Глава 3

Когда на другое утро няня на цыпочках вошла на кухню с собранными в курятнике свежими яйцами, то разбудила Сина.

— Милорд, вам совсем ни к чему подниматься так рано! — смутилась старушка, однако он уже выбирался из постели.

То, как сильно он успел отвыкнуть от лишений, стало неприятным откровением этого утра. Бывало, Сину приходилось проводить ночь на полу, прямо в походном плаще, а с первыми лучами солнца идти в бой. Он просыпался тогда бодрым и свежим, теперь же ныла каждая косточка, голова была тяжелой, отчаянно хотелось принять горячую ванну и переодеться. Син рассудил, что ему нужно поскорее вернуться в строй.

— Можно взять немного теплой воды для бритья?

Няня охотно предоставила требуемое, и он побрился, как мог, перед треснувшим зеркальцем на стене, радуясь тому, что его щетина не слишком груба. Он не привык бриться сам — это была обязанность Джерома, даже в армии. Надо сказать, общество старого камердинера было единственной уступкой требованиям маркиза Родгара. Син неизменно дослуживался до очередного звания, а не покупал его, как многие другие. Будь воля брата, тот купил бы ему и полк, не понимая, что в заслуженном продвижении вверх есть куда большая прелесть. Сину нравилось обходиться без чужой помощи.

Во всем, кроме бритья.

Он сделал сам себе гримасу в зеркале. Если бы не проклятая лихорадка! Он пытался перенести ее на ногах, пытался остаться в строю, но день ото дня становился все слабее, пока наконец не слег в бреду. С той минуты воспоминания его были обрывочными: чьи-то неумелые заботы, походный лазарет, корабельный трюм, где он мечтал о смерти… и вдруг — словно небеса обетованные — Родгар-Эбби с высокими расписными потолками и забота близких: Родгара, Бренда, Брайта и перепуганной, заплаканной сестры-двойняшки Элфлед. Он был слаб, как младенец, и считал, что уже не жилец, а потому отдался в любящие руки семьи, заново наслаждаясь знакомыми звуками, запахами, видом дорогих лиц.

Однако по мере выздоровления Син начал все больше досадовать на чрезмерную заботу братьев и сестер. Трудно сказать, что у них считалось хорошим здоровьем, но простому смертному было невозможно достигнуть столь совершенного состояния. Они начали поговаривать о выходе в отставку и о другом, менее опасном занятии.

Ну уж нет! Одна мысль об этом раздражала так, что рука дрогнула и на подбородке появилась царапина. С приглушенным проклятием Син схватился за носовой платок. Промокнув кровь, он заставил себя сосредоточиться, так что обошлось без дальнейших неприятностей. Когда с бритьем было покончено и Син отвернулся от зеркала, прижимая платок к царапине, в кухню как раз входила Чарлз. Взгляды их встретились, она быстро опустила глаза, потом намеренно медленно подняла снова.

— У милорда по утрам трясутся руки?

— Если бреет камердинер, трудно набраться опыта. А вам, мой юный друг, можно позавидовать — это скучное занятие еще не стало вашей ежедневной необходимостью. Хотелось бы мне жить во времена окладистых бород!

Син отбросил платок, весь в пятнышках крови, и склонился над саквояжем в поисках чистой рубашки. Найдя, он сбросил свою и с хрустом потянулся, не поворачиваясь, но краем глаза наблюдая за Чарлз. Она снова покраснела и, судя по всему, была рассержена тем, что постоянно себя выдает. Чтобы отвлечься, она взялась резать хлеб. Куски выходили кривыми — ее мысли были далеко, да она и не привыкла управляться с кухонным ножом.

Обнаружив, что может наблюдать за ней в зеркальце, Син сделал вид, что пристально рассматривает царапину на подбородке. Он все еще был полураздет. Заметив, что девушка украдкой следит за ним, он расправил плечи и потянулся вторично. Это уже не было поддразнивание — он всерьез распускал хвост, как какой-нибудь павлин.

