Глава 12

– Ты понимаешь, что я имею в виду, Марианна? Ты говорила, что сначала боялась.

– Я бы сказала, что скорее беспокоилась, чем боялась, – ответила Марианна. – И была более чем слегка изумлена.

Грейс и Марианна прогуливались рука об руку по дорожке, ведущей к Хорсгардз-Парейд, плац-параду королевской конной гвардии, пользуясь солнечной погодой и наслаждаясь прогулкой в парке. Они только что посетили выставку картин в Большом зале Спринг-Гарденз, где Общество художников маслом и акварелью выставляло свои работы. Марианна обожала акварели – в ее доме на Брутон-стрит была превосходная коллекция, она уже несколько лет была постоянной покровительницей общества. Сегодня Марианна вслух выражала свое разочарование тем, что члены общества, которые первоначально объединились, чтобы поддерживать усилия только акварелистов, в прошлом году включили в свои выставки картины маслом.

– Нас просто недостаточно много, – говорила она, – при умеренном интересе публики к акварелям. Большинство любителей живописи предпочитают более яркие масляные краски. Общество было вынуждено либо представлять на своих выставках картины маслом, либо вообще самораспуститься, что они и делали на короткое время в прошлом году. Но это уже другое. Я скучаю по старым выставкам на Бонд-стрит с залами, до отказа заполненными нежными акварелями, и ничем больше.

Сегодня она купила две картины, обе – пейзажи.

Как Грейс ни нравилось смотреть на картины и слушать размышления подруги о стиле и технике, не по этой причине она приняла приглашение Марианны составить ей компанию. После встречи с Рочдейлом в саду Вильгельмины, не говоря уже о смущающе ярком сне, который за ней последовал, Грейс понимала, что вступает на дорогу, которая неизбежно приведет ее в постель Рочдейла. И эта мысль одновременно завораживала и пугала ее. Ей нужно было с кем-то поговорить, с кем-то, кто поймет внутреннее смятение от распутного поведения, которое было ей так несвойственно.

– Я хочу тебе кое в чем признаться, – сказала Марианна, – потому что уверена, что это поможет тебе понять причину моей тревоги. Когда Пенелопа впервые заговорила о своих романах, я была потрясена. Я понятия не имела, что в спальне происходят такие вещи.

Грейс подняла брови:

– Правда? Я думала, что вы с Дэвидом… что у вас… я хочу сказать, то, как ты радостно приняла пакт Пенелопы и с таким энтузиазмом принялась искать любовника, я решила, это потому, что…

– Потому что мне было любопытно. Как ни хорош был наш брак с Дэвидом, я никогда не испытывала ничего из того, что описывала Пенелопа. Когда Беатрис намекнула, что ее брак с Сомерфилдом был таким же страстным, я поняла, что пропустила что-то основополагающее, и поняла, что хочу испытать это. Теперь я понимаю, что в моем браке с Дэвидом действительно недоставало чего-то очень важного, что наши супружеские отношения были… ну, если быть совсем честной, они были почти целомудренными. Конечно, между нами была любовь, но не было физической страсти. С Адамом у меня есть и то и другое. Это более полные отношения, и я никогда в жизни не была так счастлива.

Грейс молчала, обдумывая слова подруги. Казалось правильным, что брак должен включать в себя и любовь, и страсть, что муж и жена должны делить… все. И все же епископ учил ее другому.

Величественная громада Хорсгардз и здание Казначейства возвышались слева от нее, а сады Карлтон-Хауса простирались справа, но Грейс не обращала на них внимания, в очередной раз обдумывая все, что епископ говорил о подобающем жене поведении. Стал бы он презирать Марианну за то, что она физически удовлетворена в браке?

– Но, возвращаясь к твоему вопросу, – сказала Марианна, прерывая размышления Грейс, – да, сначала было немного страшно, что в моем теле столько совершенно новых ощущений. Чувствовать, что я не могу контролировать свои собственные реакции, как будто мое тело обладает собственным разумом, если ты понимаешь, о чем я говорю.

– Да! Именно так я себя чувствую с Джоном. С лордом Рочдейлом. Это так смущает меня! Никогда раньше я не чувствовала ничего подобного, и все же я… мне нравится это, хотя я знаю, что неправильно позволять себе чувствовать такое.

– О чем ты говоришь? Как это – неправильно?

– Я знаю, что грешно поддаваться страсти такого рода. Это непростительная слабость, которую я должна контролировать. Но на этот раз я не могу. И хуже того, я вдруг поняла, что мне все равно. Я готова согрешить.

Марианна остановилась и, склонив голову набок, повернулась к Грейс.

– Это… Прости меня, Грейс, но это то, что говорил тебе епископ? Что грешно испытывать физическую страсть?

Грейс кивнула, вдруг смутившись от этого разговора.

– Даже наедине с ним, – продолжила Марианна, – было неправильно отвечать на… на физическую близость?

Грейс снова кивнула.

