ГЛАВА 8
…как я завидую мальчикам, что они ходят в школу! Мы же, девочки, вынуждены заниматься дома, с гувернантками. А наша новая гувернантка мисс Хавершэм — такая зануда, она по сто раз заставляет нас повторять одни и те же примеры… Бедняжка Хайасинт бьется в истерике всякий раз, как только услышит слово “семь” (почему именно семь, а не шесть — не понимаю). Просто не знаю, что бы с ней сделать! Может, вылить ей на голову бутылку чернил — я хочу сказать, мисс Хавершэм, а не Хайасинт, хотя и Хайасинт вообще-то тоже не помешает.
Из письма Элоизы Бриджертон брату Грегори, начавшему учиться в Итоне.
Вернувшись из сада, Филипп был весьма удивлен, когда обнаружил, что в доме стоит тишина. Это было совершенно необычно — визги детей и звуки опрокидываемой мебели для Филиппа уже давно стали привычным делом.
Он решил, что, видимо, дети на прогулке с мисс Эдвардс, а Элоиза еще спит. Хотя вообще-то странно — уже скоро десять, а она не из тех, кто проводит полдня в постели.
Филипп посмотрел на букет роз в своей руке. Целый час он выбирал самые красивые. В Ромни-Холле было три розария, и на этот раз Филипп ходил в самый дальний, где выращивали розы ранних сортов. Филипп не только тщательным образом отобрал самые красивые, но еще и обломал у них все шипы, чтобы Элоиза случайно не укололась.
Вообще-то Филипп не занимался цветами — он больше любил возиться с другими растениями, но решил, что Элоиза больше обрадуется букету роз, чем ветке какого-нибудь плюща.
Филипп поспешил в столовую, ожидая, что стол уже накрыт, а Элоиза скоро спустится. Но увидев пустые тарелки, Филипп понял, что его гостья уже позавтракала. Некоторое время он в нерешительности стоял посреди столовой с букетом в руке, не зная, что ему делать. Где же все-таки Элоиза?
— Доброе утро, сэр! — Горничная, появившаяся с тряпкой в руке, вывела его из неподвижности.
— Доброе утро, Мэри. Будьте любезны, принесите вазу. — Филипп предпочел бы вручить цветы Элоизе лично, но не бегать же по всему поместью с букетом в руке, разыскивая ее!
Горничная повернулась было, чтобы идти, но Филипп остановил ее:
— Мисс Бриджертон, как я понимаю, уже позавтракала?
— Да, сэр.
— Вы, случайно, не знаете, где она?
— Пошла на прогулку с детьми, сэр.
Филипп изумленно округлил глаза:
— На прогулку? С Оливером и Амандой? Сама, по своей воле?!
Горничная кивнула.
— Интересно! Надеюсь, они еще не успели убить ее?
— Сэр Филипп! — насторожилась девушка.
— Шутка, Мэри, шутка! Кстати, Мэри… — Филипп вдруг запнулся — он даже не был уверен, правильно ли называл имя горничной. А вдруг она не Мэри?
Девушка кивнула, но по выражению ее лица он не мог определить, правильно ли называет ее или она не поправляет его из вежливости.
— А куда именно они пошли, вы не знаете? — спросил он.
— Мне кажется, сэр, на пруд купаться.
Филипп похолодел.
— Купаться? — Филипп сам не узнал своего голоса, как будто произнес это слово не он, а кто-то другой.
— Я так подумала, сэр. Во всяком случае, дети были одеты в купальные костюмы.
“В купальные костюмы… Господи!”
Со дня смерти Марины Филипп старался не приближаться к злополучному пруду, всегда обходя его за версту. И детям он строго-настрого запретил подходить к пруду. Он так и сказал их няне… сказал ли? Филипп готов был поклясться, что предупреждал об этом мисс Милсби, но говорил ли он об этом с мисс Эдвардс? Возможно, что и забыл…
Филипп вдруг, бросив цветы на пол, с бешеной скоростью вылетел из дома.
* * *
— Кто войдет в воду последним, тот рак-отшельник! — кричал Оливер, с разбегу врезаясь в воду. Когда вода, однако, достигла его пояса, он был вынужден немного затормозить.
