодан не меньше десяти раз в день.
Он пошел в ванную и принял две таблетки успокоительного. С тех пор как он приехал в Париж, он находился в крайне возбужденном состоянии — у него даже появился нервный тик. Действия таблеток хватало на два часа.
Когда он вошел в спальню, зазвонил телефон. Он снял трубку, и женский голос произнес:
— Можно попросить мистера Рудольфа Джордаха?
— Я у телефона.
— Вы меня не знаете, — сказал женский голос. — Я знакомая Уэсли. Меня зовут Элис Ларкин.
— Да, Уэсли рассказывал мне о вас. Вы где сейчас?
— В Нью-Йорке. А Уэсли с вами?
— Нет.
— Вы не знаете, где он?
— В данный момент, к сожалению, нет.
— Он должен был позвонить мне еще на прошлой неделе, — сказала Элис. — Я хотела перенести свой отпуск и на несколько дней приехать в Канн. По-моему, с отпуском все будет в порядке, но мне хотелось бы знать, не переменились ли у него планы.
— Мне кажется, вам следует немного подождать, прежде чем принимать решение. Дело в том, что Уэсли куда-то исчез. Если он появится, я скажу ему, чтобы он вам позвонил.
— С ним ничего не случилось? — с беспокойством спросила она.
— Насколько мне известно, нет, — ответил Рудольф, взвешивая каждое слово. — Хотя утверждать не берусь. Он человек непредсказуемый.
— Что верно, то верно. — Теперь ее голос звучал сердито. — Во всяком случае, если вы его все-таки увидите, пожелайте ему от меня самого большого успеха.
— Непременно. — Он медленно положил трубку. Таблетки еще не подействовали. От этого одержимого можно сойти с ума. Может, подумал он, когда я его найду, отдать ему этот проклятый пистолет и умыть руки? Рудольф подошел к окну и посмотрел на море — синее и спокойное. Внизу на набережной Круазетт гуляли люди; над их головами светило солнце и весело хлопали на ветру флаги фестиваля. Счастливцы, подумал Рудольф, глядя на пеструю толпу. Поменяться бы с кем-нибудь из них местами!
Билли вернулся в свой номер, когда уже стемнело. Весь день он мотался по старому порту, рассматривал яхты, заходил в бары и рестораны. Уэсли нигде не было. Он позвонил матери в гостиницу, но телефонистка ответила, что миссис Берк просила ни с кем ее не соединять. Наверное, в постели со своим бородачом. Лучше уж об этом не думать.
Он разделся и принял душ. После долгого жаркого дня это было настоящее блаженство — стоять под острыми струйками холодной воды, забыв обо всем на свете и чувствуя лишь их приятное покалывание.
Когда он выходил из душа, в дверь номера постучали. Билли обмотал вокруг бедер полотенце и, оставляя на ковре мокрые следы, подошел к двери. Перед ним стояла улыбающаяся Моника.
— О! — выдохнул Билли.
— Я вижу, ты готов к приему гостей, — сказала она. — Можно войти?
Он бросил взгляд в коридор, проверяя, одна ли она.
— Не беспокойся, это просто светский визит. Со мной никого нет. — Она проскользнула в номер, и Билли закрыл дверь. — Ну и ну, — сказала она, оглядывая огромную, красиво обставленную комнату. — Мы растем! Это совсем не то, что в Брюсселе. Капитализм тебе к лицу, мой мальчик.
— Как ты меня нашла? — спросил Билли, пропустив мимо ушей ее слова о Брюсселе.
— Очень просто. На этот раз ты оставил свой новый адрес.
— Постараюсь избегать подобной ошибки в дальнейшем. Что тебе надо?
— Мне просто хотелось с тобой повидаться. — Она села скрестив ноги и улыбнулась ему. — Ты не возражаешь, если я закурю?
— А если я скажу, что возражаю?
— Я все равно закурю. — Она засмеялась, вынула из сумочки сигарету, но огня к ней не поднесла.
— Пойду оденусь. Я не привык принимать посторонних дам в голом виде. — Он направился было в ванную, где были брюки и рубашка, но Моника, бросив сигарету, схватила его за руку.
— Не надо. Я вовсе не посторонняя. Кроме того, чем меньше на тебе надето, тем лучше ты выглядишь. — Она подняла голову и посмотрела на него. — Поцелуй меня.
Он попытался высвободиться, но она его крепко держала.
— Ну и что ты теперь задумала? — спросил он резко, хотя уже почувствовал знакомое возбуждение.
— Все то же, — усмехнулась она.
— В Испании того же не было, — заметил он, проклиная внезапно возникшее желание.
— В Испании я была занята другими делами. И к тому же я туда приехала не одна, если ты помнишь. Теперь я одна, ничем не занята и все будет по-старому. Я, кажется, тебе как-то говорила, что «новые левые» меня не удовлетворяют. С тех пор ничего не изменилось.
— О господи! — Он был уверен, что в конечном счете пожалеет об этом. — Пойдем в постель.
— В общем-то за этим я и пришла. — Она встала, и они поцеловались. — Я по тебе скучала, — прошептала она. — Иди ложись, я разденусь.
Он лег, не снимая обмотанного вокруг бедер полотенца. Моника через голову сдернула платье. Он закрыл глаза. Один последний раз, подумал он, в конце концов, какого черта? Этажом выше мать, по-видимому, занимается тем же. Он слышал, как Моника босиком идет к кровати. Щелчок выключателя — она погасила свет. Билли отбросил полотенце. Она упала на него с тихим стоном, и он крепко ее обнял.