– Добродетельная женщина не поддается низменным инстинктам, не позволяет себе испытывать сладострастных чувств любого рода, – произнесла она едва слышным шепотом, цитируя слова, которые епископ говорил в их первую брачную ночь.

На лице Марианны отразились смятение и испуг, и она взяла Грейс за руку.

– О, моя дорогая. Я так сожалею. Если бы он все еще был жив, я держала бы свое мнение при себе, хотя мне бы ужасно хотелось свернуть его святую шею. Но поскольку он умер, я возьму на себя смелость сказать, что он был не прав. Конечно, он был благочестивым, набожным человеком. Но он ошибался, Грейс. Очень ошибался. Нет ничего грешного в том, что мужчина и женщина делают вместе. Ничего грешного, если они любят друг друга. Это радостно, и естественно, и хорошо. И они делят удовольствие, они испытывают его вместе. Неправильно, когда мужчина получает удовольствие, а женщина подавляет свои эмоции. Это несправедливо в отношении обоих. О, Грейс, неудивительно, что ты в таком смятении!

Марианна притянула Грейс к себе, они стояли плечо к плечу, все еще сжимая руки. Губы Грейс слегка задрожали, и она яростно заморгала, чтобы сдержать угрожающие вот-вот пролиться слезы. Господи, в последнее время она стала такой эмоциональной. Она опустила лицо, чтобы за полями шляпки спрятать свое замешательство. Она вспомнила молодую девушку, жаждущую разделить брачное ложе со своим прекрасным новым мужем и так униженную им. Она провела десять с лишним лет, стараясь исправить тот свой промах, делая себя образцом женской добродетели.

До тех пор, пока не встретила Рочдейла.

– Я вот думаю… – Она умолкла, чтобы справиться со своим голосом, который вдруг стал тонким и дрожащим. Она сделала несколько глубоких вдохов, прежде чем продолжить. – Я все время думаю… не мог ли он… вдруг он ошибался. Я думаю о тебе, Беатрис и Пенелопе и не могу поверить, что он посчитал бы любую из вас грешной. Конечно, он не одобрил бы Вильгельмину, но не вас. И все же вы…

– Мы делаем то, что он считал греховным.

– Да.

Марианна неодобрительно прищелкнула языком.

– Ох, Грейс, я изо всех сил пытаюсь не сказать что-нибудь плохое о епископе. Я считаю себя доброй христианкой. Я каждое воскресенье хожу в церковь. Я занимаюсь благотворительностью, я добра к детям и животным. Я не лгу, не жульничаю и не краду. Я считаю, что я хороший человек. И не буду грешной только потому, что получаю наслаждение с мужчиной, которого люблю.

Конечно, она права. Ни одна из ее подруг не грешница. Это могло означать только одно.

– Он ошибался, так ведь? Епископ был не прав.

– Да, Грейс, он был не прав.

Мысли Грейс вернулись к тем первым дням брака, когда ее заставляли чувствовать себя такой развращенной из-за того, что она поддавалась чувствам, которые, как она теперь подозревала, были совершенно естественными. Грейс хотелось ненавидеть епископа за это, за то, что он сделал с ней такое. Но она не могла. Ее муж не был подлым или злым. Он был добрым человеком. Он просто верил в то, что проповедовал, искренне верил и жил в соответствии со своими убеждениями.

– Ты теперь понимаешь это, да, Грейс? Ты понимаешь, как он ошибался?

– Да. Да, понимаю. – Она не могла больше сдерживать слезы, которые уже бежали по ее щекам. – Епископ, пусть Господь упокоит его душу, верил, что был прав, но он ошибался. Насчет тебя. Насчет меня.

– Пообещай мне, что не забудешь об этом.

Такое прозрение будет трудно забыть: то, что епископ был уверен, что ее естественные страсти были признаком слабости и греховности, не делало его убеждения правдой. Его понимание Писания заставило его верить, что женщины слабы, что их врожденная слабость символизируется предательством Евы, у которой не хватило силы сопротивляться дьяволу. Это была его пылкая вера, но только вера. Вера, а не действительность. Грейс пожалела, что в юности не была сильнее, не была менее уязвимой для заявлений епископа. Она и тогда в глубине души знала, что не безнравственна, И все же она позволила этому красноречивому человеку заставить чувствовать себя именно такой.

Как грустно, что он не смог принять ее такой, какой она была, не пытаясь слепить из нее то, чем она никогда не могла бы быть.

– Я обещаю, что не забуду, – сказала она. Марианна все еще держала ее за руку, и Грейс благодарно сжала ладони. – Даже когда я буду с Рочдейлом и он будет заставлять меня чувствовать себя слабой от желания, я, буду помнить, что епископ ошибался во мне, что я не грешная и не безнравственная и что такое чувство совершенно естественно.

Марианна просияла:

– Молодец, Грейс. О, какая же ты молодец! Мне больно думать, что ты считала себя грешной и безнравственной. Слава Богу, что ты еще достаточно молода, чтобы все исправить.