Этот маленький спектакль имел успех: Чарлз забыла про хлеб и во все глаза смотрела на Сина. Хорошо бы пустить в ход тяжелую артиллерию, подумал он. На груди у него был интригующий шрам, ни одна женщина не оставалась к нему равнодушной. Рана была пустяковая, а след остался внушительный, к большому удовлетворению Сина. Не будь рядом няни… Но она суетилась у плиты, и момент был неподходящий.

Переодевшись, он повернулся. Чарлз склонялась над столом, намазывая кривые ломти маслом.

— Как мило с вашей стороны помогать по хозяйству, — сказал Син, вставляя запонки в кружевные манжеты. — Большинство молодых людей находит это унизительным.

Девушка помедлила, потом руки ее снова задвигались.

— Большинство молодых людей — болваны!

Надо сказать, руки у нее были вполне женственные и лишь с натяжкой могли сойти за юношеские. Было разумно с ее стороны надевать в долгую дорогу перчатки.

— Вполне с вами согласен. Надеюсь, здесь есть уборная?

Она бросила настороженный взгляд, очевидно, ожидая подвоха. Да, это была самая недоверчивая женщина, какую ему только приходилось встречать. Получив объяснение, он вышел, а когда вернулся, Верити уже присоединилась к остальным с младенцем на руках. По кухне плыл аромат яичницы с беконом, старушка стояла у плиты, а Чарлз — чуть поодаль, с таким видом, словно ей нечем себя занять. Син подумал, что обычно она помогает няне, но на сей раз решила выдержать роль молодого бездельника. Это давалось ей нелегко.

После двух дней, проведенных у сестры Хильды, Син имел кое-какой опыт обращения с младенцами и теперь подошел посмотреть на маленького Уильяма. Зная, что для матери это источник гордости и счастья, он осыпал его комплиментами, мимоходом отметив, что по виду малыш приходится ровесником его племяннику.

— Сколько ему? Месяца два?

— Девять недель, — ответила Верити, приглаживая светлый пух на головке ребенка.

— Не рано ли брать его в дорогу?

— Мне пришлось, — помолчав, сказала молодая мать.

Син нашел, что не может пользоваться ее доверчивой кротостью, и отправился провоцировать Чарлз. Он устроил очередной спектакль из суеты вокруг няни: грел тарелки, держал их, пока она раскладывала завтрак, и относил к столу. Вскоре девушка не выдержала и взялась заваривать чай. Судя по ее привычным жестам, это было ей не внове. Син воздержался от комментариев, но позже, когда все уже ели, подал голос:

— Итак, когда же я узнаю вашу историю?

Сестры переглянулись.

— Вы узнаете только самое необходимое! — отрезала Чарлз, пригвоздив его к месту ледяным взглядом. — Полагаю, вас осенила идея, что Верити прижила ребенка вне брака?

— А разве нет? — удивился Син, поскольку и в самом деле так думал.

— Нет! Уильям — дитя законного брака и рожден в положенное время после венчания.

— Его отец должен быть вне себя от счастья.

— Его отец умер.

Син внимательно оглядел Верити. Она не носила траура и спешила к некоему майору Фрейзеру. Брови его невольно поползли вверх.

— Не понимаю, к чему ходить вокруг да около, — проговорила Верити, — если можно сказать все как есть. Мой муж умер, опекуном ребенка назначен его брат. Когда он явился принять на себя эту обязанность, я поняла, что он задумал дурное, и бежала к человеку, которому доверяю.

Сто вопросов разом возникли в голове у Сина, и он задал самый важный из них:

— То есть к майору Фрейзеру?

— Это мой нареченный.

— Как это возможно — через два месяца после смерти мужа?

— Натаниель был моим нареченным еще до брака, — объяснила Верити, краснея, — но увы, не в глазах моего отца. Мне пришлось выйти за другого, однако клятва остается клятвой.

— Видите, как все просто, — вступила в разговор Чарлз. — Верити нужно доставить в Мейденхед — и дело будет сделано.

— А как же опекунство? — с сомнением осведомился Син.

— Как только Верити будет снова обвенчана, Натаниель получит права опекунства.

— Мне кажется, все не так уж просто. Суд может решить, что мужчина, вступивший в брак с женщиной, чей траур еще не истек, непригоден на роль опекуна. Ну а бегство еще больше уронит вас в глазах закона.

