ГЛАВА 17

Дорога от Ромни-Холла к Май-Коттеджу была изрыта канавами и ухабами, и к тому моменту, как Элоиза ступила на порог особняка брата, настроение ее еще ухудшилось. А когда дворецкий Бенедикта, открыв ей дверь, почему-то очень странно посмотрел на нее, Элоиза к тому же еще и чертовски разозлилась.

— В чем дело, Грейвз? — резко спросила она.

— Ваш визит запланирован, мисс? — Дворецкий по-прежнему смотрел на нее с каким-то беспокойством.

— Вообще-то нет, — призналась Элоиза, пытаясь заглянуть за его спину.

Начинался дождь, а Элоиза как на грех не прихватила с собой ни накидки, ни зонта.

— Но я не думаю… — проговорила она.

Грейвз отступил назад, запоздало вспомнив о вежливости и уступая ей дорогу.

— Дело в том, мисс Бридж… леди Крейн, — поправился он, — что Чарльз серьезно болен.

Чарльз был старшим сыном Бенедикта и Софи, ему не исполнилось и шести лет.

По каменному лицу дворецкого Элоиза поняла, что дело действительно очень серьезное. Она похолодела.

— Что с ним? Он… — начала она и вдруг запнулась. Не могла же она спросить: “Он при смерти?”

— Я позову миссис Бриджертон, — вместо ответа произнес дворецкий и, повернувшись, начал быстро подниматься по ступенькам.

Войдя в прихожую, Элоиза бессильно опустилась в кресло. Какими наивными и незначительными показались ей теперь ее собственные проблемы! И она еще смела жаловаться на жизнь! Что значила ее мелкая ссора с мужем по сравнению с горем, которое, не дай Бог, может в скором времени свалиться на Бенедикта и Софи!

— Элоиза!

Она обернулась. По ступенькам спускался Бенедикт. Он выглядел осунувшимся, лицо — землистого цвета, под воспаленными глазами — темные круги. Судя по его виду, он не смыкал глаз уже как минимум двое суток.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он.

— Я не знала… — залепетала Элоиза. — Я просто решила заехать, навестить… Что с Чарльзом? На прошлой неделе с ним было все в порядке! Что случилось, Бенедикт?

Бенедикт с минуту помолчал, словно ему надо было собраться с силами, чтобы заговорить.

— Лихорадка. Мы просто не знаем, откуда… Еще в субботу утром все было нормально, а за обедом вдруг… — Бенедикт бессильно прислонился к стене. — Он весь горит! Элоиза, я не знаю, что делать!..

— Ты вызывал врача? Что он сказал?

— Ничего. — Голос Бенедикта звучал безнадежно. — Ничего дельного.

— Можно мне на него взглянуть?

Бенедикт молча кивнул, закрыв глаза.

— Тебе нужно отдохнуть! — твердо сказала Элоиза.

— Я не могу.

— Ты должен. Иначе ты и себя доведешь бог знает до чего. Софи, я полагаю, тоже все это время не сомкнула глаз?

— Час назад я заставил ее пойти поспать. У нее такой вид — краше в гроб кладут.

— Ты, честно говоря, выглядишь не лучше! — Элоиза усмехнулась, стараясь хоть чуть-чуть ободрить Бенедикта. — А ну-ка, марш спать!

Элоиза нарочно говорила повелительным тоном. От всей души сочувствуя несчастным родителям, она старалась не очень это показывать, иначе они только еще больше раскиснут. Сейчас надо действовать четко и решительно, даже, может быть, несколько безжалостно.

— Марш в постель! — приказала Элоиза брату, словно маленькому. — Живо! Даже если поспишь всего час, это пойдет тебе на пользу. Я подежурю.

Бенедикт не отвечал — он заснул, прямо стоя у стены.

Немедленно взяв ситуацию в свои руки, Элоиза велела Грейвзу отвести Бенедикта спать. Пройдя в спальню Софи и Бенедикта (больного ребенка перенесли туда, потому что эта комната могла вместить больше народу — на случай, если Чарльзу потребуется помощь), Элоиза осторожно, боясь даже дышать, посмотрела на племянника.

