Глава 12

Они любили друг друга на белом песке у кромки прибоя. Море расстилалось синим шелком, обволакивая их тела легкой зыбью. Бирюзовый тент неба растянулся над ними, обрамляя лицо Софии. Золотые облака плыли над их головами.

Ее глаза увлажнились от блаженства, и радость смягчила очертания рта. Она подалась вперед, чтобы он мог дотронуться губами до кончиков ее грудей. Ее стоны, говорившие о сильном желании, соответствовали быстрому ритму его движений. Обхватив ее за талию, он прижался к ней всем телом довел все до конца. Крик блаженства пронзил тишину, и мир пошатнулся…

Глаза Эйдриана раскрылись. Какую-то долю секунды он ничего не мог понять, но тут послышался дружный лай собак, и он окончательно проснулся.

Крик был реальным. Но крик выражал ужас, а не страсть.

Он выпрыгнул из постели и начал быстро натягивать брюки, рубашку и туфли. Выйдя в коридор, он заметил спины двух лакеев, одетых в ливреи Эвердона. Рьяное рычание собак, доносившееся из комнаты Софии, отбило у них охоту провести хоть какое-то расследование.

— Мы слышали звон стекла и ее крик, — объяснил один. — Надо бы кому-то войти, как вы думаете? — Лакей посторонился, ясно давая понять, что только не он.

Одна из горничных гостиницы суетилась около лестницы.

— Госпожа позвала меня помочь ей одеться, — доложила девушка, дрожа от страха. — Потом послала меня разбудить конюха и лакея. Я никого не видела поблизости, сэр.

Эйдриан отворил дверь и вошел в комнату Софии. Мастифы сначала оскалили пасти, но, почуяв знакомый запах, успокоились. Они заняли стойку, ожидая приказа, на кого наброситься.

Открытый саквояж стоял под разбитым окном, которое зияло остатками стекла, похожими на зубья. Весь пол усыпали осколки. София сидела на кровати, одетая в то самое черное платье, которое было на ней накануне вечером, и держала в руках ворох одежды. Она посмотрела на Берчарда глазами, полными страха.

Он подошел и взял ее руку. Стремительным движением поднял рукав. Кровь сочилась из пореза около плеча. Он вы тер кровь и, прижав носовой платок к ране, попытался остановить ее.

— Неудивительно, что вы испугались, но теперь вам ничего не угрожает. Рана не опасная. Расскажите мне, что произошло.

Она жестом указала в угол комнаты. Он увидел на полу приличного размера камень.

— Кто-то бросил его в окно, но не попал в меня. Я порезалась кусочком отлетевшего стекла.

— Вы могли серьезно пострадать! — воскликнул он, едва сдерживая возмущение. — Склонились бы вы над саквояжем, стекла попали бы в вас. Если бы вы лежали в постели, то вообще бы не пострадали.

— Но я не лежала в постели, — виновато пролепетала София.

— Вы встали и стали складывать вещи в три утра. Ваши слуги одеты для путешествия, как, впрочем, и вы.

— Я не могла спать. И потом эта луна… Я решила не терять времени зря, — проговорила она, пряча глаза.

— Значит, вы подняли всю вашу свиту? За исключением меня.

— Вам не сказали? Господи, какая ужасная оплошность!

— Оплошность умышленная. И не лгите мне. Взглянув на него, она оттолкнула его руку и взяла у него носовой платок, которым он вытирал рану. Увидев, как много крови впитал платок, она вздрогнула.

— Не беспокойтесь, на самом деле все не так плохо, — успокоил он. Предоставив ее самой себе, он занялся камнем.

К нему была привязана записка. Вернее, письмо. Он взглянул на подпись: «Капитан Брут».

Записку «капитан» написал в фамильярном тоне. В ней он просил герцогиню прозреть и поддержать не только парламентскую реформу, но и всеобщее избирательное право. Бранил ее за колебания и призывал использовать ее новое положение в лучших целях. Он обращался к ней «милая София» и заканчивал письмо с непристойным намеком на их «старую дружбу».

Нигде не содержалось угроз, но тем не менее капитан Брут позволял герцогине узнать, что он вернулся, что наблюдает за ней и что может легко обидеть ее.

