На письменном столе перед ним лежал пожелтевший от времени тонкий листок почтовой бумаги. Не письмо и не записка. Там было всего лишь его имя, короткая строчка, написанная неровным почерком, и подпись:

«Мой дорогой любимый Николас. Прости меня. Мама».

И больше ничего.

Николас тяжело вздохнул и закрыл глаза, утомленный постоянным уличным шумом, доносившимся снизу, с Пятой авеню. Он провел широкой ладонью по волосам и устало оперся подбородком о сплетенные пальцы, стремясь отвлечься от тягостных воспоминаний.

Он справился со всем этим, лишь наглухо замуровав в душе воспоминания о матери, заставив себя напрочь забыть ее. И все было в порядке до последнего дня. Почему после стольких лет сознательного забвения все вернулось обратно?

Может быть, из-за Элли?

Элли. Элли в зале суда, вся заляпанная грязью. Элли на пороге своего дома. Но чаще всего Элли под дождем.

Николас потряс головой. Ему всегда нравились темноволосые, темноглазые женщины. Их лишенные естественности, бархатистые голоса, такие же гладкие, как соблазнительные округлости их тел. И уму непостижимо, что его сводит с ума светловолосая, зеленоглазая и острая на язык особа, чьи чувства к нему можно назвать какими угодно, но только не сердечными, дружескими и любящими.

Что он вообще чувствует? Не самая ли это обычная страсть?

Нет. Он нуждается в этой женщине. Ему это не нравится, он этого не хочет, но ничего не может с собой поделать. Многие годы он ни к кому особо и не привязывался. Серьезному делу претит любая привязанность. Этот урок он выучил очень давно. В конце концов всегда приходит разочарование. А затем, само собой разумеется, и предательство.

Стремясь заставить себя сосредоточиться на работе Николас взял последний доклад и начал читать введение. Все больше и больше людей узнавало о его планах, и предложения начали сыпаться как из рога изобилия. Вот и сегодня один из финансовых тузов хотел заказать ему строительство нового здания под свой банк. Николасу следовало бы быть довольным. Но сидя у себя в кабинете и слушая равномерное тиканье часов, он мог думать только об Элли и ее доме на Шестнадцатой улице.

Он пока не мог понять, что значит для нее этот дом. Да и какое это имело значение? А для него этот дом Значит все. Он замыкает круг. Закрывает главу его жизни, навсегда отправляя в забвение Гарри Дилларда. Вот тогда воспоминания и оставят его наконец в покое. На пути к этому стояла лишь одна Элли.

Николас раздраженно отложил перо в сторону, встал из-за стола и направился к двери.

День был чудесный, и он решил пройтись пешком. На пересечении Пятой авеню, Бродвея и Двадцать третьей улицы опять был затор. Как и вчера, Николас прошел по Пятой авеню мимо здания телеграфной компании «Вестерн юнион» до Двадцать третьей улицы. Там он повернул направо, сказав себе, что проскочит Шестую авеню и сядет на поезд надземной железной дороги.

Не пройдя и половины пути до Шестой авеню, он сбился с шага, когда увидел, что на нижней ступеньке лестницы какого-то дома, обхватив голову руками, снова с убитым видом сидит Джим. Николас недовольно поморщился, но свернул к дому.

— Здорово, друг, — небрежно поздоровался Николас и опустился рядом с Джимом на гранитную ступеньку.

Джим рывком поднял голову и непонимающе уставился на Николаса совершенно безумными глазами.

— Джим, да это же я, Николас. Наконец Джим узнал его.

— Ники, — проговорил он и от смущения насупился. — Что ты тут делаешь?

— Да просто гуляю, — пожал плечами Николас.

— Ты на самом деле мой друг?

Вопрос удивил Николаса. Он никогда не придавал значения этому слову.

— Конечно.

— По правде? — с беспокойством спросил Джим.

— По правде. Если ты будешь дружить со мной, тогда я буду твоим другом.

— Тогда и тебе я тоже должен буду платить деньги? — вздохнув, спросил Джим.

— Платить мне деньги? О чем это ты говоришь, Джим?

— Руди, Билли и Бо мои друзья. И я должен каждый день платить им деньги.

— Ты платишь кому-то деньги?

— Ага, — печально вздохнул Джим и поник.

— И сколько же ты платишь? — недобро прищурившись, поинтересовался Николас.