Лежа на огромной взрослой постели, Чарльз казался особенно маленьким и хрупким. Лицо мальчика пылало от жара. Глаза были открыты, но остекленевший взгляд явно не замечал ничего вокруг — Чарли был в бреду. С губ его слетали бессвязные слова — что-то о пони, о каких-то шалашах, о марципановых конфетах…

“Интересно, — подумала вдруг Элоиза, — о чем бы говорила я, если бы была в бреду?”

Она долго сидела у постели больного, не решаясь отойти. Чарли то лежал без движения, словно труп, то начинал метаться по кровати. Элоиза щупала его горячий лоб, помогала служанкам приподнять больного, чтобы поменять ему простыни, совершенно мокрые от пота. Элоизе не хотелось будить Бенедикта и Софи — те, как она узнала от слуг, двое суток без сна дежурили у постели сына. Элоиза не знала, сколько прошло времени, заметила только, что уже подошел вечер. За это время улучшения у больного не наступило, но и хуже, слава Богу, ему тоже не стало.

Элоиза читала малышу сказки из его любимой книжки, рассказывала сказки и сама — те, которые слышала в детстве от отца. Вряд ли Чарльз что-нибудь воспринимал, но это нужно было самой Элоизе — она не могла сидеть без дела.

Вечером Софи проснулась и предложила Элоизе, чтобы та послала записку мужу — Филипп, должно быть, уже беспокоится. Элоиза черкнула пару строк, вкратце обрисовав ситуацию — Филипп, надеялась она, все поймет, — и продолжила свое дежурство.

К восьми часам вечера Филипп понял, что случилось одно из двух: либо карета его жены перевернулась где-то по дороге, либо Элоиза сбежала от него.

Ни тот, ни другой вариант, разумеется, не радовал Филиппа.

Он по-прежнему не был склонен думать, что Элоиза решила покинуть его — если не считать сегодняшнего инцидента, их семейная жизнь складывалась вполне счастливо. Филипп еще больше укрепился в этой мысли, вспомнив о том, что Элоиза ничего с собой не взяла. Хотя, с другой стороны, и брать-то ей было, в общем, нечего: в доме Филиппа не так уж много ее вещей, основная их часть должна в скором времени прибыть из Лондона… Если это действительно бегство, то после него Элоиза не оставила в Ромни-Холле практически ничего.

Не считая мужа и двоих детей.

Детей… Господи, а ведь еще утром Филипп сказал им: “Я надеюсь, что она останется здесь…”

Неужели Элоиза могла бросить его? На нее это совершенно не похоже. Она из тех, кто решает проблемы, а не уходит от них. И брак для нее гораздо большее, чем запись в церковной книге. Если бы Элоиза была чем-то недовольна, она бы прямо сказала ему об этом.

Значит, остается одно: карета перевернулась, и Элоиза лежит в какой-нибудь канаве. Дорога от Ромни-Холла до Май-Коттеджа и без того плохая, а дождь, зарядивший с утра, наверняка размыл ее еще сильнее…

Нет, уж лучше бы Элоиза убежала от него! Филипп предпочел бы даже быть покинутым, только бы знать, что она жива и невредима…

Филипп вдруг поймал себя на том, что, сам того не осознавая, выбегает из дома, кутаясь на ходу в накидку. Через минуту он бешено погонял коня — ждать, пока заложат карету, было некогда.

Уже через несколько минут Филипп промок до нитки, но не обращал на это ни малейшего внимания. Однако чем дольше он скакал, тем больше в нем крепла мысль, что Элоиза покинула его: нигде по дороге он не встретил ни перевернутой кареты, ни каких бы то ни было следов несчастного случая. По пути ему попались две гостиницы — Филипп справился в обеих, но ни в той, ни в другой Элоиза, как выяснилось, не останавливалась. Поехать еще какой-то дорогой она тоже не могла — эта была единственной. Что же все-таки с ней случилось?

— Терпение! — всю дорогу приговаривал себе под нос Филипп. — Терпение! — повторил он, останавливаясь у крыльца Май-Коттеджа.

Никогда еще Филиппу не приходилось прилагать таких усилий, чтобы сохранить терпение. Он был на грани нервного срыва.

