За дело
Следующий день. Я только и думаю о том, как бы рассчитаться с Горгонской вазой.
Не будем торопиться. Если ждешь две тысячи лет, то несколько дней погоды не делают. Нужно придумать что-нибудь такое, чтобы Розу не обвинили в беспечности или в отсутствии профессионализма. Она уже и без того достаточно из-за меня натерпелась.
Появляется Табата. Узнав про чету Челюсть, приходит в неописуемый ужас.
– Мы живем в сложное время. – В этом с ней нельзя не согласиться.
Табата – сама забота. Чай с лимоном и план действий. Сводничество и свод правил поведения. Дергает себя за правую серьгу. (В серьгах по-прежнему ничего не смыслит, а ведь в них заложен вопрос вопросов: «Из какой коллекции попала к коллекционеру эта коллекционная вещица?» Этого она не знает и не понимает – не поняла бы, даже если б ей объяснили.)
– Только не говори мне, что ты не хочешь с ним встречаться. Вспомни, что я тебе говорила.
– Эта схема все равно ничего не даст, – твердит Роза. – Ты делаешь все возможное, и я перед тобой в неоплатном долгу, но это – тупик. Может, счастье подвернется, если я перестану его искать?
– И все же мне кажется, тебе следует с ним познакомиться.
– Почему?
– Потому что у вас много общего.
– Что именно?
– Он говорил то же, что и ты.
Роза не в силах сопротивляться и дает согласие на встречу с очередным претендентом. «Выпьем по коктейлю – и до свидания», – решает она.
– Скажи, с кем это ты так увлеченно беседовала, когда я последний раз у тебя была? – спрашивает Роза, когда Табата уже стоит в дверях. – Мне показалось, что вы отлично ладите. У меня такое чувство, будто я его уже где-то видела.
– Верно, видела. Ты просто его не узнала – ведь в этот раз он был без ножа.
– Ты шутишь?!
– Он позвонил сказать, что готов продать мне мою записную книжку, и мы разговорились.
– Фантастика!
– Покамест с такими, как он, отношения у меня складываются, – говорит Табата. – И даже очень.
– Интересно, что было бы, если б они не сложились?
– Он очень общителен. Его друзья постоянно бывают у меня дома.
Меня убирают в сейф, который Роза недавно приобрела.
Сейф старый, уродливый, не очень большой, но зато необыкновенно тяжелый, отчего кража становится делом если и не безнадежным, то крайне хлопотным. В сейф меня запирают вместе с Горгонской вазой, и я испытываю одновременно унижение и искушение, я бы даже сказала, двойное унижение и двойное искушение, ибо меня переворачивают вверх дном да еще кладут поверх Горгоны. Следовало бы заявить протест. Всему же есть предел.
В этом положении я нахожусь два часа. Приходит Никки, с ней несколько человек. Пустая болтовня. Роза возвращается, ложится в постель, меня же оставляет в сейфе, в объятиях Горгоны. По всей видимости, встреча с очередным претендентом принесла ей удовлетворение – на этот раз моим воспоминаниям она предпочитает свои собственные.
На следующее утро она – даже не попрощавшись – отбывает в Амстердам в связи с каким-то фризом и какими-то фигурками из Мали и Заира. Вернуться собирается через три дня. У Никки посетители – пустая болтовня.
Появляется Мариус.
Никки советует ему проверить огнетушитель – в самый ответственный момент огнетушители нередко выходят из строя. Мариус вне себя от ярости. Хочет знать, где прячут меня и Горгону. Никки говорит, что Роза уехала за границу и вроде бы собирается вазу продать. У Мариуса перебои с дыханием. Странно все же, замечает Никки, что Роза ни словом не обмолвилась о цели своего путешествия. Водителя срочно отправляют в аптеку за кислородной подушкой. Когда Мариус с жадностью приникает к подушке, Никки его обнадеживает: за пятьсот фунтов она готова кое-что о проделках Розы сообщить.
Бумажник в действии.
– Ты ничего не понимаешь в людях, Мариус.
После ухода Мариуса Никки пытается взломать сейф. Безуспешно. В это же время я разрабатываю двести один способ уничтожения Горгонской вазы.
Роза возвращается – сразу же хватает телефонную трубку. Многочасовой разговор. Сильный запах духов. Уходит. Под вечер возвращается – не одна. Пустая болтовня.
Сейф открывается.
– Вот чем я занимаюсь, – говорит Роза. Курчавый (под номером три тысячи четыреста семьдесят пять) стоит у Розы за спиной и смотрит на нас исключительно из вежливости, сам же готовится схватить Розу сзади за грудь. Решение разумное: на таких, как Роза, это действует. Не вижу никакой необходимости демонстрировать Курчавому содержимое сейфа, который, разумеется, находится в комнате Розы.