— Я не рак-отшельник! — кричала Аманда, вбегая в воду за ним и поднимая целый фонтан брызг. — Это ты рак-отшельник!
— Ты гнилой рак-отшельник!
— А ты дохлый рак-отшельник!
Элоизе, наверное, следовало бы сказать, чтобы дети не дразнились, но сейчас ей совсем не хотелось прибегать к нравоучениям. Поскольку купального костюма она с собой не взяла — кто же знал, что он ей понадобится? — Элоиза вошла в воду в платье, подоткнув его выше коленей. Стесняться было некого — здесь ее никто не видел, кроме двух восьмилетних детей, которые к тому же были слишком заняты своей игрой, чтобы обращать внимание на ее голые ноги.
За время прогулки Элоиза не могла не заметить, что дети теперь уже относятся к ней с большим доверием, чем раньше. Всю дорогу до пруда они весело шутили и смеялись. Конечно, с детьми нужно было еще много заниматься — они очень нуждались в человеческом тепле. Мать их умерла, отец с ними почти не общался, любимая няня ушла, а ее место заняла эта мымра Эдвардс… Слава Богу, что у Оливера есть сестра, а у Аманды, соответственно, брат — они все-таки могут общаться друг с другом…
Как знать, может быть, скоро Элоиза действительно заменит им мать…
Элоиза закусила губу, словно этим могла пресечь подобный ход мыслей. Она до сих пор еще не приняла окончательного решения. Да, Оливеру и Аманде она, как Элоиза уже почувствовала, нужна, и взять на себя эту трудную роль она готова, но ведь брак с Филиппом предполагает не только это… Не за детей же она, в конце концов, выходит замуж!
— Не заходи слишком глубоко! — крикнула она, увидев, что Оливер отдаляется от нее.
Оливер сделал недовольное лицо, но Элоиза поняла, что на самом деле он просто, по своему обыкновению, “выдерживает характер”. Как бы то ни было, приказу он подчинился и отошел на более мелкое место.
— А вы зайдите поглубже, мисс Бриджертон! — предложила ей Аманда.
Сама Аманда остановилась на довольно мелком месте, где она могла даже сесть на дно. Девочка так и сделала, но вдруг завопила:
— Ой, как холодно!
— Ты же знаешь, что вода холодная! — фыркнул ее брат. — Кто же велел тебе садиться?
— Но моим ногам не холодно — они уже успели привыкнуть.
— Ничего страшного, — ухмыльнулся Оливер, — попа твоя тоже сейчас привыкнет!
— Оливер! — нахмурилась Элоиза. — Выбирай выражения!
— Он прав, — засмеялась Аманда, — попе моей уже не холодно.
— А почему вы не купаетесь, мисс Бриджертон? — спросил Оливер. — Вы едва ноги замочили! Плывите сюда!
— Я без купального костюма, — объяснила Элоиза, должно быть, уже в десятый раз.
— Да вы, наверное, плавать не умеете!
— Не беспокойся, умею! Хочешь заставить меня испортить платье? Это мое лучшее утреннее платье, если не считать двух еще более красивых!
Аманда посмотрела на нее, прищурившись:
— У вас очень красивое платье, мисс Бриджертон! Если это не самое лучшее, то какие же те два?
— Спасибо, Аманда! — откликнулась Элоиза на комплимент и задумалась о том, кто же подбирает платья Аманде. Должно быть, все та же пресловутая мисс Эдвардс. Нельзя сказать, чтобы она одевала девочку безвкусно, но лучше было бы предоставить право выбора самой Аманде.
— Если хочешь, мы можем посетить с тобой магазин, — сказала Элоиза девочке. — Подберем тебе что-нибудь подходящее.
— В самом деле? Вот здорово! — Аманда обрадованно захлопала в ладоши. — Спасибо, мисс Бриджертон!
— Вот девчонки! — поморщился Оливер. — Одни наряды на уме!
— Ты так говоришь, потому что ты еще маленький, — усмехнулась Элоиза. — Когда-нибудь ты изменишь свое мнение о девочках.
— Кто, я? Да ни за что на свете!