Филипп все-таки попытался взять себя в руки. Должно же быть у исчезновения Элоизы какое-то логическое объяснение! Может быть, она просто решила переждать дождь у Бенедикта! Дождь, правда, не такой уж и сильный, но все равно мокнуть под ним неприятно…

Взявшись за дверной молоток, Филипп сильно постучал в дверь.

А может быть, у кареты Элоизы сломалось колесо?..

Филипп постучал снова.

Нет, вряд ли. У Бенедикта наверняка есть своя карета — мог бы отправить Элоизу домой в ней…

Может быть…

Может быть…

Мысли Филиппа лихорадочно обгоняли друг друга; он пытался найти объяснение тому, что могло заставить Элоизу уехать без всякого предупреждения. Но объяснения он не находил.

С губ Филиппа сорвалось довольно крепкое ругательство.

Почему все-таки ему никто не открывает? Филипп уже готов был оторвать этот чертов молоток от двери и запустить им в окно. Но в этот момент дверь отворилась, и перед Филиппом предстал Грейвз — дворецкий Бенедикта, с которым Филипп познакомился неделю назад, во время всей этой свадебной суматохи.

— Где моя жена? — без предисловий рявкнул Филипп.

— Что с вами, сэр Филипп? — уставился на него опешивший Грейвз.

Филипп не двигался, несмотря на то что по лицу его текли дождевые струи. Над крыльцом почему-то не было навеса. Кто, черт побери, так строит?! И это в Англии, где вечные дожди!

— Где моя жена? — снова прорычал Филипп.

— Она здесь, — успокоил его дворецкий. — Входите, сэр!

Филипп сделал шаг вперед.

— Верните мне мою жену! — потребовал он.

— Позвольте вашу накидку, сэр! — засуетился Грейвз.

— К черту накидку! — взорвался Филипп. — Где моя жена?

Бедняга Грейвз так и замер с руками, протянутыми, чтобы снять с Филиппа накидку.

— Разве вы не получали ее записки, сэр? — спросил он.

— Записки? Никакой записки я не получал!

— В таком случае вы, должно быть, разминулись с посыльным, сэр. Признаться, мы не ожидали, что вы приедете так скоро! Пожалуйста, заходите, сэр!

— По-моему, я уже зашел! — проворчал Филипп.

Грейвз тяжело вздохнул. То, что вышколенный дворецкий ограничился только этим, было настоящим подвигом терпения.

— На вашем месте я бы все-таки снял накидку, сэр, — вежливо проговорил он. — Судя по всему, вам придется пробыть здесь какое-то время. Вы рискуете промокнуть до нитки!

Раздражение Филиппа вдруг сменилось ледяным страхом. Неужели с Элоизой все-таки что-то случилось? Нет, он этого не вынесет!

Филипп лишь сегодня по-настоящему обрел своих детей. Неужели в этот же день ему суждено потерять жену?

— Что случилось? — упавшим голосом прошептал он. Вместо ответа Грейвз кивком указал Филиппу на лестницу. В глазах старого дворецкого застыла грусть.

— Следуйте за мной, сэр, — пригласил Грейвз Филиппа. С замирающим сердцем Филипп пошел за ним. С каждым шагом его тревога нарастала.

Элоиза по субботам исправно ходила в церковь, потому что это требуется от каждого добропорядочного гражданина, но особо набожной или богобоязненной она никогда не была. Во время проповедей священника мысли Элоизы обычно блуждали где-то далеко. Петь церковные гимны вместе со всей паствой она, правда, любила, но не потому, что испытывала в такие моменты религиозный экстаз, а потому, что для человека, лишенного голоса и слуха, это единственный шанс спеть и не навлечь при этом на себя обвинений, что ты катастрофически не попадаешь в такт.

Но сейчас, сидя у постели больного племянника, Элоиза готова была молиться горячо, как в детстве.

Чарльзу, слава Богу, не становилось хуже, но состояние его и не улучшалось. Доктор, побывавший в доме еще раз — второй раз за день, — сказал лишь одно: “Все в руках Господних!”

Элоиза ненавидела эту фразу, которой врачи всегда прикрываются, когда не могут ничего сделать. Но как бы то ни было, судьба мальчика действительно была сейчас в руках Господних и оставалось только молиться.