Он лежал на спине в душной темной комнате, а Моника уютно устроилась рядом, положила голову ему на плечо. Он вздохнул:
— Лучше не бывает. Все, кто согласен, пусть скажут «да».
— Да, — сказала Моника. — Теперь не забывай оставлять свой адрес.
— Не забуду, — сказал он, хотя не был уверен, что говорит правду. Она заставила его пройти через слишком многое, и единственным местом, где, находясь с нею, он чувствовал себя в безопасности, была постель. — А у тебя какой сейчас адрес?
— Зачем он тебе?
— Вдруг я буду проходить мимо твоего отеля и меня охватит внезапное и неодолимое желание.
— Когда неодолимое желание возникнет у меня, я навещу тебя здесь. Я не хочу, чтобы меня видели с тобой. Ты будешь достаточно часто меня видеть, но только в этой комнате.
— Черт побери! — Он высвободил руку и сел. — Почему инициатива должна всегда исходить от тебя?
— Потому что я люблю действовать таким образом.
— Действовать! Мне не нравится это слово.
— Придется привыкнуть, милый, — сказала Моника. Она тоже теперь сидела и искала сигареты на тумбочке у кровати. Вынув из пачки сигарету, она чиркнула спичкой, и пламя осветило ее лицо и глаза.
— Ты ведь, кажется, сказала, что сейчас свободна.
— Свободное время тоже когда-нибудь кончается.
— Если ты не скажешь, где я могу тебя разыскать, то это последняя наша встреча.
— Мы увидимся здесь, — сказала она, затягиваясь, — завтра в это же время.
— Сука.
— Меня всегда поражал твой лексикон. — Она встала и начала в темноте одеваться. — Между прочим, сегодня днем около одного отеля я видела твоего двоюродного брата. Того самого парня, с которым ты играл в теннис.
— Да? Кто тебе сказал, что он мой двоюродный брат?
— Я нашла его в справочнике «Кто есть кто».
— Как всегда, очень остроумно. Около какого отеля ты его видела?
— А разве он живет не с вами? — не сразу спросила Моника.
— Нет. Так около какого отеля мы должны его разыскивать?
— Кто это мы?
— Ладно, оставим это.
— Видишь ли, я забыла название отеля.
— Ты врешь.
— Может быть, — засмеялась она. — Вот если ты, как хороший мальчик, будешь завтра вечером меня здесь ждать, я могу и вспомнить.
— Ты с ним разговаривала?
— Нет. Меня интересует другой член семьи.
— Боже мой, — сказал Билли, — как ты умеешь осложнять секс.
— Секс? Когда-то ты называл это любовью.
— Это было давно, — мрачно сказал Билли.
— Пусть будет по-твоему, мальчик. — Она бросила сигарету, подошла к постели, нагнулась и поцеловала его. — Спокойной ночи, мальчик. Мне пора.
Когда дверь за ней закрылась. Билли откинулся на подушки и уставился в темный потолок. Новая проблема — говорить ли Рудольфу, что Уэсли сегодня видели в городе возле отеля, названия которого он не знает, хотя завтра может выяснить. Но тогда придется объяснять, откуда он это узнал и почему надо ждать до завтра. А объяснить что-либо, не упоминая имени Моники, он не мог. Он с раздражением покачал головой. У Рудольфа и без Моники хватает забот.
Зазвонил телефон. Это был Рудольф, который сказал ему, что через полчаса они все встречаются перед ужином в баре внизу. Повесив трубку, Билли пошел в ванную и снова принял душ. Интересно, что делает мать — может быть, тоже принимает душ?
11
— Нет, — говорила Гретхен, — я не хочу ничего устраивать. Я устала, хорошо бы лечь и не вставать по крайней мере двое суток. — Она сидела в гостиной своего номера вместе с Доннелли и Рудольфом.
Рудольф предложил после просмотра картины устроить праздничный ужин для членов жюри, представителей главных прокатных компаний и журналистов, с которыми у Гретхен и Рудольфа установился контакт. Чем меньше оставалось дней до показа фильма на фестивале, тем больше Гретхен волновалась, и такой вечер мог бы снять напряжение.
— Будь здесь кто-нибудь еще помимо нас троих, — сказала Гретхен, — тогда, может, и стоило бы что-то устроить. Я не хочу одна принимать все почести, если они будут, а уж лицезреть в одиночку вытянутые лица, если картина провалится, и вовсе ни к чему. Вот если бы здесь были Фрэнсис Миллер и Уэсли, я бы согласилась, но эта сучка так и не приехала, а Уэсли куда-то пропал, да и вообще я уже стара для таких сборищ…
— Отлично, — сказал Рудольф. — Мы просто поужинаем в узком кругу и поздравим друг друга. — Он взглянул на часы. — Уже поздно. Ложись и постарайся заснуть. — Он поцеловал Гретхен и направился к двери.
— Я — с вами, — сказал Доннелли, — мне тоже надо выспаться. Если, конечно, Гретхен не хочет, чтобы я остался.
— Нет, спасибо, — сказала Гретхен. — Увидимся утром.
— Мне надо поговорить с вами, Руди, — сказал Доннелли по дороге к лифту. — Я беспокоюсь. Она очень тяжело все это переносит. Не спит, принимает таблетки, плачет, когда рядом нет посторонних. Я просто не знаю, как ее успокоить.
