Глава 13

В последний вечер в Лондоне семья посетила частный бал, устраиваемый в доме мистера и миссис Саймон Хант в Мейфэре. Мистер Хант, предприниматель, совладелец компании «Британские железные дороги» и единственного в стране завода, производящего локомотивы, был человеком, о которых говорят, что он «сделал себя сам», – отец Ханта был простым лондонским мясником. Мистер Хант принадлежал к нарождавшемуся классу инвесторов, бизнесменов и финансистов, которые подрывали так долго существовавшие в обществе представления о том, что высший свет может быть представлен лишь потомственной аристократией.

Публика на ежегодно устраиваемый Хаитами весенний бал приходила самая разнообразная: британские политики, влиятельные и богатые иностранцы, аристократы и бизнесмены. Получить приглашение на бал считалось почетным, поскольку даже пэры, которые на словах презирали стремящихся к наживе плебеев, на деле стремились упрочить отношения с необычайно влиятельным и баснословно богатым мистером Хантом.

Особняк Хантов можно было бы назвать воплощенным в камне символом успеха частного предпринимательства. Просторный, роскошный, технологически продвинутый, дом имел газовое освещение в каждой комнате, а лепнина потолков была выполнена из современного пластичного материала, в настоящий момент представляемого на выставке в Хрустальном дворце. Высокие, от пола до потолка, окна зала выходили в сад, разбитый на манер садов во Франции, с широкими дорожками для прогулок. В доме также имелся зимний сад – оранжерея с застекленной крышей, отапливаемая паром с помощью разветвленной сети труб, проложенных под полом оранжереи.

Перед выходом из кареты мисс Маркс еще раз шепотом напомнила своим воспитанницам о том, что следует и чего не следует делать на балу, предупредив, чтобы они не торопились заполнять карточки приглашений на танцы, на случай если записанный джентльмен опоздает, и наказав нигде и ни при каких обстоятельствах не появляться без перчаток. Еще девушкам следовало помнить о том, чтобы они никогда не отказывали пригласившему на танец джентльмену, если, конечно, танец уже не обещан кому-то другому. И разумеется, ни в коем случае нельзя танцевать с одним джентльменом более трех танцев, поскольку такого рода фамильярность непременно даст пищу для сплетен.

Уин была тронута тактичностью, с какой мисс Маркс давала наставления, а также самым искренним и серьезным вниманием, с которым Поппи и Беатрикс прислушивались к ее советам. Было ясно, что эти трое долго и упорно трудились, вникая в тонкости и хитросплетения этикета.

Уин находилась в худшем положении, чем ее две младшие сестры. Поскольку она провела так много времени вдали от Лондона, ее знания столичного светского этикета были весьма ограниченны.

– Надеюсь, я никого из вас не опозорю, – сказала она беспечно. – Хотя должна предупредить вас, что вероятность того, что я допущу промах, довольно высока. Надеюсь, вы возьмете на себя труд и меня подучить, мисс Маркс?

Гувернантка улыбнулась, обнаружив наличие ровных белых зубов и мягких губ. Уин невольно подумала, что, будь мисс Маркс чуть полнее, ее вполне можно было бы назвать красивой женщиной.

– Положитесь на свою интуицию, и она вас не подведет, – сказала мисс Маркс. – Лично я не могу представить вас в иной роли, чем в роли идеальной леди.

– О, Уин всегда поступает правильно, – с гордостью сообщила гувернантке Беатрикс.

– Уин святая, – согласилась с сестрой Поппи. – Это очень утомляет. Но мы делаем все от нас зависящее, чтобы не раздражаться. Но видит Бог, чего нам стоит наша снисходительность.

Уин улыбнулась сестрам.

– Для вашего сведения, – сказала она им беспечным тоном, – я намерена нарушить по крайней мере три правила этикета еще до того, как закончится бал.

– Какие именно правила? – в один голос спросили Поппи и Беатрикс. Мисс Маркс ограничилась тем, что озадаченно на нее посмотрела, словно пыталась понять, отчего кому-то может прийти в голову по собственной воле навлекать на себя беду.

– Я еще не решила. – Уин сложила руки на коленях. – Мне придется подождать, пока представится такая возможность.

Гости заполняли холл, слуги сновали между гостями, забирая плащи и шали дам, а также шляпы и пальто джентльменов. Глядя на то, как Кэм и Меррипен снимают пальто, одинаково поводя плечами, Уин невольно улыбнулась. Она не могла понять, почему никто вокруг не замечает, что они братья. Ей было совершенно очевидно, что они кровные родственники, даже если они и не были близнецами. Те же волнистые черные волосы. Что с того, что у Кэма волосы были длиннее, а Меррипен носил их коротко стриженными? Та же худощавость, те же пропорции, хотя Кэм был гибче и легче, тогда как Меррипен был мускулистее и за счет этого тяжелее.

Но самое большое различие между ними заключалось не во внешности, а в том, как они относились к жизни, к окружающему миру. Кэм был раскован, снисходителен и ироничен, отличался проницательностью и не стеснялся широко пользоваться своим обаянием. Меррипен с его болезненным чувством собственного достоинства находился в постоянном напряжении, по-видимому, отчаянно пытаясь скрыть от окружающих то, как глубоко он умел чувствовать и переживать.