И Элоиза молилась, когда не была занята тем, что клала мальчику на лоб освежающую влажную тряпку или вливала тепловатую микстуру ему в рот. Но делать это приходилось, разумеется, не постоянно, и большую часть времени Элоиза была вынуждена бездействовать.

Она не помнила молитв наизусть или, по крайней мере, не могла вспомнить в своем теперешнем состоянии. Поэтому она просто повторяла в уме: “Пожалуйста, Господи! Прошу тебя…”

Неожиданно дверь отворилась — и на пороге возник Филипп. Вряд ли он успел уже получить ее записку: с тех пор, как Элоиза послала с ней человека, не прошло и часа, но, тем не менее, при всей своей невероятности факт оставался фактом — Филипп был здесь. Одежда его промокла, волосы прилипли ко лбу, но никогда еще он не казался Элоизе таким прекрасным — настолько рада она была его видеть. Элоиза не знала, что он здесь делает, что вдруг привело его сюда, но сейчас это не имело для нее никакого значения. Подбежав к мужу, она горячо обняла его.

— Филипп! — Элоизу словно прорвало, и она, державшаяся до сих пор, дала волю слезам. Весь день она старалась быть сильной, быть опорой для Бенедикта и Софи. С появлением Филиппа она, наконец, могла позволить себе быть слабой…

— Я думал, что-то с тобой, — виновато сказал он.

— Что? — не поняла Элоиза.

— Я думал, это с тобой что-то случилось, — повторил Филипп. — По поведению дворецкого я почувствовал неладное, но не знал, что именно произошло. Впрочем, теперь уже не важно…

Элоиза молча смотрела на него. Губ ее коснулась едва заметная благодарная улыбка.

— Что с ним? — спросил Филипп, имея в виду ребенка. Элоиза покачала головой:

— Очень плох.

Филипп посмотрел на Бенедикта и Софи, которые, узнав, что Филипп здесь, вышли к нему. Оба выглядели бледными и осунувшимися.

— Давно он болен? — спросил Филипп.

— Уже два дня, — ответил Бенедикт.

— Два с половиной, — поправила его Софи. — Ему стало плохо в субботу днем.

Элоиза отступила от мужа.

— Тебе нужно просушить одежду, Филипп, — сказала она. — Да и мне теперь тоже. — Платье Элоизы промокло оттого, что она прижималась к Филиппу. — А то, чего доброго, мы все заболеем!

— Со мной все в порядке, — запротестовал Филипп. Пройдя мимо жены, он подошел к больному и потрогал его лоб.

— Похоже, горячий, — произнес он, поглядев на Бенедикта и Софи, — но мне трудно судить: я промерз, у меня руки холодные.

— У него лихорадка, — тяжело вздохнул Бенедикт.

— Вы давали ему какое-нибудь лекарство? — поинтересовался Филипп. — Вызывали врача?

— А ты разбираешься в медицине? — со слабой надеждой спросила у него Софи.

— Доктор пускал ему кровь, — сообщил Бенедикт, но, кажется, это не помогло.

— Мы давали ему мясной бульон, — сказала Софи, — обертывали холодной простыней, когда у него был жар…

— И согревали, когда его знобило, — добавила Элоиза.

— Но ничего не помогает, — прошептала Софи. Она вдруг бессильно упала на колени и, уткнувшись в кровать Чарльза, зарыдала.

— Софи! — Бенедикт опустился на колени рядом с ней. Он обнял жену за плечи, пытаясь утешить, но вместо этого лишь разрыдался сам. Элоиза и Филипп отвернулись.

— А вы давали ему настойку ивовой коры? — спросил вдруг Филипп.

— Ивовой коры? — удивилась Элоиза. — Думаю, нет, а что?

— Отличное средство! Я узнал о нем, когда учился в Кембридже. Когда-то его широко применяли как обезболивающее, но затем его заменил опий. Мой профессор утверждал, что оно также помогает и при лихорадке.

— Ты давал его Марине? — спросила Элоиза. Филиппа удивил ее вопрос, но затем он вспомнил, что Элоиза все еще не знает всех подробностей и думает, что Марина просто умерла от простуды — что, впрочем, не было неправдой, хотя не было и всей правдой.

