Глава 9

Пруденс вздохнула и откинула со лба влажные волосы. Ее тело ломило от усталости, и на сердце было тяжело. Она оглянулась на дверь, ведущую в лазарет, и снова вздохнула. В помещении, из которого она только что вышла, стояла невыносимая духота, а зловоние проникало даже сюда.

На рассвете, как раз перед утренней вахтой, шторм утих. Но качка сделала свое дело, и несколько бедолаг извергли из себя скудную пищу, которую едва смогли проглотить накануне. Все утро Пруденс крутилась возле них с тазами, пытаясь утишить спазмы, вытирала пот, увлажнявший их лица после приступов рвоты. Она помогла Ричардсу заново перевязать больного, который в бешенстве сорвал с себя бинты, и спела колыбельную молоденькому умирающему гардемарину. А потом занялась моряком, которому Росс вчера ампутировал ногу: он неистово метался в своем гамаке.

Но сколько еще всего надо сделать! Сколько страдальцев нуждаются в утешении! Увы, все ее ласковые слова не могут облегчить их мук. Впервые она начала понимать Росса с его мрачным цинизмом. Если принимать чужое горе близко к сердцу, можно сойти с ума.

И тем не менее Пруденс продолжала верить в лучшее. Надежда есть везде – даже в аду. Вот, к примеру, матрос, которого Ричардс уже записал в покойники, – сегодня он пошевелился, открыл глаза и улыбнулся. А когда Пруденс напоила его мясным бульоном, у больного порозовели щеки.

Но эти запахи! Пота, испражнений и давно не мытых тел. Пруденс едва не задохнулась. Чтобы прийти в себя, нужно глотнуть свежего воздуха и посмотреть на солнышко. Она поднялась по трапу и направилась в кают-компанию, моля Бога, чтобы там не оказалось Сент-Джона.

В кают-компании не было ни души. Очевидно, большинство молодых офицеров занимались навигацией или наблюдали за учебной стрельбой из пушек. В эти неспокойные времена угроза появления вражеского французского корабля была вполне реальной.

Обрадованная возможностью побыть немного одной, Пруденс открыла маленькое окошко, уселась под ним и глубоко вдохнула соленый морской воздух. Несколько минут назад прозвонило семь склянок. Значит, сейчас половина двенадцатого. Скоро будет обед. Но она не сумеет проглотить ни куска, пока не освежит тело и душу.

– Я бы вам шею свернул!

Услыхав рассерженный голос Росса, Пруденс вздрогнула и испуганно обернулась. Он стоял посреди кают-компании, уперев руки в бока, с искаженным от ярости лицом.

– Что я такое сделала? – спросила Пруденс, запинаясь на каждом слове.

– Я заходил в лазарет. Ричардс сказал, что вы провели там все утро. Но я ведь, кажется, достаточно ясно приказал вам не делать этого?

Пруденс нервно сглотнула и собрала все свои силы, чтобы противостоять Россу. Он был поистине страшен в гневе!

– Вы ведь только играете роль моего мужа, – заявила она, стараясь сдержать дрожь в голосе, – но в действительности таковым не являетесь.

Его синие глаза засверкали, как драгоценные камни.

– Я запретил вам это как врач.

– А почему? Разве за больными не нужно ухаживать, доктор Мэннинг?

– Но не вы должны этим заниматься!

– Неужели это такая тяжелая работа?

– В общем-то нет, но… – В его пронизывающем взгляде появилось нечто похожее на колебание.

Пруденс тут же воспользовалась своей маленькой победой.

– Неужели я кажусь вам совсем беспомощной? Неужели вы считаете меня глупенькой мечтательницей, которую пугает любое столкновение с суровой реальностью?

– Проклятие, в лазарете вы можете подцепить заразу и надолго сляжете в постель.

– А как же вы, и Бэйли, и Ричардс? Разве вы не рискуете каждый день? Имейте в виду, здоровье у меня не хуже вашего.