Грейс усмехнулась сквозь слезы:

– Именно это все время говорит мне Рочдейл, я достаточно молода, чтобы начать заново и изменить свою жизнь. Что мне нужно перестать быть вдовой епископа и стать просто Грейс Марлоу.

– Он прав.

– Наверное, прав. И ты тоже. Все вы. Я должна попытаться отбросить подальше одиннадцать лет епископских наставлений и научиться принимать свои собственные решения, основанные на моей совести.

– Браво, Грейс! Не могу высказать, как я рада слышать от тебя эти слова. И благослови Бог Рочдейла за то, что он побуждает тебя искать свой собственный путь.

Иногда Грейс думала, вдруг все его слова о том, что она должна найти себя, это не более чем уловка, чтобы завлечь ее в постель. Потому что очень маловероятно, чтобы вдова епископа сдалась, зато Грейс Марлоу легко может капитулировать.

– Итак, похоже, Рочдейл стал твоим другом, – сказала Марианна. – И теперь вы думаете стать любовниками?

– Это то, чего он с самого начала хотел. По крайней мере я сделала такой вывод. Зачем еще ему преследовать меня?

– А ты? Ты чего хочешь?

Грейс снова вспомнила о своем сне, о том, что была обнаженной в его объятиях и он занимался с ней любовью.

– Я очень хочу этого. О, Марианна, я все время думаю об этом. Но тот ли он мужчина? Не лучше ли мне подождать кого-то более респектабельного?

Марианна рассмеялась:

– Маловероятно, что кто-то более респектабельный заставит тебя чувствовать такое. Думаю, дурная репутация – это часть его шарма.

– Но все эти слухи и скандальные истории. Дуэли. Азартные игры. То дело с Сереной Андервуд. Я понимаю, что в нем есть не только это. Я видела его доброту и участие, его щедрость, его ум. Я знаю, что он не совсем плохой. И все же это беспокоит меня. Особенно женщины. Ты беспокоилась об этом, когда встречалась с Адамом?

– Конечно, беспокоилась, – широко улыбаясь, ответила Марианна. – Я беспокоилась, что не смогу соответствовать всем тем другим женщинам. Как и ты, я была, по существу, неопытной, хотя и побывала замужем. Мы с тобой отличаемся от Беатрис и Пенелопы, которые знали, чего ожидать, знали, что делать. – Она усмехнулась. – Но есть и преимущество, когда берешь в любовники опытного распутника. Он точно знает, что делать, и будет счастлив научить тебя. Ты можешь поверить мне, Грейс. Выгоды его распутной жизни перевесят недостатки. А что до всего остального, неприятных сплетен и всего прочего, ты должна решить, насколько они важны для тебя, потому что я более чем уверена, что большинство сплетен – это правда.

Грейс вздохнула:

– Я тоже это подозревала.

– Думаю, в этом вопросе ты должна послушаться мудрого совета Вильгельмины. Если ты решишь взять Рочдейла в любовники, хорошенько позаботься о своем сердце. Он может подарить тебе ни с чем не сравнимое наслаждение, но помни, каков он с женщинами. Он никогда не остается с женщиной долго и может быть бессердечным, когда заканчивает отношения.

– Вильгельмина говорит, это из-за того, что он не любит женщин и не доверяет им. Интересно, правда ли это. Он говорит… он говорит, что я ему нравлюсь.

– Просто будь осторожна, Грейс. Поскольку я не услышала от тебя, что ты влюблена в него, я положусь на силу твоего характера, которая сможет вынести все, что бы ни случилось.

Влюблена ли она в него? Были моменты, когда она думала, что такое возможно, но, наверное, это просто похоть, и ничего больше.

– Я ценю твою уверенность во мне, Марианна. И очень благодарна за твой честный совет. Я была смущена и сбита с толку как никогда в жизни. Я все еще не уверена, что готова завести любовника, Рочдейла или кого-либо другого. В конце концов может оказаться, что я просто не захочу сделать этот шаг. Понимаешь, пристойность поведения прививалась мне с колыбели, задолго до того, как я встретила епископа, и сейчас она уже во мне до мозга костей. Но что бы ни случилось, ты помогла мне сделать это менее волнительным решением, понять, что я не должна придавать столько значения некоторым вещам, которым меня учил епископ. Я буду следовать инстинктам – своим собственным инстинктам, не его – и делать то, что кажется правильным.

Марианна порывисто обняла ее. Поля их шляпок столкнулись, и обе подруги расхохотались.

– Я так горжусь тобой, Грейс. Ты проделала такой долгий путь к осуществлению тоста Пенелопы.

Благодаря Рочдейлу, который, впервые в жизни заставив ее почувствовать себя женщиной, заставил подвергнуть сомнению вещи, которые она долгое время принимала как нечто само собой разумеющееся.