— Что вы такое говорите! — Верити побледнела.

— Закон строг, миледи. Не лучше ли вернуться домой, послать за вашим нареченным и решить этот вопрос… благопристойно?

Сестры переглянулись. Было заметно, что обе они нервничают, чем дальше, тем больше.

— Верити не позволят выйти замуж за Натаниеля Фрейзера, — выдавила Чарлз. — Генри В… дядя задумал убить ребенка!

Судя по выражению лица Верити, это была чистая правда.

— Но почему?

— Чтобы состояние брата перешло к нему.

За столом наступила долгая тишина. Осмысливая услышанное, Син вынужден был признать, что жадность — сильнейшая движущая сила преступления. История знала множество случаев, когда непрямой наследник устранял прямого, чтобы завладеть титулом и богатством. С другой стороны, случалось, что молодая вдова повсюду видела угрозу, даже там, где ее не было и в помине.

— От чего умер ваш муж, Верити?

— У него случился удар, — ответила та, потупившись.

— Как его имя?

— Не говори! — вмешалась Чарлз. — Милорд, кто дал вам право ее допрашивать? Мы и без того сказали вам больше, чем следовало! Если этого мало, обойдемся без вашей помощи!

— Мне этого довольно, — кротко сказал Син. — Можете рассчитывать на меня.

Решиться было нетрудно: задача не казалась сложной или трудоемкой. До Мейденхеда была сотня миль, то есть три дня пути.

— Как я уже сказал, доставлю вас на место в целости и сохранности. Хотелось бы только знать, что делать в случае погони. Ведь беглянку наверняка разыскивают.

— Без сомнения.

— Отчего же не заглянули сюда?

— Сюда заглянули в первую очередь, еще три дня назад! — возмутилась Чарлз. — Мы с няней поклялись, что не знаем, где Верити, и это была чистая правда. Сестра шла сюда пешком, с ребенком на руках! Она появилась довольно скоро после… визита.

Син посмотрел на молодую мать с уважением. Тихая и кроткая, Верити не производила впечатления человека, способного на долгий пеший переход в ноябре, да еще и с грудным ребенком на руках. Выходит, его выводы относительно происходящего были скоропалительны: человек решится на такое, только если опасность и впрямь велика. В том, как крепко Верити прижимала к себе младенца, было что-то отчаянное.

— Ваши преследователи знают о майоре Фрейзере?

— Не думаю.

— Куда, по их мнению, вы можете пойти?

— Надеюсь, у них теперь вообще нет мнения на этот счет. Единственный возможный вариант уже проверен. Полагаю, меня станут искать в Лондоне. Брат мужа ничего не знает о моей жизни до брака.

— А ваши близкие не могут вас приютить?

Взгляды сестер встретились б третий раз, и одно это уже многое сказало Сину.

— Будь наша семья добросердечной, я не влачил бы подобное существование, — с горечью произнесла Чарлз.

— Так вы отосланы с глаз долой! — догадался он.

Судя по тому, как она передернулась, удар попал в цель.

— Короче говоря, мы не можем просить помощи у семьи. Они первыми воспротивятся браку сестры с Натаниелем.

Син решил обратиться к главнейшему правилу выживания на фронте: действуй так, словно грозит худшее. Он поднялся из-за стола и заходил по кухне, размышляя на ходу:

— Закон всегда на стороне того, кто официально назначен опекуном. Ему всемерно способствуют. Возможно, назначена награда за сведения о местонахождении леди Верити, и на каждом постоялом дворе вывешено описание ее примет. Не исключены проверки в дилижансах. Так мы далеко не уедем.

— Мы собирались переодеться, — вставила Чарлз.

— Кем?

— Верити может сойти за кормилицу со своим подопечным. Если перекрасить ее волосы в темный цвет…

— Допустим. А как насчет вас?

— Мне маскарад ни к чему!

— Вот как? — Син наклонился к ней через стол. — А если Генри Ужасный еще раз наведается в этот домишко и найдет его пустым? Полагаю, он не полный болван, а значит, будет искать уже вас, мой юный друг!

— К тому времени бы будем в безопасности.