О, как сильно она его любила! Как томилась по нему. Но Меррипена нелегко завоевать, если вообще возможно. Уин подумала, что с тем же успехом можно пытаться заставить дикого зверя есть с руки: бесконечные наступления и отступления, голод и привязанность в вечной борьбе со страхом.

Особенно остро это щемящее чувство тоски по нему заявило о себе сейчас, когда она наблюдала его в окружении этого общества избранных. Он не смешивался с нарядной толпой, безучастный, одетый в строгие черно-белые тона. Меррипен не считал себя ниже тех, кто окружал его, но он прекрасно понимал, что не является одним из них, и остро чувствовал это. Он понимал их ценности, хотя не всегда соглашался с ними. И он нашел свою нишу в этом мире гаджо – он был из той редкой породы людей, что могут приспособиться к любым условиям существования и чувствовать себя комфортно практически везде. Не зря же, невольно улыбнувшись своим мыслям, подумала Уин, в отличие от большинства мужчин ее круга Меррипен способен не только читать на древнегреческом и латыни и обсуждать в философских понятиях преимущества и недостатки эмпиризма и рационализма, но и объездить норовистого коня, и вручную построить каменную ограду. И еще наладить работу в поместье так, что оно стало давать прибыли втрое больше, чем когда-либо до него. Словно он не цыганом родился, а помещиком в третьем поколении.

Кев Меррипен был человеком загадочным. И как мечтала Уин пробраться в тайник его души, где он хранит свои секреты, и даже глубже, добраться до сердца его, которое он так истово стережет.

Окидывая взглядом нарядную обстановку особняка, смеющихся и праздно болтающих гостей, Уин чувствовала, как в душу ей пробирается меланхолия. Красивая обстановка, приятная музыка – было от чего получать удовольствие, и все же Уин ничто не приносило желанной радости. Больше всего на свете ей хотелось остаться наедине с самым неприступным из присутствующих здесь мужчин. С Кевом.

Однако она не собиралась весь вечер простоять у стенки. Она намеревалась танцевать, и смеяться, и делать все то, что делают люди, пришедшие на бал повеселиться. Делать все то, о чем мечтала годами и чего была лишена, прикованная к постели. И если это не понравится Меррипену и заставит его ревновать, значит, так тому и быть.

Отдав горничной плащ, Уин направилась к сестрам. Они все были одеты в платья из атласа пастельных тонов. Поппи в розовом, Беатрикс в голубом, Амелия в лиловом, а сама она в белом. Наряд ее был неудобен, что, как со смехом сказала Поппи, было к лучшему, потому что удобное платье не может быть стильным по определению. Оно было слишком открытым и легким сверху: декольте слишком глубокое и широкое, рукава слишком короткие и тугие – и слишком тяжелым от талии и ниже, с тремя слоями юбок, причем верхняя юбка была с драпировкой в виде оборок. Но главным источником дискомфорта был корсет, без которого она обходилась так долго, что успела отвыкнуть от него, и теперь страдала, несмотря на то что стянут он был совсем не туго. В корсете спина была неестественно прямой, а грудь приподнята неестественно высоко. Мало того что это было неудобно, так это, по мнению Уин, было еще и неприлично. И при этом отчего-то неприличным считалось ходить без корсета.

Но при всем при том платье, похоже, стоило переносимых ею неудобств. Так решила Уин, когда увидела реакцию Меррипена. Лицо его побледнело, когда он увидел ее в бальном платье с глубоким декольте. Взгляд скользнул снизу вверх: от атласного носка бальной туфельки до лица. Он задержался на несколько лишних секунд на ее груди, словно приподнятой его руками. Когда он наконец посмотрел ей в глаза, она увидела в них черный огонь. И тут же последовала ответная реакция – по телу Уин прокатилась дрожь. С трудом она заставила себя отвести от него взгляд.

Хатауэи прошли в холл, под потолком которого висели люстры, заливавшие светом сверкающий паркет.

– Какое необыкновенное создание! – услышала Уин восторженный, с придыханием, возглас доктора Харроу. – Она проследила за его взглядом и увидела, что он смотрит на хозяйку дома, миссис Анабель Хант, которая стояла у входа в зал, приветствуя гостей.

Несмотря на то что Уин никогда не встречалась с миссис Хант, она узнала ее по описаниям знакомых. Миссис Хант считалась одной из первых красавиц Англии: с изящной, но при этом трогательно женственной фигуркой, голубыми глазами, опушенными густыми ресницами, и волосами, переливающимися всеми оттенками золота и меда. Но по-настоящему обворожительной делали ее живой блеск в глазах и почти детская непосредственность в выражении чувств и эмоций.

– А вот ее муж, он стоит рядом с ней, – пробормотала Поппи. – Вид у него устрашающий, но, говорят, на самом деле он очень милый.

– Я бы не согласился с этим утверждением, – сказал Лео.