Подруги продолжили прогулку в сторону плаца, где тесным строем маршировали солдаты. Грейс взяла Марианну под руку, благодарная, что у нее есть хорошая подруга, готовая рассказать ей правду, не важно, насколько неудобна эта правда. Каким был бы ее брак с епископом, если бы у нее была такая подруга раньше?

– Я сделаю еще один дерзкий шаг, – сказала Грейс, – к тому освобождению, о котором говорила Пенелопа. Я поеду сегодня вечером в оперу. С Рочдейлом.

Глаза Марианны расширились.

– Ты готова публично объявить о связи с ним?

Грейс пожала плечами:

– Нас уже видели танцующими на балах и разговаривающими на вечеринках. Никто не удивится, увидев нас вместе в опере.

– Но он будет сопровождать тебя. Ты приедешь с ним и уедешь с ним, а не встретишься случайно, как это было бы на вечеринке. Могут начаться разговоры.

– Могут. Завтра утром Маргарет наверняка будет у моего порога. Но даже если Рочдейл и я никогда не станем любовниками, он – мой друг, и я не стыжусь этого. Мне нравится думать, что моя репутация достаточно безупречна, чтобы выдержать появление вместе с ним на публике.

Марианна выгнула бровь.

– Возможно, его репутация улучшится, когда его увидят с тобой.

Грейс рассмеялась:

– Ему это не понравится. Он часто советует мне не пытаться изменить его. Ему нравится репутация отъявленного негодяя.

– Да, он действительно изменил тебя, – сказала Марианна, в ее темных глазах плясали веселые искорки. – Кто знает? Ты можешь стать самой веселой из «веселых вдов». Я никогда и не мечтала увидеть тебя, самую «туго зашнурованную» из всех нас, распустившей шнурки, позволившей себе немного свободы, но я так рада, что ты это сделала.

И Грейс тоже была рада этому.

Как минимум дюжина пар театральных биноклей была направлена на ложу Рочдейла в «Ковент-Гарден». Другие проявили свое любопытство не так явно. И все же Грейс сидела рядом с ним, холодная и спокойная, внешне никак не тронутая суматохой.

– Вы очень хорошо справляетесь с этим, моя дорогая, – сказал Рочдейл.

Она повернулась к нему и улыбнулась:

– Возможно, они просто восхищаются моим платьем.

Он улыбнулся:

– Да, наверное, так оно и есть. Как глупо с моей стороны предполагать другое. Сегодня вы выглядите потрясающе. Платье великолепно. Какой яркий оттенок цвета, и в то же время спокойный и скромный по стилю наряд, подобающий уважаемой даме. Платье прекрасно подходит к этому случаю. И идет вам.

Платье было девственно-белым, из мягкой шуршащей ткани с блестящим отливом. Низко вырезанный корсаж закрывал прозрачный белый шелк, заканчивающийся высоко у горла кружевом. Если посмотреть поближе, что Рочдейл, разумеется, и сделал, под шелком можно было заметить смутную тень там, где сходились округлости грудей. Для случайного или далекого зрителя Грейс казалась очень пристойно закрытой до самого горла. Край прямоугольного выреза корсажа, так же как и подол, были украшены полосой яркой разноцветной вышивки. Поверх платья Грейс надела бордовый плащ с высоким воротником, украшенный такой же яркой вышивкой, что и платье. Это был наряд сдержанной элегантности. Рочдейл гордился своей дамой. Некоторые особо ярые ревнители приличий смотрели на нее неодобрительно за то, что ее ведет под руку такой мерзавец, но большинство джентльменов смотрели на него с завистью, ведь он ведет под руку такую красивую женщину.

– Признаюсь, – сказала Грейс, – что на самом деле я провела очень много времени, выбирая подходящее платье. Понимаете, это особенное событие. Это первый раз, когда я появляюсь в театре с мужчиной, который не является моим мужем.

– И к тому же ничуть не похожим на вашего покойного мужа. Я польщен, что вы приняли мое приглашение, моя дорогая. Я думал, что это будет для вас затруднительно, учитывая, что мы непременно привлечем внимание. Нечасто такая респектабельная леди посещает мою ложу. Честно говоря, это, наверное, первый раз.

– А поскольку я никогда не приезжала в сопровождении всем известного распутника, думаю, мы сравняли счет.

– Люди подумают, что либо вы стали легкомысленной, – заметил он, – либо это я изменился.

– Давайте опровергнем все их домыслы, оставшись теми, кто мы есть.

– Вдова епископа и распутник.

Грейс тихо усмехнулась:

– Звучит как название водевиля.

– В котором прекрасную и добродетельную юную вдову соблазняет злой распутник…

– …он сразу же бросает ее, достигнув своей цели и доказав, что ни одна женщина, как бы добродетельна она ни была, не останется равнодушной к его чарам…

– …но будучи более сильной, чем он, она смеется в лицо обществу…

– …довольная, что ее наконец-то заставили снять траур…

– …потому что черный никогда не был ей к лицу…

– …и она бежит в Париж, чтобы там родить от него ребенка…

– …которого содержит тем, что открывает первоклассный бордель…

– …чтобы посетить бордель, наш распутник пересекает Ла-Манш, услышав об исключительных… м-м…

– …талантах его обитательниц…

– …но его пленяет очаровательная владелица, хотя он и не узнает ее.