Поскольку теперь было кому переправить Верити в Мейденхед, Чарлз и няня вполне могли бы оставаться на своем месте и настаивать на том, что ничего не знают. Но Син промолчал: ему хотелось получше узнать объект своего интереса.

— Итак, Генри Ужасный разыскивает белокурую леди с младенцем. Как только станет ясно, что и вы упорхнули, он примется за поиски леди с младенцем в сопровождении молодого человека.

Он подождал возражений, но их не последовало. Тогда он подверг Чарлз демонстративному осмотру.

— Как некстати, что в вас нет ничего женственного! — Она вздрогнула, а няня хмыкнула, но Син оставил это без внимания, продолжая разглядывать. — Нет… нет, это совершенно не пойдет. Невозможно представить, как вы жеманитесь.

— И слава Богу! — отрезала Чарлз в негодовании.

— Тогда придется сделать из вас грума.

Она тотчас кивнула.

— Вы уверены, что справитесь?

— Конечно. Я знаю лошадей и умею о них заботиться. А вы притворитесь кучером?

— Отнюдь нет. Кучером будет Хоскинз, раз уж это его прямая обязанность. Мы прихватим его из «Короны».

— Он задаст тысячу вопросов!

— Вне всякого сомнения, особенно когда выяснится, что хозяин наденет юбки. — На Сина уставились три ошеломленных лица. Он ответил невозмутимым взглядом. — Я буду изображать кормящую мать, и таким образом мы перехитрим наших преследователей.

— Вы готовы переодеться женщиной? — спросила Чарлз в безмерном изумлении.

— Если только вы сами не претендуете на эту роль. Впрочем, это было бы неразумно — ведь я куда привлекательнее вас и к тому же умею кокетничать.

Син жеманно затрепетал длинными ресницами, наслаждаясь игрой противоречивых эмоций на лице Чарлз. Возмущенная пренебрежением к ее внешности, она при этом заранее забавлялась видом своего обидчика в корсете и нижних юбках.

Он угадал правильно: Честити была разом и обижена, и позабавлена этим несносным мужчиной, что вторгся в ее монотонную жизнь и нахально прибрал к рукам бразды правления. Она надеялась, что он хорошенько помучается в женском наряде, но боялась, что будет выглядеть в нем нелепо. Что касается того, что в ней нет ничего женственного… он ее слишком мало знал. Дочери графа Уолгрейва были вышколены в лучших светских традициях — безупречные леди, женственные, сдержанные. От удачного брака зависело, как будут пристроены дети, в особенности дочери.

Нет уж, сказала себе Честити, она гораздо, гораздо привлекательнее этого наглеца. В свой единственный лондонский сезон она блистала среди первых красавиц высшего света. К ее ногам склонилось множество мужчин, в том числе надменный маркиз Родгар. Можно сказать, она была лучшей дебютанткой сезона.

Честити закусила губу, чтобы не разразиться смехом. Из нее, женщины, вышел симпатичный юноша. Что, если из лорда Маллорена выйдет хорошенькая женщина? Будь она одна, она хохотала бы до упаду. Занятно… ведь она так долго не испытывала потребности смеяться.

От Сина не укрылись дрожь губ и искорки в глазах Чарлз, и, со своей стороны, он тоже пожалел, что не может насладиться зрелищем ее смеха. Наверняка это преображало ее.

Он заговорил, убеждая своих похитительниц, что лучше всего будет отпустить его в Шефтсбери одного — за Хоскин-зом и для покупки женской одежды. Чарлз вынуждена была признать справедливость его доводов и отправилась за верховой лошадью. Должно быть, раньше они жили в своем родовом гнезде.

— Я поеду не один? — осведомился лорд Син, когда Честити вернулась с двумя оседланными лошадьми. — Зачем вам зря рисковать?

— Не зря. Это разумная мера предосторожности, милорд.

— Но в такой непосредственной близости от дома вас могут узнать!

— И что же? — Честити усмехнулась. — Я не живу отшельником.

— Да, но зачем наводить на мысль, что между мной и нами есть что-то общее? Займитесь лучше своим превращением в грума. Есть у вас одежда попроще?

— Нет.

— Тогда посмотрим, что найдется в карете. — Лорд Син пошел через сад, но при виде исцарапанной дверцы остановился на полушаге. — Это необходимо?

