Глава 6

Авриль стояла на пороге темного жилища Вэлбренда. Кровь кипела у нее в жилах, и в полной тишине неестественно громко раздавалось учащенное дыхание. Один за другим мерцающие язычки пламени начали освещать длинную комнату. Ее похититель зажигал свечи, переходя от канделябра к канделябру, и стук его каблуков по каменному полу эхом отдавался от стен.

Повязка, закрывавшая ей рот, не позволяла теперь выкрикивать все те отборные проклятия, коими она осыпала его на обратном пути из альтинга. Если этот неотесанный норманн думает, что теперь он действительно ей муж, если тешит себя иллюзией провести с ней чудесную брачную ночь, — черта с два!..

Она покрутила запястьями, пытаясь ослабить кожаный ремешок, стягивавший ей руки. Хок зажег лишь часть свечей и вернулся к Авриль. В его руке сверкнул кинжал.

Тугая повязка на губах заглушила крик, но Авриль, твердо решив стоять на своем, собрала все мужество, открыто посмотрела ему прямо в глаза и, сжав кулаки, приготовилась защищать свою честь до последнего вздоха.

В непроницаемых светло-голубых глазах Хока ничего нельзя было прочесть. Стиснув зубы, он нависал над ней, словно здешние утесы над океанской бездной. Однако, взмахнув кинжалом, он всего лишь разрезал ремешок и освободил ей руки.

Авриль облегченно вздохнула. Когда он снова занес кинжал, она опять отважно посмотрела ему прямо в глаза, но и на этот раз он лишь прикоснулся к повязке, закрывавшей ей рот, и замешкался, словно о чем-то раздумывая.

— Миледи, — наконец сказал он низким, хриплым голосом, — давайте заключим сделку. Я чертовски устал и предпочел бы сегодня ночью не возвращаться к спорам. Я хочу лишь одного — лечь в постель… — У Авриль от страха вырвался какой-то сдавленный писк, и она ударила его в челюсть. Хок выронил кинжал и, отступив на шаг, устало закончил фразу сопроводив ее сердитым взглядом и успев поднять клинок прежде, чем до него дотянулась Авриль: — Один. Я имею в виду, что хочу только спать. Вы, разумеется, можете воспользоваться кроватью, я лягу на полу.

Авриль не верила своим ушам. Когда он снова протянул к ней руку и прижал к ее щеке холодное лезвие кинжала, она испуганно отпрянула и судорожно втянула ртом воздух. Однако он опять удивил ее, всего лишь разрезав закрывавшую рот повязку, и, прежде чем она успела вздохнуть, вложил кинжал в ножны и отошел.

— Единственное, о чем я прошу, — это перемирие, — сказал он хриплым голосом. — Хотя бы на эту ночь.

Часто моргая, Авриль поднесла к лицу руку и сняла с губ обрывки ткани. Потом выплюнула забившиеся в рот ворсинки, по-прежнему не сводя глаз с широкой мускулистой спины Хока, направлявшегося к кровати.

Взяв подушку и одеяло, он вернулся в дальний угол комнаты и бросил все это на пол. Авриль от смущения не могла произнести ни слова, будто язык у нее прилип к нёбу.

Галантность — последнее, чего она ожидала от этого мужчины.

— Утром, — продолжил он, открывая стоявший рядом ларь и доставая оттуда другую подушку, — я подробнее расскажу вам о нашем острове и наших порядках. Вам здесь будет хорошо, Авриль. Теперь, когда вас объявили моей женой, все будет хорошо.

— Норманн, — собравшись наконец с силами, чтобы прервать его, выдавила она, — позволь мне кое-что сказать, чтобы тебе стало ясно. Я не твоя жена, и я здесь не останусь.

Хок вздохнул и отпустил крышку ларя, она с грохотом захлопнулась.

— Увы, к великому моему несчастью, вы моя жена, — ответил он. — Есть и будете ею.

Авриль смотрела на него сквозь темноту, озаряемую всполохами огня. Она могла бы задушить этого человека. Без угрызений совести. Бог, конечно же, простил бы ее за это.

Глубоко вздохнув, она попыталась вразумить его.

— Послушайте, Хок Вэлбренд, — сказала она как можно вежливее. — Совершенно очевидно, что я вам здесь не нужна. И мы оба знаем, что я не хочу здесь находиться. Нашу проблему легко решить. Отпустите меня домой.