– …потому что она носит парик и имитирует французский акцент…

– …но как бы сильно он ни старался, она не сдается ему, потому что хочет отомстить за то, что он бросил ее…

– …но в конце концов она не может устоять перед его неотразимым очарованием и сдается…

– …и в этот момент выясняется, что он все время знал, кто она такая. Они падают друг другу в объятия, заявляя о своей вечной любви…

– …и живут после этого долго и счастливо. – Рочдейл улыбнулся. – Неплохой сюжет, моя дорогая. Возможно, нам следует записать это и продать Шеридану для «Друри-Лейн».

Грейс рассмеялась глубоким грудным смехом, который всегда заставал его врасплох. Этот звук был настолько пьянящим и страстным, что у него по спине бежали мурашки, вызывая желание приложить ухо к ее животу – предпочтительно к ее обнаженному животу – и ощутить щекой его нежную вибрацию.

Он заметил, как при звуке ее смеха еще больше голов повернулись в их сторону. Она тоже это заметила, потому что быстро овладела собой и спряталась за веером. Но Рочдейл видел, что она все еще улыбается.

Грейс повернулась к нему боком, наблюдая, как зрители рассаживаются по своим местам в ложах и на галерее, а в партере суетится простой люд. Она убрала непослушную прядь в то, что на первый взгляд казалось простым шиньоном, заколотым высоко на затылке. Но на самом деле это было сложное сооружение из закрученных прядей, свернутых кос и золотых гребешков. Как и все остальное в Грейс Марлоу, оно было гораздо сложнее, чем казалось.

С того дня в Марлоу-Хаусе, когда Рочдейл так разрывался между чувством вины и злостью на себя за эту вину, он перестал пытаться поставить ее в один ряд с другими женщинами, перестал пытаться убедить себя, что она ничем не отличается от всех остальных. Честно говоря, он перестал думать вообще и просто следовал за ней к непринужденной дружбе.

Но в этом не было ничего легкого. Он смотрел на нее и понимал, что она будет задачкой – его прекрасная золотоволосая Грейс с совершенным патрицианским профилем и почти непристойным смехом. Задачкой, потому что она становилась для него более чем просто средством выиграть пари. Задачкой, потому что в такие моменты, как этот, влечение, которое он чувствовал к ней, было совершенно реальным, а не изображаемым ради того, чтобы добавить Альбиона в свою конюшню. И самое главное, задачкой потому, что вожделение, которое он совершено естественно чувствовал к ней, постепенно смешивалось с чем-то другим, с чем-то, что он не хотел анализировать и определять, но что угрожало перевернуть всю его жизнь.

– О Господи! – воскликнула она, глядя сквозь бинокль наложу с Противоположной от сцены стороны. – Мы, похоже, перестали быть главной сенсацией. Все глаза теперь устремлены на герцога Камберленда и очень ярко одетую молодую женщину рядом с ним. – Она опустила бинокль и повернулась к Рочдейлу: – Мы больше не сенсация. Какое падение.

Он рассмеялся, потом поднес ее руку в перчатке к своим губам.

– Ах, Грейс. Вы никогда не перестанете восхищать меня.

Она бросила на него насмешливый взгляд:

– Значит, я вам действительно нравлюсь? Я хочу сказать – на самом деле?

Он удивленно вскинул брови:

– Ну конечно!

– Даже несмотря на то что я педантичная епископская вдова?

Он рассмеялся:

– Вопреки этому. Вообще-то вы нравитесь мне, потому что понимаете – и в глубине души всегда понимали, – что вы больше чем вдова епископа. Что вы можете быть гораздо больше, чем просто вдовой епископа.

Она высвободила руку и снова отвернулась к ложам напротив, которые теперь были почти заполнены.

– Однажды кое-кто намекнул мне, что вы не любите женщин.

– Странное заявление, учитывая историю моих похождений.

– Намек был на то, что вам нравится… получать от женщин удовольствие, но на самом деле они вам не нравятся. Как люди, я хочу сказать.

Какой досадно-проницательный анализ его характера. Интересно, от кого из ее подруг исходила эта критика.

– Если быть честным, в моей жизни было немного женщин, которыми я на самом деле восхищался и которых уважал.

Это признание удивило ее, или, может быть, в ее глазах было разочарование.

– Почему? Не могу поверить, что всего лишь немногими из нас можно восхищаться. А как же ваша матушка?

Он фыркнул:

– Моя мать была первой, кто разочаровал меня. Она сбежала с другим мужчиной, когда я был еще ребенком, и больше я никогда не видел ее.