— Ну… карета с гербом всегда привлекает внимание! — объяснила Честити с трепетом в голосе, за который сама себя возненавидела.

— О! Вижу, вы — сторонник крайних мер. — Лорд Син холодно посмотрел на нее. — Признайтесь, это был выпад против меня? Так вот, он вам не удался — карета не моя, а брата. Когда Родгар узнает о вашей выходке, вы получите столько горячих, что неделю не сможете сидеть. — С минуту он раздумывал. — Краска скроет следы вашей бурной деятельности, и слава Богу. Если карета с гербом привлекает внимание, то изуродованная — тем более.

Не дожидаясь ответа и не глядя больше на Честити, он скрылся внутри. Вскоре на траву шлепнулся узел.

— Это все принадлежит Гарри, моему груму. Он немного выше вас, так что должно подойти. — В узле оказались грубая рубаха, заплатанные штаны и линялый шейный платок. Все это Син небрежно бросил ей. — Не нужно морщиться, все чистое. Обувь, головной убор и верхнюю одежду возьмите свои, но на вашем месте я бы на них немного потоптался, для правдоподобия.

— Я так и сделаю, — буркнула Честити и повернулась, чтобы уйти. — Пойду переоденусь.

— А здесь чем хуже? — осведомился лорд Син, стоявший со скрещенными руками и прислонившись к карете. — Вы что же, сама стыдливость? Или опасаетесь, что я буду пожирать глазами ваше угловатое тело? Можете быть совершенно спокойны, я решительно предпочитаю женский пол.

— Ни минуты не сомневаюсь! — Честити снова покраснела, проклиная дурацкую привычку. — Дело не в этом, милорд. Я и в самом деле несколько… стыдлив.

— Представляю, как над вами издевались в школе! — крикнул лорд Син ей вслед.

Войдя в дом, раздосадованная Честити изо всех сил хлопнула дверью.

— Почему я не оставила его на дороге?!

— И хорошо, что не оставила, — сказала Верити, паковавшая вещи, и губы ее дрогнули в улыбке. — Это кладезь премудростей. Кому придет в голову высматривать леди средних лет с кормилицей и младенцем?

— Средних лет? Это он-то? — Честити повертела в руках поношенное тряпье. — Лучше бы я настояла на роли… ну, скажем, матери.

— Мать, которая моложе дочери и к тому же стриженая? Ах, почему парики сейчас носят только мужчины! В былые времена вопрос решился бы проще.

Рука Честити сама собой потянулась к чахлой поросли на месте некогда длинных и густых локонов.

— Прости, милая! — Верити бросилась обнимать сестру. — Мне не следовало упоминать о волосах. Но ведь они отрастут!

— Конечно, отрастут. Если помнишь, отец обрил меня наголо. А чего наговорил при этом! — Она передернула плечами, словно сбрасывая груз неприятных воспоминаний. — Зато он исправил дело, вынудив меня надеть мужское. Бритоголовая женщина выглядит нелепо, а юноша всегда может надеть паричок. Согласись, из меня получился недурной парень, и сейчас это кстати. Никому в голову не придет выискивать во мне женщину.

— Отец смягчится… — начала Верити, но Честити перебила ее:

— Не упоминай о нем! Он прогнал меня с глаз долой, а я за это вычеркнула его из своей жизни.

— Но ведь он всегда желал нам добра, — вздохнула сестра.

— Он желал добра в первую очередь себе.

— Как ты можешь так говорить о родном отце!

— Если он тебе такой родной, отчего же ты не спешишь в его любящие объятия?

Верити помолчала, скатывая пару чулок, потом подняла взгляд.

— В самом деле, после всего случившегося…

Зная, как много означают для Верити родственные узы и как она мучается своим отношением к отцу, Честити обняла ее. Ведь ее собственная вера в отцовскую справедливость тоже рухнула не сразу.

— Все образуется, вот увидишь. Мы наладим свою жизнь без помощи отца. «Непогрешимый», скажите на милость! Тот, кто первым назвал его так, не слишком разбирался в людях.

