После полуденной трапезы Джинни обнаружила, что ей нечем заняться. Алекс и его офицеры вежливо извинились и уединились в гостиной, очевидно, обсуждая вопросы, не предназначенные для ушей пленницы. В гостинице царила сонная атмосфера, даже слуги отдыхали. Кухня была пуста, но огонь ярко горел, и над ним висело несколько котелков. Взяв неглубокую корзину, Джинни вышла на конный двор, столкнувшись с солдатами, которые были приставлены к лошадям и поэтому разместились на конюшне. Некоторые праздно болтались, куря глиняные трубки, играя в бирюльки. Другие громко храпели на полуденном солнце. Не желая прерывать их мирный отдых, Джинни пересекла двор и вышла на тропинку. Никто не попытался остановить ее, ведь у нее было разрешение ходить куда ей захочется в окрестностях гостиницы.

Утром по дороге в церковь она заметила землянику, в изобилии растущую у обочины. У земляничного сока много отличных качеств, особенно при лечении кожи, он даже избавляет от бородавок. Нельзя было упустить возможность набрать полную корзинку. Солнце палило, и Джинни повязала платок вокруг головы, закатала рукава платья и заправила юбку за пояс, подставив лодыжки ветерку. Неподвижный ленивый воздух доносил до нее голоса с полей за кустами, но она не обращала на них внимания, глубоко увлеченная приятным занятием. Машинальные движения позволяли ее мыслям течь, куда им заблагорассудится.

Тропинка вилась, и Джинни шла по ней, не замечая, что забралась достаточно далеко, пока не услышала хруст гравия позади себя. И тут, наконец, опомнилась. Повернувшись, она увидела перед глазами широкую грудь, обтянутую кожей.

— И что это у нас тут за малышка, а, Барт? — прогремел голос, а рука в это время обвила ее талию. — Ну-ка, взгляни, Барт.

Джинни уперлась в грудь мужчины свободной рукой, пытаясь увернуться от его руки, на которой вены проступили, словно канаты. Ее сопротивление было встречено грубым смехом, и в этот момент появился еще один мужчина, схвативший ее за подбородок. Она почувствовала запах пива, зловоние изо рта, в котором виднелись лишь корешки зубов, и через мгновение этот рот обрушился на нее, буквально заглотив ее губы.

В этот момент она была не столько испугана, сколько разозлена; она осыпала их проклятиями, изо всех сил ударяя мужчину, державшего ее, по ногам. Ее сопротивление, казалось, только забавляло и распаляло их, и, увидев герб на плече одного из них, Джинни с ужасом, смешанным с облегчением, поняла, что это солдаты отряда Алекса.

— Вы не понимаете, что творите, — выдохнула она сквозь опухшие губы, когда затрещало кружево у нее на груди. — Если ваш полковник узнает…

— И кто же это ему скажет? — насмешливо спросил один из солдат. — Ну, давай же, деревенские девчонки всегда не прочь порезвиться. Им сейчас не хватает этого, ведь дома остались одни старики да мальчишки. — Они оба покатились со смеху, толкая ее к канаве. Большие руки больно ощупывали ее грудь под разорванным лифом платья. — Любишь побольнее, да?

Страх обуял ее, так что стало трудно дышать. Они не знали, кто она, и они обидят ее. Размахнувшись изо всех сил, она шмякнула перевернутой корзиной земляники по голове одного из солдат. Большого вреда это ему не причинило, но корзина ударила его в лоб, и земляничный сок залил ему глаза, вызвав резь и на миг ослепив его. Громко заорав, он отпустил ее. Его напарник, чьи руки были заняты тем, что расстегивали штаны, попытался схватить ее, но чуть замешкался. Джинни с абсолютной точностью ударила ногой в ту часть его тела, которую он как раз пытался обнажить. С мучительным стоном он свалился на своего напарника, а Джинни бросилась бежать по тропинке… прямо в объятия Джеда.

— Тихо, тихо, — приговаривал Джед, прищелкивая языком, словно успокаивая испуганную лошадь. — А я-то гадал, куда вы подевались. Теперь все хорошо. Сядьте у дороги и подождите меня.