Элоиза снова улыбнулась, глядя на Оливера. Пройдет еще много времени, прежде чем он поймет, что в девочках есть что-то и помимо красиво заглаженных складок на платье.
Оливер незаметно подкрался к сестре и плеснул в нее водой.
— Прекрати! — завизжала та. Оливер плеснул еще раз.
Аманда поднялась и угрожающе двинулась на брата. Тот попятился от нее. Вскоре они уже гнались друг за другом, оглашая окрестности веселым смехом. Оливер держался на расстоянии от Аманды, не удаляясь, однако, от нее слишком далеко.
— Я все равно тебя поймаю! — пообещала Аманда, отплевываясь.
— Не заплывайте слишком далеко! — крикнула им Элоиза. Но она уже понимала, что беспокоиться ей не о чем: оба — отличные пловцы. Сама же Элоиза научилась плавать уже года в четыре, как и все ее братья и сестры. В детстве они проводили бессчетные часы, купаясь в пруду их кентского имения. Так продолжалось, пока был жив отец. После кончины Эдмунда Бриджертона его вдова предпочитала большую часть времени проводить в городе. Элоиза не могла сказать, было ли это связано с тем, что поместье вызывало у матери слишком много воспоминаний, или же ей городская жизнь была больше по вкусу.
Самой же Элоизе Лондон и лондонское общество вполне нравились — по крайней мере, до сих пор. Теперь же, плескаясь в живописном пруду с двумя озорными ребятишками, Элоиза вдруг поняла, как много она потеряла, будучи лишенной деревенской жизни. Не то чтобы она приняла решение покинуть Лондон, но и пожить иногда ради разнообразия в деревне тоже не помешает…
Аманда, наконец, догнала брата и взобралась к нему на спину, заставив погрузиться под воду. Элоиза насторожилась, но уже через несколько секунд поняла, что беспокоиться, как бы дети не захлебнулись, нет оснований — они, судя по всему, отлично ориентировались в воде. Вскоре головы близнецов уже показались над поверхностью. Оба, отплевываясь и стараясь вдохнуть побольше воздуха, грозились победить один другого. Борьба разгоралась не на шутку.
— Осторожно! — призывала Элоиза не потому, что всерьез беспокоилась за детей, а потому, что должна была играть роль строгого взрослого. Эта роль была непривычной для нее — племянники и племянницы, во всяком случае, воспринимали Элоизу как тетю, которая разрешает им многое из того, чего не велят родители, — можно даже сказать, что они считали ее почти равной. — Оливер! Не дергай Аманду за волосы!
Оливер послушался, но тут же потянул сестру за ворот купального костюма. Для Аманды это было еще хуже — она начала задыхаться и кашлять.
— Оливер! Прекрати немедленно!
Оливер, как ни странно, снова подчинился, Аманда же, мгновенно воспользовавшись этим, опять влезла брату на спину, увлекая его под воду.
— Аманда! — забеспокоилась Элоиза. Аманда словно и не слышала ее.
Элоиза поняла, что единственный способ прекратить драку — это не кричать на детей, а подплыть к ним и разобраться на месте. Но тогда, разумеется, платье ее промокнет до нитки.
— Аманда! Прекрати немедленно! — предприняла Элоиза последнюю попытку уладить все словами.
Аманда на этот раз подчинилась, и на этом все бы и закончилось, если бы Оливер не завопил:
— Аманда Крейн, сейчас я тебя…
— Нет, ты этого не сделаешь! — строго перебила его Элоиза. Она не знала, что именно собирается сделать Оливер с сестрой, но интуиция подсказывала ей, что наверняка ничего хорошего. — Прекратите немедленно драку!
Суровый тон приказа подействовал на детей. Они присмирели.
— Ну вот и отлично! — подытожила Элоиза.
— Во что же нам тогда играть? — шмыгнул носом Оливер. Элоиза задумалась. Как ни пыталась она вспомнить, во что же она сама в детстве играла с братьями и сестрами в воде, в памяти всплывало только одно — подобного рода драки.
— Может быть, отдохнем на берегу? — предложила она. — Я обещала мисс Эдвардс, что время пройдет с пользой для вас. Так что можем заняться арифметикой.