— Пробовал, — признался он, — но мне не удалось влить ей его в рот. Впрочем, — добавил он, — Марина была очень плоха — гораздо хуже, чем сейчас Чарльз. Она вообще была очень больной женщиной.

Элоиза пристально посмотрела на Филиппа, гадая, что он имеет в виду, но спрашивать не стала. Затем она перевела взгляд на Бенедикта и Софи. Рыдания их прекратились, но они по-прежнему не вставали с коленей, словно забыв о присутствии в комнате Элоизы и Филиппа.

Элоиза разделяла скорбь брата, но раскисать было не в ее натуре. Она тронула Бенедикта за плечо.

— У вас есть настойка ивовой коры? — спросила она. Бенедикт посмотрел на нее, непонимающе моргая.

— Не уверен, — пожал он, наконец, плечами.

— Возможно, — проговорила Софи, — она найдется у миссис Крабтри. — Крабтри были пожилой четой, следившей за Май-Коттеджем еще тогда, когда Бенедикт не был женат и лишь изредка наезжал сюда. — Крабтри очень запасливы. Но сейчас они гостят у дочери, вернутся лишь через несколько дней…

— Но в дом их можно проникнуть? — спросил Филипп. — Если я увижу эту настойку, я узнаю ее. Впрочем, даже не обязательно настойку — можно просто кору, лекарство я приготовлю сам. Это, думаю, снимет лихорадку.

— Ивовая кора? — недоверчиво спросила Софи. — Ты хочешь лечить моего сына древесной корой, Филипп?

— Если это ему и не поможет, — проронил Бенедикт, поднимаясь и направляясь к дверям, — то, во всяком случае, и не повредит. Пошли, Филипп, у меня есть ключ от дома Крабтри. — Он вдруг пристально посмотрел на Филиппа. — Ты веришь в успех?

— Не знаю. Но очень хотел бы, — вздохнул тот. Бенедикт посмотрел на Филиппа еще пристальнее, словно прикидывая, стоит ли ему доверять. Одно дело — позволить этому типу жениться на Элоизе и совсем другое — доверить ему лечить ребенка странными средствами.

Филипп понимал Бенедикта и не осуждал его — он сам был отцом.

Филипп вышел из дома вслед за Бенедиктом. Он очень надеялся, что предложенное им лекарство не подведет. Сейчас от этого зависел авторитет Филиппа в глазах Бенедикта, а значит, и всех Бриджертонов.

Трудно сказать, что именно помогло больному — ивовая настойка, горячие молитвы Элоизы или то была просто удача, но, как бы то ни было, к утру маленькому Чарли стало лучше. Он был все еще слабым и вялым, но явно шел на поправку — лихорадка, во всяком случае, прошла. К полудню уже стало ясно, что помощь Элоизы и Филиппа больше не нужна, и они, уставшие и изможденные, сели в свой экипаж. Оба думали лишь об одном: поскорее, наконец, добраться до кровати и спать — ничего больше, только спать!

Первые десять минут они ехали в полной тишине. Элоиза слишком устала, чтобы говорить. Однако, несмотря на бессонную ночь, она чувствовала себя слишком возбужденной, чтобы заснуть, — сказывалось, должно быть, нервное напряжение. Элоиза бесцельно смотрела в окно на мокрый после дождя пейзаж. Почему-то дождь прекратился именно в тот момент, когда Чарли стало лучше, что поневоле заставляло Элоизу поверить в мистическое вмешательство самого Бога, услышавшего ее молитвы. Но стоило ей перевести взгляд на Филиппа, сидевшего в карете с закрытыми глазами — хотя Элоиза была уверена в том, что он не спал, — как она снова подумала, что мистика здесь ни при чем, а улучшение наступило благодаря ивовой настойке. Элоиза не могла бы этого доказать, но почему-то была убеждена в этом.

Впрочем, чудо здесь, пожалуй, тоже сыграло свою роль — чудо стечения обстоятельств. Если бы Элоиза не решила вдруг заглянуть к близнецам во время урока, она не пошла бы к Филиппу в оранжерею, чтобы сказать ему, что мисс Эдвардс надо уволить. Если бы она не пришла к нему в оранжерею, они бы не поссорились. А если бы не поссорились… Черт побери, можно смело сказать, что Чарльзу Бриджертону крупно повезло!