Эйдриан дал письмо герцогине.

— Не думаю, что ваш преследователь все еще где-то рядом. Но я пойду и проверю, чтобы не сомневаться.

Он прошелся вдоль улицы, но Лайбург тихо спал. Ничто не говорило о присутствии капитана Брута.

Вернувшись, он заглянул в каретный двор гостиницы. Большая карета герцогини стояла наготове, лошади запряжены. Кучер прислонился к открытой двери.

— А где другая карета? И фургон? — поинтересовался Эйдриан.

Кучер вздохнул.

— А что, они понадобились ей сейчас? Если так, то выйдет задержка.

— На самом деле сейчас ей не нужна ни та, ни другая. Герцогиня изменила свое решение и подождет до утра.

Сокрушаясь по поводу непостоянства женщин, кучер покачал головой и начал распрягать лошадей.

Войдя в гостиницу, Эйдриан нашел двух лакеев, находящихся в общей гостиной.

— Вы можете успокоиться, ее светлость не сильно пострадала, — оповестил он их. — Где остальные?

— Мы оставались в гостинице, когда пришла служанка и все рассказала. Что касается нас, то нам все ясно. А Том и Гарри еще спят, если шум не разбудил их, — объяснил один из слуг.

Одна карета и только два лакея. Но свободная от сопровождающей свиты карета может развить хорошую скорость. Он сомневался, что София планировала посетить очередной городок.

— Изменение планов герцогини совсем не удивляет вас? — спросил Эйдриан.

— Нам не положено задавать вопросы. Если герцогиня решила уехать среди ночи вместо утра и если она вздумала направиться в Портсмут вместо Девона, мы подчиняемся.

— Планы снова поменялись. Ее светлость сомневается, что стоит отправляться в дорогу ночью.

Эйдриан направился к спальням. Горничная еще ждала наверху лестницы. Послав ее за теплой водой и целебными мазями, он вернулся к Софии.

Письмо лежало на полу около ее ног. Кровь на бумаге свидетельствовала о том, что она прочла его.

Он подошел, держа чистый лоскут в руках.

— Я надеялся, что слухи о капитане Бруте — ложь, но письмо говорит обратное. Извините за любопытство, но сейчас вы должны рассказать мне о нем. Как его настоящее имя?

— Я не знаю. Его отправили на каторгу в Новый Южный Уэльс как Джона Брута.

— Вы бы узнали его?

— Он был образованный молодой человек. Волосы — чистое золото. Среднего роста и телосложения. Взгляд целеустремленный… Не знаю, узнала бы я его. Семь лет рабства вряд ли могут пройти бесследно.

Ее лицо смягчилось, окрасившись задумчивой печалью. Эйдриан нахмурился, ощутив укол ревности.

— Как вы познакомились с ним?

— Однажды я случайно столкнулась с ним, когда заехала в глубь леса на границе поместья. Я выехала на поляну и увидела его в окружении пятерых мужчин. Совсем как Робин Гуд, подумала я тогда. Они готовились совершить очередной ночной рейд, поджечь молотилки. Уже несколько недель он держал в напряжении всю страну. Не только я, многие находили все разрастающиеся легенды о нем захватывающими и романтичными.

— Вам повезло, что вы уехали с поляны живой.

— Он ничего не сделал мне, только попросил молчать. Спустя два дня я получила записку без подписи, меня просили прийти в лес днем. Я поняла, что записка от него. Мать умерла, и моя жизнь зияла пустотой. Я пошла. В течение следующего месяца мы встречались пять раз.

— Ваш отец узнал? Она кивнула.

— Он никогда не давил на меня. Никогда не просил меня выдать его, но он организовал предательство другим способом. Он сделал так, что мне стало известно об устроенной для него западне. Конечно, я побежала предупредить капитана Брута. Отец и несколько мужчин следили за мной. Я никогда не прощу отцу, что он таким образом использовал меня. В свою очередь, капитан Брут узнавал о передвижениях землевладельцев от меня, поэтому мог планировать свои рейды. Мой Робин Гуд прислушивался к моей девичьей болтовне. Я думаю, что никогда не прощу отцу его холодный расчет. Его урок остался во мне навсегда.