Росс явно потерял почву под ногами и начал запинаться.

– Женщине вообще там не место, и поэтому я не разрешил вам больше ходить туда… – Он умолк, окончательно запутавшись в объяснениях.

Пруденс пренебрежительно отмахнулась:

– Чепуха! Вы рассердились только потому, что я не подчинилась вашим приказаниям. А у меня, между прочим, неплохо получается – можете спросить у Ричардса. И я буду ходить в лазарет.

– Господи помилуй, зачем?

Пруденс подумала о том, сколько еще времени ей предстоит прожить в одиночестве, пока она не найдет Джеми, и вновь ощутила мучительную пустоту в душе. Ее глаза наполнились слезами.

– Мне нужно любить кого-нибудь, – прошептала она.

Росс умолк, чувствуя себя побежденным, и напряжение, сковавшее его, спало. Он уселся рядом с Пруденс и взял ее за руку.

– Я от души желаю вам выйти замуж и родить много детей… – Голос Росса звучал теперь совсем мягко.

Это было уже слишком. И за что Господь наказывает ее так сурово? Пруденс зажала рот рукой, пытаясь сдержать рыдания.

Ее горькие слезы расстроили Росса. Очевидно, он ощущал себя беспомощным, столкнувшись со столь сильными чувствами, незнакомыми ему.

– Ну, хватит, хватит! – проворчал он. – Через несколько недель вы увидитесь со своим лордом Джеми, – и неуклюже потрепал ее по плечу. – Ричардс сказал мне, что вы для больных прямо как луч света. Я горжусь вами!

Неожиданная похвала подбодрила Пруденс. Она вытерла мокрые щеки и слабо улыбнулась.

– Сколько там страданий и бед! Этим людям трудно обрести надежду.

– Но вы-то ее не потеряли, не правда ли? – спросил Росс.

Пруденс кивнула. Все ужасы, которые она видела за эти дни, не могли поколебать ее оптимизма.

– Знаете, Петерсон – тот, кому вы ампутировали ногу, – повеселел, хотя ему и больно. Он шутит, что устал лазить по фор-марсу. Поваром, говорит, быть спокойнее.

– Как только культя подживет, я попрошу интенданта сделать ему деревянный протез.

Но после сегодняшнего посещения лазарета у Пруденс остались и другие приятные ощущения.

– Вы очень хороший хирург и фармацевт!

– Спасибо. Я делаю все, что в моих силах.

– Нет, гораздо больше. Я перевязала несколько человек и заметила, как аккуратно вы зашили их раны. Благодаря вашим лекарствам матросы выздоравливают. Я-то знаю: многие доктора своими снадобьями отправляют пациентов на тот свет. А вы спасаете их.

Росс вконец смутился и повторил:

– Я делаю все, что в моих силах.

– Наверное, в молодости у вас был хороший учитель. Знакомое облачко набежало на его глаза. Росс снова ушел в себя, отгородившись стеной от внешнего мира. Потом он вскочил со скамьи и взволнованно зашагал по комнате.

Пруденс испуганно уставилась на него. Из-за чего он так разволновался?

– Росс? – робко позвала она.

Он круто развернулся и встал к ней лицом.

– Вы излишне любопытны.

Но Пруденс не собиралась отступать.

– Расскажите, – настаивала она. Он горько поджал губы.

– Этим учителем был человек, убивший мою жену… – Росс рухнул на скамью и прикрыл глаза рукой. – Когда-то я называл его отцом.

– Пресвятая Матерь Божия!

– Меня вызвали к пациенту, – продолжал Росс холодно и бесстрастно. – В это время он сделал Марте операцию. Когда я вернулся, она была уже мертва.

– Какой ужас! Несчастный человек. Сколько же он выстрадал! Потерять разом и невестку, и сына!..

Росс поднял голову и взглянул на Пруденс. Его глаза пылали от ярости.