– Ты не думаешь, что у него устрашающий вид? – спросила Уин.

– Не думаю, что он милый. Он смотрит на меня так, словно хочет расчленить.

– Ну, – нисколько не удивившись, сказала Поппи, – я могу его понять. – Она наклонилась к Уин: – Мистер Хант без ума от своей жены. Их брак – брак по любви, видишь ли.

– Как это немодно, – с ухмылкой прокомментировал доктор Харроу.

– Он даже танцует с ней, – заговорщически сообщила Беатрикс своей сестре Уин, – при том что мужьям и женам по правилам этикета категорически запрещается танцевать. Но, учитывая величину состояния мистера Ханта, общество находит причины извинить ему такое предосудительное поведение.

– Посмотри, какая тонкая у нее талия, – пробормотала Поппи, обращаясь к Уин. – И это после рождения троих детей – и двое из них очень крупные мальчики.

– Надо будет прочесть миссис Хант лекцию о вреде ношения корсетов, – театральным шепотом заявил доктор Харроу, и Уин засмеялась.

– Боюсь, что женщинам нелегко выбирать между здоровьем и модой, – сказала она ему. – Я все еще удивляюсь, как вы разрешили мне сегодня надеть корсет.

– Вам едва ли нужны корсеты, – сказал он с озорным огоньком в серых глазах. – Ваша природная талия едва ли шире, чем затянутая в корсет талия миссис Хант.

Уин улыбнулась, глядя в красивое лицо Джулиана, и подумала, что в его присутствии она всегда чувствует себя уверенно и под надежной защитой. Так было всегда, с того момента как они впервые встретились. Он был для нее чем-то вроде ангела-хранителя, и не только для нее, а почти для всех в клинике. Но он так и остался в ее восприятии существом бесплотным и даже бесполым, настоящего мужчину из плоти и крови она в нем не ощущала. Она так и не поняла, есть ли у них потенциал для того, чтобы стать парой, или они все равно остались бы каждый сам по себе, даже если бы решили объединиться.

– Вот она, загадочно пропадавшая сестра Хатауэй! – воскликнула миссис Хант и взяла обе руки Уин в свои ладони.

– Никаких загадок, – сказала Уин улыбаясь.

– Мисс Хатауэй, какое счастье наконец с вами познакомиться! И еще большее счастье видеть вас в добром здравии.

– Миссис Хант всегда о тебе спрашивает, – сообщила Уин Поппи, – поэтому мы все время держали ее в курсе того, как продвигается твое лечение.

– Благодарю вас, миссис Хант, – застенчиво сказала Уин. – Сейчас я вполне здорова, и для меня большая честь быть гостьей вашего дома.

Миссис Хант одарила Уин ослепительной улыбкой и, отпустив ее руки, заговорила с Кэмом:

– Какие приятные манеры. Думаю, мистер Рохан, мисс Хатауэй будет не менее популярна, чем ее сестры.

– Боюсь, что мы это узнаем не раньше следующего года, – с непринужденной улыбкой сообщил Кэм. – Для нас этот бал последний в сезоне. На этой неделе мы уезжаем в Гемпшир.

Миссис Хант огорченно опустила уголки губ.

– Так скоро? Но я полагаю, что могу понять ваше желание поскорее покинуть город. Лорду Рамзи, должно быть, не терпится увидеть свое поместье.

– Да, миссис Хант, – сказал Лео. – Обожаю пасторальные пейзажи. Столько баранов сразу нигде в Лондоне не увидишь.

Услышав звонкий смех жены, мистер Хант поспешил присоединиться к беседе.

– Добро пожаловать, милорд, – сказал мистер Хант, обращаясь к Лео. – Новость о вашем возвращении обрадовала весь Лондон. Очевидно, игорные и питейные заведения столицы терпели большие убытки в ваше отсутствие.

– Тогда мне следует пустить все свои силы на то, чтобы оживить столичную экономику, – сказал Лео.

Хант усмехнулся.

– Ты многим обязан этому парню, – сказал он, обращаясь к Лео, кивнув в сторону Меррипена, и повернулся, чтобы пожать ему руку. Тот, как обычно, стоял чуть поодаль семейной группы. – Если верить Уэстклиффу и другим владельцам соседних поместий, ты за очень короткое время проделал огромный объем работы. Успехи впечатляют.

– Поскольку имя Рамзи редко произносится рядом со словом «успех», – ответил Лео, – достижения Меррипена впечатляют еще сильнее.

– Возможно, позже сегодня вечером, – сказал Хант, обращаясь к Кеву, – мы могли бы обсудить ваши впечатления от молотильной машины, которую вы заказали для нужд поместья. Поскольку мой завод работает уже достаточно устойчиво практически без моего участия, я подумываю расширить бизнес за счет производства сельскохозяйственных машин. Я наслышан о новой конструкции молотилки, а также о новой машине на паровой тяге для прессования сена.

– Весь процесс получения сельскохозяйственной продукции сейчас механизируется, – ответил он. – Уборочные машины, машины для нарезки и стогования… на выставке представлено много промышленных образцов.

Темные глаза Ханта зажглись интересом.