Он не сомневался в ее словах. Двое мужчин, в обязанность которых входила забота о ней, беззастенчиво использовали ее в своих целях.

— Когда должен был состояться суд, отец потребовал, чтобы я выступила свидетелем. Я отказалась. Отец старался сломить меня, словно пытался урезонить строптивую лошадь. — Она передернула плечами. — Когда не помогло, он прибегнул к побоям.

Эйдриан процедил сквозь зубы проклятие, но ветерок отнес его в сторону.

Алистэр Роли, уверенный в своих гражданских правах, вооруженный палкой или ремнем против собственной дочери! Картина наказания строптивицы четко отпечаталась в голове Эйдриана, обжигая его сердце и душу. Гнев разгорался все сильнее при воспоминаниях о побоях собственного отца. В детские годы он был в семье, что называется, мальчиком для битья, которого наказывали, не выясняя, кто совершил нехороший поступок.

Его сердце заныло при мысли, что София пережила то же самое. Побои побоями, но холодность отца могла ударить в тысячу раз больнее, чем поднятая рука.

На ее лице промелькнуло болезненное выражение, и ее уверенности как не бывало.

— Вы интересуетесь, сработал ли его метод воздействия? Да, сработал. Я выступила на суде, свидетельствуя против молодого человека. Рассказала о том, что видела на той поляне и что он говорил мне.

— Он преступник, а Алистэр — ваш отец. Любому ясно, что вы не могли поступить иначе.

— Я отправила его в ад, Берчард.

Горничная принесла воду. Он попросил ее поставить таз на рукомойник и подождать за дверью. Он передвинул повязку и проверил порез.

— Все нормально, зашивать не нужно. Горничная сможет промыть рану и перевязать. Не думаю, что вам необходим хирург.

— Слава Богу, не хотелось бы из-за такого инцидента задерживаться.

— Если вы все еще намерены уехать сегодня, вы ошибаетесь. Я сказал кучеру, что вы до утра уж точно останетесь здесь.

— Вы не имели права командовать.

— Не стоит отправляться в путь в таком состоянии, вам следует отдохнуть.

— Я подожду до утра, но на рассвете уеду.

— Там будет видно. И учтите, вас ждет еще одно изменение. Вы не поедете в Портсмут, как хотели. Вы ведь планировали отплыть во Францию? Не получится, герцогиня. Мне придется удержать вас в Англии, где я отвечаю за вашу безопасность.

Напоминание о безопасности и о том, что ее план провалился, удержало Софию от возражений.

— Вы будете спать в моей комнате, — продолжал он менторским тоном.

— Ни за что. — Она бросила на него презрительный взгляд, напоминая, что он не совсем одет, не говоря об остальном.

— Нет, герцогиня, я вовсе не предлагаю вам провести со мной ночь. Вы будете спать в моей комнате, а я в вашей. Кто-то ведь знает, что здесь ваше окно. Я не думаю, что мы увидим продолжение событий нынешней ночью, но на всякий случай лучше соблюсти осторожность.

Она хотела протестовать, но передумала. Ее плечи опустились.

— Вы думаете, я трусиха.

Он не понял, что она имеет в виду: ее желание сбежать или отказ разделить с ним комнату? Он опять подумал, что между ними существует внутренняя близость.

— Вы говорили в Марли, что постараетесь взять бразды правления в свои руки. Почему же вы решили удрать во Францию?

— Я передумала. Легкомысленные женщины, как я, часто меняют свои решения, — проговорила она непринужденно, но, встретившись с ним глазами, медленно опустила их. Какую-то долю секунды они задержались на вырезе его рубашки, открывавшем его загорелую грудь. Ему вдруг показалось, что еще секунда, и она протянет руку и…

Но она отвернулась.

— Я позову девушку, чтобы она убрала стекла. Это опасно.

Переход к практическим делам не обманул его. Он понял, почему она решила удрать. Ее поступок нельзя назвать легкомысленным, несмотря на маску, к которой она часто прибегала в обществе.

Она боялась его, и боялась с самого начала, потому что не была к нему равнодушна, как пыталась показать. Если он не прав, то зачем ей бежать?