— Спасибо тебе, Филипп, — произнесла Элоиза, не уверенная, впрочем, говорит ли она это вслух или про себя. Но очевидно, все-таки вслух, так как Филипп откликнулся, правда, не открывая глаз:

— За что, Элоиза? — Голос его был сонным.

— За Чарльза, — кратко пояснила Элоиза.

Теперь Филипп, наконец, открыл глаза и повернулся к ней:

— Не уверен, что за это следует благодарить меня. Может быть, настойка здесь и ни причем…

— Очень даже причем, — уверенно кивнула Элоиза. — Я лучше знаю!

— Что ж, спорить не буду! — усмехнулся Филипп. — Ты у меня всегда все знаешь…

Элоиза вдруг почувствовала, что именно этого она хотела и ждала всю свою жизнь. Не горячих клятв в любви и жгучих поцелуев, не нежных объятий и буйства постельных страстей, как ни замечательно все это. Ей необходимо просто сидеть рядом с человеком под мерное покачивание кареты и знать, что ты нужна ему так же, как он нужен тебе. Элоиза дотронулась до руки Филиппа.

— Это было так ужасно… — проговорила она. На глазах ее — Элоиза сама не ожидала этого — выступили слезы. — Ты знаешь, Филипп, никогда в жизни мне не было так страшно! Не могу представить, что стало бы с Бенедиктом и Софи, если…

— Я тоже не могу, — тихо произнес он.

— Если бы это случилось с кем-нибудь из наших детей… — начала Элоиза и вдруг запнулась. “Наших детей” — впервые, сама не сразу это осознав, она сказала это об Оливере и Аманде.

Филипп долго молчал. Потом заговорил, глядя не на жену, а в окно:

— Честно говоря, я все время думал: “Слава Богу, что это случилось не с Оливером и не с Амандой!”. — Он виновато вздохнул. — Разумеется, это грех — ведь чей бы ребенок ни был…

Элоиза сильнее сжала его руку.

— Конечно, так думать нехорошо, Филипп. Но не казни себя слишком сильно — все мы не святые, и ты тоже. Ты всего лишь отец — и, надо сказать, отличный отец!

Филипп внимательно посмотрел на нее, покачав головой:

— Ты преувеличиваешь. Отец я далеко не идеальный. Но надеюсь, со временем все-таки сумею стать лучше…

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовалась она. Губы Филиппа скривила ухмылка:

— В первую очередь гувернантку. Да, ты права — эту стерву надо было уволить немедленно! Я предпочитал не вмешиваться, пусть, думал, сама их воспитывает, ей видней… А она била их — ты представляешь, била! Книгой.

— Что?! — Глаза Элоизы округлились.

— Эта Эдвардс била их книгой. — Голос Филиппа был спокоен — все свои эмоции по поводу этого инцидента он растратил еще тогда. — Я вошел, а она держит книгу и бьет ею Аманду… А Оливер уже был побит…

— Ничего себе! — Элоиза была вне себя от ярости. — Я тоже не любила ее, знала, что она бьет детей указкой по пальцам. Но это, в конце концов, не так уж и страшно — меня тоже в детстве сто раз били указкой по пальцам, да, думаю, всякого хотя бы раз били… — Элоиза нервно поерзала на сиденье. Она чувствовала дискомфорт, ощущая и собственную вину в том, что дети столько времени терпели это чудовище. — Я должна была бы обратить на это больше внимания…

— Твоей вины здесь нет — ты в моем доме всего лишь третью неделю. Если я жил столько времени рядом с этим монстром и ничего не замечал, то почему, спрашивается, ты должна была что-то предпринять?

Элоиза промолчала: все, что бы она сейчас ни сказала, лишь заставило бы Филиппа острее чувствовать свою вину.

— Надеюсь, ты уволил ее? — спросила она после долгой паузы.

Филипп кивнул:

— Я сказал детям, что ты поможешь мне подыскать им новую воспитательницу.

— Разумеется, помогу!

Филипп снова виновато вздохнул.

— Видишь ли, я… — Он вдруг закашлялся и начал глядеть в окно. — Я…

— Что, Филипп? — осторожно спросила Элоиза.