– Я бы хотел услышать больше.

– Муж просто влюблен во всякие механизмы, – смеясь, сказала миссис Хант. – Думаю, эта любовь перекрывает все остальные чувства.

– Не все, – нежно сказал Хант и посмотрел на жену так, что щеки у нее порозовели.

Этот трогательный эпизод развеселил Лео. Дабы сгладить неловкость момента, он сказал:

– Мистер Хант, я бы хотел представить вам доктора Харроу, врача, который помог моей сестре вернуть здоровье.

– Приятно познакомиться, сэр, – сказал доктор Харроу и пожал хозяину дома руку.

– Взаимно, – вежливо ответил Хант, но при этом он посмотрел на доктора как-то странно, с пытливым любопытством. – Вы тот самый Харроу, что управляет клиникой во Франции?

– Именно тот.

– И вы по-прежнему там живете?

– Да, хотя стараюсь навещать друзей и родственников в Британии настолько часто, насколько позволяет моя работа.

– Думаю, что знаю родственников вашей покойной жены, – пробормотал Хант, глядя на Харроу в упор.

Харроу выдавил улыбку сожаления.

– Ланемы. Весьма уважаемые господа. Я не видел их вот уже несколько лет. Воспоминания, знаете ли.

– Понимаю, – тихо сказал Хант.

Уин озадачила последовавшая за этим долгая неловкая пауза. Чувствовалось, что они испытывают неприязнь друг к другу. Она обвела взглядом своих родственников, затем обменялась взглядами с миссис Хант, которая тоже явно чего-то недопонимала.

– Ну, мистер Хант, – жизнерадостно сказала миссис Хант, – мы будем продолжать шокировать гостей, танцуя друг с другом? Скоро заиграют вальс, а вы знаете, кто мой любимый партнер.

Внимание мистера Ханта мгновенно отвлекли игривые интонации в голосе жены. Он улыбнулся ей.

– Ради вас, дорогая, я готов на все.

Харроу поймал взгляд Уин.

– Я очень давно не танцевал вальс, – сказал он, – вы не могли бы сохранить для меня место в вашей танцевальной карточке?

– Ваше имя там уже есть, – ответила она, положив свою легкую руку на его предплечье.

Следом за Хаитами они прошли в гостиную. К Поппи и Беатрикс уже подходили потенциальные партнеры, а Кэм пожал жене руку.

– Будь я неладен, если Ханты окажутся единственной супружеской парой, танцующей вместе. Мы тоже способны шокировать публику. Я приглашаю тебя на танец.

– Боюсь, что нам не удастся никого шокировать, – сказала Амелия, без колебаний взяв мужа под руку. – Все присутствующие полагают, что Хатауэи просто не умеют себя по-другому вести.

Лео, прищурившись, наблюдал, как пары одна за другой направлялись в гостиную.

– Хотелось бы знать, – сказал он Меррипену, – что Ханту известно о Харроу. Ты достаточно хорошо с ним знаком, чтобы задать ему этот вопрос?

– Да, – ответил Кев, – но даже если бы я его совсем не знал, то не ушел бы отсюда, пока не заставил его рассказать все, что он знает.

Лео сдержанно хохотнул.

– Возможно, ты единственный из присутствующих в этом доме осмелился бы попытаться «заставить» Саймона Ханта сделать что-либо. Он чертовски большой и сильный ублюдок.

– И я тоже, – мрачно ответил Меррипен.

Бал был чудесным или был бы таковым, если бы Меррипен вел себя как разумный человек. Он не сводил с Уин глаз, даже не пытаясь скрывать, что наблюдает за ней. По меньшей мере трижды к Уин подходили записанные на танец кавалеры, и всякий раз Меррипен оказывался рядом и встречал их таким злобным взглядом, что те в растерянности ретировались.

Меррипен беззастенчиво распугивал всех кавалеров Уин.

Даже мисс Mapкс ничего не могла с ним поделать. Гувернантка решительно заявила Меррипену, что присматривать за сестрами Хатауэй нет никакой необходимости и что, если ситуация того потребует, она прекрасно справится сама. На это Меррипен ответил, что если она взяла на себя обязанности по присмотру за сестрами, то пусть лучше займется делом и не допускает, чтобы к ее подопечной приближались те, кто ей не нужен.

– Ты соображаешь, что делаешь? – гневно прошептала Уин, обращаясь к Меррипену, когда он отвадил от нее очередного кавалера, явно потрясенного таким оборотом дел. – Я хотела с ним танцевать! Я пообещала ему, что буду с ним танцевать!

– Ты не будешь танцевать с этим подонком, – пробормотал Меррипен.

Уин покачала головой:

– Да как ты смеешь? Этот господин из хорошей семьи. Он виконт. Что ты имеешь против него?

– Он друг Лео. Этого достаточно.

Уин сердито посмотрела на Меррипена. Она старалась сохранить самообладание. Ей всегда легко удавалось скрывать свои эмоции, но в последнее время с этим возникали трудности. И чем дальше, тем больше. Все чувства рвались наружу.