— Раньше было пять центов. А теперь стало больше, целых десять, — простонал Джим. — Это слишком много.

— Подожди-ка, Джим. Что это за друзья, о которых ты все время говоришь? Как их хоть зовут?

— Так я уже сказал — Руди, Билли и Бо. Они очень хорошие друзья. Я очень долго платил им только пять центов, а другие в это время платили десять.

Николас не спеша переварил то, что рассказал ему Джим. И вспомнил вчерашний день, точно так же сидевшего Джима. Вспомнил он и слова Элли о том, что Джим уже в третий раз опаздывает. И еще историю про задиру Клайва. А Джим вчера сидел и плакал. В груди у Николаса начал медленно разгораться гнев.

— И где же ты видишься с этими своими друзьями?

— Вон там, чуть назад вернуться, — махнул рукой Джим. — Хотя они уже ушли.

— Ты заплатил?

— Заплатил, — уныло ответил Джим. — Все чаевые за сегодняшний день. Девять центов. И съежившись, добавил — Я им еще остался должен пенни.

— А Элли что говорит? Джим затрясся:

— Она не знает! Не говори ей, ладно? Ты не должен ей этого говорить. — Порывшись в кармане, он вытащил часы и неумело открыл крышку. — Мне пора.

Неуклюже поднявшись на ноги, он заторопился вниз по улице. Через пару шагов остановился и обернулся к Николасу:

— Ты на самом деле мой друг? Николас посмотрел на Джима, и в груди у него что-то сжалось.

— Конечно, Джим. Конечно, мы друзья. Джим улыбнулся и двинулся дальше. На этот раз Николас позвал его:

— Джим, подожди.

— Да, Ники?

— Завтра просто пройди еще пару кварталов до Девятнадцатой улицы и проскочи прямиком до Шестой. Настоящие друзья никогда не будут отбирать у тебя деньги.

— Как это? — У Джима был такой убитый вид, словно начали рушиться основы его веры.

Николас засунул поглубже руки в карманы и улыбнулся:

— Да нет, ничего. Я иногда сам с собой разговариваю. А тебе лучше поторопиться.

Джим давно уже затерялся в толпе, а Николас все стоял, и на скулах у него продолжали играть желваки. Потом он опустил голову и вроде бы даже простонал. Но тут же выпрямился и решительно направился обратно. Он чуть не забыл про маленькое дельце, которое надо уладить с тремя парнями — Руди, Билли и Бо.

Была почти половина шестого вечера следующего дня, когда в кабинет Николаса влетел его дворецкий. Его всегда безупречно ухоженные седые волосы на этот раз были всклокочены.

День выдался на удивление отвратительным, и Николас был в еще худшем настроении, чем обычно. Он плохо спал накануне, несмотря на все попытки справиться с бессонницей. Рано утром, приехав в контору, он отменил все встречи. А теперь, похоже, день станет еще хуже.

— Сэр! — выдохнул Альберт, ловя ртом воздух так, словно не останавливаясь бежал всю дорогу от дома до конторы и без лифта взлетел на десятый этаж, прыгая через ступеньки. — Шарлотта пропала!

Николас непонимающе уставился на дворецкого:

— Пропала?

— Да, сэр. Мы нигде не можем ее найти.

Усадив Альберта рядом с собой в двухместную коляску, Николас принялся нахлестывать лоснящегося черного мерина, который бодро припустил вперед. Несмотря на позднее время и запруженность улиц, им каким-то образом удалось галопом проскочить Пятую авеню, обгоняя повозки раз в пять больше их коляски. Через несколько минут Николас, натянув вожжи, остановил коляску перед своим домом. Их встретила мисс Шеморти, совершенно обезумевшая от горя.

— Господи, да я отвернулась всего на одну секунду, клянусь могилой моего любимого покойного отца. Мисс Шарлотте захотелось чаю. И я пошла на кухню, чтобы кухарка вскипятила чайник. Вернулась, а ее нет. Говорю вам, она взяла да пропала.

— Да как же она могла вот так взять и пропасть? А вы искали наверху, в детской? А во дворе? На конюшне?

— А как же, сэр! Конечно, искали! И много раз. Наверное, она вышла на улицу и куда-то ушла.

— Вот так просто взяла и ушла? Она же попросила у вас чаю.