Он с силой сжал подушку, которую держал в руках, тихо выругавшись, отшвырнул ее в угол и, отвернувшись, опустил голову. Потом провел пальцами по волосам, золотившимся на фоне загорелых плеч в неверных отблесках пляшущих язычков пламени. На мгновение, несмотря на рост и мощную мускулатуру, он показался… Измученным. Усталым. Изнуренным.

— Я не могу, — ответил он.

— Почему? — в отчаянии воскликнула она. — Это же так просто — отправить меня обратно в Антверпен тем же путем, каким…

Он покачал головой:

— Это от меня не зависит.

— Вы боитесь, что я разглашу вашу тайну? Вы поэтому отказываетесь меня отпустить? — Она сделала шаг навстречу. — Я клянусь вам, что никому ничего не скажу.

Хок взглянул на нее через плечо:

— Нашу тайну?

— Ну, что вы викинги. И что вы все эти века прячетесь здесь от мира, который вас ненавидит. Я никому не скажу о вашем острове. Даю слово.

Он повернулся к ней лицом:

— И я должен поверить вашему слову? Поверить в то, что оказавшись на свободе, вы не передумаете? И не вернетесь сюда с вооруженными людьми отомстить и сделать так, чтобы — мы никогда больше не смогли совершать набеги?

Она беспомощно подняла руки:

— Единственная гарантия, какую я могу вам предоставить, это мое честное слово.

Он покачал головой:

— Вот почему у нас существует закон: женщина, попавшая на Асгард, никогда не сможет его покинуть. Независимо от того, сколь убедительно она обещает хранить нашу тайну.

— И у женщины нет права выбора? — Авриль снова начинала закипать: — Это варварство! Это неслыханная жестокость.

— Это может показаться жестоким, по это единственный способ обеспечить безопасность и мир нашего острова и его народа. С этим никто ничего не может поделать, Авриль. А я — меньше всех. Я здесь воктер, хранитель мира, человек, на которого возложена обязанность заставлять всех соблюдать наши законы…

— Так знайте, что меня вы не заставите их соблюдать! Она подходила все ближе и ближе, пока не подошла к нему почти вплотную. — Вы не имели права привозить меня сюда и не имеете права держать меня здесь против моей воли! К черту вас и ваши законы! Я не буду сидеть сложа руки и смотреть, как вы губите мою жизнь…

Хок легонько коснулся ее щеки — и у Авриль перехватило дыхание.

Прикосновение его теплой сильной руки было таким нежным, но таким ошеломительным, почти обжигающим, что заставило ее замолчать гораздо надежнее, чем любая грозная сила.

Он так ласково провел пальцами по ее щеке, словно никогда не встречал более хрупкой и эфемерной женщины.

— Я пытался спасти вашу жизнь, — с тихим упреком произнес он, глаза у него потемнели, в негромком голосе ощущалась скрытая мощь. — Если бы я не остановил Торолфа…

Он не закончил фразу. Чувствовалось, что терпение его на пределе, и в то же время в голосе звучала искренняя забота о ее безопасности. О ней. Это смутило Авриль еще больше.

Она вдруг осознала, что они дышат в унисон: громко и прерывисто. Как темно было в комнате. Как скользил по ее лицу взгляд его ставших темно-синими глаз.

Когда он задержался на ее губах, сердце Авриль затрепетало, потом глухо бухнуло о ребра. Мышцы на загорелых, поросших щетиной щеках Хока расслабились.

Он резко отдернул руку и отвернулся.

— Дальнейшие обсуждения бессмысленны! — резко сказал он, направляясь к остывшему очагу на противоположной стороне комнаты. — Вы не покинете Асгард. Не мучайте себя напрасными надеждами на спасение — вам не убежать. С этого острова не выбраться.

— Я… я найду выход, — не сдавалась Авриль, стараясь унять дрожь в коленях.

— Ты не понимаешь, жена. Никто не может покинут остров Асгард.

Хватая ртом воздух, задыхаясь, она бросилась к нему:

— Это ложь! Вы же покидаете его! Вы и те, другие, что приплыли с вами в Антверпен…

— Такие вылазки предпринимаются крайне редко. У нас даже нет кораблей. Ладья, на которой мы плавали в Антверпен уже сожжена. Если вы не сильны в кораблестроении, вам не уплыть отсюда. — По-прежнему стоя спиной к Авриль, он оперся рукой о резную доску над очагом. — Как бы неприятно это ни было и вам, и мне, здесь теперь ваш дом. И мы — муж и жена…

— Мы не муж и жена! Не было никакого священника, мы не венчаны. Я не давала никакой клятвы…

— Вы привыкнете. Все женщины привыкают. Это лишь вопрос времени. — Он перевел взгляд на стену, где были развешаны предметы старины и оружие. — А времени у нас здесь в избытке.