— Хорошо быть женщиной, — отозвался Рудольф. — Я бы сам с удовольствием поплакал.
— А я-то думал, что вы полны оптимизма, — удивился Доннелли.
— Это так и есть, тут дело не в картине.
— А в чем же?
— Как-нибудь потом расскажу.
— Я ничем не могу помочь?
— Можете. Заботьтесь о Гретхен.
— А что, если мы с ней после просмотра прокатимся на машине по окрестностям — все-таки она хоть на пару дней вырвется из этого сумасшедшего дома.
— Я — за, — сказал Рудольф, — если вам удастся ее уговорить.
— Завтра утром попробую.
— Прекрасно, — сказал Рудольф. Дверь лифта открылась. — Спокойной ночи, Дэвид. Отдыхайте. — Доннелли пошел обратно по коридору и остановился перед дверью Гретхен. Он поднял было руку, чтобы постучать, но раздумал. Сегодня ей, наверное, лучше спать одной. Он вернулся к лифту и спустился в бар. Когда бармен спросил, что он будет пить, он ответил не сразу. И все-таки заказал виски с содовой. Вино пока подождет.
Открывая дверь номера, Рудольф услышал настойчивый звонок телефона. Он поспешно снял трубку.
— Мсье Джордах? — спросил мужской голос.
— Да.
— L'avocat d'Antibes m'a dit que vous vorlez me parler…
— Вы говорите по-английски? — спросил Рудольф. Если это тот самый человек, то надо, чтобы он понял каждое слово.
— Говорю немного. — У него был низкий грубый голос. — Адвокат в Антибе сказал, возможно, у нас будет маленький бизнес вместе…
— Когда мы можем встретиться?
— Сейчас, — ответил мужчина.
— Где?
— A La gare. Вокзал. Я буду у стойки в буфете.
— Я приеду через десять минут, — сказал Рудольф. — Как я вас узнаю?
— Я одет в синие брюки, — сказал человек, — пиджак коричневый, я — маленький, с великий живот.
— Договорились, — сказал Рудольф. — Через десять минут. — Он повесил трубку. Синие брюки, коричневый пиджак, большой живот. В конце концов, красота и умение одеваться сейчас не самое главное. Он отпер чемодан, заглянул в него. Пистолет на месте. Он закрыл чемодан, запер его и вышел.
Спустившись вниз, он вошел в комнату кассира за стойкой портье и попросил открыть его сейф. Банк в Нью-Йорке прислал ему десять тысяч долларов, и Рудольф перевел их во франки. Он знал: то, что произойдет — хорошее или плохое, — будет стоить денег. Он оглядел аккуратные пачки банкнотов, задумался и взял пять тысяч франков. Остальные пачки он оставил в сейфе и запер его. Потом вышел из гостиницы, сел в такси и сказал: «La gare». По пути на вокзал Рудольф старался ни о чем не думать. Расплачиваясь, он неловко вытащил из кармана несколько десятифранковых бумажек. Когда он брал сдачу и давал таксисту чаевые, руки его дрожали.
Толстяка, человечка в синих брюках и коричневом пиджаке, он увидел возле стойки бара. Перед ним стоял стакан с пастисом.
— Добрый вечер, мсье, — сказал Рудольф, подходя ближе.
Человек обернулся и окинул Рудольфа оценивающим взглядом. Он был темноволосый, с жирным лицом, маленькими, глубоко посаженными черными глазками и толстыми мокрыми губами. Нелепая светло-голубая кепочка сидела у него на затылке, открывая выпуклый морщинистый лоб. При других обстоятельствах Рудольф не доверился бы такому человеку.
— Может, пойдем пройдемся, — сказал человечек. — Здесь сильный свет — это вредно глазам.
Они пошли по узкой, темной и пустынной улочке, где ничто не напоминало о яркой многолюдной шумихе фестиваля.
— Я слушаю предложение.
— Вы знаете человека по фамилии Данович? — спросил Рудольф. — Югослав.
Человечек молча прошел еще шагов десять и покачал головой.
— Может, знаю под другая фамилия. А где, по-вашему, он?
— Скорее всего, в Канне, — сказал Рудольф — Последний раз его видели в ночном клубе «Розовая дверь».
— Плохое место, — кивнул человечек. — Очень плохое.
— Верно.
— Если я найду его, что будет?
— Вы получите определенную сумму, если с ним разделаетесь.
— Что значит — разделаетесь?
— Убьете. — Господи боже, подумал Рудольф, я ли это говорю?
— Compris, — сказал человечек. — Теперь будем говорить про деньги. Сколько это — определенная сумма?
— Скажем, пятьдесят тысяч франков, или примерно десять тысяч долларов, если вы хотите получить в долларах.
— А сейчас задаток какой? Чтобы искать?
— У меня с собой пять тысяч франков, — сказал Рудольф. — Можете их взять.
Человечек остановился и протянул короткую толстую руку.
— Я берет деньги сейчас.
Рудольф достал бумажник и вынул деньги. Его спутник тщательно пересчитал их в тусклом свете уличного фонаря. Интересно, что он скажет, если я попрошу у него расписку. При этой мысли Рудольф чуть не рассмеялся. В мире, с которым он сейчас имеет дело, есть только одна гарантия — месть.
Человечек запихнул банкноты во внутренний карман пиджака.
— Когда я найдет его, — сказал он, — сколько я получит?