Она так и сделала, сев на обочину. Ноги ее начали дрожать теперь, когда возбуждение утихло. Джеду, хотя он и массивен, не справиться с этими двумя, но почему-то она не испугалась за него, когда он решительно направился к ним. Она была уверена, что ей уже ничего не угрожает. И причину этой уверенности нетрудно было понять. С появлением Джеда она снова была под защитой Алекса Маршалла.

Джинни не слышала, о чем идет разговор, но она поняла, что солдаты испугались, ибо поспешно скрылись через просвет в кустах. Джед вернулся и какое-то мгновение смотрел на нее.

— Вы не пострадали?

— Нет. — Джинни встала, напрягая трясущиеся колени. — Немного перепугалась, но не более того. — Прикусив губу, она неловко произнесла: — Мне повезло, что вы пришли.

— Сдается мне, что вы и без меня хорошо справлялись, — откликнулся Джед. — Для девушки вы здорово деретесь. Но полковнику это не понравится. Вы забрели далеко от гостиницы, госпожа. Эта тропинка проходит прямо через лагерь.

— А нужно ли ему это знать? — Джинни презирала себя, высказывая эту просьбу. — Нет, даже не отвечайте. Забудьте, что я спросила.

Ледяная улыбка коснулась тонких губ старого солдата.

— Я бы не сказал ему, но тут речь о дисциплине. Нельзя, чтобы это сошло им с рук теперь, когда они узнали, кто вы. Они подумают, что полковник пожалел их. И, кроме того, — сказал он, пристально глядя на нее, — наверно, вы не захотите, чтобы это снова случилось.

Джинни вспыхнула, покачав головой.

— Конечно, нет. Но я и не уйду так далеко в следующий раз.

— Ну и хорошо, — согласился Джед. — Только я сомневаюсь, что у вас появится когда-нибудь такая возможность.

Это заявление, судя по всему, ответа не требовало, и Джинни, развязав платок, приладила его на шее так, чтобы прикрыть разорванное кружево, и засеменила рядом с молчаливым Джедом. Когда они пришли к гостинице, она сказала ему, что поднимется к себе в комнату, — если кто-нибудь будет интересоваться ею, и прежде чем Джед успел возразить, убежала наверх в тишину и уединение маленькой мансарды.

Мысль о том, чтобы находиться в одной комнате, когда Джед будет пересказывать о случившемся своему командиру, была невыносимой, особенно учитывая порванное платье, распухшие губы и грязные подтеки на лице и руках. Она успела переодеться, причесаться и умыться, прежде чем на лестнице раздались шаги.

— Госпожа Кортни… гм… Джинни? — Это был Дикон, голос которого прозвучал еще более неуверенно, чем обычно. Джинни открыла дверь. — Полковник хочет видеть вас, — обеспокоено сказал он.

— И страшно зол, так ведь? — спросила Джинни с показной храбростью. Дикон вздохнул и слегка расслабился.

— Таким сердитым я его очень давно не видел, — признался он.

— Ну, вы меня утешили, Дикон, — сказала Джинни с грустной улыбкой. — Я уже дрожу, словно бланманже.

— О, я уверен, он сердится не на вас, — искренне сказал Дикон, пропуская ее вперед по лестнице. Джинни лишь недоверчиво рассмеялась.

Алекс был в гостиной один и стоял у потухшего камина. Коротким кивком головы он отпустил адъютанта, и дверь закрылась за Джоном с тихой категоричностью. Джинни подумала, что никогда не видела такого неистово разгневанного человека, каким сейчас был Алекс. Зеленовато-карие глаза смотрели ожесточенно, прекрасный рот вытянулся в тонкую линию, худощавое упругое тело напряжено как струна.

— Что они с тобой сделали? — произнес он скрежещущим голосом.

— Я убежала, прежде чем они успели что-нибудь сделать, — сказала Джинни, потом откашлялась, чтобы прочистить горло: слова, казалось, застревали там, словно в песке.

— Я хочу точно знать, что произошло, что говорилось и что они делали.

Джинни пересказала случившееся, насколько помнила, голос ее был совершенно лишен выражения, смотрела она куда угодно, только не на полковника.

— Они не знали, кто я, — сказала она под конец. — Они думали, что я деревенская девушка.