– Боже всемогущий! Вы называете его несчастным?! Да это чудо, что я не проткнул его шпагой на месте!

– Но ваш отец наверняка мучается, сознавая свою вину, и нуждается в прощении. Неужели в вашем сердце не осталось доброты? Бог велит прощать даже тех, кто приносит нам зло.

Росс сжал зубы.

– До конца своих дней я не назову его отцом. И не прощу. Пусть горит в аду!

– И после этого вы уехали и стали плавать на кораблях?

– Да.

– Но разве огромный океан может спасти вас от воспоминаний? – мягко спросила Пруденс. – Разве в нем утонет ваше прошлое?

– Господи Иисусе! Опять эта ваша несносная наивность! И сколько я должен ее терпеть?

Пруденс вдруг упала перед ним на колени, впервые поняв до конца глубину его горя и причину обычной желчной злобы. Потерять в один день любимую жену и отца!

– Росс, – взмолилась она, устремив на него взгляд, в котором светилось искреннее сочувствие, – простите вашего отца, послушайтесь заветов Господа. Не печаль терзает вашу душу, а черная ненависть. С Божьей помощью мы можем утешиться в горе и пережить его. А ненависть пожирает нас, словно самая страшная болезнь. Она заразна, как лихорадка, которая мучает тех несчастных в лазарете.

Росс издевательски усмехнулся.

– Избавьте меня от своих проповедей. Разве можете вы понять мою трагедию, маленькая пастушка с экстравагантной мечтой выйти замуж за лорда! Поезжайте-ка лучше домой, в свою деревню, и найдите себе какого-нибудь простого парня.

Пруденс поднялась с колен. Да, этот человек не заслуживает и крохи жалости. И зачем она унижалась, пытаясь примирить его с отцом? Ведь их ссора ее совершенно не касается.

– Мне никто не нужен, кроме моего лорда Джеми, – заявила она, вызывающе вздернув подбородок.

Росс ухмыльнулся.

– Этот развратный аристократишка, который вскружил вам голову? Да он просто решил, что вы – легкая добыча. А вы все липнете к нему! И вообще я устал слушать этот тошнотворный любовный бред.

– Черт побери, – презрительно отозвалась Пруденс, – вы разговариваете со мной словно ревнивый муж. Вас оскорбляет моя любовь к лорду Джеми? Или вы завидуете? И потому стараетесь разрушить мои прекрасные мечты? А может, ваша ненависть к отцу распространяется на весь мир?

Росс застыл как изваяние, только в уголке глаза дергался мускул. Потом встал, шагнул к двери, но на полпути оглянулся. От его сурового лица веяло холодом.

– Я называю вас женой, потому что вынужден участвовать в глупом фарсе, но вы не имеете права копаться в моей душе. – Он сухо поклонился. – Передайте мои извинения своим глупым обожателям. Сегодня я буду обедать в каюте.

– Мне нравится, как вы нарисовали надутые паруса, но корабельный колокол, по-моему, должен быть чуть больше.

Росс, сидевший с альбомом на коленях и пастелью в руках, поднял голову и улыбнулся Пруденс.

– Неужели вы будете поучать меня в такой прелестный день?

Они находились на юте. Пруденс смотрела в сияющее голубое небо, которое не омрачало ни единое облачко. Приближался конец августа, но в этих широтах было куда жарче, чем сейчас в Винсли. Радость била из Пруденс ключом, а почему – она сама не знала. Может, виной тому было это кристально чистое небо, сияющее солнце и спокойное море, похожее на голубовато-зеленое стекло, на котором оставался широкий пенистый след от их корабля? Она улыбнулась Россу, довольная тем, что он пребывает в светлом настроении.