— До или после… работы?
— До.
— Двадцать тысяч, — сказал Рудольф. — Это будет ровно половина.
— D'accord, — сказал человечек. — А как я получит остальное?
— Как вам будет угодно.
Человечек немного подумал.
— Когда я скажет, что нашел его, вы передадите адвокату двадцать пять тысяч. Адвокат читает в «Нисматэн», что с этим человеком… как это вы называет?
— Разделались, — сказал Рудольф.
— Так вот, разделались, и мой друг идет к адвокат и берет деньги. По рукам? — И он протянул Рудольфу руку.
Рудольф в своей жизни скреплял рукопожатием множество сделок, а потом праздновал их заключение. На этот раз никакого празднования не будет.
— Будьте близко от телефон, — сказал человечек, повернулся и быстро зашагал в сторону от вокзала.
Глубоко вздохнув, Рудольф медленно пошел на набережную Круазетт в свой отель. Он думал о тех двух бандитах, которые напали на него в Нью-Йорке и пришли в ярость, обнаружив в карманах у такого богатого человека всего несколько долларов. А что, если кому-нибудь взбредет в голову ограбить его на темных улицах Канна? Обшарив его карманы, они сразу же его прикончат. Оставшихся при нем денег только-только хватило бы на такси до гостиницы.
Билли проснулся от стука в дверь. Еще не стряхнув с себя сон, он встал, подошел к двери и открыл ее. Перед ним стояла Моника. Она быстро вошла, он закрыл за ней дверь и включил лампу.
— Привет, — сказал Билли. — Я все думал, когда же ты снова появишься? — После ее визита прошло четыре дня.
— Ты по мне скучал? — Она сбросила плащ и, улыбаясь, села на смятую постель.
— Я тебе расскажу потом. Сколько сейчас времени?
— Двенадцать тридцать.
— У тебя странное расписание.
— Лучше поздно, чем никогда. Разве ты не согласен?
— Об этом я тоже скажу тебе потом. Мне дневное время нравится больше.
— Ты стал таким европеизированным.
— А ты-то чем днем занимаешься?
— Любопытство до добра не доведет, — с притворной скромностью улыбнулась Моника.
— Я вижу, у тебя сегодня вечер избитых фраз. Ты вспомнила название отеля, возле которого видела моего двоюродного брата?
— Я очень стараюсь вспомнить. Иногда мне кажется, что оно вот-вот слетит у меня с языка.
— Иди ты… — сказал Билли.
— Какое прелестное выражение. — Она бросила сигарету и втоптала ее в ковер. Билли передернуло. Одеваться она научилась, но манера вести себя дома оставалась на брюссельском уровне. Она встала, подошла к нему, обняла и поцеловала. В нем тут же вспыхнуло желание. Он пытался думать о другом — не пора ли сменить масло в машине, не пойти ли завтра поиграть в теннис и не отдать ли погладить смокинг, который ему придется надеть через два дня на вечерний просмотр «Комедии реставрации», — но это не помогало.
— Пойдем ляжем, — пробормотал он.
— А я-то все думала, когда же ты наконец это скажешь. — И она засмеялась, уверенная в своей власти над ним.
Час спустя она сказала:
— А ночью тоже неплохо, правда?
Он поцеловал ее в шею, но она высвободилась из его объятий и встала.
— Мне пора.
— Почему, черт возьми, ты не можешь остаться на ночь? Ну хоть один раз.
— Не могу. Существует более ранняя договоренность. — Она оделась и, расчесывая перед зеркалом волосы, сказала: — Кстати, мы решили получить с тебя долг.
По его телу пробежала холодная дрожь, и он натянул на себя одеяло.
— Что ты имеешь в виду? — спросил он, стараясь сохранить спокойствие.
— Парижский долг, — сказала она. — Ты о нем помнишь, надеюсь?
Он ничего не ответил и продолжал лежать не шевелясь.
— Вот что ты должен сделать, — продолжала она, расчесывая спутанные волосы. — Послезавтра к шести вечера ты придешь в бар «Вуаль вер» на улице Антиб. Там увидишь человека с журналами «Экспресс» и «Нувель обсерватер». Ты сядешь за его столик и закажешь себе вина. Он достанет из-под стола шестнадцатимиллиметровую кинокамеру.
— Только на самом деле это будет не шестнадцатимиллиметровая кинокамера, — с горечью сказал Билли.
— Ты умнеешь.
— Да прекрати ты, ради бога, причесываться!
— С этой камерой ты войдешь во Дворец фестивалей, вынешь то, что в ней лежит, и спрячешь в укромном месте. Часовой механизм сработает в девять сорок пять. — Моника наконец положила расческу и поправила рукой волосы, стараясь при этом увидеть себя в профиль.
— Ты что, спятила? — сказал Билли. — В девять сорок пять там будут показывать картину моей матери.
— Совершенно верно. Тебя никто не заподозрит. Там будет масса людей с камерами, и ты сможешь ходить по всему зданию, и никто тебя ни о чем не спросит. Вот почему тебя и выбрали для этого задания. Не беспокойся. Никто не погибнет.
— Иными словами, это будет милая безвредная бомбочка?
— Мог бы уже бросить свои шутки. В девять часов в полицию позвонят и сообщат, что в здании заложена бомба. За пять минут они очистят помещение. Мы не собираемся никого убивать, во всяком случае сейчас.