– Если ты поставил себе цель испортить мне вечер, – сказала она Меррипену, – то тебя можно поздравить с успехом. Однако у меня на этот вечер имеются иные планы. Я хочу танцевать, а ты отпугиваешь всех, кто ко мне приближается. Оставь меня в покое. – Она повернулась к нему спиной и с облегчением вздохнула, когда к ним подошел Джулиан Харроу.

– Мисс Хатауэй, – сказал он, – вы не окажете мне честь…

– Да, – ответила она, не дав ему даже закончить фразу. Взяв доктора под руку, она шла с ним на танцевальную площадку, где уже кружились в вальсе пары. Бросив взгляд на Меррипена, она увидела, что тот смотрит ей вслед. Уин послала ему грозный взгляд, на что Кев лишь скривился, но глаз не отвел.

Уин чувствовала, как ее начинает душить смех, смех отчаяния. Она с трудом подавила этот смех, подумав о том, что никто не способен разозлить ее сильнее, чем Меррипен. Собака на сене – это про него. Он не желал вступать с ней в связь и в то же время не позволял ей быть ни с кем другим. И, зная его легендарную выдержку, она могла предположить, что это будет продолжаться годами. Вечно. Она не могла так жить.

– Уинифред, – сказал Джулиан Харроу. В глазах его читалась озабоченность. – Сегодня такой чудный вечер, а вы не кажетесь мне счастливой. Вы чем-то расстроены?

– Ничего существенного, – ответила Уин, стараясь сохранять непринужденный тон, но без особого успеха. – Маленькие семейные неурядицы.

Она присела в реверансе, и Джулиан поклонился и повел ее в танце. Ладонь его у нее на спине была уверенной и твердой, он был хорошим танцором.

Прикосновение Джулиана пробудило в Уин воспоминания о клинике, о том, как он воодушевлял ее, как помогал. Временами он был суров, но лишь тогда, когда она нуждалась в твердом руководстве. Она помнила, как они оба радовались, когда она осиливала очередной этап на своем пути к выздоровлению. Джулиан был хорошим, добрым, умным мужчиной. Красивым мужчиной. Уин не могла не замечать восхищенных взглядов, которые бросали на него дамы. Большинство незамужних девушек в этом зале многое отдали бы, чтобы иметь такого ухажера.

«Я могла бы выйти за него», – подумала Уин. Он ясно давал ей понять, что для того, чтобы это произошло, требовался лишь маленький шаг навстречу с ее стороны. Она могла бы стать женой врача, владельца клиники, жить на юге Франции и, возможно, как-то ему помогать в работе. Помогать людям, которые страдают, как когда-то страдала она… Делать что-то позитивное, что-то стоящее в жизни… Разве такая жизнь не была бы светлее и лучше, чем ее теперешнее беспросветное существование?

Что может быть хуже постоянной боли, что приносит любовь к мужчине, который никогда не будет твоим? И, да поможет ей Бог, к тому же живет с тобой бок о бок? С годами постоянная неудовлетворенность приведет к тому, что она станет желчной и злой. Возможно, она даже возненавидит Меррипена.

Уин почувствовала, что расслабилась в объятиях Джулиана. Гнев утих. Звуки вальса ласкали слух и успокаивали. Джулиан кружил ее, плавно вел среди других кружащихся пар.

– Как я об этом мечтала, – сказала ему Уин. – Мечтала о том, что смогу вот так танцевать, так радоваться жизни, чувствовать себя здоровой.

Рука его чуть плотнее сжала ее талию.

– И я об этом мечтал. Но вы не такая, как все. Вы самая красивая женщина в этом зале.

– Нет, – сказала она смеясь.

– Да. Вы как ангел на картинах старых мастеров. Или, возможно, как «Спящая Венера». Вам знакома эта картина?

– Боюсь, что нет.

– Как-нибудь я возьму вас с собой в музей, чтобы вы на нее посмотрели. Хотя вы можете найти ее несколько слишком смелой. Она даже может вас шокировать.

– Полагаю, что Венера на этой картине изображена обнаженной. – Уин старалась говорить так, как должна говорить женщина искушенная, но почувствовала, что краснеет. – Я никогда не понимала, зачем, стремясь передать красоту женского тела, художники отдают предпочтение обнаженной натуре, тогда как немного тактичной драпировки не умалило бы производимого впечатления.

– Потому что нет ничего более красивого, чем обнаженные женские формы. – Джулиан непринужденно рассмеялся, увидев, как густо покраснела Уин. – Я смутил вас своей откровенностью? Сожалею.

– Не думаю, что вы сожалеете. Вы нарочно меня смущаете. – Флиртуя с Джулианом, Уин испытывала возбуждающее ощущение новизны.

– Вы правы. Я хочу несколько выбить вас из колеи.

– Зачем вам это?

– Потому что я не хочу оставаться для вас абсолютно предсказуемым, скучным доктором Харроу. Хочу, чтобы вы взглянули на меня с новой, неожиданной стороны.

– Вы не скучный и не предсказуемый, – сказала она смеясь.

– Хорошо, если вы так думаете, – пробормотал он, улыбаясь ей.