— Вы предпочитаете, чтобы я покинул вас? Исполнять обязанности вам было бы проще, если бы я уехал? — Слова прозвучали жестче, чем ему хотелось.

Она задумчиво смотрела на письмо, лежащее на полу.

— Если что-то случится со мной, Веллингтон потребует вашу голову, И кроме того, как выяснилось, мне необходима защита. Будет лучше, если вы останетесь.

— Вы обещаете, что я не проснусь однажды утром и не найду вас в карете, направляющейся в порт?

— Да, обещаю. Бегство — глупый импульс. Все случившееся так ошеломило меня, но я справлюсь, поверьте.

Она бросила на него взгляд, который говорил: «Я справлюсь с вами, дайте только время».

Кареты и фургон громыхали по дороге, возвращаясь в Девон. С каждой милей небо над ними становилось все темнее. Гроза приближалась.

Тяжелые черные тучи не предвещали ничего хорошего. Но отнюдь не весенняя непогода тревожила Эйдриана. Другие признаки, говорившие о возможной буре совсем другого сорта, приковывали его внимание и, возможно, потребуют его вмешательства. Глухой стук от комка грязи в бортик кареты. Проклятие возчика фургона, когда тот увидел герб Эвердона на карете герцогини. Толпы фермеров у кромки полей, их крики, которыми они осыпали проезжающих господ.

Подобные неприятности сопровождали их от Портсмута до Марли, но здесь они проявлялись особенно сильно. Казалось, что кто-то знал маршрут герцогини и умышленно собрал толпы раздраженных людей.

Эйдриан догадывался кто.

Последнюю остановку сделали в Хейфорде — не в «гнилом местечке», а в большом населенном пункте поблизости от Стейверли, одного из поместий Эвердона на побережье.

Их встретил непрекращающийся дождь. Все местные жители, казалось, собрались в городе. Напряженная тишина выплеснулась на переполненные улицы. По сравнению с происходящим все предыдущие демонстрации казались куда менее значительными.

Харви Дуглас, член парламента, не обращал внимания ни на дождь, ни на опасность. Он встретил карету широкой улыбкой. Оказалось, что герцогиня знакома с ним.

— Приветствую вас, мистер Дуглас. Когда я просматривала список кандидатов, я обрадовалась, увидев по крайней мере одно знакомое имя.

Харви Дуглас помог Эйдриану проводить Софию в местную гостиницу. К тому времени слуги уже разгрузили фургон.

— Скопив достаточную сумму, будучи управляющим у вашего батюшки, я купил в Стейверли некоторую недвижимость. И был горд, как только может быть горд человек, когда он предложил мне место в парламенте. Мне бы хотелось думать, что я оправдал возложенное на меня доверие, — проговорил Дуглас, поглаживая усы и густую бороду.

Он улыбнулся Эйдриану, ища подтверждения. В действительности Дуглас играл в парламенте роль законченной марионетки. Он никогда не выражал собственного мнения и, возможно, не обладал подобным. Другие «собственные» члены палаты общин, представляющие интересы Эвердона, горячились по поводу своих обязательств. Но Дуглас процветал, потому что политика его вовсе не интересовала. Его положение раскрыло перед ним двери гостиных, прежде закрытые для него, и на местных собраниях он играл роль значительного человека. Он испытывал необычайную благодарность к герцогу за приобретенный социальный статус. И к Джеральду Стидолфу. Эйдриан помнил, что именно Стидолф рекомендовал Дугласа в парламент. Влияние Стидолфа сделало его преданность герцогу ясной каждому.

— Учитывая, что сегодня не базарный день, город выглядит необычайно оживленным, — заметил Эйдриан, когда они спешили под навес, чтобы спрятаться от дождя.

— Местные жители страшно любопытны. Не видели герцогиню годы. А ведь вокруг сплошь земли Эвердона. Я построил небольшую трибуну около церкви, так как ожидал, что соберется немало желающих увидеть свою госпожу. Кто же знал, что пойдет дождь, — объяснил Дуглас.

— Мы скоро отправимся к церкви, — кивнул Эйдриан. — Я должен сказать вам, что герцогиня пока не сделала официального заявления относительно реформы.

— Я не понимаю. Герцог…

— Герцог умер, и теперь все решает герцогиня.