По лицу Грейс пробежала тень.

– О, простите. Я слышала об этом, но забыла. Должно быть, вам было трудно, когда она ушла.

– Отец сказал мне, что она умерла. Полагаю, для него это так и было.

Ее лицо искривилось в гримасе.

– Как ужасно! Какой чудовищный поступок с его стороны. Но я уверена, что она хотела увидеть вас, если бы только ваш отец позволил это. Она наверняка любила вас и ужасно скучала.

– На самом деле она не очень любила меня. Это ведь она сама попросила отца сказать мне, что она умерла. Она не хотела, чтобы я искал ее. Я не знал ничего об этом до тех пор, пока она на самом деле не умерла, а мой отец не женился.

– О, Джон, какая необычайная жестокость. Но вы не должны судить всех женщин по ее неестественному обращению с вами.

– Я этого и не делаю. – Мать была всего лишь первой из многих женщин, которые раскрыли перед ним свою истинную сущность. С тех пор было бессчетное множество других. – В своей жизни я встречал очень мало женщин, которыми можно восхищаться, и еще меньше тех, кто мне действительно нравился. Вы одна из них, Грейс. Честно говоря, вы на самом верху этого короткого списка.

При этих словах щеки Грейс покраснели. Рочдейл смотрел, как розовая тень распространяется по ее лицу и шее.

Он так полюбил ее привычку краснеть, ждал; этого, часто сам специально вызывал этот румянец. Как и все в Грейс, это был очень изысканный румянец, очаровательный оттенок розового, а не резкие красные пятна, которые он иногда видел у других светлокожих женщин. Он был совершенно уверен, что сможет заставить порозоветь вот так все ее тело, и едва мог дождаться, когда увидит это.

– Спасибо, – произнесла она, опустив глаза. – Вы очень добры. И уверяю вас, это восхищение взаимно.

Ах, бедная Грейс. Она обречена на разочарование.

В ее обществе вечер прошел быстро. Грейс искренне наслаждалась оперой, а он с наслаждением смотрел на нее. Во время первого антракта несколько любопытных заходили к ним в ложу, зашел и кое-кто из друзей. Лорд Шин пришел со своей последней пассией, явно нервничая из-за того, что Рочдейл так очевидно продвинулся с Грейс. Но Рочдейл не позволил ему и его пташке пройти дальше порога. Одно дело, если Грейс увидят в обществе Рочдейла, и совершенно другое – показаться в обществе проститутки. Даже самая непогрешимая репутация вряд ли выдержит такое.

Кэйзенов и Марианна тоже заходили в ложу. Пока женщины разговаривали, Кэйзенов отвел Рочдейла в сторону и стал расспрашивать о Грейс.

– Ты ей кто? Отец? – спросил Рочдейл. – Ты хочешь знать, благородны ли мои намерения?

– Что-то вроде этого.

– Посмотри на нее. Она красавица. Это все, что тебе нужно знать о моих намерениях.

– Дело в том, – сказал Кэйзенов, – что Грейс близкая подруга моей жены. Если ты причинишь боль миссис Марлоу, я буду вынужден от имени Марианны пронзить твое сердце ржавым клинком. Я ясно выразился?

Глаза Рочдейла расширились.

– Господи, приятель, нет нужды устраивать такую мелодраму. Я не собираюсь причинять ей боль.

Кэйзенов продолжал все так же сурово смотреть на него. Были времена, когда ему и в голову не пришло бы подвергать сомнению действия Рочдейла или любого другого мужчины, если дело касалось женщин. Он бы не осмелился возражать, поскольку в его собственных поступках тоже было к чему придраться. Только посмотрите, что женитьба сделала с беднягой, превратила его в инструмент для исполнения капризов и прихотей жены.

– Это все из-за того дурацкого пакта, да? – спросил Кэйзенов, понизив голос. – Насчет того, что «веселые вдовы» должны находить себе лучших любовников. Я чертовски жалею, что вообще рассказал тебе об этом.

– Насколько я помню, в тот момент ты был вдрызг пьян.

– Что ты задумал, Рочдейл? Ты надеешься, что они изберут тебя самым лучшим любовником, если ты соблазнишь самую чопорную вдову?

Рочдейл улыбнулся:

– Интригующая возможность. Ты полагаешь, они наградят меня каким-нибудь призом? Нет, мой интерес к миссис Марлоу не имеет ничего общего с этим чертовым вдовьим пактом. И повторяю: я не собираюсь причинять ей боль.

– Осмелюсь напомнить, что ты никогда намеренно не причинял женщине боль, – заметил Кэйзенов. – Но это случается. И слишком часто. Я просто хочу понять твой интерес к миссис Марлоу. Всего несколько месяцев назад ты заявлял о своем отвращении к «дамам, которые занимаются благотворительностью», и к этой леди в особенности. Что изменилось?

– Может быть, я лучше рассмотрел ее.

Кэйзенов заинтересованно поднял бровь.