— Я много думала над твоими вчерашними словами и нахожу, что наш союз с сэром Уильямом не имел особого смысла, а уж твой с сэром Генри — и того меньше. Возможно, с годами отец впал в слабоумие.

— О нет, ты не права. Для этого он все еще слишком молод и полон сил. Он яростно жаждет власти и, без сомнения, имел свои причины выдать нас за Вернемов.

Принц Фредерик Уэльский скончался десять лет назад. Граф Уолгрейв, его ровесник и близкий друг, связывал с ним все свои амбиции, выжидая, когда умрет старый король и трон перейдет к Фредерику. По иронии судьбы тот умер сравнительно молодым, и наследником был объявлен младший сын, ныне король Георг III, всецело находившийся под влиянием своей матери принцессы Августы и Бьюта, ее фаворита-шотландца. Такой поворот событий дорого обошелся графу Уолгрейву.

— Бедный отец, — пробормотала Честити насмешливо. — Когда хочешь быть ближе к трону, следует играть на обе стороны — так, на всякий случай. Зря он пренебрегал леди Августой.

— И восстановил ее против себя, всячески занимая время принца Фредерика. А все потому, что, по его мнению, женщины не заслуживают внимания.

— Похоже, у него никогда не было дара предвидения, — сказала Честити после короткого раздумья, — иначе как объяснить это слепое стремление связать наше имя с Вернемами? Разве что сэр Уильям имел какой-то вес.

— Вес? — Верити хмыкнула, не поворачиваясь от сундука. — В глазах леди Августы? Никогда! Она терпеть не могла сэра Уильяма, как и любого недруга Бьюта, с которыми ее связывают узы безмерной симпатии.

— Узы бесстыдной симпатии.

— Честити!

— Разве не так? Если для тебя это ново, ты поистине слепа. Бесстыдство объясняет эту симпатию — у красавчика Бьюта мозги с горошину и кроличья отвага!

— Право же, Честити! — Верити попыталась удержаться от смешка, но не сумела. — А если честно, здесь я вполне согласна с отцом: такой фаворит опаснее для страны, чем любой внешний враг. К несчастью, Бьют держит в руках не только королеву-мать, но и юного короля.

— Отец не колеблясь ухватился бы за шанс изменить положение дел.

— Но ведь ты не думаешь, что братья Вернемы могли ему в этом помочь?

— Кто знает? Отец как-то упомянул, что выискивает доказательства связи Бьюта с якобитами, его поддержки принца Чарлза в 1745-м. В ту пору многие заигрывали с якобитами, поскольку казалось, что тем удастся вернуть Стюартов на трон.

— А когда мятеж был подавлен, большинство переметнулось на сторону их противников. Гнусное двуличие!

— Помнится, сэр Уильям был в составе комитета по разоблачению тайных сторонников якобитского движения.

— Увы! — признала Верити, дрожа от отвращения. — Он обожал распространяться на эту тему и так злорадствовал, что мне было неизменно жаль этих несчастных. Вот кому было по душе издеваться над людьми! Единственный способ выкрутиться — дать ему взятку. Все это помогло ему подняться от скромного сквайра до заметной фигуры, пусть и в местных масштабах.

— Неприятный человек, — рассеянно сказала Честити, думая о своем. — Допустим, за время работы в комитете сэру Уильяму удалось узнать сведения, которые могли бы скомпрометировать Бьюта, и отец перекупил часть их ценой твоего брака. Кто его знает, этого шотландца…

— Ты ошибаешься, сестра, — поразмыслив, сказала Верити. — Бьют не слишком умен, но безгранично предан трону. Что с того, что он шотландец? Не все они были на стороне якобитов, что бы там ни твердила досужая молва.

— Наверное, ты права.

Честити взялась помогать сестре укладываться и молча занималась этим, пока в груде пеленок не нашарила запечатанный конверт.

— Это еще что такое?

— Так, ничего! — Верити виновато отвела глаза.

Осмотрев документ, Честити обнаружила, что он состоит из двух листов бумаги, сложенных вчетверо и скрепленных печатью на каждом углу. Она вопросительно глянула на сестру.

— Не знаю, что с этим делать. Однажды сэр Уильям показал мне, где это хранится, и взял с меня клятву, что после его смерти я немедленно передам это лорду Мэнсфилду, верховному судье. Я поклялась на Библии!