Вальс закончился, и джентльмены уводили своих партнерш с танцевальной площадки, тогда как новые пары занимали их место.

– Здесь жарко и народу слишком много, – сказал Джулиан. – Не хотели бы вы совершить нечто скандальное и улизнуть со мной на минутку куда-нибудь, где потише и попрохладней?

– С удовольствием.

Он отвел ее в уголок, отгороженный от прочего зала массивными растениями в горшках. Как только представился подходящий момент, Джулиан увел Уин из гостиной в зимний сад, где между тропическими деревьями и цветами были проложены дорожки, а в укромных уголках стояли скамейки. Из оранжереи имелся выход на террасу, с которой открывался вид на сад вокруг особняка и прочие впечатляющие особняки Мейфэр. Вдали раскинулся город с устремленными в небо тысячами печных труб. Дым, поднимающийся из них, окутал полуночное небо белесой пеленой.

Джулиан и Уин присели на скамью. Пышные юбки Уин шелковистыми волнами ниспадали до земли. Джулиан сел на скамью немного боком, так чтобы быть к ней лицом. В лунном свете его гладкая, цвета слоновой кости кожа, казалось, фосфоресцировала.

– Уинифред, – пробормотал он, и тембр его голоса был низким и особенно задушевным.

Глядя в его серые глаза, Уин поняла, что он собирается ее поцеловать.

Но он удивил ее тем, что снял с ее руки перчатку. Сделал он это с исключительной бережностью. Она смотрела на его макушку. Черные волосы отсвечивали в лунном сиянии. Поднеся ее тонкую руку к губам, он поцеловал подушечки ее пальцев, а затем нежное запястье. Он держал ее руку у лица так, словно она была полуоткрытым бутоном. Его нежность обезоружила ее.

– Вы знаете, почему я приехал в Англию, – тихо сказал он. – Я хочу узнать вас гораздо лучше, моя дорогая, узнать так, как это невозможно сделать в клинике. Я хочу…

Звук, донесшийся откуда-то совсем рядом, заставил Джулиана замолчать и вскинуть голову.

Джулиан и Уин посмотрели на того, кто им помешал.

Разумеется, то был Меррипен, громадный, мрачный и чрезвычайно агрессивно настроенный. Он шел прямо на них.

От удивления Уин открыла рот. Он следил за ней? Он ее выследил? Она чувствовала себя как зверек, на которого идет охота. Господи, неужели нет на свете места, где она могла бы укрыться от этого возмутительного человека?

– Уходи! – чеканя слоги, проговорила она. – Ты мне не дуэнья!

– И он тоже! – огрызнулся Меррипен.

Никогда еще Уин не стоило такого труда справиться со своими эмоциями. Но она смогла наступить им на горло, затолкнуть их внутрь. Голос ее немного дрожал, когда она обратилась к Джулиану, но лицо оставалось бесстрастным:

– Вы не могли бы оказать мне любезность и оставить нас, доктор Харроу? Нам с Меррипеном необходимо кое-что прояснить.

Джулиан в нерешительности переводил взгляд с Меррипена на Уин и обратно.

– Я не уверен, что мне следует вас оставлять с ним наедине, – медленно проговорил он.

– Он весь вечер отравляет мне жизнь, – сказала Уин. – И положить конец этому безобразию могу только я. Пожалуйста, позвольте мне остаться с ним на минуту.

– Хорошо, – сказал Джулиан и встал со скамьи. – Где мне следует вас подождать?

– В гостиной, – ответила Уин, благодарная Джулиану за то, что он не стал с ней спорить. Ясное дело, он уважал ее и верил в то, что она способна справиться с ситуацией без его помощи. – Благодарю вас, доктор Харроу.

Уин едва ли заметила, что Джулиан ушел, все ее внимание было сосредоточено на Меррипене. Она встала и с перекошенным от гнева лицом подошла к нему.

– Ты меня до ручки доведешь! – воскликнула она. – Я хочу, чтобы ты немедленно это прекратил, Кев! Ты хотя бы представляешь себе, на какое посмешище себя выставляешь? Как отвратительно ты ведешь себя сегодня?

– Это я отвратительно себя веду? – Он был подобен грозовой туче. – Ты едва себя не скомпрометировала.

– Может, я хочу себя скомпрометировать?!

– Это плохо, – фыркнул он и схватил ее за предплечье, собираясь вывести из оранжереи. – Потому что я намерен проследить за тем, чтобы с тобой не случилось ничего плохого.

– Не прикасайся ко мне! – Уин вырвала руку. – Сколько лет жизнь со всеми ее опасностями проходила мимо меня, пока я лежала больная в постели, надежно упрятанная от всяких там превратностей судьбы. Довольно с меня такой жизни! И если ты этого для меня хочешь, Кев, если ты хочешь, чтобы я продолжала жить, словно растение под стеклянным колпаком, одна, никем нелюбимая, тогда пошел ты к черту!

– Ты никогда не была одна, – хрипло проговорил он. – И ты всегда была любима.