Последние его слова — или скорее мрачный тон, каким он их произнес, — заставили ее похолодеть.

— Даже если бы я провела здесь сто лет, я не перестала бы искать путь к свободе! — с горячностью ответила она. — Вы не понимаете. Дома, во Франции, у меня есть дочь. Трехлетняя девочка. Я нужна ей. Я должна к ней вернуться!

С минуту он стоял неподвижно и молчал. Потом повернул голову и вызывающе бросил через плечо:

— К ней и к вашему мужу. Разве ему вы не нужны?

— Да, — быстро подхватила она. — Я должна вернуться к своей дочери и своему мужу.

Она мысленно упрекнула себя за то, что забыла сказать о муже; он больше в жизни не поверит ей, если хоть раз уличит во лжи.

Теперь Хок обернулся, прислонился спиной к стене у очага и прищурился.

— А почему вы сами о нем не упомянули?

— Потому, что…

— Потому, что я понятия не имела, что вы собираетесь держать меня здесь вечно. Потому, что его вот уже три года нет в живых. Потому, что… — А почему, собственно, я должна обсуждать это с разбойником, похитившим меня? Я ведь сообщила вам, что принадлежу к могущественному и влиятельному семейству. И у меня на руке обручальное кольцо. Вы, должно быть, заметили?

— О да, заметил, — он скользнул взглядом по ее руке, и голос его стал глубоким, рокочущим, — когда раздевал вас сегодня утром.

Она задохнулась — отчасти от его откровенности, отчасти от обжигающего жара, разлившегося у нее по животу, когда она представила себе эту картину. Загорелые, мозолистые руки Вэлбренда на ее теле… стаскивают с нее одежду, под которой обнажается голая плоть… осторожно укладывают на простыни… Авриль сжала левую руку, словно кольцо Жерара было талисманом, который способен вернуть ее мысли в нужное русло и отвести чары этого дерзкого норманна.

Но кольцо было холодным. Бессильным.

В то же время она могла поклясться, что странным образом чувствует, как тепло, исходящее от серебряной броши, приколотой Хоком к ее платью, проникает ей прямо в сердце.

Он медленно поднял глаза, встретился взглядом с глазами Авриль и, поскольку та хранила молчание, заметил:

— Удивительно, что в Антверпене я не видел рядом с вами никакого мужа. Какой бы муж позволил своей жене в одиночку бегать по улицам?

— Он… — Она лихорадочно пыталась собраться с мыслями, чтобы дать достойный ответ. Сосредоточившись на Жераре, она наконец нашла слова: — Он великодушный, добрый, любящий — лучший мужчина на свете. — Ее голос звучал напряженно. Для верности она, помолчав, добавила: — И я — его жена, я принадлежу ему телом, душой и сердцем.

Хок не шелохнулся, ни один мускул не дрогнул на его лице. Но взгляд воспламенился. Стал чувственным. Вызывающим.

— Меня не интересуют ни ваша душа, ни ваше сердце, — И тем же глубоким голосом сказал он, потом выдержал паузу и добавил: — Так же, как и ваше тело.

Авриль задрожала, охваченная обрушившимся на нее ураганом противоречивых, смятенных чувств. Серебряная брошь, казалось, прожигала ей кожу насквозь. Она попыталась отстегнуть ее, но не могла справиться с замком.

В порыве отчаяния она рванула ее и отшвырнула в сторону.

— Тогда у вас нет причин держать меня здесь!

Его взгляд вдруг упал на лиф ее платья.

Авриль проследила за направлением этого взгляда и ахнули: сдирая с себя символ его притязаний, она разорвала корсаж. Сквозь дыру в лиловой ткани проглядывал бледный изгиб груди. Авриль стянула края разорванного лифа и, прикрываясь руками, стрельнула глазами в Хока. Он смотрел на нее хищным мужским взглядом, лицо было напряжено. Потом он выпрямился, сделал шаг вперед и стал медленно приближаться.

Авриль невольно почувствовала, как непрошеный лихорадочный жар разливается по ее телу. Она неуверенно отступила назад и с трудом произнесла:

— Нет!..