— Разумное предположение, — отрывисто заметил Алекс. — Подопечной парламента было строго приказано держаться вблизи гостиницы и, главное, не приближаться к лагерю. А девушка, у которой на голове повязан платок, рукава засучены, юбка подоткнута, посчиталась бы удачной добычей, тем более что она разгуливала посреди лагеря.

Джед, очевидно, представил, к ее смущению, очень точное описание ее вида.

— Я собирала землянику, — заметила Джинни, решив, что пора начать защищать себя. — Было жарко, и я так увлеклась, что не заметила, как далеко ушла.

— Если это единственное твое объяснение, то я нахожу его печально неудовлетворительным, — вспылил полковник. — Из-за твоего бездумного пренебрежения моими категорическими приказами я теперь вынужден наказать двух своих солдат. Настроение и так плохое после вчерашнего, без новых ударов.

— Предположим, они собирались бы изнасиловать деревенскую девчонку, — горячо возразила Джинни, — ты бы не счел нужным их наказывать?

— При некотором везении я бы об этом не узнал, — отразил выпад Алекс с возмутительным, по мнению Джинни, прагматизмом. — И вообще любая женщина, у которой хватает ума болтаться вокруг двухсот изголодавшихся солдат, сама напрашивается на неприятности.

— Это несправедливо! — Джинни уставилась на него. Она уже не защищалась, потому что была взбешена. — Мы напрашиваемся на домогательства, так? Ты это имеешь в виду?

— Иногда, — сказал он без колебаний. — Тем, что игнорируете положение вещей. И похоть — одна из них. Я предупреждал, что не могу гарантировать твою безопасность, если ты приблизишься к лагерю, а ты предпочла пропустить мои слова мимо ушей. Ты думаешь, я говорю это только потому, что мне нравится звук собственного голоса?

Он ловко сумел повернуть разговор так, что она не могла защищаться. Что было, то было: она не отнеслась к предостережениям достаточно серьезно. Это, безусловно, так. Если бы она восприняла их серьезно, то смотрела бы, куда идет. А теперь невинное занятие — сбор земляники — будет иметь неприятные последствия для мужчин, которых по-настоящему никто и не винит. По мнению их товарищей и даже их командира, они вели себя совершенно нормальным, вполне объяснимым образом, и она сама виновата в том, что пережила моменты панического ужаса и отвращения от соприкосновения с их телами.

Джинни сказала устало:

— Если это моя вина, то почему не забыть об этом? Я виновата, и ведь ничего не случилось в конце концов, если не считать потерю корзины с земляникой или нескольких секунд паники.

— Ты испугалась? — спросил он так, словно это только сейчас дошло до него.

— С чего это мне бояться, если я сама напросилась? — горько возразила Джинни.

— Прости, я не имел это в виду. Я прежде всего подумал о твоем физическом благополучии. Когда я узнал, что тебе не причинили вреда…

Джинни пожала плечами.

— Могу я уйти? — Она повернулась к двери.

— Еще нет, — вздохнул Алекс. — Ты должна опознать мужчин. Джед приведет их сюда под стражей. Дело начато и должно быть закончено единственно возможным путем. Ты выполнишь свою часть.

Джинни похолодела при этих словах. В них была непререкаемая категоричность, которую, она знала, ей не преодолеть.

Больше ничего не было сказано за долгие и томительные минуты ожидания. Потом дверь открылась, вошел Джед в полной экипировке и четыре капрала, которые вели напавших на нее солдат. Джинни отвернулась от них, не желая видеть ни мольбы, ни обвинения в их глазах.

— Госпожа Кортни! — бесстрастно проговорил Алекс. — Это те солдаты, что напали на вас на тропинке? А что произошло бы, скажи она «нет»? Отрицала бы, что может с уверенностью узнать их. Избежали бы они тогда наказания, или для этого хватило бы слов Джеда? Но Джед, должно быть, миновал изгиб тропы слишком поздно, чтобы увидеть что-либо, кроме Джинни, бегущей к нему. Медленно она повернулась, чтобы посмотреть на солдат, и почувствовала, как на нее накатывает волна отвращения. Она ни на что не напрашивалась!

— Да, — сказала она и пошла к двери, не удостоив никого даже взглядом.