В душе Николаса начал закрадываться страх.

— Да, да, конечно.

— А может быть, вы заметили что-то необычное? Или кого-то?

— Ну, утром напротив дома все стоял какой-то человек.

— А как он выглядел?

— Я бы сказала, что он какой-то неуклюжий, что ли. И вроде бы знакомый, как мне сейчас кажется.

— Здоровый парень?

— Пожалуй, да.

— Каштановые волосы и во фланелевой рубашке, несмотря на жаркий день.

— Да! Точно он!

Николаса немного отпустило, но лишь немного. Ни слова не говоря, он бросился к выходу, прыгнул в коляску и помчался обратно в сторону Пятой авеню. Гнал он так, как будто сам дьявол гнался за ним по пятам. Сначала по Тридцать четвертой улице, потом повернул на Шестую авеню и по ней дальше на юг. Вообще-то он был не просто рассержен, а разъярен. Но главным образом он боялся. И ненавидел себя за это.

Он свернул на Шестнадцатую улицу чуть ли не на одном колесе. И тут увидел их. Сердце бешено забилось в груди. Мерин еще не успел остановиться, а Николас уже вылетел из коляски.

— Шарлотта! — во все горло заорал он. Шарлотта быстро обернулась на крик и чуть не потеряла равновесия. Он смотрел, пытаясь придать хоть какой-то смысл увиденному. Девочка стояла на тротуаре, расставив руки в стороны, как крылья, а на ступеньках сидела Элли и смотрела на нее.

— Дядя Николас! — крикнула Шарлотта, явно видя его гнев. — Я катаюсь на роликах!

От ее «дядя Николас» ему вдруг стало невероятно приятно и тепло на душе. Дрейк немедленно подавил глупое чувство и бросил взгляд на ноги девочки. К ее ботинкам кожаными ремешками были прикручены грубые железные колеса. Шарлотта очень осторожно шагнула вперед и неожиданно вильнула в сторону. Николас рванулся к ней, но она со смехом уже выпрямилась и покатилась прямо к нему.

— Как здорово! Я качусь!

Поймав племянницу в объятия, Николас послал Элли убийственный взгляд. Она с довольным видом продолжала сидеть на ступеньках и была просто до невозможности красива.

— Чем вы вообще здесь занимаетесь? — требовательно спросил он, наслаждаясь живой игрой ее подвижного личика.

— Как это понимать — чем я вообще здесь занимаюсь? — дерзко огрызнулась Элли. Николас резко обернулся к Шарлотте, присел на корточки и стал дергать ремни, стараясь поскорее снять ролики.

— Я еще не закончила, мистер… дядя Николас. Николас бросил на Элли раздраженный взгляд, догадавшись, что она скорее всего сказала девочке, как к нему лучше обращаться. От этого он еще больше рассвирепел.

— Я только сейчас поняла, как правильно делать, — продолжила Шарлотта. — И хочу научиться кататься так же хорошо, как Элли.

Николас обернулся к Элли:

— Вы тоже умеете кататься?

— Конечно, умею, — гордо улыбнулась Элли. — Она изучающе оглядела его, и улыбка ее стала ехидной. — Если вы будете пай-мальчиком, то я и вас научу.

— Обойдусь, — сухо ответил Дрейк.

Сняв наконец с Шарлотты ролики, Николас отправил ее в дом привести себя в порядок и умыться, сказав, что ему нужно переговорить с мисс Синклер.

Элли это не слишком понравилось, но она внутренне подобралась и почувствовала прилив уверенности. Она не собирается уступать какому-то Николасу Дрейку.

Лишь только дверь за Шарлоттой захлопнулась, Николас повернулся к Элли и посмотрел на нее мрачным, осуждающим взглядом. Но она была к этому готова.

— Что вы здесь, собственно, потеряли? — требовательным тоном спросила она, прекрасно понимая, что хотя вопрос и бессмысленный, но задан правильным тоном. На какую-то секунду ей удалось заставить Николаса растеряться. Но он быстро оправился. Даже слишком быстро.

— О чем вы говорите? — поинтересовался он. — Мне бы хотелось знать, с какой стати вы утащили Шарлотту из дома не только без моего, но вообще без чьего-либо ведома? Мы все чуть с ума не сошли, разыскивая ребенка, пока вы преспокойно учили ее кататься на роликах!