– На маскараде, когда все эти золотые волосы струились по ее спине? Ха! Мне следовало догадаться, что ты не сможешь устоять перед этими волосами, Я так и сказал Марианне. Ты бы соблазнил любое страшилище, если бы у нее были длинные светлые волосы, в которые ты можешь завернуться. Только, Рочдейл, будь осторожен с миссис Марлоу. Она не обычная искушенная жеманница. Не разбей ей сердце.

Во время второго антракта Рочдейл получил такое же предупреждение от вдовствующей герцогини Хартфорд. Пока Грейс болтала с лордом Инглби, спутником герцогини и теперешним ее любовником, Вильгельмина отвела Рочдейла в сторону и сказала:

– Если это обязательно, возьми ее в свою постель, но обращайся с ней хорошо, ей это нужно. И ради Бога, не играй ее сердцем. Иначе тебе придется иметь дело со мной.

Рочдейл надеялся, что сердце Грейс не затронуто, потому что он в любом случае собирался довести соблазнение до конца. Он просто должен, иначе ему придется отдать свою лучшую лошадь Шину. Но он не верил, что Грейс влюблена в него или что ей грозит опасность в него влюбиться. Ему больше хотелось верить, что ею движет любопытство. Он разбудил в ней страсть, и когда Грейс привыкла к этой мысли, ей захотелось узнать, насколько далеко она может зайти. Дружба между ними помогла ей легче оправдать то, что она использует его как наставника в искусстве любви. Грейс, как многим женщинам, нужно было восхищаться и уважать мужчину, которому в конце концов будет позволено лечь с ней в постель. Причем крупный банковский чек для ее благотворительного фонда всегда мог гарантировать это уважение.

Рочдейл чувствовал, что она почти готова для первого урока. И у него даже был готов план, как это осуществить:

Позже, когда его карета затормозила перед ее домом на Портленд-плейс, Рочдейл заключил Грейс в объятия для короткого поцелуя. Она ответила с пылом, который ясно сказал Рочдейлу, что она готова сделать следующий шаг. Честно говоря, он был уверен, что она уступила бы ему сегодня ночью, если бы он попросил. Но он этого не сделает. Не сегодня. Он хотел, чтобы она немного помучилась от неудовлетворенного желания, чтобы она захотела этого так сильно, что не сможет отказаться, когда он наконец пригласит ее в свою постель.

И поэтому он поцеловал ее снова, глубже, его руки блуждали по ее бедрам и вверх, к нежной плоти над жесткими костями корсета, защищенной только тонким слоем полупрозрачного шелка. Она подалась навстречу его прикосновению и застонала.

Наконец он отстранился.

– Я не должен задерживать вас, – произнес он между прерывистыми вдохами. – Ваши соседи будут сплетничать. – Боже, у него перехватывает дыхание из-за нее. И такое случается каждый раз. Он начинал как соблазнитель, а в результате сам оказался соблазненным.

– Возможно, вы… – Но она покачала головой и не закончила мысль. Неужели она собиралась пригласить его войти? Он зашел достаточно далеко, чтобы хотеть этого, но ему еще хватало решимости, чтобы придерживаться своего плана.

– Я бы с радостью оставался с вами в карете хоть несколько часов, – сказал он, – но это было бы слишком эгоистично даже для меня. С еще большей радостью я последовал бы за вами в дом, но это было бы худшее проявление эгоизма. Мне наплевать, что люди говорят обо мне, но это не означает, что я буду также легкомысленно обращаться с вашей репутацией. Если я войду с вами в дом, думаю, найдется как минимум один из соседей, кто заметит время, когда я вошел и во сколько точно я вышел.

– Да, наверное, вы правы.

Он не мог подавить улыбку при ее словах, завуалированном признании в том, что она действительно могла бы пригласить его в дом. В свою постель. Потребовалось невероятное усилие воли, чтобы не схватить ее в объятия и не уговорить все-таки отвести его наверх.

– Могу я увидеться с вами завтра? – вместо этого спросил он. – Мне бы хотелось отвезти вас на скачки.

Грейс осторожно улыбнулась:

– О, я никогда не была на скачках.

– Тогда давно пора съездить, как вам кажется? В скачках будет участвовать моя лучшая лошадь. Мне будет очень приятно, если вы понаблюдаете за скачками вместе со мной.

Ее улыбка стала такой сияющей, такой яркой, что поразила его как молния, ударившая в грудь.

– О да, Джон! Мне бы хотелось этого больше всего на свете. А там будут делать ставки?

– Конечно.

– Тогда, наверное, мне следует поставить на вашего коня.

– На лошадь. Это гнедая кобыла по имени Серенити. Она фаворит, так что ваша ставка не будет слишком рискованной. Ставки будут в ее пользу.

– Скачки и игра на деньги. Какое дурное влияние вы оказываете, сэр!

Дурнее, чем она думает.

– В восемь я заеду, чтобы забрать вас. Боюсь, это довольно рано.