Причем она и сама не могла бы сказать, против чего протестует: против его намерений или против смятения собственных чувств. Но Хок уже остановился. С минуту он стоял неподвижно, сжимая и разжимая кулаки.

Потом резко повернулся и быстро пошел к ларю, стоявшему под одним из закрытых окон.

— Все, что вам потребуется, вы найдете в городе. — Он открыл ларь, вынул из него кожаный мешок и стал набивать его вещами. — Еда. Питье. Новая одежда, если вам не нравится та, что я для вас выбрал. Требуйте все, что пожелаете, — и все будет вам дано. Мы здесь больше привыкли к обмену, чем к денежным расчетам.

Авриль не могла двинуться с места, она стояла и смотрела на него во все глаза. Мысли переплелись в голове, словно дюжина спутавшихся нитей.

Хок опустил крышку ларя и перешел к следующему.

— В городе есть несколько человек, говорящих по-французски. Если не сможете объясниться сами, вам поможет кто-нибудь из них. Я оставлю вам Илдфаста, своего коня. Иногда он бывает неуправляем… — Хок бросил на нее быстрый взгляд, — но, думаю, вы с ним справитесь.

Не веря своим ушам, Авриль в изумлении повела головой:

— Вы… вы уезжаете?

— В мои обязанности входит проверять береговую линию и обеспечивать безопасность наших берегов. Я часто уезжаю. — Достав из следующего ларя пару перчаток и длинный моток веревки, он тоже сунул их в мешок. — Пока меня не будет, вы можете ходить куда хотите…

— Норманн…

— Навестите свою подругу. Съездите в город. Изучите остров. — Закинув мешок за спину, он подошел к стене, на которой над очагом было развешано оружие. — Но держитесь подальше от утесов. Люди часто падают с них. А также постарайтесь не забираться в западную часть леса. Там водятся волки.

— Почему вы думаете, что я все еще буду здесь, когда вы вернётесь?

Выбирая боевой топорик и заталкивая его в мешок, Хок глядя на нее, спокойно ответил:

— Не думайте, что в мое отсутствие вам будет легче бежать с Асгарда. Не будет.

Он перекинул мешок через плечо и направился к двери.

Дрожа от отчаяния, в полном изумлении, Авриль последовала за ним:

— Неужели вы в самом деле хотите держать меня здесь? Вы должны дать мне возможность вернуться к моему ребенку!

Он обернулся на полпути:

— Авриль…

— Вы же не варвар! Если бы вы были варваром, вы бы позволили мне умереть там, в Антверпене. Похоже, у вас есть свой кодекс чести или рыцарский кодекс, которому вы следуете в жизни.

Он ничего не ответил.

Авриль потупилась, стараясь выглядеть смиренной. Она была готова на все, лишь бы вернуться к своей малышке.

— Хок, — тихо произнесла она, — вы хотите, чтобы я умоляла вас? Тогда я умоляю: пожалуйста, во имя всех богов, которым вы поклоняетесь, будьте милосердны! Моей маленькой Жизели всего три года. Когда я уезжала в Антверпен, то сказала, что вернусь не позже, чем через десять дней. — Слезы навернулись ей на глаза. — Малышка не понимала, что значит десять дней. Тогда я дала ей десять пирожков с изюмом и велела съедать по одному в день, и когда она съест последний, мама вернется…

Голос у Авриль сорвался. Съела ли уже Жизель последний пирожок? Наверное, смотрит на Селину и Гастона глазами, полными слез, и спрашивает, почему мамочка не возвращается, почему мамочка нарушила свое обещание.

— Она… она всего лишь маленький ребенок. Она любит красные цветы, любит шлепать по лужам, запускать волчки. — Подняв голову, Авриль увидела; что Вэлбренд напряженно смотрит на нее, и не смогла сдержаться: слеза скатилась у нее по щеке. — Игрушка, которая была у меня в руке тогда, в Антверпене, ну та, которую я выронила, когда мы с вами столкнулись… Я купила ее для дочурки. Я обещала ей привезти волчок с ярмарки. Она называет их «хорошенькие волчики». — Еще одна слеза выкатилась у Авриль из-под ресниц. — Неужели вам не жаль невинное дитя? Неужели вы способны отнять у него мать?

С минуту Хок молчал, словно окаменев.

Потом посмотрел куда-то в сторону, в темноту, и ровным, ничего не выражающим голосом ответил:

— Я уже сделал это.