Алекс не пытался остановить ее. Он словно читал ее мысли за те минуты молчания, пока она стояла к ним спиной, и он знал, что она, как и всегда, приняла смелое решение. Но для нее еще не все закончилось, и она вскоре поймет это.

Джинни направилась в свою комнату. Ей было тошно, но она не представляла, что могла бы предпринять, чтобы изменить неотвратимое развитие событии этого дня. Единственное, в чем она была уверена, это то, что не может никого видеть сейчас. Она заняла себя на некоторое время, зашивая разорванное кружево на платье, потом подошла к окну. На конном дворе никого не было, кроме Джеда, который чистил Буцефала охапкой соломы, наводя лоск на бока вороного. Джед ответит на вопрос, который она не хотела задавать, но все же знала, что не успокоится, пока не спросит.

Выбежав во двор и не встретив никого по пути, она подошла к Буцефалу. Джед, насвистывая что-то сквозь зубы, встретил ее кивком, который, несмотря на свою краткость, был почти дружеским. Джинни провела рукой по теплой мускулистой шее жеребца.

— Что с ними будет, Джед?

— Порка, — ответил он бесстрастно. — Двадцать ударов плетьми на заходе солнца. Отвернувшись, Джинни издала странный, неразборчивый звук.

— Это легкое наказание, — сказал Джед. — Они должны быть в состоянии завтра идти маршем.

— Как вы можете быть таким бессердечным? — Но, обвиняя солдата, она знала, что это Алекс распорядился о наказании, практично позаботившись и о завтрашнем дне.

Джед не счел нужным отвечать, взял еще одну охапку соломы и намочил ее как следует, прежде чем обтирать бока коня.

Джинни вернулась наверх, зная, что ей не следует удивляться и тем более — ужасаться. Порка и смертная казнь никого не удивляли и так же часто касались гражданского населения, как и армии. Так было всегда. Столб для порки и колодки были достаточно привычным зрелищем на рыночных площадях, и она редко обращала на них внимание. И конечно, ей никогда не приходило в голову сомневаться в необходимости таких кардинальных методов, и она была уверена, что ее отец, мягкий Джон Редферн, будучи судьей, должно быть, приговаривал к подобным наказаниям. Сейчас же разница была в том, что именно она была в какой-то степени виновной. И хотя здравый смысл и врожденное чувство справедливости говорили ей, что это не так, она все равно чувствовала свою вину. Ведь если даже Алекс поверил в это, то и другие поверят. Ее положение в отряде станет совершенно невыносимым, если только она не предпримет что-то, чтобы исправить ситуацию.

Она сидела в душной маленькой комнате до конца дня, с непонятным страхом ожидая захода солнца; и все-таки пронзительный сигнал горна и бой барабанов, резкий в сгущавшихся сумерках, застал ее врасплох. Сердце заколотилось, когда она подошла закрыть окно, чтобы отгородиться от внешнего мира. На лестнице послышались быстрые шаги, потом дверь открылась и на пороге появился Алекс, со шпагой и мушкетным ремнем на боку.

— Пошли, — тихо сказал он. — Пора.

Джинни смотрела на него, на какое-то мгновение потеряв дар речи. Он мог иметь в виду только одно. Не говоря ни слова, она отрицательно помотала головой, держась за спинку низкого кресла.

— Пошли, — повторил он, властно протягивая руку.

— Нет… нет, не пойду. — Она снова сильно замотала головой. Что же он за человек, чтобы ожидать от нее подобного?

— Ты должна, — сказал он неумолимо. — Это справедливость, и нужно видеть, как она осуществляется.

— Только не мне, — заявила она уже более твердо.

— Именно тебе. Ты будешь присутствовать, и тогда окончательно поймешь, что мои указания даются не просто из-за удовольствия ощущать власть.

Джинни сильнее вцепилась в спинку кресла.

— Значит, ты накажешь меня таким образом? Заставив жертву присутствовать при наказании ее обидчиков?

Вместо ответа Алекс потянулся к ее руке.

— Пойдем, Джинни.

Джинни мрачно вцепилась в спинку кресла, когда Алекс потянул ее к себе.