— Тогда зачем же все это? — спросил Билли, стыдясь своего дрожащего голоса.
— Это будет демонстрация, о которой узнают все благодаря прессе и телевидению и всемирно известным знаменитостям, которые будут давить друг друга, пробиваясь к выходу. Что может убедительнее продемонстрировать гнилость всей системы, чем этот отвратительный цирк!
— А если я откажусь?
— Тобой займутся, — спокойно сказала Моника. — Если же все будет сделано как следует, я постараюсь вспомнить название отеля, где живет твой двоюродный брат. Не забудь: бар «Вуаль вер», два журнала, шесть часов вечера. Спокойной ночи, мальчик. — Она взяла сумочку, накинула плащ и вышла.
Поднимаясь по ступенькам Дворца фестивалей вместе с Гретхен, Рудольфом и Доннелли, Билли сказал, что сядет в партере, «вместе с простыми людьми», хотя у всех четверых были места на балконе. Он поцеловал мать и прошептал ей на ухо:
— Merde.
— Что? — спросила удивленно Гретхен.
— Так во французском шоу-бизнесе желают удачи.
— Надеюсь, картина тебе понравится, — улыбнулась Гретхен и чмокнула его в щеку.
— Я тоже надеюсь, — ответил Билли серьезно. Он показал свой билет и вошел в зал. Зал был уже полон, хотя до начала утреннего просмотра оставалось еще минут десять. Укромное место, думал он, где же его найти? Он прошел в мужской туалет. Там было пусто. На полу возле раковины стоял бак для использованных бумажных полотенец. За тридцать секунд, если ему никто не помешает, он успеет снять заднюю крышку камеры, вынуть бомбу и спрятать ее. Если никто не помешает.
Дверь отворилась, вошел мужчина в цветастой рубашке и сразу же направился к писсуару. Билли для виду вымыл руки и, вытянув бумажное полотенце, тщательно их вытер. Он вернулся в зал и сел в первых рядах, где еще оставалось несколько свободных мест. Он был в таком состоянии, что не знал, сможет ли досмотреть картину до конца, — вот почему ему не хотелось сидеть рядом с матерью. Но картина сразу его захватила, и в комических местах он даже смеялся вместе со всеми. А игра Уэсли его просто поразила.
Когда картина кончилась, зрители аплодировали особенно долго и дружно. Затем они повернулись к балкону, и Билли увидел, что они аплодируют его матери, которая теперь стояла у перил балкона и робко улыбалась. Взволнованный успехом матери. Билли хлопал громче всех и мысленно ругал себя за то, что столько лет относился к ней как последняя свинья!
На набережной Круазетт он увидел толпу молодых любителей автографов, окружавшую человека, который стоял к нему спиной. Билли направился было туда, но остановился. В человеке, подписывавшем программы, тетрадки и даже клочки бумаги, он узнал Уэсли. Билли усмехнулся: «Актер не удержится от соблазна на себя посмотреть, как я сразу не подумал». Он стал по возможности вежливо проталкиваться к Уэсли, который в этот момент, нагнувшись, давал автограф невысокой девушке в цыганской юбке.
— Мистер Джордан, — зашепелявил Билли высоким женским голосом, — подпишите и мне. Я от вас просто в восторге!
Уэсли поднял глаза.
— Иди ты к черту, — сказал он. Однако на его лице расплылась довольная улыбка.
Билли крепко взял его за руку.
— На сегодня все, ребята, — сказал он громко. — Мистера Джордана ждут на пресс-конференции. Пойдемте, сэр. — Он двинулся вперед, продолжая крепко держать Уэсли. Уэсли сначала слегка упирался, затем послушно зашагал рядом.
— Ты сейчас нужен матери больше всего, — сказал Билли, — и не смеешь ее подводить.
— Да-а, — протянул Уэсли. — Она просто молодчина.
— Еще бы! И ты ей непременно об этом скажешь. Знаешь, а у тебя тоже здорово получилось.
— Да, ничего, — довольно ответил Уэсли. Улыбка теперь уже не сходила с его лица.
Стоя в ожидании лифта. Билли тихо спросил:
— Ну как, нашел того человека?
Уэсли покачал головой.
— А не пора тебе об этом забыть?
Наконец Уэсли перестал улыбаться.
— Нет, не пора.
— Кинозвездам не положено бегать по городу и убивать людей.
— Я не кинозвезда.
— Сейчас в Канне твое лицо известно каждой собаке. Ты и мухи не прихлопнешь без свидетелей, не то что человека. — К лифту подошли еще двое, и Билли замолчал.
Когда Билли и Уэсли вошли в конференц-зал, Гретхен, окруженная журналистами, уже начала говорить, но, увидев их, остановилась на полуслове.
— Дамы и господа, — сказала она взволнованно, — сюда пришел один из самых многообещающих молодых актеров, каких мне доводилось встречать. Уэсли, поднимись, пожалуйста, сюда.
— О господи! — пробормотал Уэсли.
— Иди же, идиот. — Билли подтолкнул его в сторону помоста, на котором стояла Гретхен.
Уэсли медленно прошел через зал и поднялся на помост. Гретхен поцеловала его, а затем, обращаясь к аудитории, сказала:
— Имею честь представить вам Уэсли Джордана.
Зал зааплодировал, засверкали «блицы» фотографов, а на лице Уэсли снова появилась улыбка, теперь уже немного искусственная. Билли незаметно выскользнул из зала.