До Азорских островов все было иначе. После той ссоры в кают-компании Росс стал вести себя с Пруденс еще более холодно и отстраненно, чем прежде. Молчание висело над ними как проклятие. Конечно, Пруденс не следовало говорить с Мэннингом об отце, она не имела права бередить его раны. Пруденс продолжала ходить в лазарет, но находила в этом теперь гораздо меньше удовольствия: ведь ей не с кем было поделиться своими радостями и печалями.

Когда они достигли Азорских островов и высадились на берег, Пруденс почувствовала, что не может дольше выносить эту муку. Она застенчиво взяла Росса под руку и сказала, что стосковалась по его дружбе, которая была для нее большой опорой. Он поломался сначала, стал мямлить что-то насчет особых вулканических пород на этом острове, а потом – правда, неохотно – признался, что и ему не хватает их прежних легких отношений.

Росс отвез ее в город Понта-Дельгадо – прогуляться и посмотреть окрестности. Пруденс шагала рядом с ним, гордо подняв подбородок. Впервые в жизни она совершенно точно знала, что ее красота никого не оставляет равнодушным. Откуда же появилась такая уверенность в себе? Может, она обязана этим офицерам с «Чичестера», которые неустанно расхваливали ее? Или своему спутнику – высокому, полному достоинства человеку, который с видом собственника держал ее под руку?

Росс купил ей соломенную шляпку от солнца и новую нижнюю юбку. А еще – несмотря на все протесты Пруденс – простое синее муслиновое платьице: для работы в лазарете. Она отказалась идти на минеральные источники, потому что стеснялась раздеваться перед незнакомыми людьми. Зато они наведались в театр и посмотрели какую-то глупую комедию. Правда, искренний смех Росса доставил ей большее удовольствие, чем ужимки актеров. И вот сейчас, через неделю после отплытия, их дружба расцвела пышным цветом.

Росс закончил набросок баковой надстройки и вздохнул:

– Получилось совсем не то, что я хотел.

С точки зрения Пруденс рисунок был чудесным: видно, что его делал отличный художник.

– Неужели вам во всем нужно достичь совершенства?

– Да, наверное, в этом мое проклятие. А вы рисуете?

– Немного.

Он перевернул страницу альбома и протянул его Пруденс:

– Ну-ка, попробуйте.

Она взяла альбом и уселась на палубу возле поручня, скрестив ноги. Пруденс так и тянуло пролистать альбом, но она поборола искушение. С того дня, как она увидела там свои портреты, Росс прятал его в каком-то тайнике, подальше от ее глаз.

– Я всегда любила рисовать деревья и людей. Так что, за неимением кряжистого дуба придется взяться за вас.

Он ответил такой чарующей улыбкой, что Пруденс пришла в волнение.

– А сможете ли вы быть беспристрастной к «очень, очень старому человеку»? Ведь, кажется, так вы меня назвали однажды?

Пруденс покраснела и опустила голову.

– Я уверена, вы прекрасная модель, несмотря на преклонный возраст, и…

– Мне всего двадцать шесть, – сухо вставил Росс.

– О! – воскликнула Пруденс и начала бормотать что-то невразумительное, чтобы скрыть свое удивление и неловкость. – А я думала, вы гораздо старше… вы такой… вы не похожи на… О Боже! – Она прикусила губу. – Но вы очень привлекательны, – нескладно закончила Пруденс.

Только бы он не обиделся на ее глупую болтовню!

Росс ухмыльнулся и стал Похож на дерзкого насмешника-мальчишку. «И почему я решила, что он стар?» – подумала Пруденс.

– В самом деле привлекателен?

– Да, только не слишком задирайте нос! До капитана Хэкетта вам далеко!

– А это еще кто такой? – поинтересовался Росс, пряча улыбку.

Пруденс не знала, как отвечать. Это было что-то новенькое. Меньше всего она ожидала, что Росс будет шутить и поддразнивать ее.

– Ну, теперь, когда выяснилось, что вы не намного старше меня, я не позволю вам читать мне нотации и изображать из себя строгого наставника, – с достоинством заявила Пруденс.