– Я хочу, чтобы меня любили как женщину. Не как ребенка, не как сестру, не как инвалида…

– Я не так тебя…

– Может, ты просто не способен на такую любовь? – Распаленная, отчаявшаяся, Уин испытала желание, которого никогда не знала прежде. Желание сделать ему больно. – Ты не умеешь любить.

В этот момент Меррипен вздрогнул как от пощечины. Лунный луч скользнул по его лицу, и Уин испугалась, увидев, что с ним сделалось. Всего несколько слов пронзили его до самых глубин, и вскрылся нарыв, полный мрачной ярости. Уин отступила в испуге. Меррипен грубо схватил ее за руку.

– Тысяча лет в адском пламени ничто в сравнении с тем, что я чувствую к тебе каждую минуту каждого дня. Я люблю тебя так сильно, что в этой любви нет радости, нет счастья, нет покоя. Ничего нет, кроме муки. Потому что, даже если бы я растворил одну каплю того, что чувствую к тебе в целом море, этого было бы все равно достаточно, чтобы убить тебя. И даже если я сойду от этого с ума, я все равно предпочел бы видеть тебя в объятиях этого холодного бесчувственного ублюдка, нежели допустил бы, чтобы ты умерла в моих.

Еще до того как до Меррипена стало доходить, в чем он только что признался и что повлечет за собой это признание, он накрыл ее губы своими губами в яростном жадном поцелуе. Целую минуту, а может, и две, Уин не могла даже шевельнуться. Она чувствовала себя совершенно беспомощной, рассыпалась на тысячи мелких осколков. Она не могла мыслить рационально. Она вообще не могла думать, чувствовала себя на грани обморока, почти как тогда, до клиники, и все же совсем не так. Рука ее вспорхнула к нему на затылок, ощутила вздувшиеся мышцы над краем воротника и коротко стриженные черные волосы.

Пальцы ее, зажив собственной жизнью, ласкали его затылок, пытаясь унять лихорадку в его крови. Он задыхался. Он жадно пил сладость ее рта, с необузданной яростью впиваясь в ее губы. И вдруг он присмирел и стал нежным. Руки его дрожали, когда он прикасался к ее лицу, пальцы нежно гладили щеку. Он отпустил ее губы и поцеловал веки, нос, лоб. В стремлении быть к ней ближе, еще ближе, он напирал на Уин, пока спина ее не оказалась целиком прижата к стене оранжереи. Уин вскрикнула, когда обнаженные лопатки прижались к холодной стеклянной панели. По телу побежали мурашки. Прохладное стекло… но тело его было таким жарким, его обжигающе нежные губы медленно скользили вниз по ее горлу, по ключицам, в вырез декольте.

Меррипен опустил два пальца в вырез платья, поглаживая прохладную грудь. Этого было ему мало. Нетерпеливо он потянул за край платья и мелкие чашечки корсета под ним. Уин закрыла глаза, не остановив его ни словом. Грудь ее часто вздымалась.

Меррипен застонал, любуясь ее выпущенной на свободу грудью. Он приподнял ее повыше, продолжая прижимать к стеклу. Она едва касалась пола, стоя на цыпочках. Наклонившись, он сомкнул губы вокруг соска.

Уин прикусила губу, чтобы не закричать. Каждое горячее прикосновение его языка словно кинжалом пронзало ее до самого низа, до пальцев на ногах. Она погрузила руки в черную массу его волос – одна рука в перчатке, другая без, – выгибаясь ему навстречу.

Когда ей показалось, что отвердевший сосок звенит, Меррипен отпустил его и стал подниматься губами к ее шее.

– Уин, – хрипло проговорил он. – Я хочу… – Но он не стал договаривать, чего хочет, и снова ее поцеловал, глубоко и страстно. Одновременно он взял тугой сосок двумя пальцами и стал нежно сжимать его и перекатывать, пока от сладкой муки наслаждения она не начала извиваться и всхлипывать.

Затем с безжалостной внезапностью все это кончилось. Он замер, тихо выругался и по непонятной причине резко оттащил ее от стекла, прижав к себе, словно пытался спрятать от чего-то.

– Что… – Уин обнаружила, что с трудом может говорить. Голова ее была в тумане, словно ее пробудили от глубокого сна и она еще не вполне проснулась. – Что там такое?

– Я заметил движение на террасе. Нас могли увидеть.

И тогда Уин отчасти пришла в себя. Отвернувшись от него, она неуклюже запихнула грудь в корсет и поправила платье.

– Моя перчатка, – прошептала она, увидев, что она лежит, забытая, на скамье словно крохотный белый флаг – сигнал о капитуляции.

Меррипен пошел к скамье, чтобы вернуть ей перчатку.

– Я… Мне надо в дамскую комнату, – дрожащим голосом сказала Уин. – Я приведу себя в порядок и вернусь в гостиную, как только смогу.

Она не была вполне уверена в том, что знает, что именно только что произошло, что это означало. Меррипен признался в том, что любит ее. Он наконец это сказал. Но в ее представлении объяснение в любви должно быть счастливым, радостным событием, а не таким, каким оно прозвучало в устах Меррипена – полным горечи и гнева. Все шло совсем не так, все было ужасно.