— Я никого не утаскивала. Она пришла вместе с Джимом. — Слова застряли у нее в горле. — Не может быть! Так он увел ее?

— Вот именно. Джим ее увел. По дороге могло случиться все что угодно!

Элли потерла пальцами виски.

— Однако с ней ничего не случилось, верно? А с Джимом я поговорю. А вообще-то ей очень хотелось поиграть.

— У нее дома целая комната, битком набитая игрушками.

У Элли округлились глаза.

— Ей хотелось поиграть с кем-нибудь. И не говорите мне, что у нее для этого есть няня. Ей хотелось, чтобы было весело. Поймите, Дрейк, она же ребенок. Ваша мисс Шеморти явно ничего не смыслит в том, как сделать игру веселой. Боже мой, когда я спросила у Шарлотты, какая у нее самая любимая сказка, она вообще не поняла, о чем я говорю! Шестилетний ребенок не знает, что такое сказка!

Николас посмотрел на нее так, будто она потеряла рассудок.

— Так что мы потащились наверх на чердак и рылись там до тех пор, пока я не нашла свою старую детскую книжку сказок! — Взгляд Элли потеплел. — Шарлотте больше всего понравилась история про Шалтай-болтая. — Она бросила на Николаса испытующий взгляд. — Если хотите, я могу на время дать вам эту книжку.

— Нет, мне не хотелось бы заимствовать у вас книгу.

— Я почему-то совсем не удивлена, — издевательским тоном заметила Элли.

В глазах у Николаса вспыхнули злые огоньки. Элли наблюдала, как он несколько раз намеренно неторопливо провел рукой по волосам. И тут она обратила внимание на сбитые в кровь костяшки его пальцев.

— Что с вами случилось? — встревоженно спросила она.

Николас уставился на свой ободранный кулак с таким видом, как будто впервые его увидел.

— Пустяки, — коротко ответил он, опуская руку.

— Ничего себе пустяки. Выглядит так, будто вы ударились или ободрались обо что-то. — Она присмотрелась к нему внимательнее. — А ваш подбородок! Вас что, угораздило ввязаться в драку?

— Ерунда.

— Не скажите! — возразила Элли и, протянув руку, притронулась к его подбородку — Николас резко отдернул голову. — Видите! Вам больно. Боже мой, скажите, что с вами произошло!

— Да ничего не произошло. Честное слово. Просто мне пришлось разбираться с одним маленьким дельцем на Двадцать первой улице

— Мистер Дрейк, да вы, оказывается, записной хулиган! — с шутливой улыбкой воскликнула Элли. — Скорее я поверю, что небо оранжевое, чем в ваше увлечение уличными драками.

Ее мелодичный смех еще не успел затихнуть, как входная дверь распахнулась и на пороге появился Джим.

— Элли! — начал было он и запнулся, увидев Николаса. — Ники! Что ты здесь делаешь? А ты видел Щарлотту? Она тоже здесь . Мы на роликах катались. Нас Элли научила. Хочешь посмотреть, как я катаюсь? — Тут он вдруг о чем-то вспомнил. — Совсем забыл. Посмотри. — Он засунул руку себе в карман, нашарил что-то и вытащил зажатый кулак. Раскрыл его и торжественно протянул Николасу ладонь. — Видишь?

— Вижу, Джим, — неохотно улыбнулся Николас.

— Целых десять центов! — Джим украдкой посмотрел на Элли и боязливо прошептал; — И я даже прошел по Двадцать первой.

Элли с застывшей улыбкой посмотрела на Джима. Потом медленно повернулась и склонилась над пораненной рукой Николаса. Через какое-то время она подняла голову и заглянула ему в глаза.

— А где Шарлотта? — спросил, озираясь вокруг, Джим.

— Она в доме с Ханной, — ответил Николас, не отводя взгляда.

Джим сунул монетки обратно в карман, неуклюже протопал к двери и устремился в дом. Как-то вдруг отчетливее стали слышны звуки большого города: резкий перезвон медных колокольчиков, грохотанье железных колёс по булыжной мостовой, шарканье ног торопящихся по своим делам прохожих.

— Похоже, я должна поблагодарить вас, — с усилием проговорила Элли. — Вы же не об этом думаете.

— Вот как? Мне надо было догадаться, что Джим опаздывает из-за того, что попал в какую-то историю.