— Будьте вы прокляты! — Размахнувшись, она с силой ударила его по щеке, оставив на ней красный отпечаток всех пяти пальцев. — Будь ты проклят, норманн! Если ты попытаешься удержать меня здесь, клянусь, я…

— Убьете меня? — Странное выражение появилось у него я на лице, словно он насмехался над самим собой. — Сомневаюсь. — Повернувшись, он зашагал прочь.

— Помните, о чем я вас предупреждал, и не осложняйте своего положения еще больше, Авриль. Я вернусь через два или три дня. А пока — желаю всего наилучшего.

С этими словами он вышел и захлопнул за собой дверь. Авриль, открыв рот, не веря своим глазам, продолжала смотреть на то место, где он только что стоял. Лишившись объекта своего гнева, она какое-то время не могла тронуться с места. Когда способность двигаться все же вернулась к ней, она обвела взглядом огромную пустую комнату с оплывшими свечами и безмолвно пляшущими по стенам тенями.

Потом бросилась к двери и проверила задвижку.

Та была открыта. Он не потрудился запереть Авриль в доме.

Это свидетельствовало о том, что он был абсолютно уверен в сказанном: с этого острова нельзя убежать.

Авриль беспомощно прислонилась к двери. Черное, всепоглощающее отчаяние навалилось на нее. Изо всех сил она ударила кулаком по стене — бесполезный жест, только руку ушибла.

Спазм сжимал ей горло, она почти не могла дышать.

Авриль закрыла глаза и как наяву увидела свою дочку, ее румяные щечки, иссиня-черные кудряшки, блестящие на солнце, растопыренные пальчики, когда она махала маме на прощание.

— Жизель! — с рыданием вырвалось у Авриль заветное имя. — Сладкая моя Жизель!

Решительно тряхнув головой и отказываясь верить в то, что говорил Хок, Авриль заставила себя оторваться от двери. Если нет надежды на то, что ее спасут, она должна спастись сама.

Сейчас слишком темно, чтобы предпринимать рискованную вылазку, но как только рассветет, она начнет искать пути для побега.

— Я вернусь к тебе, мое дитя, — поклялась она. — Даже если для этого мне придется своими руками построить корабль!

Хок брел по освещенной луной тропе. Кровь стучала у него в висках так же громко, как волны прибоя там, внизу, в темноте. Вцепившись пальцами в кожаный ремень мешка, он почти не ощущал на плече его привычной тяжести, не замечал ни камней. отскакивающих из-под ног, ни холодного ночного ветра, освежившего его разгоряченное тело.

Он вообще ничего не видел и даже не мог ни о чем думать, ощущая лишь невыносимую усталость, острое желание и безысходность, затуманивавшие мозг. Во имя черных воронов Одина, единственное, чего он хотел от этой проклятой ночи, так это чтобы она наконец закончилась, не принеся новых страданий.

Вы же не варвар, сказала она. Дьявол, он еще никогда не чувствовал себя настолько варваром. Останься он с ней еще чуть-чуть, и повалил бы свою прелестную молодую жену навзничь, и доказал бы, как она ошибается, изнасиловав ее как какой-нибудь необузданный разбойник.

Как ей удалось так быстро завладеть его сердцем? Разве всего час назад, в альтинге, он не поклялся себе никогда не прикасаться к ней, не допускать се в свою душу? Кажется, его не хватило и на одну ночь. Он с трудом удерживался, чтобы не прикоснуться к ней. Ему начинало нравиться даже то, как безрассудно-отважно она противится ему, как проклинает его.

И уж совсем добили его ее слезы.

Хок на ходу перекинул мешок на другое плечо. Он старался прогнать воспоминание об этих двух блестящих слезинках, катившихся у нее по щекам. На один ужасный миг ему показалось, что он тонет в них.

В тот миг он увидел совсем другую Авриль — не дерзкую и буйную, а нежную, добросердечную, безоглядно преданную тем, кого она любит… и совершенно беззащитную.

Он не мог избавиться от неприятного ощущения — будто проглотил целую миску шипов.

Чувство вины.

У меня есть дочь. Трехлетняя девочка.

Его щека все еще хранила след пощечины Авриль, но ощущение было такое, словно каждым своим словом она наносила ему ножевой удар в живот. О боги, ему и в голову не приходило, что у нее может быть маленькая дочка, которая ждет ее во Франции, как и муж!

Но она к ним не вернется.

Ни теперь, ни когда бы то ни было.