— Но я уже позволил себе огласить наши намерения. При принятии последнего законопроекта герцог дал нам понять, как следует голосовать. Вы же знаете, Берчард. Вы единственный, кто дал нам слово.

София подняла голову:

— Мистер Дуглас, вы позволили себе выступать от моего имени, не имея на то моего позволения?

— Простите, ваша светлость. Но люди спрашивают, и мистер Стидолф объяснил, что герцогиня Эвердон выскажется против принятия нового билля, как и покойный герцог.

Она встала, напустив на себя все возможное высокомерие.

— Не думаю, что мистер Стидолф или кто-то еще знает, каково сейчас мнение Эвердона. Никто не может высказать его, кроме меня. И пока я не обнародую свое мнение, вы не имеете права говорить от моего имени. Теперь, если вы усвоили сказанное мною, я готова.

Главная карета уже отъехала, но открытая коляска, предназначенная для слуг, все еще стояла около гостиницы. Эйдриан реквизировал ее у грума и помог Софии усесться. Взяв вожжи, он быстро погнал к церкви. Фермеры и жители города длинной рекой тянулись следом.

К тому времени как герцогиня и сопровождающие ее заняли места на импровизированной трибуне, по меньшей мере три сотни мужчин и женщин собрались послушать, что говорит их госпожа. Эйдриана пугало их настороженное молчание.

Представляя герцогиню, Дуглас произнес длинный спич, в котором превозносил ведущую роль ее отца в регионе.

София вышла вперед. Наступила мертвая тишина, которую нарушал лишь шум дождя. Она начала с обычного выдвижения кандидатов.

Напряжение в толпе росло, готовясь прорвать плотину, сдерживающую эмоции. И вот кто-то дал сигнал.

— Поддержим реформу! — крикнул какой-то мужчина.

— Мы хотим получить то, что нам причитается!

— Отправляйтесь назад во Францию!

София спешила закончить речь, пока толпа не превратилась в неуправляемую чернь. Политические настроения различных оттенков смешались с личными недовольствами каждого, превратившись в общий шум. Некоторые проклинали землевладельцев, кто-то выражал недовольство правительством, другие ругали реформаторов, а третьи — и саму Софию Роли. Она стояла прямо, как мачта, позволяя крикам разбиваться об нее.

Эйдриан подошел к ней:

— Вам лучше уйти.

Она проигнорировала его совет и подняла руку, обращаясь к возмущенной толпе:

— Мой народ! Вы избрали не тот способ, который может уладить разногласия или повлиять на события.

Толпа загудела еще больше.

— Давай, давай, герцогиня!

— Только разумное рассуждение поможет нам найти общий язык. — Ее голос утонул в общем гуле.

Возбуждение переросло в физические действия. Толпа окружила трибуну, и страсти накалялись все сильнее. Вспотев от страха, Дуглас промямлил извинения и удалился.

— Мои извинения, герцогиня. — Ухватив Софию за талию, Эйдриан подтолкнул ее к лестнице.

Он впихнул ее в карету и, запрыгнув на козлы, взял вожжи, еле сдерживая себя, чтобы не выругаться вслух. Как Дуг лас мог быть настолько глуп и недальновиден? Как мог не замечать, что назревало у него под носом?

Эйдриан погнал лошадей, ища ближайший выезд из города. Большинство людей расступились, но несколько самых дерзких пытались ухватить поводья. Ему пришлось пустить в ход свой кнут. Они отскочили. Крик Софии заставил его оглянуться. Руки тянулись к ней.

— Ко мне, скорее, — скомандовал Эйдриан.

Сидя на заднем сиденье, она яростно отбивалась от напирающих людей. Медленно, спотыкаясь и падая, ей удалось перебраться к нему. Удерживая поводья одной рукой, Эйдриан крепко схватил ее другой. Когда она оказалась рядом с ним, он пустил лошадей в галоп, прося провидение убрать людей с дороги.

Миновав церковь, они выехали на северную дорогу. Дождь лил как из ведра. Эйдриан покосился на мокрый черный капор Софии, на белое лицо и горящие глаза.

Отъехав примерно на милю от города, он остановил лошадей.