— Исключено! — решительно заявила Честити, хорошо знавшая скрупулезную честность сестры. — Ты никому ничего не станешь передавать, пока не обвенчаешься с Натаниелем.

— Хорошо, — неохотно согласилась Верити. — Все равно ведь Мейденхед находится на пути к Лондону, так что клятву я не нарушаю.

— Именно так. — Честити повертела документ в руках. — Как по-твоему, что в нем?

— Не имею ни малейшего понятия, но знаю одно: сэр Уильям не желал, чтобы этот документ попал в руки его брата. Возможно, это поправка к завещанию.

— О лишении Генри опекунских прав? Тогда давай поскорее это вскроем!

— Нет, что ты! — Верити в испуге выхватила документ. — Со сломанными печатями он будет недействителен!

— Да, но… — Честити оборвала фразу и сменила тему. — Ну и Бог с ним, ведь сейчас главное — добраться к Натаниелю. Там обсудим, как действовать дальше.

— Не обсудить ли это сейчас, с лордом Сином?

— Ты с ума сошла! Мы даже не знаем, о чем этот документ! Не хватало еще, чтобы в руки одного из Маллоренов попало то, что может быть использовано против нас. Спрячь его получше, а я пойду переоденусь.

Когда она ушла, Верити спрятала документ и вздохнула, размышляя над плачевным положением дел. Ее собственная ситуация еще могла улучшиться, но судьба сестры была решена. То, что граф Уолгрейв из корысти пытался принудить Честити к браку с Генри Вернемом, было из ряда вон выходящим.

Когда разразился скандал, Верити находилась на последних месяцах беременности. Сэр Уильям не преминул поставить ее в известность, кипя от гнева и возмущения: еще бы, ведь Честити отвергла его родного брата. Он обрисовал ее поступок в самых черных красках, однако позже Верити выслушала ту же историю из ее собственных уст.

Генри Вернем, десятью годами моложе брата, походил на него только внешне. Уильям был откровенно груб. и жаден, Генри был скользкий тип. Он был недурен собой, но не имел особых талантов и занимал незначительный пост в суде. Иными словами, он был ничтожеством и не мог предложить ничего, кроме имени и фамильных связей. Тем не менее он имел наглость просить руки самой блестящей дебютантки сезона, и, вместо того чтобы рассмеяться ему в лицо, могущественный граф Уолгрейв приказал дочери принять предложение. Честити и не подумала, сочтя это шуткой. Гнев отца быстро развеял ее иллюзии, однако она упорно стояла на своем, стоически вынося лекции о пользе послушания и всевозможные запреты, призванные наставить ее на путь истинный. Даже угроза заточить ее в провинции не возымела должного действия: Честити заявила, что предпочитает участь затворницы сомнительным знакам внимания Генри Вернема.

В ту ночь она мирно уснула в своей постели, чтобы проснуться в полночь от крика и шума. Усевшись, она увидела в распахнутых дверях отца с миной притворной ярости на лице, а за его спиной — полдюжины тех, кто в то время гостил в Уолгрейв-Тауэрс. К ужасу и возмущению Честити, в ее постели возлежал Генри Вернем. Она тотчас поняла смысл происходящего: спектакль был призван уверить всех, что она уже состоит в связи с этим человеком, чтобы отец мог «прикрыть грех» браком. Он ни минуты не сомневался, что она покорится, — в конце концов, что еще остается настоящей леди перед лицом публичного скандала?

Однако Честити и тут не оправдала его ожиданий. Она во всеуслышание заявила, что не имеет с этим ничего общего, что невинна и не свяжет свою жизнь с человеком, способным на подобные гнусности. Спасая положение, граф вынужден был настоять на версии падения дочери. После недели заточения с своей комнате на хлебе и воде Честити была наголо обрита и сослана в домик садовника с наказом впредь не появляться на глаза и не просить денег. Ей была оставлена только мужская одежда. Так поступали со строптивыми дочерьми.

Куда она могла пойти, чем заняться? О замужестве приходилось забыть, а чтобы наняться на службу, нужно хоть что-то уметь.