Хок поднял глаза к черному, усеянному звездами небу и послал ему проклятие за то, что оно поставило ее на его пути там, в Антверпене. Если бы она оказалась на том углу несколькими мгновениями раньше или он несколькими мгновениями позже, если бы Келдан не настоял, чтобы они догнали ее, если бы она не подняла руку на Торолфа…

Нет, теперь поздно сожалеть. Что сделано — то сделано. Он не может рисковать благополучием Асгарда ради одной женщины.

И даже ради ребенка.

Хок сосредоточил внимание на дороге. По крайней мере у девочки есть отец, стало быть, она не останется круглой сиротой. Все же это больше, чем было у него.

Стараясь загнать невеселые мысли подальше в глубь сознания, Хок сконцентрировался на знакомом изгибе дороги, на соленом морском ветре, дувшем в лицо, на том, что ему предстояло. После злосчастного путешествия в Антверпен вся его жизнь выбилась из привычной колеи, и Хок ощущал острую необходимость срочно ввести ее в прежнее русло. Что ему необходимо, так это рутина. Привычный ход событий. Хороший сон ночью и побольше тяжелой физической работы днем.

Просто необходимо держаться подальше от этой завораживающей красотки, которая только что стала его женой, — на расстоянии, достаточном, чтобы не думать о ее пахнущих пряностями волосах, о мягко прильнувшем к нему теле и бесстыдно-соблазнительных рубиновых губах, умолявших его…

В крайнем раздражении Хок отогнал от себя заманчивую картину. Он больше не желает проходить через все это. Тяжелый труд в поте лица поможет ему не думать о ней. Следует помнить лишь о том, что действительно важно, — о долге перед своим народом.

По возвращении он будет в состоянии холодно и рационально отнестись к ее присутствию в его жизни.

Хоку понадобилось полчаса, чтобы добраться до ванингсхуса Келдана. Молодой жених чуть ли не весь предыдущий год строил его на поляне к западу от города — в надежде на счастливую уединенную жизнь в нем с молодой женой.

Хок стукнул в дверь кулаком — всего лишь раз. Поскольку все его неприятности случились из-за Келдана, не мешало бы Келдану теперь оказать ему услугу.

Полированная сосновая дверь немедленно отворилась, и вышеупомянутый молодой жених на удивление радостно приветствовал его:

— Хок! Почему ты пришел без своей хозяйки? А, ладно, не важно. Слава богам, что ты здесь! — Кел схватил его за руку и потащил в дом, выражение лица было у него таким же взволнованным, как голос. — Ты должен научить меня говорить по-французски. Чертовски трудно ухаживать за женщиной, если она не понимает, что ты ей говоришь.

Он жестом указал в дальний конец комнаты, где стояла очаровательная Жозетт, с лицом, мокрым от слез ярости. У ее ног, словно обломки кораблекрушения, валялись перевернутые шкатулки для драгоценностей, изодранные одежды, распоротые бархатные подушки, усеявшие все вокруг гусиными перьями, которыми они когда-то были набиты, а также останки того, что некогда было изящным резным стулом.

— Подарки не помогают, — объяснил Келдан, уворачиваясь от флакона духов, которым она в него запустила. Пролетев мимо, флакон разбился, ударившись о стену.

Хок понял, что Жозетт бушует уже давно, швыряя в голову мужа чем попало, так как стена за спиной Келдана была изукрашена отвратительными свежими разводами вина и драгоценных масел; кое-где к клейким потекам прилипли гусиные перья.

— Кел, клянусь мечом Тора, здесь пахнет, как в спальне у блудницы, — сказал Хок, разгоняя ладонью воздух перед носом.

— А более интересных соображений у тебя не найдется.

— Так ведь именно я предупреждал тебя, что незнание языка может создать множество проблем.

— Я рассчитывал вовсе не на такую помощь. Пожав плечом, Хок отвесил поклон в том направлении, где стояла Жозетт, и попробовал обратиться к ней по-французски:

— Добрый вечер, миледи. Как поживаете?

В ответ послышались лишь угрозы и ругательства. Жозетт потянулась за обломком стула.

Хок отступил в сторону, благодаря богов, что снаряд предназначен не для него — обломок полетел прямо в Келдана.

— Боюсь, ничем не смогу тебе помочь, Кел. Твои ухаживания могут растянуться на месяцы. А может быть, и на годы. Клянусь молотом Тора, я и подумать не мог, что твоя молодая жена так виртуозно владеет матросским лексиконом. — В этот момент шелковая туфелька угодила Келдану точь-в-точь между глаз. — И что она такой меткий стрелок, — добавил Хок.