— Ты не можешь заставить меня сделать это, Алекс Я не пойду. — Алексу пришлось тащить ее к двери, вместе с ней и кресло, скрежетавшее по деревянному полу. Джинни отпустила этот бесполезный якорь и в отчаянии прибегла к тактике пассивного сопротивления, вдруг резко сев на пол.

— Вставай! — Алекс посмотрел на нее, дергая ее за руку.

Джинни покачала головой.

— Тебе придется тащить меня или нести всю дорогу, — сказала она с ледяной решимостью. — И я буду кричать, не переставая.

Посмотрев в ее серые глаза, горевшие решимостью, узнавая упрямый изгиб губ, Алекс понял, что проиграл. Как и все опытные бойцы, он не стал терять время на организацию упорядоченного отступления. Отпустив ее руку, он отвесил насмешливый поклон, повернулся на каблуках и вышел из комнаты.

Прежде чем встать, Джинни подождала, пока затихнут его шаги на лестнице. Теперь она точно знала, что сделает и что нельзя медлить. Лагерь опустеет, и вокруг гостиницы не будет охраны, пока длится экзекуция. Она взяла все, что необходимо, из багажа: мази и прокипяченные повязки, густую травяную пасту, из которой сделает компресс, если рубцы от плетки будут глубокими. Она быстро сбежала по лестнице и вышла на опустевший конный двор. Барабан все еще звучал, но это был единственный звук, и никого не было видно. Наверно, все обитатели гостиницы отправились посмотреть этот спектакль. Несомненно, некоторым из них он доставит большое удовольствие.

Выйдя на тропу, она проскользнула между кустами и оказалась в лагере. Здесь была охрана, но Джинни сразу честно сказала, что пришла, чтобы позаботиться о ранах арестованных. Ведь на следующий день предстоит марш, и им будет легче, если боль утихнет.

Конечно, солдаты знали, кто она и что произошло в этот день. Но она говорила так решительно и властно, давая понять, что имеет разрешение полковника проявить милосердие, смысл ее заявлений был настолько очевиден, что без дальнейших расспросов ее провели в палатку, куда должны были привести ее обидчиков.

Пока Джинни ожидала их, она с некоторым для себя интересом отметила, что совершенно не боится. В любую минуту здесь появятся разгневанные, мрачные солдаты, но сейчас они не сделают ей ничего плохого, что бы о ней ни думали. Главный вопрос, уговорит ли она их принять ее искреннюю помощь. Если они согласятся, то она в какой-то степени загладит вину и одновременно покажет, что не затаила на них злобу и считает дело законченным. Удивительно, но она ни разу не подумала о том, как Алекс отреагировал бы, если бы узнал о ее намерении.

Барабан наконец смолк, раздался звук приближающихся шагов. Джинни тихо сидела в палатке в самом конце лагеря. Снаружи послышались голоса; потом полог откинулся, и четыре капрала помогли войти двум солдатам. Джинни, не дав им времени сказать что-нибудь, решительно взяла дело в свои руки. Она велела положить солдат на подстилки и присела возле них на колени, закатывая рукава. Джинни работала молча. Собравшиеся люди с изумлением смотрели на нее; и когда раны были промыты, она наложила на них травяную пасту толстым слоем, прежде чем перевязать их полосками ткани.

— Ну вот, теперь вам будет легче спать, — сказала она, вставая и расправляя рукава. — Вот вы, — указала она на капрала, который, удивившись, тут же подошел к ней. — Утром вы снова смажете их раны и вечером тоже, пока не затянутся. Если я снова понадоблюсь, можете сообщить мне через Джеда. — Джинни не представляла, почему она так уверена в том, что Джед сохранит эту тайну, но она точно знала это. Взяв корзинку, она вышла из палатки, и ряды солдат расступились, пропуская ее. Джинни не чувствовала никакой враждебности, только недоумение.

— Госпожа? — внезапно прозвучал неуверенный голос. Джинни остановилась и обернулась. — С этим что-нибудь можно сделать? — Солдат протолкался через передние ряды, протянув вперед руку. Джинни осмотрела скверный нарыв и нахмурилась.

— Этим нужно было заняться давно, — тихо сказала она. — Я сделаю, что могу. — Она снова воспользовалась травяной примочкой, туго перевязав руку. — Держите ее чистой и сухой. Если через два дня лучше не станет, сообщите мне через Джеда.