— Видишь ли, — заговорил он, не оборачиваясь к ней, — я избегал своих детей, потому что боялся, что, общаясь с ними больше, я не выдержу и сам начну их бить, как мой отец когда-то меня…

— Филипп, прекрати! Не выдумывай! Я тебя знаю — ты никогда не станешь таким, как твой отец, никогда!

— Я и сам всегда так считал. Но однажды я чуть было не дошел до этого. Однажды я пошел на конюшню и взял кнут, представляешь! Я был очень зол тогда, чертовски зол…

— Но ты же ведь не побил их! — Несмотря на то что Элоиза еще не дослушала историю Филиппа, она знала, что конец у нее может быть только такой.

— Но хотел.

— Но, в конце концов, не побил же! — с горячностью повторила она.

— Я тогда был чертовски зол… — Погруженный в свои воспоминания, Филипп разговаривал словно с самим собой. — Я тогда сам испугался своей злости… — Он повернулся к жене: — Ты знаешь, что это такое — испугаться своей собственной злости?

Элоиза помотала головой.

— А я ведь сильный мужчина, Элоиза… Я могу и покалечить!

— Для этого не нужно быть сильным. Покалечить ребенка могу и я.

— Но ты ведь этого никогда не сделаешь! — Филипп снова посмотрел в окно.

— Ты тоже.

Филипп молчал.

— На кого ты был тогда зол? — спросила Элоиза. Филипп непонимающе взглянул на нее.

— Они приклеили волосы гувернантки — той, прежней, — к подушке… — начал он.

— Я знаю, — нетерпеливо перебила его Элоиза. — Я спросила не об этом, Филипп.

Филипп молчал, по-прежнему не понимая ее вопроса.

— Ты злился на детей, — уточнила Элоиза, — или на себя за то, что не можешь их заставить вести себя как следует?

Филипп по-прежнему не отвечал. Но Элоиза знала ответ.

— Филипп, — Элоиза снова дотронулась до его руки, — я знаю, что ты никогда не станешь таким извергом, как твой отец!

— Не поручусь. Честно говоря, когда я увидел, как эта Эдвардс бьет моих детей книгой, мне захотелось ее четвертовать!

— Могу себе представить! — фыркнула Элоиза.

Филипп рассмеялся — в тоне его жены было что-то забавное и, во всяком случае, успокаивающее. Хорошо, что Элоиза умеет найти забавную сторону даже там, где, кажется, ее вовсе и быть не может!

— Она этого заслуживает, — передернула плечами Элоиза и вдруг озабоченно посмотрела на Филиппа. — Но ведь ты ее не тронул, я надеюсь?

— Нет. Более того, я даже разговаривал с ней относительно спокойно — сумел все-таки держать себя в руках! Значит, могу и с детьми…

— Это значит, — подытожила Элоиза, — что ты больше никогда не сорвешься на детей! — Она погладила его по руке и, словно желая показать, что эта тема закрыта, стала смотреть в окно.

Филипп облегченно вздохнул. Вера жены в его природную доброту внушала Филиппу веру в себя, чего ему не хватало все эти годы.

В этот момент гармонии и взаимопонимания Филиппу хотелось поделиться с женой еще большим, и, даже не зная, стоит ли это говорить, он произнес:

— Я боялся, что ты убежала от меня…

— Вчера вечером? — Элоиза резко повернулась к нему. — Господи, Филипп, с чего ты это взял?

Он смущенно пожал плечами:

— Не знаю. Ты так неожиданно ухала к брату и все не возвращалась…

— Ну что ж, теперь ты знаешь, почему я задержалась у Бенедикта. Филипп, я никогда не покину тебя, никогда! Как ты мог подумать…

— Ну, мало ли…

— Филипп, я ведь стояла с тобой под венцом, давала клятву… — заговорила Элоиза уже сердито. — А клятва для меня все-таки что-то значит. Кроме того, я поклялась заменить мать Оливеру и Аманде… Их я тоже никогда не брошу!

С минуту Филипп пристально смотрел на нее.

— Я знаю, — проговорил он, наконец, — что ты никогда не бросишь ни меня, ни детей. Глупо было с моей стороны даже подумать об этом!