– В восемь часов? Я не подозревала, что скачки проводятся в такой ранний час.

– Нет, конечно. Но нам придется выехать заранее. У меня должно быть время проверить Серенити, поговорить с жокеем, осмотреть поле и все прочее. Для этого требуется, чтобы я приехал задолго до начала скачек. Надеюсь, вы не против.

– Вовсе нет. Я с нетерпением жду этого.

По сигналу Рочдейла Нэт, сегодня в полной ливрее лакея, спрыгнул со своего места на запятках, открыл дверцу кареты и опустил подножку. Рочдейл вышел и помог выйти Грейс. Он прошел с ней до двери, тщательно сдерживаясь, чтобы не взять ее за руку и вообще никак не дотронуться до нее. Ближайший фонарь слишком ярко освещал их. А его действительно очень заботила ее репутация. Он не лгал.

Когда Грейс подошла к двери, мрачный дворецкий распахнул дверь. Она поблагодарила, что он дождался ее, и отпустила, пообещав запереть дверь сама. Дворецкий вызывающе посмотрел на Рочдейла, но сделал как просили, оставив Грейс и Рочдейла на пороге одних. Может быть, она все-таки собирается пригласить его?

Она повернулась к нему и сказала:

– Вы можете ответить мне честно?

– Все, что угодно.

– Почему вы делаете это?

– Что делаю?

– Преследуете меня. Я для вас что-то вроде вызова? Новое ощущение? Вы никогда раньше не были с респектабельной женщиной? С хорошей женщиной?

Он вздрогнул. Что он может сказать, чтобы это хотя бы отдаленно было похоже на правду? Правда в том, что желание получить ее, чтобы выиграть пари, превратилось в желание просто получить ее. Но правда и то, что он никогда не стал бы ухаживать за ней без этого проклятого пари.

– О, конечно, была же Серена Андервуд, не так ли? – В ее словах сквозил едва уловимый сарказм. – Она была респектабельной. Была.

Она боится, что он поступит с ней так же, как обошелся с Сереной? Эти ситуации даже отдаленно не были похожи, так же как не были похожи Серена и Грейс.

– Многие женщины респектабельны, – сказал он. – Но очень мало действительно хороших.

Грейс подняла бровь.

– В этой истории скрыто гораздо больше, чем все мы знаем, не так ли? Серена была не совсем безупречна, да?

Бедная Грейс. Она так старалась увидеть в нем человека лучшего, чем он был на самом деле, чтобы распутный Рочдейл мог казаться достойным ее.

– Я сожалею о скандале, – сказал он. – И это все, что я могу сказать по этому вопросу.

– Вы как-то сказали мне, что вы человек осмотрительный. Теперь я знаю, что это правда. Я горжусь, что могу называть вас другом, лорд Рочдейл.

Господь милосердный, она убивает его. Рочдейл поклонился ей.

– Вы льстите мне, мадам.

Грейс положила руку на его рукав на глазах у любого из шпионящих соседей.

– Спасибо за очаровательный вечер. Мне очень понравилось, как мы провели время. Мне бы хотелось, чтобы вы не были так решительно настроены и не заставляли людей думать о вас плохо. Если бы они только знали, как вы были щедры к Марлоу-Хаусу.

– Так вы поэтому согласились показываться рядом со мной, позволяли мне целовать вас? В качестве некой награды за мой чек?

Она покраснела. Опять. Очаровательно.

– Нет, конечно, нет. Ваше пожертвование не имеет к этому никакого отношения. Это было бы жестоко и нечестно. Мне хорошо с вами, вот и все. Вы заставляете меня чувствовать себя… особенной.

Ее рука все еще лежала на его рукаве, и Рочдейл накрыл ее своей.

– Вы и есть особенная. И очень красивая. Неужели никто никогда не говорил вам этого?

– Епископ говорил. Ему очень нравилась моя внешность. Но во многих отношениях он был отстраненным, боялся прикоснуться ко мне, словно я могла разбиться, как фарфоровая статуэтка. Вы тоже говорите, что я красива, но признаете не только мою красоту, но и мой ум. Вы обращаетесь со мной как с… равной. Для епископа я всегда была его драгоценной помощницей. Он никогда не разговаривал со мной так, как вы. Я благодарна вам за это и не могу дождаться завтрашних скачек.

Сложности и еще сложности.

Во время долгого извилистого пути к Керзон-стрит Рочдейл по-новому взглянул на то, что запланировал назавтра. Грейс отказывалась быть жестокой и нечестной с ним, а он собирался совершить что-то ужасно эгоистичное и лживое – и в высшей степени жестокое, если она когда-нибудь узнает правду. Он предвкушал полноценное соблазнение и был уверен, что Грейс уступит ему. Потому что он заставил ее чувствовать себя особенной.

И все же она заставила его чувствовать себя последним мерзавцем на всем свете.

Какого дьявола он собирается делать с Грейс Марлоу?