Внезапно поняв, как много прошло времени, она заторопилась, хотя чувствовала, что есть и другие, кто хотел бы поговорить с ней. Она не знала, поймет ли Алекс, что она сделала и почему, а после сегодняшней стычки следующая, да еще так скоро, будет просто катастрофой.

Дойдя до конного двора, она увидела Джеда, беседующего со своими товарищами, которые искоса взглянули на нее и замолчали. Джинни смело подошла к ним.

— Джед, могу я поговорить с вами?

Не произнеся ни слова, он отошел от группы, как обычно экономя движения. Джинни в нескольких словах рассказала ему обо всем и что собирается продолжать эту работу с его помощью.

— Было бы лучше, если бы полковник пока ничего не знал об этом, — закончила она, посмотрев ему в глаза.

— Да, — сказал Джед, поглаживая подбородок, и вновь на его лице появилась уже знакомая тонкая улыбка. — Это будет лучше, госпожа. Я не скажу ему, но вы, однако, смелая девушка. — Он хмыкнул и направился к своим товарищам.

Джинни поспешила на кухню, внезапно поняв, что она ужасно голодна. Баранья нога жарилась на вертеле, хозяйка Браун делала печенье на деревянном стеле, служанка толкла картошку в котелке, порезав свежую мяту. Хозяйка заговорщически улыбнулась Джинни, и подопечная парламента с внезапной усталостью подумала, сколько тайных вылазок ей придется устроить под самым носом ее возлюбленного и врага.

— Могу я чем-нибудь помочь, хозяйка? — спросила она, незаметно ставя корзинку в угол. Ей не особенно хотелось, чтобы ее видели с ней, это может вызвать ненужные расспросы.

— Вы очень добры, — сказала хозяйка. — Вы могли бы отнести суп в гостиную? Думаю, полковник и его офицеры уже вполне проголодались. — Она проницательно взглянула на Джинни. — Да и вы, наверное, тоже. И личико у вас сегодня бледное.

Джинни улыбнулась, снимая тяжелый котелок с крючка над огнем.

— Не буду отрицать, день был длинным. Половник на столе?

— Да, и чашки тоже.

Джинни внесла котелок с ароматным дымящимся содержимым в гостиную, довольная тем, что у нее есть чем заняться, поскольку это сделает ее появление более естественным и скроет неловкость при виде всех офицеров, и особенно Алекса.

— Дайте я помогу. — Дикон вскочил при ее появлении, взял котелок у нее из рук и взгромоздил его на стол.

— Благодарю, Джон. — Она улыбнулась и огляделась. — Могу я обслужить вас, господа? — К своему облегчению, она чувствовала, что улыбается естественно, голос звучит легко, а рука тверда, когда она взяла половник.

— Полковник? — Она впервые взглянула на него и приподняла брови. — Вы желаете супа?

— Благодарю вас, — холодно ответил он.

Она заставила себя продолжать улыбаться, не обращать внимания на лед в его глазах, на волны гнева, которые почта ощутимо исходили от его напрягшегося тела. Атмосфера в комнате была заметно натянутой. Неудивительно, подумала Джинни, особенно если вспомнить, что полковник в таком настроении. Она гадала, знает ли кто-нибудь, кроме нее и Алекса, о ее недавней победе? В этом случае гнев Алекса был бы вполне объясним. Она решила, что это маловероятно. Алекс не тот человек, чтобы сообщать о своих поражениях.

Обслужив мужчин, она наполнила последнюю чашку для себя и уже собиралась сесть на свое обычное место, когда Алекс сказал голосом, лишенным всякого выражения:

— Мне нужно обсудить дела с моими офицерами, госпожа Кортни. Полагаю, вы не против пообедать у себя в комнате.

— Разумеется, сэр, — сказала Джинни, пряча горькую обиду за выражением холодного достоинства. — Я предпочитаю собственную компанию. — Взяв чашку и ложку, она решительно вышла из гостиной, оставив дверь открытой.