Элоиза откинулась на спинку сиденья, скрестив руки на груди.

— Впрочем, Филипп, ты имел право так подумать, зная меня, — добавила она, немного остыв. — Ты прав: я порой бываю довольно взбалмошной… Но детей я бросить не могла. Они уже потеряли мать, потерять теперь и мачеху… Разве я могла сбежать от них?

Филипп и сам уже недоумевал, как он мог сомневаться в Элоизе. Неужели они встретились так недавно? Филиппу казалось, что он знает Элоизу уже целую вечность, знает о ней все и даже больше. Разумеется, у нее, как и у каждого человека, есть свои секреты, которые он, может быть, так никогда и не узнает. И, тем не менее, Филипп мог твердо сказать, что знает Элоизу. Во всяком случае, знает настолько, чтобы быть уверенным: эта женщина никогда не покинет его.

А тогда он решил, что она сбежала от него, только потому, что был в панике и боялся, что с ней что-то случилось в дороге. Но Филипп не мог допустить даже мысли, что Элоиза погибла. Пусть сбежала — тогда, по крайней мере, он мог бы приехать в дом Бенедикта и вернуть ее. Смерти Элоизы Филипп не пережил бы.

Филипп не мог бы точно сказать, когда он это понял, но теперь он твердо знал, как дорога ему Элоиза, и хотел сделать все, чтобы она была с ним счастлива.

Филипп должен сделать ее счастливой. Тогда и его жизнь, наконец, войдет в нормальное русло. Сознание того, что Элоиза несчастна, было бы для него как острый нож.

Филипп много раз говорил себе, что брак ему нужен в первую очередь для того, чтобы у детей была мать. Теперь же, когда Элоиза поклялась, что никогда не бросит Оливера и Аманду, Филипп вдруг почувствовал ревность. Черт побери, он ревновал жену к собственным детям! Филиппу хотелось услышать, что Элоиза никогда не бросит его, она же говорила в первую очередь о детях…

Филиппу было необходимо, чтобы она оставалась с ним. Не из чувства долга, не потому, что дала клятву в церкви, не ради детей — а потому, что не может жить без него. Потому что любит его.

“Любит его”? Откуда у него такие мысли? Ведь сначала Филипп думал лишь о замене матери для детей и о хозяйке в доме. Элоиза знала это — Филипп и не скрывал этого от нее.

Затем была страсть. Целых восемь лет Филипп не спал с женщиной и теперь словно брал реванш за все эти годы. Одно прикосновение к коже Элоизы пьянило его, а ее реакция…

Филипп давно уже не верил в идеальные браки, но сейчас не мог не признать, что, вступив в брак с Элоизой, он получил все то, о чем раньше не смел и мечтать. Элоиза была идеальной хозяйкой днем и наполняла безумной страстью его ночи. В ней Филипп находил все, что только мог желать получить от женщины. А главное — Элоиза растопила его сердце, заставив Филиппа снова поверить в себя и в то, что жизнь прекрасна.

Филипп любил ее. Он не искал любви, не думал о ней, но вот она пришла — мощная и бурная, как весенний поток. Разве может что-нибудь сравниться с ней?

Филипп чувствовал, что для него начинается новый период, новая глава в его жизни. И если потребуется, он будет бороться за свое счастье, ибо не собирается терять то, что обрел — жену, детей, самого себя.

Филипп посмотрел в окно. Карета уже приближалась к Ромни-Холлу. Все вокруг казалось серым: затянутое тучами небо, окна старого дома, отражавшие это небо, сам дом, даже трава. Тем не менее, эта картина не показалась Филиппу мрачной — она была спокойной и словно выражала то, что сейчас было в его душе.

Дворецкий, встретивший их, помог сначала Элоизе, а затем Филиппу выйти из кареты.

— Филипп, — Элоиза зевнула, — честно говоря, я устала, и ты, думаю, тоже. Может быть, немного поспим?

Филипп хотел было согласиться, но передумал и произнес:

— Хорошо, родная, ты иди, я приду немного позже.

Элоиза удивленно посмотрела на него, но Филипп слегка дотронулся до ее плеча.

— Я тоже пойду спать, — объяснил он. — Но прежде мне хотелось бы обнять своих детей.