Дети дружно запротестовали.
— Хорошо, — сказала Элоиза. — Что предлагаете вы?
— Не знаю, — проговорил Оливер. Аманда же и вовсе промолчала, лишь пожав плечами.
— Придумайте что-нибудь! Не стойте в воде без движения — вы можете замерз…
— Немедленно выйдите из пруда!!!
Элоиза была так напугана грозным ревом, что, оступившись, свалилась в пруд. Все ее надежды не замочить платье тут же улетучились. Слава Богу, падая, Элоиза успела опереться о дно руками, иначе не избежать бы ей новых травм.
— Сэр Филипп? — удивленно проговорила она, выплевывая воду.
— Немедленно выходите из пруда! — Филипп с разбегу влетел в воду.
— Сэр Филипп, — проговорила Элоиза, поднимаясь на ноги, — зачем… — Голос ее сорвался.
Но Филипп, схватив обоих детей под мышки, уже тащил их к берегу. Элоиза с ужасом наблюдала, как грубо он бросил их на траву.
— Я, кажется, говорил вам, — свирепо прорычал он, — никогда, ни при каких обстоятельствах не подходить к пруду?! Говорил или нет?!
Филипп вдруг замолк, захлебнувшись собственным гневом. Таким Элоиза его еще не видела.
— Но это было в прошлом году, — робко попытался возразить Оливер.
— Разве я брал свои слова назад?
— Нет, но я думал…
— Что ж, ты думал неправильно. Возвращайтесь в дом — вы, оба. Немедленно!
Весь вид Филиппа красноречиво говорил о том, что спорить с ним сейчас бесполезно. Перепуганные насмерть, дети побежали к дому. Филипп неподвижно смотрел им вслед, пока они не скрылись из виду. Лишь тогда он повернулся к Элоизе. Под его взглядом она невольно попятилась.
— Что вы себе позволяете, черт побери? — прорычал он. На какое-то время Элоиза утратила дар речи.
— Мы позволили себе небольшой отдых, — проговорила она, наконец, может быть, с большим вызовом, чем следовало бы. — Что в этом плохого, сэр?
— Я, кажется, ясно сказал, что не хочу, чтобы дети подходили к пруду!
— Мне вы этого не говорили, сэр Филипп.
— Вы сами должны были знать!
— Каким же, по-вашему, образом я должна была об этом узнать, сэр? Я не скрывала от няни, куда мы с детьми собираемся идти и зачем, но она ни словом не обмолвилась о том, что это запрещено вами.
По выражению лица Филиппа Элоиза поняла, что он не может привести ни одного убедительного аргумента в свою пользу, и это особенно злит его. Элоиза еще более укрепилась в своем давнем убеждении, что скорее солнце взойдет с запада или дважды два перестанет равняться четырем, чем кто-нибудь из мужчин хоть раз признает, что был в чем-то не прав.
— Сегодня очень жарко… — начала Элоиза и вдруг осеклась. Хотя она и была абсолютно уверена в своей правоте, спорить с сэром Филиппом было бесполезно.
— Мне хотелось попытаться помириться с детьми, — тем не менее, сказала она. — У меня нет желания все время бояться, что они подобьют мне и второй глаз!
Элоиза сказала это, чтобы заставить Филиппа почувствовать себя виноватым, и, по-видимому, добилась своего — от взгляда ее не укрылось, что щеки Филиппа покрылись краской стыда. Он проворчал себе под нос что-то неразборчивое.
Элоиза ждала, не скажет ли он еще что-нибудь — теперь уже членораздельное. Но Филипп молчал, уставившись на нее, и Элоиза, вздохнув, заговорила сама:
— Сэр Филипп, ради всего святого, объясните мне, что плохого в том, что дети немного отдохнули от уроков?
— А? Что? — вздрогнув, пробормотал он, словно только что очнулся от забытья.
— Я говорю, что плохого в том, что дети искупались?
— А вам не приходило в голову, что вы подвергаете их опасности?
— Опасности? Каким же образом?
Филипп не ответил, он лишь молча смотрел на нее.
— К вашему сведению, — заявила она, — я отлично умею плавать, сэр Филипп!