Курчавый ласкает ей грудь с таким рвением, что уже через шестнадцать секунд не остается никаких сомнений в том, где он сегодня проведет ночь.
– Надеюсь, ты ничего не имеешь против, – говорит он, расстегивая рубашку и обнажая мускулистую грудь и правый бицепс, на котором вытатуирована роза и имя Роза. – Может, с моей стороны это звучит самоуверенно, но у меня такое чувство, что все у нас получится очень даже неплохо. Люблю играть, но не люблю проигрывать.
Повидав на своем веку четыреста тысяч девятьсот восемьдесят одно совращение, я не могу не признать, что Курчавый свое дело знает. Его союзники – грубость и нежность, грубая нежность и нежная грубость. Роза падает на кровать – причем без всякого сопротивления. Она снимает серьги (символизирующие одинокого пловца в лазурном бассейне; пловец осторожно плывет вдоль бортика, потому что держит на весу, на правом указательном пальце, промокшего шмеля, которого он вызволил из бездны вод) и кладет их на столик у кровати.
Они тушат свет – как будто в темноте я хуже вижу.
Курчавый проводит пальцем по ее лицу – кажется, что он осторожно бреет ей щеку. Оба молчат. Слышится только тяжелое дыхание и шуршание падающей одежды. Издали Розины соски напоминают бейсбольные биты; он свирепо скалится
– вот-вот их откусит.
У Розы побелели глаза, сейчас она вряд ли помнит, как ее зовут. Она предлагает ему свою шею – свою нежную шейку. Незаметно, неслышно, непроницаемо входят в спальню слоны, они утратили всю свою слоноподобность, кроме чудовищной силы; входят и прижимают одно тело к другому.
Он снимает с Розы последний предмет туалета. Помогая ему, Роза слегка выгибается и падает на спину, прикрыв глаза локтем правой руки. Этот жест на всех языках означает одно и то же: я – твоя.
Прибор у Курчавого на зависть – толстый, как морской угорь с серьгой; о таком, скажу не таясь, мечтают все женщины до одной. Курчавый ныряет Розе между ног и извлекает оттуда максимум удовольствия. Но решающей атаки пока нет. Сначала он переворачивает ее на живот, и его язык плавно скользит взад-вперед между лопатками. Но вот язык спускается все ниже и ниже, и он, раздвинув большим пальцем ее ягодицы с такой легкостью, словно раскрывает книгу, начинает медленно, но уверенно проникать внутрь, вызывая истошные крики Розы и лишний раз свидетельствуя о том, каким расточительным чувством юмора отличается природа (не менее расточительным, чем змея, у которой яда достаточно, чтобы отправить в иной мир целую деревню): ведь источник неземных утех – не самый чистый на свете.
Запускает в заветное отверстие два пальца, которыми перебирает, как пловец – ногами. Роза – сама готовность, Курчавый вздымается над ней – сейчас он вдует ей так, что она заговорит по-шумерски.
Но он медлит, на лице – невыразимая тоска.
Непередаваемая. Он застывает, тоска охватывает все его естество. Встает. Роза поворачивается. Ей кажется, что он что-то ищет в карманах или же задумал еще какой-то сюрприз – на закуску. Она призывно урчит – Курчавый же быстро и как-то незаметно одевается и уходит.
Роза издает целую серию сначала недоумевающих, а затем фальшиво жалобных звуков. Через несколько минут она встает и идет на кухню посмотреть, не спрятался ли он там. Какую-то долю секунды борется с подступившим отчаянием, но затем не выдерживает и начинает вновь издавать жалобные звуки – на этот раз самые настоящие.
Должна признаться, что ничего более игуанистого мне еще видеть не приходилось. Ситуация, прямо скажем, не ахти, и Роза будет мучительно пытаться найти закономерность, тогда как никакой закономерности нет и в помине. Не везет Розе с мужчинами: чем теснее она к ним прижимается, тем меньше у нее шансов.
– Не хочу быть такой. Не хочу отличаться от остальных. Я хочу работать, я хочу сражаться. Я всю жизнь работаю, я всю жизнь сражаюсь, и я готова работать и сражаться дальше – знать бы, ради чего. Есть только два варианта: либо ты настаиваешь на своем и тогда начинаешь ненавидеть всех остальных и остаешься один, либо поддаешься и тогда начинаешь ненавидеть себя самого. Вот уж действительно, «мы живем в сложное время».
Подходит к окну. В темноте дома похожи на светлячков – горящие угли большого города.
– Я знаю, что ты где-то там. Я не настолько самонадеянна, чтобы возомнить себя ни на кого не похожей. Но как мне найти тебя?