Хуже всего, думала Верити, что весь свет уверен в грехопадении Честити. Ни один достойный мужчина не предложит ей своего имени. Она создана для брака и материнства, но кто поверит в это, глядя на мрачного, резкого юношу, в которого она превратилась? Бедная Честити!

Словно услышав звук своего имени, та появилась на ступенях, преображенная. Бриджи были ей немного свободны, так что пришлось затянуть их в талии ремнем, зато они придали мужскую массивность ее ногам. Свободная рубаха совершенно скрыла изящество верхней части тела, а пестрый платок превосходно замаскировал шею. На мышиного цвета паричке сидела побитая молью шляпа.

— Но ведь это чудесно! — воскликнула Верити, всплеснув руками. — Лучшего маскарада не придумаешь! Как умен и практичен этот лорд Син!

— Да уж, — буркнула Честити, но и она была довольна своим новым обликом.

— Интересно, отец знает о моем исчезновении? — вдруг спросила сестра.

— Он никак не мог остаться в неведении, разве что Генри предпочел утаить твое бегство из каких-нибудь гнусных соображений.

— Не могу вообразить, к чему бы это было. Генри нужен Уильям, потому что опекунство означает полный контроль над поместьем. Ну и, разумеется, он должен быть под рукой для… Боже! В самом деле, Генри Ужасный! Лучшего прозвища не придумаешь. Лорд Син нравится мне все больше и больше.

— Тебе нравится каждый встречный-поперечный! — в сердцах воскликнула Честити. — Лучше подыщи место для моей дорожной сумки.

— Каждый встречный-поперечный? Нет, что ты! — запротестовала Верити. — Мне не нравился сэр Уильям, а Генри тем более. Но лорд Син — другое дело, сразу видно, что офицер. Только он, с его знанием и опытом, сумеет претворить в жизнь наш рискованный план.

— Да, ради забавы.

— Дорогая сестра, учись читать в человеческой душе. Может, он и в армию пошел ради забавы? Спроси хоть Натаниеля, он тебе скажет, что это занятие для человека серьезного. — Верити помолчала. — Натаниель… если отец все знает, он направит погоню в Мейденхед.

— И со своими связями поднимет на ноги все окрестности, — добавила Честити.

— Чес, нужно объяснить лорду Сину, кто мы такие и во что его втягиваем. Отец может испортить жизнь любому.

— Если мы все расскажем, лорд Син будет знать, кто я такая. Впрочем, какая разница! Главное — позаботиться о тебе.

— Ах, нет, я просто не подумала, — поспешно возразила Верити. — В конце концов, чего мы добьемся, выложив всю подногогную?

Она хорошо знала, как больно сестре представать перед людьми в качестве всем известной Честити Уэр.

— Нужно сделать все, — медленно произнесла та, — чтобы добраться до Мейденхеда раньше, чем туда доберется отец.

— Я уверена, что так оно и будет, но я впервые задумалась о судьбе Натаниеля. — Верити закусила губу. — Если отец опасен для Сина Маллорена, тем опаснее он для Натаниеля Фрейзера. Что будет с его карьерой? Офицеров, бывало, разжаловали за одну вольность суждений, не говоря уже о серьезных проступках. — Она схватила сестру за руки и сильно сжала. — А если не обвенчаться, что будет с маленьким Уильямом? Его отнимут, и я этого не переживу.

— Нет-нет, ты должна обвенчаться, тогда Натаниель сможет бороться за права опекунства. Неужели ты думаешь, что он предпочтет карьеру браку с тобой? Не забывай, как он к тебе относится. — Заметив на лице сестры мучительное колебание, Честити заторопилась. — Да и вообще, чего опасаться? Натаниель давно уже завоевал к себе уважение, это опытный офицер, а время сейчас военное. Венчание положит конец всем твоим проблемам.

На деле она далеко не была в этом уверена. Более того, при мысли о будущем у нее подкашивались ноги. Гнев отца был еще слишком свеж в памяти, и страшно было снова навлечь его на себя. Но что им оставалось делать?

Как было бы чудесно, будь на их стороне человек столь же влиятельный, как граф Уолгрейв. Но с тем же успехом можно было мечтать о луне с неба.