На набережной Круазетт он зашел в кафе, заказал пиво и, сделав глоток, попросил жетон для телефона-автомата. Внизу, в телефонной будке, он полистал справочник и набрал номер префектуры полиции.
— Алло, — ответил мужской голос.
— Сегодня вечером в кафе «Вуаль вер» на улице Антиб, — сказал Билли по-французски с характерным для жителей Южной Франции акцентом, — вы увидите человека с журналами «Экспресс» и «Нувель обсерватер»…
— Одну минутку! — полицейский явно встревожился. — Кто это говорит? Что вам нужно?
— На полу под столиком, — продолжал Билли, — будет лежать бомба.
— Бомба! — закричал полицейский. — Что вы говорите? Какая бомба?
— Механизм бомбы установлен на девять сорок пять вечера. Повторяю: сегодня в шесть, в кафе «Вуаль вер».
— Подождите! Я должен… — еще громче закричал полицейский.
Билли повесил трубку, поднялся наверх и допил пиво.
После вечернего просмотра они сидели у Гретхен и пили шампанское. Симпсон, рекламный агент, говорил:
— Мы увезем домой все призы — за лучший фильм, за лучшее исполнение женской роли, за лучшее исполнение мужской роли второго плана. Я это гарантирую. Обычно я склонен настраиваться на худшее, но теперь… — Он покачал головой, словно не в силах осмыслить ценность вверенного ему сокровища. — Я приезжаю в Канн вот уже пятнадцать лет подряд и, скажу вам, такого восторженного приема еще не видел. А что касается вас, молодой человек, — он повернулся к Уэсли, — что касается вас, даю руку на отсечение, вы отсюда без премии не уедете.
Уэсли сидел молча, с деланной застывшей улыбкой на лице. Билли встал и налил себе пятый бокал шампанского. Все начало картины он просидел, тупо уставясь на экран. То, что происходило там, казалось ему теперь лишенным смысла, а слова — пустым звуком. Он то и дело смотрел на часы, а в девять сорок пять откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Гретхен, бледная и усталая, непрерывно вертела кольцо на пальце. К шампанскому она не притронулась и за весь вечер не проронила ни слова. Сидевший рядом с ней на диване Рудольф время от времени похлопывал ее по руке, стараясь приободрить. Доннелли стоял, прислонившись к камину, и пощипывал бороду. Излияния рекламного агента, по-видимому, его раздражали.
— Завтра, — не унимался Симпсон, — у вас, Гретхен, и у вас, Уэсли, напряженный день. Каждому захочется с вами поговорить и вас сфотографировать. Завтра в девять я дам вам программу и…
Рудольф и Доннелли переглянулись, и Рудольф встал.
— Если завтра у нас такой трудный день, — сказал он, прерывая Симпсона, — то Гретхен надо отдохнуть. Давайте расходиться.
— Я тоже так считаю, — поддержал Доннелли.
— Конечно, конечно, — согласился Симпсон. — Просто я сейчас настолько взволнован, что…
— Мы все понимаем, дружище, — сказал Рудольф. Он нагнулся и поцеловал Гретхен. — Спокойной ночи, сестричка.
Она через силу улыбнулась. Когда они уходили, она поднялась, подошла к Доннелли и взяла его за руку.
— Дэвид, — сказала она, — задержись на минутку.
— С радостью, — сказал Доннелли и мрачно посмотрел на Билли.
Билли попытался улыбнуться и поцеловал Гретхен в щеку.
— Спасибо, мама, — сказал он, — сегодня был такой чудесный день.
Гретхен схватила его за руку и всхлипнула.
— Извини, — сказала она, — это просто… просто слишком много всего за один день. Утром я буду в полном порядке. — И, обращаясь к уже стоявшему в дверях Уэсли, спросила: — А ты не исчезнешь?
— Нет, мэм, — ответил Уэсли. — Если я вам понадоблюсь, я всего двумя этажами ниже. — Рудольф хотел поселить кузенов в одном номере, но Билли отказался: мало ли что взбредет в голову этому сумасшедшему. Он не сказал Рудольфу, чего он опасается на самом деле и о чем, если ему. Билли, повезет, Рудольф никогда не узнает.
В коридоре Рудольф сказал:
— Мне что-то совсем не хочется спать. У меня в номере есть бутылка шампанского. Пошли разопьем ее.
— У меня завтра утром деловая встреча, — сказал Симпсон. — А вы идите. — Он стоял, прислонившись к стенке лифта, длинный и мрачный, обреченный всю жизнь хвалить других; на прощание он грустно помахал рукой дяде и двум племянникам, намеревавшимся продолжать праздничный вечер за бутылкой шампанского, и пошел готовиться к завтрашней утренней встрече.
Открывая шампанское, Рудольф заметил, что Уэсли не сводит глаз с запертого чемодана, лежавшего на стуле возле окна.
— Держу пари, — сказал Уэсли, когда пробка вылетела и Рудольф стал наполнять бокалы, — он здесь.
— Что здесь? — переспросил Рудольф.
— Вы знаете, о чем я говорю.
— Давай выпьем, — сказал Рудольф.
Уэсли неторопливо поставил бокал на стол и вытащил из кармана маленький пистолет.
— Тот мне все равно больше не нужен, — сказал он очень спокойно, — так что можете хранить его в качестве сувенира.
— Так и остался ненормальным, — заметил Билли.
— Я за это и выпью, — сказал Уэсли.