— Что мне за дело до того, — фыркнул он, — что вы умеете плавать, если мои дети не умеют!
Элоиза заморгала, не веря собственным ушам.
— Смею вас заверить, — проговорила она, — ваши дети — отличные пловцы! Честно говоря, я думала, что вы сами их учили…
— Что? — недоверчиво переспросил он. Элоиза вскинула голову:
— Разве вы не знаете, что ваши дети умеют плавать, сэр?
Филипп похолодел. Ему казалось, что кровь застывает у него в жилах, дыхание замирает в груди, что он превращается в безжизненную статую.
Что могло быть хуже этого? Его дети, оказывается, отлично умеют плавать, а он даже не знает об этом! Какие еще доказательства нужны для подтверждения того, что он никудышный отец! Он не знает о своих детях элементарных вещей!
Настоящий отец должен знать, умеют ли его дети читать и писать, или, скажем, ездить на лошади. И умеют ли они плавать.
— Я… я… — только и смог выдавить из себя Филипп, не зная, что сказать.
— С вами всё в порядке, сэр? — насторожилась Элоиза. Филипп кивнул — или ему только показалось, что он кивнул? Фраза Элоизы словно молотом стучала в его ушах, повторяясь на тысячу ладов: “Разве вы не знаете, что ваши дети умеют плавать?”
Дело было не только в смысле фразы. Дело было в тоне, которым она была произнесена. Помимо искреннего удивления, Филипп уловил в этом тоне еще и некоторое пренебрежение.
Филипп словно только теперь прочувствовал всю глубину своего незнания — незнания собственных детей. Его дети растут, взрослеют, меняются — и все это проходит мимо него! Он видит своих детей каждый день, но при этом совершенно их не знает, словно они чужие. Не знает, например, какой у них любимый цвет. Розовый, голубой, зеленый? Само по себе это, может быть, и не столь важно — подумаешь, любимый цвет! — но важно то, что он этого не знает.
Нет, он все-таки ужасный отец — пожалуй, даже ничуть не лучше, чем был его собственный. Конечно, Филипп никогда не избивал своих детей до полусмерти, как, бывало, покойный Томас Крейн. Но Томас, по крайней мере, всегда знал, чем занимаются его дети, что они любят, к чему стремятся… Филипп же избегал своих детей — он старался найти какой-нибудь предлог, чтобы поменьше общаться с ними. А когда все-таки общался, то выходил из себя, кричал на них и добивался результата, противоположного тому, какого хотел. И это еще больше убедило его, что общаться с детьми ему надо поменьше.
— Филипп! — Подойдя к нему, Элоиза коснулась его руки. — С вами все в порядке?
Филипп смотрел на нее невидящими глазами.
— Вы нездоровы? — В голосе Элоизы слышалась забота. — Может быть, вам лучше пойти в дом?
— Со мной…
Филипп хотел сказать: “Со мной все в порядке”, — но слова будто застряли у него в горле. Потому что это была бы неправда — с ним не только не все было в порядке, но Филипп чувствовал, что все, абсолютно все было совершенно не так. С появлением Элоизы весь его ставший уже привычным уклад жизни словно был перевернут с ног на голову, а может, с головы на ноги… Порою Филипп даже начинал сомневаться в своем собственном существовании.
Большим усилием воли он заставил себя посмотреть на Элоизу — но та, закусив губу и сложив руки на груди, смотрела куда-то на небо, будто не замечая его.
Взгляд Филиппа проследовал за ее взглядом, но ничего не увидел, разве что облако, наползавшее на солнце. И в воздухе сразу же стало холоднее.
Элоиза невольно поежилась. Филипп же вдруг почувствовал жуткий, ни с чем не сравнимый холод.
— Вам нужно пойти в дом! — заявил он, словно забыв о том, что за минуту до этого то же самое Элоиза говорила ему. Схватив ее за руку, он потащил Элоизу за собой.
— Филипп! — Она едва поспевала за ним. — Не стоит беспокоиться, со мной все в порядке! Немного прохладно, но не более того.
Он дотронулся до ее открытых плеч:
— Прохладно? Вы холодны как лед! Вот, наденьте! — Он начал стягивать с себя пиджак.