Дверь закрылась за ней с решительным стуком, как бы подчеркивая ненужность Джинни. Шепотом Джинни отправила полковника Александра Маршалла в пылающие глубины царства Люцифера. Он отослал ее специально, чтобы унизить. На этот счет у Джинни не было сомнений. Она ни на минуту не сомневалась, что ему ничего не нужно было обсуждать, ведь он разговаривал со своими офицерами всю вторую половину дня. Просто таким образом он давал понять, что может очень осложнить ей жизнь, если сочтет нужным. Но она не собиралась есть наверху в одиночестве и направилась в кухню.

— Мое присутствие в гостиной сегодня не требуется, — сообщила она хозяйке. — Могу я поужинать с вами?

— Ну конечно. — Хозяйка Браун жестом велела одной из девушек подвинуться и освободить место для Джинни на скамье. — Но у меня сложилось впечатление, что полковник не одобряет вашего присутствия здесь.

— А его мнение мне глубоко безразлично, — презрительно ответила Джинни, отпив хорошую порцию эля из переданной ей кружки. Хозяйка Браун слегка улыбнулась, но ничего не сказала.

За ужином было много веселья и смеха, и Джинни почувствовала себя лучше. Несомненно, было гораздо спокойнее есть в этой компании, нежели в присутствии ее тюремщиков, как бы лестно ни было их внимание. И зачем же она со страхом ожидала ужина, боялась понимающих взглядов, молчаливых обвинений, неловкости при попытках избежать единственной темы, которая занимала умы всех присутствующих?

Она не предложила помощь, когда нужно было отнести баранину с картофелем в гостиную, справедливо полагая, что в данном случае благоразумие не менее важно, чем отвага, и что ей лучше не привлекать к себе внимание. Ведь неизвестно, какому еще унижению может подвергнуть ее Алекс в своем нынешнем настроении, если сочтет, что она нарушила какой-то приказ.

Вскоре еда, эль и напряжение прошедшего дня сделали свое дело, и она ощутила, что засыпает. Один из конюхов запел громкую народную песню, которую все тут же подхватили. Голова Джинни стала клониться, веки сомкнулись, и она сонно улыбнулась. Сейчас, в теплой кухне, среди таких дружелюбных людей, война представлялась чем-то очень далеким. Казалось, она снова находится в отцовском доме, на кухне, как это часто бывало в детстве.

Тут и нашел ее Алекс, все еще сидящей на скамье. Голова ее покоилась на руках, губы расплылись в мечтательной улыбке. Ему хотелось все еще сердиться из-за того, что он потерпел поражение от рук этого невозможно молодого, возмутительно наглого создания, которое, похоже, не понимало, что полностью находится в его власти. А если и понимала, то просто игнорировала этот факт. Но сейчас гнев его остыл, уступив место гораздо более мягкому раздражению. Ну почему же у нее не хватило ума отправиться спать? Ведь придется выступать на рассвете, а прошлой ночью их отдых был прерван хотя и приятным, но все же утомительным занятием. А пережитое днем сломило бы и более сильную женщину. Он коснулся ее плеча.

— Джинни, глупая ты девочка, просыпайся.

— Вам повезет, если вы ее разбудите, — сказала хозяйка. — Прошу прощения, полковник, но бедняжка крепко спит. У нее был длинный и утомительный день.

— Мне это известно, хозяйка, — сдержанно ответил Алекс. — Ей давно нужно было отправиться спать. — Обняв ее рукой за плечи, он поднял Джинни на ноги. Ее веки дрогнули, но больше никакой реакции не последовало, и Джинни безвольно повисла на его руках. Обреченно вздохнув, Алекс подхватил ее на руки. Довольный вздох сорвался с ее губ, почти намеренный, как показалось Алексу, и она прижалась к его груди. Хозяйка Браун понимающе улыбнулась. Она и раньше думала, что между полковником и его пленницей есть нечто большее, чем казалось на первый взгляд. Но несмотря на это, девушка — преданная сторонница короля. Просто это еще один узел, затянувшийся в результате войны. Пожав плечами, она открыла дверь для полковника с его ношей.

Алекс отнес Джинни наверх и, положив ее на постель, начал раздевать ее. Что-то дошло до Джинни даже сквозь глубокий сон, видимо, ощущение его рук на ее теле, и она заерзала, обольстительная даже в таком полубессознательном состоянии.