Если бы только она могла вернуться в отель и запереться у себя в комнате! Она нуждалась в уединении, чтобы все обдумать. Так что именно он сказал?.. «Я предпочел бы видеть тебя в объятиях этого холодного бесчувственного ублюдка, нежели допустил бы, чтобы ты умерла в моих». Но это же бессмыслица. Почему он это сказал?

Ей хотелось потребовать от него ответа на свой вопрос, но не здесь и не сейчас. Такие вопросы с наскока не решают. Тут требовалась большая осторожность. Меррипен был куда более сложным человеком, чем казался со стороны. Несмотря на то что он производил впечатление человека далеко не тонкой душевной организации, на самом деле в нем кипели чувства такой силы, что даже он сам не умел с ними справляться.

– Мы должны поговорить позже, Кев, – сказала она.

Он коротко кивнул ей. Плечи его ссутулились словно под тяжестью непосильной ноши.

Уин, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, поднялась в дамскую комнату на втором этаже. В уборной кипела работа – горничные спешно пришивали оторвавшиеся оборки, помогали убрать жирный блеск с покрытых испариной лиц, поправляли прически, втыкая новые шпильки вместо утерянных во время танцев. Женщины собирались в маленькие стайки, хихикали и сплетничали о том, что успели подсмотреть или подслушать. Уин села перед зеркалом и уставилась на свое отражение. Щеки ее горели, от обычной невозмутимой бледности не осталось и следа, губы покраснели и припухли. Она покраснела еще гуще, подумав о том, что другие, глядя на нее, вполне могут догадаться о том, что она делала.

Горничная подошла, чтобы протереть лицо Уин влажной салфеткой и припудрить рисовой пудрой. Уин пробормотала слова благодарности. Она несколько раз вздохнула, чтобы успокоиться, пытаясь дышать настолько глубоко, насколько позволял корсет, и постаралась незаметно убедиться в том, что лиф полностью прикрывает грудь.

К тому времени как Уин почувствовала себя готовой вновь спуститься вниз, прошло примерно минут тридцать. Она улыбнулась, когда в дамскую комнату зашла Поппи и подошла к ней.

– Привет, милая, – сказала Уин, поднимаясь со стула. – Садись, место освободилось. Тебе нужны шпильки? Или, может, пудра?

– Нет, спасибо. – Выражение лица у Поппи было напряженным и встревоженным. Она раскраснелась, почти совсем как Уин.

– Тебе здесь нравится? – с некоторой озабоченностью спросила Уин.

– Не сказала бы, – ответила Поппи, оттаскивая сестру в угол, чтобы их не подслушали. – Я надеялась, что тут будет не так, как у всех, что здесь будут новые люди, а встречаю все тех же надутых старых пэров или, что еще хуже, надутых молодых пэров. А если я и встретила тут кого-то нового, то это сплошь карьеристы и дельцы, у которых одни деньги на уме. Во-первых, говорить о деньгах вульгарно, а во-вторых, я ничего в этом не смыслю. Или начинаешь их спрашивать о том, чем они занимаются, а они тебе заявляют, что не могут об этом никому рассказывать. Как это понимать? Напрашивается один вывод – они либо преступники, либо аферисты.

– А Беатрикс? Как у нее дела?

– Беатрикс тут пользуется успехом. Она всем подряд говорит возмутительные вещи, и все смеются, считая, что она острит, в то время как они просто не понимают, что она говорит это совершенно серьезно.

Уин улыбнулась:

– Может, пойдем вниз и разыщем ее?

– Еще не время. – Поппи взяла сестру за руку. Она была чем-то очень сильно взволнована. – Уин, дорогая… Я искала тебя, потому что… Там, внизу, неспокойно. И это… из-за тебя.

– Что значит «неспокойно»? – Уин покачала головой, чувствуя, что холодеет от ужаса. В животе все опустилось. – Не понимаю.

– Прошел слух о том, что в оранжерее тебя видели в компрометирующей ситуации. Очень компрометирующей.

Уин почувствовала, как кровь отхлынула от лица.

– Прошло всего тридцать минут, – прошептала она.

– Таков лондонский высший свет, – мрачно сказала Поппи. – Сплетни распространяются с молниеносной скоростью.

В это время в уборную вошли две молодые женщины. Увидев Уин, они сразу принялись перешептываться.

Уин встретилась глазами с Поппи. В глазах ее стоял ужас.

– Будет скандал. Непременно будет, не так ли? – слабым голосом сказала она.

– Не будет, если сделать все быстро и правильно. – Поппи еще раз пожала руку сестры. – Я должна привести тебя в библиотеку, дорогая. Там уже ждут Амелия и мистер Рохан. Мы соберем семейный сход и вместе подумаем, как нам исправить положение.

Уин едва не пожалела о том, что больше не больна и не прикована к постели. Потому что сейчас ей бы очень не помешал глубокий обморок.

– О, что же я наделала, – прошептала она.

Поппи слабо улыбнулась:

– Похоже, все тут задаются тем же вопросом.