У него есть такая способность. Могу только предположить, что у негодяев вид похуже вашего. — Элли попыталась слабо улыбнуться, но губы у нее вдруг задрожали и глаза наполнились слезами. — Вы защитили его.

— Элли, — мягко сказал Николас и шагнул к ней. Она быстро отступила назад.

— Вы защитили его, — прошептала она, а я нет.

И она бросилась к дому. Николас смотрел, как Элли торопливо поднялась по ступенькам и успела войти, прежде чем входная дверь медленно закрылась.

Николас стоял и молча смотрел на закрытую дверь. Он не знал, почему вдруг бросился защищать Джима. И тем более не понимал, отчего раз за разом оказывался перед парадной дверью дома Элиот Синклер. Он приказал себе войти, отыскать Шарлотту, чтобы немедленно отвезти ее домой. И выбросить из головы все мысли об Элли. Но когда Николас шагнул через порог, он не стал звать Шарлотту, а начал подниматься наверх по лестнице.

Он отыскал Элли на четвертом этаже. Там была только одна плотно закрытая дверь. Он все еще мог повернуть обратно. Но когда на его стук никто не отозвался, Николас просто взял и повернул дверную ручку.

Элли стояла около одного из широких створчатых окон, прижавшись лбом к деревянной оконной раме, и смотрела вниз на улицу. И опять от одного ее присутствия у Николаса перехватило дыхание.

Дрейк был уверен, что она слышала, как он вошел, — в стекле было видно его отражение и спокойно спросил :

— И что же вы там увидели?

Молчание в ответ. И тишина, прерываемая глухими отзвуками проезжавших внизу повозок.

— Элли, что случилось? Что произошло? Она медленно провела пальцем по стеклу, рисуя что-то ведомое только ей. И еще ему показалось, что она сдерживает слезы.

— Вы защитили Джима, — прерывающимся голосом прошептала Элли.

— Элли…

— А я не защитила. И не смогла бы.

— Вы слишком уж строги к себе.

— Да нет, всего лишь честна. Я могу кормить и одевать Джима, но защитить его — не могу.

— Вы же все эти годы защищали его! Она невесело рассмеялась:

— Да нет, что вы. Вот вы — другое дело, с легкостью, одним махом сделали это. — Их взгляды встретились. — Он же рассказал вам о своей беде. А мне не сказал ничего.

— Он просто боялся вас расстроить, — с нежностью заметил Николас.

— Наверное, но дело ведь не только, в этом. Ему в жизни нужна мужская опора.

— А Барнард? Элли снова грустно рассмеялась:

— А что может Барнард, благослови Господь его сварливую старую душу? Джим ищет вас. Мужчину. Сильного человека. То, чего во мне никогда не найдет.

— Вы не можете быть мужчиной, Элли, но я еще не встречал ни мужчины, ни женщины сильнее, чем вы.

Он вдруг сообразил, что сказал истинную правду. У этой девушки была удивительная внутренняя сила, глубокая, изначальная и никак не связанная с привходящими обстоятельствами. Неистощимая сила жизни.

— Вполне может быть, что Джим нуждается во мне, — добавил Николас, перебираясь на более спокойную почву, — но лишь потому, что хочет быть моим другом. А то, что он вас обожает, и так видно.

— Я знаю, — смущенно кашлянув, ответила Элли. — Но все так или иначе сводится к одному — в эти мчащиеся друг за другом дни, на этих опасных улицах я не могу защитить его уже потому, что слишком занята, чтобы присматривать за ним. — Она покачала головой, и ее точеное личико приняло страдальческое выражение. — Я делаю массу дел, и каждое из рук вон плохо.

Подойдя поближе, Николас увидел у нее на лице печать усталости, знакомую ему по тому дню, когда он попытался сварить ей суп. Но теперь он понял, что эта усталость была не от недосыпания. Он в первый раз задумался о том, как она вообще живет, — незамужняя женщина в мире, предназначенном для мужчин. Все деньги, которые стекались в этот дом, приносил магазин, процветавший ее стараниями. За эти дни у Дрейка уже сложились определенные чувства к ней. Сегодня к ним добавилось уважение.

— Элли, вы же очень многое делаете хорошо. Например, совсем недавно вы мастерски вызвали ко мне всеобщее отвращение.