Они выпили.
Уэсли сунул пистолет обратно в карман.
— Значит, — сказал Рудольф, — ты смотрел фильм, а потом принимал поздравления, и эта штука все время была у тебя в кармане?
— Точно, — ответил Уэсли. — Ведь мишень может появиться в любую минуту.
Рудольф, нахмурившись, расхаживал взад и вперед по комнате.
— А если я тебе скажу, Уэсли, что этим делом займутся и тебе самому не надо ничего делать?
— Как это понимать — займутся?
— А так, что сейчас, когда мы здесь пьем шампанское, того человека разыскивает профессиональный убийца.
— Я не желаю, чтобы кто-то это делал за меня, — сказал Уэсли холодно, — и я больше не нуждаюсь ни в ваших, ни в чьих-либо благодеяниях.
— Я пробуду в Канне до конца фестиваля. Еще десять дней. Если к тому времени работа не будет сделана, я уезжаю домой и ставлю на этом деле точку. Только обещай мне, что в течение десяти дней ты ничего предпринимать не будешь. Потом делай что хочешь.
— Я ничего не могу обещать.
— Уэсли… — начал было Билли.
— А ты не суйся, — оборвал его Уэсли. — Хватит уже.
— Успокойтесь, — сказал Рудольф. — Оба успокойтесь. Да, вот еще что, Уэсли. На днях звонила твоя приятельница, мисс Ларкин.
— И что она сказала?
— Что хочет приехать сюда. Она считает, что получит в редакции отпуск на две недели, и ждет твоего звонка.
— Пусть подождет. — Уэсли допил шампанское.
— Она сказала — ты сам хотел, чтобы она приехала.
— Я думал, к тому времени все будет кончено. А ничего не получилось. Повидаемся после.
— Как знаешь, — сказал Рудольф. — Я не собираюсь разыгрывать из себя Купидона — у меня и так дел хватает. Давайте допьем, и я пойду спать.
— А ты что будешь сейчас делать? — спросил Билли, когда они с Уэсли вышли из отеля на улицу.
— Пойду погуляю. Хочешь, пошли вместе?
— Нет.
— А что ты вообще обо всем этом думаешь? — спросил Уэсли.
— Я до смерти боюсь, — сказал Билли. — Боюсь за всех нас.
Уэсли серьезно кивнул головой.
— Я дойду с тобой до стоянки, — сказал Билли. — Я забыл поднять верх у машины, а скоро, похоже, пойдет дождь. — На стоянке Уэсли помог ему поднять верх и задраить стекла. — Уэсли, — сказал Билли, — а все-таки, может, нам с тобой махнуть на машине в Париж? В теннис по дороге поиграем, покутим… Ты мог бы позвонить своей девушке и сказать, чтобы она приехала туда. Подумаешь, какие-то десять дней! Ведь уже столько лет прошло.
— В теннис я с тобой играть согласен, — ответил Уэсли, — но только здесь. Спокойной ночи, приятель.
Билли посмотрел вслед высокой фигуре в темном костюме со слегка оттопыривавшимся карманом, покачал головой и пошел в отель. Дверь он запер на два оборота.
На следующее утро он проснулся рано и попросил прислать в номер газеты. Ему принесли специальные выпуски, посвященные фестивалю, и «Нис-матэн». На первой странице Билли увидел фотографию человека в темных очках, стоявшего между двумя полицейскими. Лицо его показалось Билли знакомым. Он узнал приятеля Моники из Дюссельдорфа, торговца замороженными продуктами. В заметке под фотографией говорилось, что этот человек арестован по звонку в полицию неизвестного лица и что у него была найдена бомба, спрятанная в футляре кинокамеры. Человек, звонивший в полицию, говорил по-французски с сильным южным акцентом.
Читая эти строки. Билли улыбнулся. И кроме Уэсли, подумал он, в нашей семье есть актеры.
На следующее утро в маленьком открытом автомобиле они поехали в тихий загородный клуб в Жуан-ле-Пэн играть в теннис. Уэсли был в джинсах, выгоревшей хлопчатобумажной рубашке и твидовом пиджаке с обтрепанными рукавами и совсем не походил на актера, которому пресса предсказывала головокружительную карьеру. Билли с отвращением дотронулся до его кармана:
— Неужели ты не можешь расстаться с этой проклятой штукой, даже когда идешь играть в теннис? Мне все время кажется, что, если я начну выигрывать, ты возьмешь и пристрелишь меня.
— Где я, там и он, — снисходительно улыбнулся Уэсли. Когда они переоделись и отправились на корт, он накинул пиджак поверх теннисного костюма, а перед самым началом игры аккуратно свернул его и положил на скамейку возле сетки, где пиджак все время был на виду.
В первый день Уэсли играл так же самозабвенно, как и в Испании, с яростью бил по мячу и чаще всего попадал в сетку или в аут. Через два часа Билли сказал:
— На сегодня достаточно. Если бы ты в кино так играл, тебя бы даже по билету в зал не пустили.
— Молодой задор, — усмехнулся Уэсли, накидывая пиджак поверх мокрой от пота рубашки. — Обещаю исправиться.
— Это когда же?
— С завтрашнего дня, — заверил Уэсли.
В раздевалке, кроме них, никого не было, но Уэсли потребовал, чтобы они шли в душ по очереди и не оставляли пиджак без присмотра.