— Я не понимаю, — с отчаянием сказал Келдан, потирая лоб и укоризненно глядя на Жозетт. — Я точно следовал всем наставлениям, содержащимся в «Хавамале».

— Что лишний раз доказывает, сколь «полезен» этот древний текст, — печально подхватил Хок. Каждый юноша на Асгарде, прежде чем вступить в брак, внимательно изучал «Хавамал», чтобы узнать, как стать хорошим мужем и как угодить жене. — Так называемая мудрость предков большей частью лишь поэтические бредни.

— Ты это уже говорил.

— Может, побеседуем снаружи, там воздух не так перенасыщен… — Хок вовремя увильнул от второй шелковой туфельки — …метательными снарядами, — закончил он.

Келдан поспешно вышел и, как только они оказались в относительной безопасности, плотно прикрыл за собой дверь.

— Ты, кажется, насмехаешься над всем этим? — печально упрекнул он друга.

— Вовсе нет, — солгал Хок, едва сдерживая улыбку. — Я потрясен тем, что твоя жена не пала немедленно к твоим ногам, как это всегда случается с асгардскими женщинами.

— Да-да, понимаю, — проворчал Келдан. Скрестив руки на груди, он кивком показал на мешок за спиной Хока: — А как твои дела? Похоже, ты признал поражение и уже покинул свою новую жену? Ты пришел проситься на ночлег?

— Ней, я ее вовсе не покинул. — Хок посмотрел на юг, туда, где вдали угадывался его ванингсхус.

Ему странно было видеть огни в собственном доме, где нет его самого. Знать, что там находится в этот момент некто, кто ждет его.

Ждет, чтобы всадить нож ему в сердце, поправил он себя.

— Просто я решил, что лучше подождать, пока кровь у нас обоих поостынет, — объяснил он. — Иду патрулировать берег.

— Но, Хок, ты ведь дал клятву…

— Да, и я сдержу ее. В настоящий момент мы — словно огонь и трут. Если я останусь с ней, произойдет взрыв, и одному из нас не поздоровится. Я поклялся защищать ее, а в настоящий момент лучший способ защиты — это держаться от нее подальше.

— Но кто же будет заботиться о ней, обеспечивать ее всем необходимым?

— Поверь мне, Келдан, мир не знал еще женщины, которая меньше, чем она, нуждалась бы в заботах.

Непрошеное видение всплыло в его памяти: две слезинки, медленно катящиеся по ее щекам, и такое беззащитное лицо, такое…

Хок отогнал воспоминание.

— Авриль в состоянии прекрасно позаботиться о себе сама. Я пришел лишь попросить, чтобы ты время от времени заглядывал к ней, пока меня не будет. Проследи, чтобы она не натворила бед.

— Ты хочешь, чтобы я присматривал за обеими?! — Келдан остолбенел от такой просьбы. — При том, что я даже не могу говорить с ними на их языке?

— Если помнишь, именно ты утверждал, что эти, а не какие-то другие женщины подходят нам лучше всего. Это ты настоял, чтобы мы их взяли. Ну вот, теперь они у нас есть. — Хок приподнял бровь. — Точнее, — у тебя.

Он повернулся, собравшись уходить.

Келдан поймал его за плечо:

— Но, Хок, ты ведь делаешь обход острова только раз в месяц. Нет никакой спешки. Чтобы обойти остров, тебе понадобится не меньше недели. Неужели ты хочешь оставить ее…

— Поверь, это лучше, что я сейчас ухожу. К тому же я не собираюсь делать полный обход. Я буду отсутствовать всего два или три дня. — Встретив недоверчивый взгляд своего молодого друга, Хок вперил в него суровый взгляд: — Перестань так смотреть на меня! Я не нарушаю клятв. Я забочусь о ней. Она в полной безопасности, и у нее все есть. Она достаточно умна, чтобы держаться подальше от утесов и не ходить в западную часть леса, об этом я ее предупредил. У нее есть крыша над головой, еда, одежда…

— Но это не все, что нужно женщине, — с самоуверенностью все знающего новобрачного в первую ночь после свадьбы заявил Келдан. — В «Хавамале» написано, что…