София поднялась, промокшие поля ее «капора повисли, прикрывая один глаз.

— Раньше я контролировала ситуацию. Теперь там, наверное, будет бунт, и вся Англия узнает, что я сбежала из своего собственного города.

— Бунт начался до того, как вы уехали, и он обозначает толпу в три сотни человек, вышедшую на улицы Англии. Мне нужно прогулять лошадей, поэтому сядьте.

— Откуда у вас такое убеждение, что вы можете помыкать мною, когда вам захочется? Я вас просила хватать меня, втаскивать в коляску, да еще перед всей толпой? Хватит с меня Парижа, здесь ваше поведение просто недопустимо.

— Успокойтесь, никто из собравшихся на площади людей не придал моему поступку особого значения. А сейчас сядьте, не то упадете. — Он схватил ее за руку и заставил сесть.

Эйдриан энергично понукал лошадей. София раздражено фыркнула, как ни странно, злость ей шла. Капли воды екали с полей ее капора прямо на нос.

— Как смогут люди относиться ко мне серьезно после того, что вы сделали? — продолжала сердиться она. — С их стороны была совершенно невинная…

— Не говорите так, — предупредил он.

— Поворачивайте назад. Я уверена, что там все успокоилось.

— Будь я проклят, если послушаюсь, и пошли они к черту! Когда чернь раздражена до крайности, она не успокоится так быстро, пока заправилы не отдадут приказ.

— Если вы не собираетесь вернуться в Хейфорд, то куда мы едем?

— Туда, где можно высушить одежду и передохнуть, зная, что никто не перережет тебе горло. Я отвезу вас в Стейверли.

— Стейверли? — Она посмотрела на него глазами, полными недоумения. — О нет. Я запрещаю. Я не поеду туда. Как герцогиня Эвердон я приказываю вам развернуть карету.

— Для человека, который заявлял, что не держится за свое новое положение, вы очень быстро вошли в роль. В данный момент меня не волнуют ваши дворянские привилегии. Я подозреваю, что толпа на улицах — дело рук капитана Брута. Стейверли — ближайшее место, где вы будете в безопасности, и вне зависимости от вашего желания я отвезу вас туда.

Они выехали на берег. Дальше дорога шла вдоль кромки моря. Шуршание волн сливалось с шумом дождя. София сидела, сердито прикусив губу, и не замечала стекающих по ней водяных капель, хотя промокла насквозь.

Их встретили закрытые ворота Стейверли, но тут же к ним вышел пожилой мужчина.

— Никто не приезжает сюда, — приговаривал он, кланяясь, пока Эйдриан тащил лошадей.

— Познакомьтесь, — герцогиня Эвердон. Старик заглянул под поля капора:

— Мисс Роли! Никто не предупредил, что вы приедете, ваша светлость.

— Решение оказалось внезапным, Мартин, и к тому же принадлежит не мне.

Мартин посмотрел на дорогу:

— А где же ваша прислуга? В доме только я, ваша светлость. Вы знаете, что случилось после герцога…

— Мы одни, — уточнил Эйдриан. — В Хейфорде произошли неприятности. Вы сказали, дом закрыт? И никого из слуг?

— Только я, если угодно ее светлости…

— Тогда мы сами все сделаем. Заприте за нами ворота и сходите на ближайшую ферму купить еды. — Он протянул старику несколько шиллингов. — Сегодня вы заночуете здесь. Если кто-то попробует войти, доложите мне.

Добрых четверть мили дорога кружила по заброшенному парку, прежде чем упереться в особняк в стиле Тюдоров. Следы запустения — высокие сорняки — свидетельствовали, что долгое время никто не занимался поместьем. Слышался шум моря, видимо, скалы начинались сразу за садовой калиткой.

Эйдриан помог Софии сойти. Она не спешила спрятаться под навесом, а осталась стоять под дождем, разглядывая полуразрушенный фасад.

— Мы проводили здесь каждое лето, когда я была девочкой.

— Какой прекрасный дом! Почему ваш отец позволил ему превратиться в руины?

Подобрав мокрые юбки, она подошла к дверям.

— Странно, что он не сжег его. Ведь здесь все случилось… Здесь погиб мой брат Брэндон.