— Со мной все в порядке! Я пойду в дом, но вовсе незачем так спешить! — Пиджак Элоиза, однако, накинула. — Я могу идти сама, Филипп!
Он снова так дернул ее за руку, что Элоиза едва удержалась на ногах.
— Быстрее! Я не хочу за вас отвечать, если вы простудитесь!
— С чего бы я должна простудиться? Сейчас все-таки не зима — май как-никак!
— Да хоть июль! Вы же вымокли до нитки! Если вы сейчас же не переоденетесь…
— Да переоденусь, не беспокойтесь! Но я, кажется, не парализована — вам нет нужды меня тащить, Филипп. Здесь до дома-то всего десять минут ходьбы! За это время я, уж наверное, не умру!
Элоиза не могла себе представить, что лицо человека может мгновенно побелеть, как бумага, словно из него разом ушла вся кровь, но именно это вдруг случилось с Филиппом.
— Филипп! — Элоиза была перепугана не на шутку. — Да что с вами? Боже мой!
С минуту Филипп молчал.
— Я не знаю, что со мной, Элоиза! — прошептал он, наконец, одними губами.
Элоиза взяла его за руку и вгляделась в его лицо. Филипп казался совершенно растерянным, словно, играя в пьесе, вдруг забыл свою роль. Глаза его были раскрыты и даже устремлены на нее, но, похоже, Филипп сейчас не видел ничего, кроме стоящей перед его мысленным взором картины какого-то давнего и ужасного события.
Элоиза смотрела на Филиппа, и сердце ее разрывалось. В жизни ей пришлось пережить несколько тяжелых моментов, и она знала, что мрачные воспоминания могут иногда напасть на человека ни с того ни с сего и даже ввести его в состояние столбняка, ворваться кошмаром в сны… Порой, когда Элоиза гасила на ночь свечу, она боялась, что ее снова будет преследовать тот же сон…
Элоизе пришлось пережить смерть отца, когда ей было всего семь. Она видела, как он умирал, и до сих пор отчетливо помнила, как метался отец по постели в бреду, как пытался что-то сказать, но с губ срывался лишь хрип, как, задыхаясь в предсмертных судорогах, жадно ловил ртом воздух, как, наконец, странно дернувшись, застыл. Элоиза тормошила неподвижного отца, колотила детскими кулачками в бесчувственную грудь, надеясь, что отец очнется, скажет что-нибудь, хотя бы посмотрит на нее… Теперь Элоиза понимала, что не сразу поняла тогда, что отец уже был мертв.
Справиться с горем, непосильным для неокрепшей детской психики, Элоизе помогла мать. Каждую ночь Вайолет подходила к постели дочери,, долго сидела рядом, успокаивая ее, объясняя, что тоска Элоизы по отцу, невозможность смириться с его потерей — это совершенно нормальная реакция.
Элоизе и сейчас временами остро не хватало отца, но мудрое время, как известно, лечит любые раны. Во всяком случае, ночные кошмары уже лет десять как перестали мучить ее.
Элоиза не знала, что творилось в душе у Филиппа. Но если ее собственное горе было уже далеко в прошлом, то для Филиппа, судя по всему, рана была еще свежей. К тому же рядом с Элоизой в самое трудное время была мать — Филипп же сейчас был вынужден переживать свое горе в одиночку.
— Филипп! — произнесла Элоиза, дотронувшись до его щеки.
Филипп стоял неподвижно, как статуя, и только пальцы Элоизы ощущали его дыхание.
— Филипп! — повторила она, шагнув к нему еще ближе. Элоизе хотелось прогнать его боль, разгладить складки на лбу… Хотелось увидеть того Филиппа, каким он — Элоиза это знала — был на самом деле…
— Филипп! — в третий раз прошептала она, вложив в это слово все — сочувствие, понимание, заботу о нем. Филипп по-прежнему не реагировал, но Элоиза была убеждена, что он ее слышит.
И она не ошиблась — рука Филиппа медленно, осторожно и так вдумчиво коснулась ее руки, словно Филипп хотел запечатлеть это прикосновение в своей памяти.