Он ожидал смеха, по крайней мере смешка. Но она лишь устало прикрыла глаза.

— А как же ваши шляпки? Они пользуются большим спросом.

— Я не хочу делать шляпки, — с неожиданной горячностью выпалила Элли.

Николас недоуменно покачал головой:

— Тогда чего же вы хотите?

— Я хочу жить, — бесстрастным голосом ответила она.

— Жить? О чем вы говорите?

— Я хочу забраться на самую высокую в мире гору, танцевать фламенко. — Она перевела дыхание. — И хочу увидеть настоящий океан.

— Вы никогда не видели океана? — удивился он.

— Нет. Все мои путешествия — Манхэттен между двумя реками, которые текут к морю. Кажется, так близко, а не добраться. Это не так уж и далеко, Элли.

— Для вас, со всеми вашими лошадьми и экипажа, конечно, недалеко, вы ведь, если очень нужно, и железнодорожный билет можете купить, чтобы туда попасть. — Вы тоже можете поехать на океан, Элли.

— Нет, не могу. Это точно так же, как я не могу защитить Джима. При всех словах о моей практичности и чувствительности я теперь понимаю, что смотрю на мир сквозь этакую дымку, отказываясь принимать вещи такими, какие они есть, чтобы заботиться и защищать троих взрослых людей вместо самой себя.

— Я не понимаю вас.

— Это все равно что разглядывать свое лицо при зажженных свечах, — вздохнула Элли. — Мне нравится то, что я вижу. Но только потому, что все смягчает свет горящих свечей. Я могу забыть о том, что при свете дня очень заметны мои двадцать шесть лет.

— Но это просто нелепо. При свечах или нет, но я никогда еще не видел никого красивее вас.

— А я не о красоте говорю, — возразила Элли, и ее лицо дрогнуло. Потом она мягко продолжила: — То, что мне не видно при свечах, — это маленькая трехлетняя девочка, которая была мучительно одинока; это восемнадцатилетняя девушка, решившая начать жизнь заново; это двадцатишестилетняя женщина, которая чувствует себя все еще маленькой девочкой, и ей хочется, чтобы кто-нибудь покачал ее и дал выплакаться на плече и сказал бы, что все будет хорошо.

Ее слова опалили ему сердце, и, забыв обо всем, Николас шагнул к Элли и обнял ее.

— Все будет хорошо, Элли, все будет хорошо. — Он чувствовал, как напряжено ее хрупкое тело, словно она боролась с собой, желая уступить, но толком не зная, как это сделать. — Я обниму тебя, милая, а ты поплачь.

И она, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась. Николас чувствовал; как от ее слез намокает рубашка. И каким-то непостижимым образом он знал, что плачет она по ним — по трехлетней и восемнадцатилетней. С удивившей его самого уверенностью он знал теперь, что той, которой двадцать шесть лет, хорошо и покойно в его объятиях.

Он нежно покачивал ее, шептал на ухо разные ласковые слова. Наконец слезы стали утихать.

— Боже мой, Элли, — едва слышно выдохнул Николас. Так хотелось утешить ее, да что там — ему нужно было ее утешить! И он продолжил: — Вы делаете уйму хорошего. Скольким женщинам удавалось достичь в жизни того, что удалось вам? Нравится вам делать шляпки или нет, но факт остается фактом — вы делаете их мастерски.

— Да вы же их не выносите, — всхлипнула Элли.

— Я этого никогда не говорил, — улыбнулся Николас.

— Да вам и не надо говорить — все и так видно. Николас наконец огляделся по сторонам. Он приметил целую вереницу шляпок, развешанных на стенах. Любые фасоны, размеры и расцветки, но среди них он не увидел ни одной изящной вещицы. Они были диковинными, может быть, даже вызывающими, но не изящными. На его беду, в тот момент, когда Николас невольно поморщился, Элли подняла голову.

— Видите, вы их действительно не выносите. — Она высвободилась из его рук и прошла вдоль длинного ряда своих творений.

Николас шел следом, останавливаясь то перед одной, то перед другой шляпкой. Поддавшись порыву, он вдруг снял с подставки стильную широкополую шляпу и без лишних слов нацепил на себя и повернулся к Элли:

— Ну как?

Она даже рот приоткрыла от неожиданности. На заплаканном лице появилась слабая улыбка.