— Не надо цитировать мне эту чертову книгу! — огрызнулся Хок, стряхивая с плеча руку Келдана. — В ней написано лишь, с чего начинается брак, но ничего не сказано о том, чем он кончается. А я знаю, чем он кончается — черной бездной мучений и горя. И я больше не верю ни в то, что написано в «Хавамале», ни в традиции, ни в справедливость богов. Я верю только в одно — в то, что нужно любой ценой уберечься от мучений и горя. — Он кивнул в сторону дома Келдана. — Сейчас твой домик на поляне у моря — идиллия, но так будет не всегда, Кел. Она изменится. Все и вся вокруг нас меняется…

— Может быть, когда-нибудь, когда я доживу до твоего возраста, — перебил его Келдан, — я буду испытывать те же чувства. Но надеюсь, что этого никогда не случится. И думаю, что ты делаешь ошибку, оставляя свою молодую жену в первую брачную ночь.

— Ну, это уж мое дело. — Хок снова повернулся, чтобы уйти.

И тут увидел, что Жозетт подсматривает за ними через приоткрытую дверь.

— Милорд? — робко обратилась она к нему, пошире отворяя дверь. — Простите, что… что вы сделали с Авриль? Она в порядке? Вы не…

— Нет, миледи, с ней не случилось ничего дурного, — мотнул головой Хок. Маленькая брюнетка Келдана, кажется, испугалась, что мужчины обсуждают печальную судьбу ее подруги. — Если хотите, утром можете повидаться с ней.

Увидев, что он уходит, Жозетт вышла за дверь:

— Милорд, умоляю вас, вы не можете держать нас здесь!.. — Она быстро взглянула на Келдана, словно надеясь, что тот тоже поймет, о чем она говорит. — Вы должны освободить Авриль. Хок вздохнул: казалось, весь этот нескончаемый день враз придавил его своей немыслимой тяжестью.

— Я не могу этого сделать, миледи. Вы просите невозможного.

— Нет, вы, наверное, не понимаете. У нее дома, во Франции, есть маленькая дочка…

— Я знаю. Она мне сказала. Но сделать ничего нельзя. — Второй раз за эту ночь взглянув в полные слез женские глаза, Хок почувствовал, как сострадание рвет ему душу острыми когтями. — Мне очень жаль.

Жозетт потупила взор, черные ресницы прикрыли се голубые глаза:

— Но я… — Она закусила губу, в ней явно происходила какая-то внутренняя борьба. — Я не уверена, что она сказала вам всю правду.

— О чем?

— О своем муже. — Продолжая кусать губы, Жозетт подняла глаза.

Хок чуть было не выпалил, что ему это совершенно безразлично. Это не имело никакого значения. Он знать ничего не желал о каком-то французе, претендовавшем па сердце Авриль, её тело и душу. Какое Хоку до него дело?

— Что с ним? — однако спросил он.

— Я скажу вам это только потому, что тогда вы поймете, почему Авриль нужно отпустить. — Жозетт набрала воздуха и легкие и быстро заговорила: — Жерара, мужа Авриль, убили три года назад. Она вдова.

Хок почувствовал себя так, словно на него обрушился целый град острых гвоздей. Он не мог произнести ни звука.

Она вдова. Она не принадлежит никакому другому мужчине!

Не принадлежит никакому мужчине, но…

Он мысленно оборвал себя на полуслове, сдержав моментально вспыхнувшее острое, горячее мужское желание обладать.

— Это не имеет значения.

— Но разве вы не понимаете? — печально спросила Жозетт. — Маленькая Жизель потеряла отца, еще не родившись. Вы не можете лишить ее и матери. Вы должны позволить Авриль вернуться к своему ребенку. Должны. Если вы этого не сделаете, бедное дитя останется круглой сиротой.

Хок отвернулся, чувствуя, как острые шипы снова стали терзать его. На миг ему даже показалось, что он заболевает.

А ведь он думал, что ничего более ужасного в этот день уже не случится.

— Это не имеет значения. — В оцепенении он словно со стороны услышал собственный голос, повторяющий эти слова, как заклинание, будто оттого, что повторишь их много раз, они станут истиной.

— Как вы можете так говорить? — задохнулась от негодования Жозетт. — Как вы можете быть столь бессердечны?

— Келдан, уведи ее в дом! — рявкнул Хок. С него было достаточно на сегодня упреков во всех мыслимых и немыслимых грехах.

Не проронив больше ни слова, он зашагал в ночь, едва ли отдавая себе отчет в том, куда идет.

Ом сделал ребенка сиротой.