— Перестань! — велел ей Алекс неровным голосом. Ему и без того было трудно оставаться спокойным, без открытого приглашения, особенно когда она не понимала, что делает.

Джинни улыбнулась. Улыбка была полна озорства, несмотря на то что глаза ее все еще были закрыты, и он мог поклясться, что она по меньшей мере на две трети спит.

— Не смей никогда больше спорить со мной, когда я велю тебе идти спать, — решительно сказал он, — придерживая ее у своего плеча и надевая на нее ночную рубашку. — Ты только что продемонстрировала, что совершенно не способна принимать простые решения сама. Господи, ну где же твои руки?

Джинни покорно пошевелила руками под складками материи, и, бормоча ругательства, ее необычная служанка засунула их в рукава.

— Октябрьский эль, — пояснила Джинни, извиняясь.

— Бог мой! Неужели ты не понимаешь, что нельзя его пить, когда устала?

— Больше нечего было пить, — сказала она, уронив голову ему на грудь. — Вино было в гостиной.

— Понимаю, — мрачно заметил он. — Значит, это я виноват в твоем состоянии! Полагаю, ты не расслышала. Я не приказывал тебе есть в кухне, я велел тебе есть здесь, наверху.

— Никогда не делаю, как мне велят, — пробормотала она, падая на кровать. — Только когда в этом есть смысл.

— Это я заметил, — сухо ответил он. — Вижу, впредь мне придется очень усиленно добиваться единодушия в вопросе, где требуется твое согласие. Что ты делаешь?

— Волосы, — пробормотала Джинни, пытаясь сесть. — Нужно расчесать их.

— Не двигайся, я сам. — Сев на кровать позади нее, он притянул ее к своей груди и, вытащив шпильки из каштановых кос, стал расчесывать ее волосы длинными мягкими движениями. Джинни вздохнула от удовольствия, и глаза ее вновь закрылись от этого убаюкивающего ритма. Но когда он снова положил ее на постель, она обхватила его шею руками, и на этот раз в голосе у нее совсем не было сна.

— Останься со мной, Алекс.

Он покачал головой:

— Не сегодня, милая. Нам обоим нужно поспать.

— Какая железная воля, — сказала она с легкой насмешкой, — какая дисциплина…

— Нам всем было бы лучше, если бы и у тебя была хотя бы доля этих качеств, — быстро прервал ее Алекс, вставая.

— Мы снова друзья? — спросила Джинни, по-прежнему без каких-либо признаков сна или опьянения.

Алекс поджал губы, раздумывая над ее вопросом. Он нарушил молчание лишь тогда, когда увидел, что в серых глазах появились первые признаки тревоги.

— Да, до следующей стычки, моя возлюбленная и мой враг. Но если ты дорожишь нашей дружбой, ты больше не появишься, даже по рассеянности, там, где разбит лагерь.

— Второй раз мне не причинят вреда, — категорически заявила она, гадая, не подходящий ли это момент для того, чтобы рассказать, что она сделала.

— Дело не в этом. — Его лицо снова стало непроницаемым. — Два солдата наказаны сегодня из-за тебя, и в результате пострадал весь отряд. Ты будешь держаться подальше от них, ясно?

Да, сейчас явно был неподходящий момент для рассказа о том, что она сделала и что собирается сделать.

— Совершенно ясно, — искренне ответила Джинни, закрывая глаза, чтобы скрыть выдающий ее непокорный блеск Она зевнула. — Вы правы, уже поздно, полковник, и я очень устала.

— Я не хочу ссориться с тобой. — Алекс нагнулся над ней, коснувшись ее губ своими губами, убирая волосы с ее лба. — Можем мы попытаться быть помягче друг с другом?

— Мы можем попробовать, — тихо сказала Джинни, — но ситуация не способствует миру. — Мы с тобой все время в состоянии войны, кроме тех моментов, когда любим друг друга.

Алекс нахмурился, медленно выпрямляясь.

— Значит, так тому и быть. Желаю тебе спокойной ночи, моя маленькая мятежница.

— Спокойной ночи, мой захватчик. — Дверь за ним закрылась. Джинни свернулась клубочком. — Так тому и быть, — прошептала она в подушку.