Поднеся руку Элоизы к губам, Филипп поцеловал ее — страстно и в то же время трепетно, благоговейно. Затем, не отпуская руки, он прижал ее к своему бьющемуся сердцу.
— Филипп? — снова повторила Элоиза. Это прозвучало как вопрос, хотя Элоизе и не нужно было ни о чем его спрашивать.
Свободной рукой Филипп притянул Элоизу к себе — нежно, но уверенно. Приподняв пальцем ее подбородок, он посмотрел ей в глаза.
— Элоиза! — прошептал он.
Их губы слились в поцелуе, гораздо более страстном, чем тогда, ночью, в оранжерее. Филипп словно хотел вобрать в себя всю Элоизу — ее чувства, мысли, тело и душу. Ему казалось, что он умрет без нее, что она ему нужнее, чем пища, чем воздух…
Элоиза не могла бы назвать себя очень опытной в искусстве целоваться. Но она знала одно: как бы ни сложились дальше ее отношения с Филиппом, этот поцелуй она не забудет никогда.
Филипп притянул ее еще ближе к себе. Рука его двигалась по спине Элоизы, опускаясь ниже… Филипп прижимался к ней всем телом. У Элоизы перехватило дыхание — никогда еще у нее не было такой близости с мужчиной.
— Я хочу тебя, — прошептал он.
Губы Филиппа скользили по ее щеке, по шее, к ложбинке на груди… Они щекотали Элоизу — и эта щекотка была приятной, возбуждающей.
Элоизе казалось, что она тает от прикосновения его губ. Она уже не помнила, где она и для чего она здесь.
Единственное, что она знала, — это то, что она тоже хотела Филиппа. Элоиза была готова отдаться ему прямо здесь и сейчас, она чувствовала, что ничто — ни светские условности, ни девичья честь, ни то, что их могут увидеть дети, — не в силах остановить ее.
Ничто, кроме одного. Филипп сейчас не просто хочет ее — она нужна ему как средство, позволяющее избавиться от чего-то, что сейчас мучит его. А Элоизе не хотелось быть таким средством при всем ее сочувствии Филиппу.
Элоизе не хотелось выполнять роль средства. Она хотела сама по себе представлять для Филиппа ценность.
Усилием воли Элоиза заставила себя вырваться из сладких объятий.
— Филипп, нет! — прошептала она. — Не надо… не сейчас…
Элоизе казалось, что Филипп не отпустит ее так просто. Но он тут же опустил руки.
— Прости… простите, — пробормотал он. Филипп тяжело дышал и выглядел так, словно с трудом соображал, где он и что происходит. Трудно, однако, было сказать, что явилось причиной этого — головокружение от поцелуя или растерянность от бури эмоций, которую ему сегодня пришлось пережить: страх за детей, тяжелые воспоминания, внезапный приступ страсти…
— Не надо извиняться. — Элоиза попыталась оправить платье, хотя это было бесполезно — будучи мокрым до нитки, оно лишь липло к телу. В глубине души она понимала, что этот жест на самом деле попытка справиться со своим телом, с теми новыми, непривычными ощущениями, которые ему, этому телу, только что довелось испытать. К тому же Элоиза боялась, что, если она не займет свои руки хоть какой-то работой, они снова против ее воли потянутся обнимать Филиппа.
— Возвращайтесь в дом, — медленно, хриплым голосом произнес он.
Глаза Элоизы округлились от удивления:
— А вы разве не идете?
Филипп помолчал.
— Вы правы, — отрешенно проговорил он, наконец, — вы вряд ли замерзнете. Май как-никак…
— Да, но… — Элоиза запнулась, сама не зная, что собирается сказать. Ей хотелось услышать что-то от Филиппа, но тот снова замолчал.
Элоиза направилась к дому, но ее вдруг заставил обернуться голос Филиппа.
— Мне нужно подумать, — проговорил он.
— О чем? — Вопрос, может быть, и был невежлив, но Элоиза знала за собой привычку совать нос не в свое дело.
— Не знаю… — Филипп беспомощно пожал плечами. — Обо всем.
Молча кивнув, Элоиза продолжила свой путь. Но растерянный взгляд Филиппа еще долго преследовал ее.