Но от смеха Росса все ее высокомерие мигом улетучилось и кровь снова прихлынула к щекам.

– Вы плутишка, Росс Мэннинг. Вот кто скрывается… за этой благопристойной и суровой внешностью, – выпалила она.

На этот раз ей действительно хотелось оскорбить его!

– Я?! – Росс широко раскрыл свои синие глаза – чистые и невинные. Потом, прищурившись, взглянул на небо. – Боюсь, луна успеет взойти, прежде чем вы соберетесь рисовать.

Пруденс ответила ему гримаской, положила альбом на колени и взяла пастельный карандаш.

– Я не могу начать, пока вы болтаете.

Росс посмотрел на нее с видом кающегося грешника, поджал губы и сделал серьезную мину. А Пруденс штрихами вывела его красиво очерченный широкий подбородок, высокие скулы, придававшие строгость излишне мягким линиям лица. Ресницы – невероятно густые и длинные – оттеняли выразительные глаза. Пруденс пожалела, что в ее распоряжении нет красок: ей хотелось изобразить их замечательный цвет. Она время от времени отрывалась от рисунка, чтобы еще раз вглядеться в свою модель.

– У вас искривлен нос, – вдруг заметила она, нахмурившись.

– Верно. Это последствие школьной драки. Один нахал осмелился издеваться над моими рисунками.

– И он здорово поколотил вас, судя по всему.

– Напротив. Его унесли домой на носилках. Разумеется, я получил ужасный нагоняй от учителя. А моя правая рука была сплошь покрыта синяками. Я неделю не мог рисовать. – Росс улыбнулся, с удовольствием вспоминая о расправе над своим врагом.

– Меня тоже постоянно бранили. А еще мама наказывала меня, запирая на маслобойне. – Пруденс рассмеялась. – Интересно, знала ли она, что там я отколупывала штукатурку со стены и наслаждалась этой местью?..

– Да, видно, у вас с детства бунтарские наклонности. И масса упрямства – как и сейчас, – заметил Росс, покачав головой.

Пруденс вдруг помрачнела, удрученная воспоминаниями.

– Ангельским характером я и вправду не отличалась. После смерти мамы отец пытался обуздать мой нрав. – Она вздохнула. – Но я часто его подводила. Не знаю, был бы он доволен тем, как я распорядилась своей жизнью после его кончины.

Пруденс устремила взгляд в морскую даль. «О, папочка, – подумала она с тоской. – Будь у меня твоя мудрость – и возможно, все было бы иначе. Твоя мудрость и знание людей».

– Расскажите мне о своей деревне. По-моему, вы говорили, что она где-то в Уилтшире.

Пруденс мечтательно улыбнулась:

– Это – прелестное местечко. Весной там растут подснежники, их полным-полно по обочинам тенистых тропок. Наш дом стоял как раз у проселочной дороги, недалеко от старинной церкви. Говорят, она была построена во времена Генриха III. А рядом теснились, окруженные живыми изгородями из кустов боярышника, домики, где жили ткачи. В пруду плавали гуси. Летом я любила собирать курослеп, а потом возвращалась домой с мокрыми ногами, и мама бранила меня.

– И еще вы рвали примулы – вместе с лордом Джеми.

– Да, они росли на холмах, за поселком, где я пасла своих овец. Как красиво там было на рассвете, когда небо начинало розоветь! А на Хай-стрит мычали коровы, возвращавшиеся домой с пастбища. В конце этой улицы стояла папина школа.

Пруденс печально понурила голову. Все это утрачено навеки.

– Воспоминания наводят на вас грусть? – участливо спросил Росс.

– Мне жаль, что меня там сейчас нет.

– Так расскажите о чем-нибудь приятном. И настроение улучшится.

Пруденс задумалась, а потом улыбнулась.