— Выглядите вы просто лихо. Большинству моих клиенток не идут мои шляпки так, как вам.

Николас шагнул ближе и слегка прищурился:

— Я не привык льстить самому себе, мисс Синклер. Но я сейчас думал не об этом.

— Тогда о чем же вы думали?

— О чудном и странном. — Голос его дрогнул. — Я пытался определить, в каких странах можно было бы пустить в оборот ваши деньги.

— Для меня? Зачем? Вы же сами сказали, что я очень чувствительная. Так что я сама пристрою их куда надо.

Николас коротко рассмеялся.

— С трудом верится, что я мог такое сказать о вас — женщине, которая делает весьма… своеобразные шляпки, запросто катается по улицам на роликах и одним махом, как пьяный матрос виски, опрокидывает в себя стакан чаю.

Элли залилась краской и отвернулась. Но Николас протянул руку, взял ее за подбородок и заглянул в глаза.

— Боюсь, что вы самая действующая на нервы, самая непредсказуемая и самая упрямая из всех женщин, которых я имел честь знать. — Он нежно провел кончиками пальцев по щеке, горлу, добрался до ее пышных волос и слегка отклонил ее голову назад. — Элли, выдохнул он у ее губ.

Шляпка соскользнула у него с головы за спину. И тут он поцеловал ее, осторожно, как будто боясь спугнуть. Его язык скользнул по ее губам, тихонько раздвинул и погрузился в сладость ее рта.

Элли судорожно вздохнула, когда его руки скользнули ей на плечи. Николас нашел ее руки и осторожно переплел свои пальцы с ее. Не спеша поднес ее руку к своим губам и принялся целовать каждую костяшку ее кулачка, а потом и каждый тонкий палец. И в тот момент, когда он ласково обхватил один из пальчиков губами, он увидел это.

Масляную краску. Глубоко под розоватым продолговатым ногтем.

— Что это? — с любопытством спросил Николас и чуть отвел ее руку в сторону, чтобы рассмотреть получше.

Элли глубоко вздохнула, торопливо выдернула руку и оглядела пальцы. Пожав плечами, она опустила руку и уклончиво ответила:

— Ах это… Наверное, угодила в краску, когда помогала Барнарду. И мне кажется, вам давно пора идти, — и с этими словами отошла вглубь комнаты.

— Но я…

— Нет, мистер Дрейк. То, что сейчас произошло между нами, вообще не должно было произойти.

— Что? Я не должен был задавать вам вопросов о краске под ногтями? — Он снова взял ее за руку.

Даю честное слово, что я больше никогда не буду об этом спрашивать, — шутливо пообещал он.

— Вы прекрасно знаете, что я не это имела в виду, — сухо заметила Элли.

— Вот вы о чем… Тогда вы скорее всего имеете в виду тот факт, что я вас поцеловал? — Он снова притянул ее к себе. — Но тут, боюсь, я не могу вам обещать не делать этого впредь. — И он запечатлел нежный поцелуй на ее шее.

— Нет! — ахнула Элли. — Вы не можете. Мы не можем.

— Но почему?

И Николас повел губами вверх к ее уху. Элли задрожала. Потом резким движением высвободилась и повернулась к нему с бесстрастным лицом. Однако красные пятна, горевшие на ее скулах, выдавали внутреннее волнение.

— Да потому что из этого ничего хорошего не получится.

— Элли… — начал было Николас и замолчал. Он краем глаза увидел свое отражение в окне. Хорошо знакомый ему высокий сумрачного вида мужчина с болтающейся за спиной идиотской женской шляпкой. Узрев себя в таком виде, Николас содрогнулся от чувства жгучего стыда. Не из-за того, что у него был совершенно дурацкий вид, и не из-за того, что его могли увидеть. Причина была в том, что он наконец увидел, как далеко ушел от того человека, каким был много лет назад. Он увидел зримые результаты своего труда над самим собой. Жестокий. Холодный. Когда надо, безжалостный. Николас Дрейк никогда не стал бы развлекать взбалмошную, упрямую девицу напяливанием всяких клоунских шляпок. Внезапно нахлынули воспоминания и начали рвать душу. Николас стиснул зубы, глубоко вздохнул, точно рассчитанными движениями развязал ленты шляпки и коротко попрощался с Элли:

— Я хочу пожелать вам доброй ночи.