— Много я делал глупостей, — ворчал Билли, — но караулить пиджак мне не приходилось. — Уэсли начал раздеваться. Глядя на его мускулистую спину, длинные, крепкие ноги. Билли добавил: — Мне бы такое сложение, я бы уже давно дошел до финала в Уимблдоне.
— Нельзя иметь все сразу, — заметил Уэсли. — Ты зато умный.
— А ты разве нет?
— Похвастаться нечем.
— Ты далеко пойдешь в своей профессии.
— Если я ее выберу, — сказал Уэсли, направляясь в душ.
Минуту спустя Билли услышал сквозь шум льющейся воды голос Уэсли, который пел «Мне на голову падают капли дождя…». Если кто-нибудь зайдет в раздевалку, подумал Билли, и услышит это беззаботное пение, то в жизни не догадается, что парень днем и ночью носит при себе пистолет.
Когда они шли к машине. Билли сказал:
— Если ты бросишь кино, мать никогда тебе не простит. Да и я тоже.
Уэсли молча плюхнулся на сиденье и стал насвистывать мелодию из своего фильма.
На следующее утро Уэсли сдержал обещание и играл спокойно. Казалось, он вдруг усвоил тактику игры и чередовал удары, не стараясь гасить каждый мяч. Через два часа Билли наконец выдохся, но выиграл все четыре сета. А у Уэсли даже дыхание не участилось, хотя он бегал вдвое больше, чем Билли. И снова, как накануне, он заставил Билли караулить его пиджак, когда они пошли в душ.
На третий день им удалось поиграть всего час: Билли обещал вернуться рано, чтобы Гретхен и Доннелли могли съездить на его машине в Мужен пообедать. В Канне после демонстрации картины Гретхен не оставляли в покое ни на минуту, и постоянное напряжение стало уже сказываться.
За час Билли и Уэсли сыграли только один сет. Билли пришлось бороться за каждое очко, но все же он выиграл со счетом 6:3.
— Уф-ф-ф, — отдувался он по дороге в раздевалку. — Зря я тебя утихомиривал. Если так пойдет и дальше, от меня ничего не останется.
— Детская игра, — самодовольно сказал Уэсли.
Когда они одевались, раздался сильный взрыв.
— Это что еще? — спросил Билли.
Уэсли пожал плечами.
— Наверное, газовая труба взорвалась.
— На газовую трубу не похоже, — сказал Билли. У него слегка закружилась голова, и он сел на скамейку. В раздевалку вбежал управляющий.
— Мсье Эб-б-бот… — Он заикался от страха. — Идите скорее. Это ваша машина… Случилась беда.
— Сейчас иду, — сказал Билли, продолжая неподвижно сидеть. Послышался вой полицейской сирены. Билли надел рубашку и медленно и методично начал застегивать пуговицы; Уэсли торопливо натягивал джинсы.
— Уэсли, — сказал Билли, — не ходи туда.
— То есть как — не ходи туда?
— Неужели непонятно? Через несколько секунд там будет полиция. — Билли говорил торопливо, проглатывая слова. — Твой портрет будет во всех газетах. Сиди здесь. И спрячь свой дурацкий пистолет в укромное место. Если тебя будут спрашивать, ты ничего не знаешь.
— Но я действительно ничего не знаю…
— Ну и прекрасно. Так всем и говори. А я пойду посмотрю, что произошло. — Он кончил застегивать рубашку и не спеша вышел из раздевалки.
Из ближайших жилых домов к клубу начали стекаться люди. В ворота влетела маленькая полицейская машина с включенной сиреной и резко остановилась. Из нее выскочили двое полицейских и бросились к тому месту, где стояла машина Билли. Билли увидел, что от машины практически ничего не осталось — передних колес не было, капот лежал в нескольких футах от кузова. Какая-то женщина, отчаянно жестикулируя, говорила полицейскому, что, проходя мимо ворот, она видела мужчину, который возился в моторе, а когда она уже миновала ворота, раздался взрыв.
Полицейский спросил управляющего клубом, чья это машина; управляющий указал на Билли. Билли пробился поближе и только тогда увидел обезображенное и залитое кровью тело мужчины, лежавшего лицом вниз рядом с тем, что раньше было радиатором «пежо».
— Мсье, — сказал Билли, — это моя машина. — Не будь здесь управляющего, он сделал бы вид, что говорит только по-английски.
Когда полицейские стали переворачивать тело. Билли отвернулся. Толпа отпрянула, раздался женский крик.
— Мсье, — обратился один из полицейских к Билли, — вы узнаете этого человека?
— Я предпочитаю не смотреть, — сказал Билли, по-прежнему глядя в сторону.
— Прошу вас, мсье, — сказал полицейский, молодой парень с побелевшим от ужаса лицом. — Вы обязаны сказать нам, знаете ли вы этого человека. Если вы не сделаете этого сейчас, вам позже придется приехать в морг.
Второй полицейский стоял на коленях у тела и осматривал то, что осталось от карманов. Потом встал и покачал головой:
— Никаких документов нет.
— Прошу вас, мсье, — настаивал молодой полицейский.
Билли заставил себя посмотреть вниз. На месте груди зияла красная дыра, лицо было изуродовано, на нем застыла жуткая гримаса, обнажавшая разбитые зубы между обуглившихся губ, но Билли все же узнал это лицо. Он встречался с этим человеком в Брюсселе — там его звали Джордж.
— Извините, мсье, — покачал головой Билли, — я никогда в жизни не видел этого человека.