– Мне нравилось бывать и на деревенском лугу. Конечно, дедушка запрещал ей это удовольствие. Но иногда Пруденс удавалось ускользнуть тайком и посидеть там, спрятавшись в тени большого дерева от острых глаз дедушкиного управляющего – ужасного сплетника.

– Крестьяне, закончив работу, приходили на луг со скрипками и дудками. Как там было весело! Парни устраивали состязания, игры и пускали пыль в глаза девушкам. Иногда бывали и танцы. Все смеялись и радовались… А за моей подружкой Бетси ухаживало с полдюжины поклонников.

– А вы танцевали, моя маленькая пастушка? И тоже кружили головы молодым людям?

– Господи! Я не осмеливалась! Дедушка пришел бы в ярость. Но я запоминала па и повторяла дома, в своей комнате.

Росс, опершись руками о палубу и задрав голову вверх, всматривался в небо.

– А Марта танцевала как ангел. Помнится, однажды на балу к ней привязался какой-то толстый старый сквайр. Она пыталась ускользнуть от него, а он приглашал ее всякий раз, когда музыканты играли быстрые хороводные танцы. Я пытался вмешаться, но Марта была слишком хорошо воспитана, чтобы отказать старику. Ну и неуклюжий он был танцор! То и дело наступал Марте на ноги. По дороге домой, сидя в карете, мы так смеялись над ним. Но когда Марта сняла чулок, я увидел, что у нее сломан палец.

– Бедняжка!.. – пробормотала Пруденс.

– А на следующий день мы узнали, что этот медведь свалился с лестницы и сломал себе ногу. А все из-за своей неуклюжести, так о нем говорили. С моей точки зрения, олух получил по заслугам, но Марта – добрая душа – навестила его и принесла говяжий студень, чтобы утешить старика в несчастье. – Росс тихонько рассмеялся. – Через месяц он прислал ей в подарок безделушки: видно, решил, что Марта к нему неравнодушна. Тут уж пришлось отправить письмо. Я написал, что очень польщен теми чувствами, которые внушила ему моя жена, но дальнейшее ухаживание может обернуться плохо для его здоровья. Старик понял намек. И Марта осталась без поклонника. – Росс хмыкнул. – Мы еще долго смеялись, вспоминая тот случай.

Пруденс смотрела на него с некоторым недоумением.

– Первый раз вижу, чтобы вы улыбались, рассказывая о Марте.

– Просто это – забавное происшествие, и говорить о нем приятно. – Росс тоскливо улыбнулся и указал на альбом. – Вы уже закончили?

Пруденс напрочь позабыла о рисунке: она буквально таяла от радости, наслаждаясь смехом и улыбками Росса. И не могла понять, почему чувствует себя такой счастливой. Вернувшись к прерванному занятию, Пруденс начала напевать себе под нос одну из старинных песенок, которым учил ее папа.

– Спойте погромче. У вас красивый голос. Пруденс зарделась, потом кивнула и запела:

– Отличная песня, леди. И голосок у вас чудесный. Пруденс посмотрела на главную палубу: там стоял улыбающийся Тоби Вэдж.

– О, спасибо!..

– У нас на баке все зовут вас жаворонком. Вы вот поете да нас радуете. – Вэдж покачал своей массивной головой. – А матросских песен небось не знаете?

– Наверное, это тоже плохая примета? Тоби удивленно наморщил лоб.

– Простите, леди?

– Не важно. Я просто пошутила. Что же мне спеть? Вэдж сунул руку в карман своих широченных штанов и выудил оттуда дудочку. Приложив ее к губам, он начал выводить какую-то мелодию. Дудка казалась слишком хрупкой для его толстых, грубых пальцев, и Пруденс была поражена, услышав, какие нежные звуки извлекает из нее Тоби. Мелодия была очень живая и веселая.

– Ну, конечно, я знаю ее, – кивнула Пруденс и через несколько секунд начала: – В городе Плимуте жила одна девица…

– Ах ты, гнусный урод! Как ты смеешь фамильярничать с господами?

Музыка оборвалась на тоненькой, жалобной ноте. Тоби в ужасе поднял глаза: с ютовой надстройки на него злобно смотрел капитан Хэкетт.

– Нет, сэр. Я вот только… я для леди тут одну песенку исполнил. Понимаете, сэр капитан?

Хэкетт спустился вниз и встал возле поручня.

– Тебе что, больше заняться нечем, хам и бездельник?! А может, хочешь получить дюжину горяченьких?

Вэдж хватал ртом воздух.

– Нет, сэр. Я ведь как раз шел на вахту, сэр. А тут услышал, что леди поет…

– А я слышал, что восемь склянок прозвонили уже несколько минут назад. Ах ты, пес паршивый! Вот значит как ты несешь службу? Почему не отдаешь честь офицеру?

– Я… я… – Вэдж неуклюже переминался с ноги на ногу, пытаясь запихнуть куда-нибудь свою дудку и одновременно поднести руку ко лбу.

– Прошу вас, капитан! – воскликнула Пруденс, вскочив со своего места. – Это я во всем виновата. Я заставила его играть.

Хэкетт ответил ей кривой, деланной улыбкой.

– Дорогая леди, пожалуйста, не вмешивайтесь в дела, которые вас не касаются. И не берите на себя вину этого мерзкого урода! – Он круто повернулся и снова заорал на Вэджа: – А ты ступай наверх, образина, и неси свою вахту! Не то пожалеешь, что родился на свет!

– Н-н-но, сэр капитан. Вы уж простите, но я канонир. Что же мне делать наверху-то?

Хэкетт со всей силы грохнул кулаком о поручень.

– Проклятие! Ты еще со мной споришь? – И он махнул рукой человеку с маленькой ротанговой палочкой, который стоял на сходнях. – Эй, старшина корабельной полиции! Надень-ка этому сукиному сыну кандалы на ноги! Пусть посидит несколько дней на ветру да на солнце – поразмыслит о своем дерзком поведении. А для начала всыпь ему хорошенько!

Росс стоял, сжав кулаки, и с яростью смотрел на капитана:

– Я протестую, сэр. Этот человек…

– Это мое дело, сэр. – На красивых губах Хэкетта появилась коварная усмешка. – Вы оспариваете мои приказы, мистер Мэннинг?

Росс скрипнул зубами и опустил голову.

– Нет, сэр, – пробормотал он.

Пруденс со страхом смотрела, как Вэджа поволокли на бак и приковали к полу. Потом она услышала свист трости и приглушенные стоны, которыми сопровождался каждый удар. Неужели Росс смолчит? Она осуждающе взглянула на него. Желваки на скулах Мэннинга заиграли, но он отвернулся.

А Хэкетт расправил свое кружевное жабо и, несколько успокоившись, одарил Пруденс лучезарной улыбкой.

– Ну-с, дорогая леди, – сказал он как ни в чем не бывало, – Сент-Джон говорит, что вы прекрасно играете в триктрак. Не хотите ли зайти в мою каюту и посоревноваться со мной?

Пруденс не знала, на кого надо сердиться больше: на жестокого Хэкетта или на Росса, у которого не хватило смелости защитить бедного Тоби.

– Простите, капитан, – промолвила она, с трудом смиряя гнев. – К сожалению, у меня разболелась голова.

– Я приготовлю тебе лекарство, – встрепенулся Росс.

– Я сделаю это сама, – холодно заявила Пруденс. Ему не удастся так просто загладить свою вину! Опустив глаза вниз, она только сейчас заметила, что до сих пор держит в руках альбом и карандаш. – Я не стану заканчивать твой портрет.

Пруденс перечеркнула лицо Росса крест-накрест, отшвырнула альбом и помчалась вниз, в каюту.

Солнечный день казался теперь ей тусклым и унылым.