Глава 3

Два этих слова обрушили фасад хладнокровия и уверенности, который Уинтроп тщательно оберегал. Сон, страшный кошмар, становился явью.

Через всю комнату он бросился туда, где расположился непрошеный гость. Ухватившись за лацканы его пальто, он с рычанием поставил его на ноги. Сердце бешено колотилось, кровь кипела, их лица почти соприкасались, но его посетитель оставался невозмутим. Когда-то Уинтроп считал это бесстрашием и уважал, Но теперь презирал. Ему хотелось месить кулаками это лицо, чтобы в нем не осталось ничего живого.

– Какого черта тебе нужно в моем доме?

Уверенно улыбаясь, Уильям Дэниелс зашевелился, пытаясь освободиться от его рук.

– Полегче, паренек. Так-то ты обходишься со старым другом?

– Ты никогда не был моим другом.

Кем всегда оказывался представший перед ним ублюдок, так это счастливчиком. Ему повезло и на сей раз: Уинтроп сохранил остатки самоконтроля и не прибил его.

Худое стариковское лицо не сохранило былого шарма.

– Отпусти меня, мой мальчик. У меня к тебе предложение.

Удивляясь себе, Уинтроп послушался. Отпустив лацканы, он уронил ирландца назад в кресло. Можно было бы убить мерзавца, если бы такая мысль пришла ему в голову.

– У тебя есть пять минут, чтобы объясниться, а потом я тебя выкину.

С какой стати он дает этому выродку возможность говорить? Разве на собственном горьком опыте он не убедился, что Уильяму Дэниелсу доверять нельзя? И чем дольше ирландец будет оставаться здесь, тем дороже это обойдется.

Дэниелс наблюдал за ним с веселым интересом. Он привел в порядок одежду, нимало не обеспокоенный яростью Уинтропа.

Этот сукин сын всегда был готов к любым неожиданностям. Подумать только, когда-то Уинтроп смотрел на него снизу вверх, почитая больше, чем собственного отца. Конечно, это было подготовлено заранее. Дэниелс абсолютно точно знал, что нужно сказать или сделать, чтобы Уинтроп стал добровольно помогать ему в преступных делах.

А когда у Дэниелса не было ответа на вопросы Уинтропа, он обманывал, не прибегая, правда, к откровенной лжи. Дэниелс был большим мастером приукрашивать действительность в соответствии со своими желаниями.

– Ты не собираешься предложить мне выпить? – спросил ирландец небрежно, тоном ласковым и масленым, какой была помада на его седых волосах.

Скрестив руки на груди, чтобы унять дрожь, Уинтроп прислонился к массивному столу.

– Ты не останешься здесь так долго. – Старик осклабился.

– Мальчик мой, ты лучше всех знаешь, как быстро я могу оприходовать виски.

Как он может так спокойно говорить, словно ничего не случилось? Уинтроп изменил отношение к нему, после того как обнаружил правду. Дэниелс был не из тех людей, которые забывают подобные вещи.

– Без виски ты выговоришься быстрее.

Дэниелс вздохнул так, как это мог бы сделать отец, недовольный сыном. Уинтроп часто слышал такие вздохи от своего настоящего отца.

– Ты становишься жестоким, Уин.

– С чего бы это? – Ему не удалось уберечься от сарказма.

– Из-за моих ошибок, я думаю.

Пять минут, наверное, прошли.

– Что тебе надо, Дэниелс?

Тот поправил складку на рукаве.

– Есть работа для тебя.

Вот оно что. Вот в чем причина его дружелюбия. Дэниелс нуждается в нем. Он слишком долго потакал старику.

– Убирайся.

Дэниелс продолжал стоять на том же месте. Его лицо стало высокомерным.

– Не уверен, что ты захочешь выкинуть меня прямо сейчас.

– Уже хочу. – Он жаждал гораздо большего. Он готов был ударить, нет, молотить его кулаками так, чтобы никогда больше не видеть эту гаденькую улыбочку. Он хотел заставить Дэниелса признаться, почему тот дурачил и предал его. Но больше всего – и это ему самому казалось поразительным – он желал знать, лгал ли Дэниелс, когда говорил, что относится к нему, как к родному сыну?

– Мне кое-что нужно, – заявил старик. – Я хочу, чтобы ты добыл это для меня.

Уинтроп громко расхохотался.

– Ты не сможешь предложить мне такую цену, чтобы я вновь согласился работать на тебя.

Что-то дрогнуло в благостном лице старика.

– Никакой оплаты, паренек. Ты мне должен.

С какой стати? Из них двоих долги есть только у этого старого мерзавца. Долги перед Уинтропом.

Несколько лет назад Уинтроп воровал и был отменным вором. Ему нравился риск и ощущение опасности, и, кроме того, он был достаточно юн, чтобы всерьез воспринимать похвалы, которые расточал ему Дэниелс. Так продолжалось до той поры, пока он не обнаружил, что все это полная ложь. К нему пришел Норт, очень, мрачный и озабоченный.

Работает ли Уинтроп на человека по имени Уильям Дэниелс? Отдает ли он себе отчет в том, что Дэниелс, хотя и аристократ, не более чем скупщик краденого?

Уинтроп не догадывался об этом. Ему было известно лишь, что Дэниелс работает на правительство. Что он сам тоже трудится на благо короны и все, что ему удается стащить, любая интрига, в которой он принимает участие, идет на пользу Англии и обеспечивает ее военные победы над Наполеоном. Со слов Дэниелса все выглядело убедительно и достоверно. Однако это не избавило Уинтропа от тяжелого чувства, что его одурачили, когда в конце концов правда вскрылась. Ему не хотелось быть обманутым вновь.

Его глаза натолкнулись на взгляд Дэниелса, темный и беспощадный.

– У твоего братца появились явные политические амбиции.

Уинтроп ничего не ответил, кровь застыла в его жилах. Он должен был предвидеть это.

– Будет позором, если его почитатели обнаружат, что он умышленно препятствовал расследованию Боу-стрит, чтобы избавить своего брата от тюремной камеры.

– Кто тебе поверит? – В его словах было больше бравады, чем уверенности, и Уинтроп презирал себя за это.

Дэниелс пожал плечами:

– Большинство людей. Они наверняка поверят уликам, которые у меня есть.

– Каким уликам?

Но ужас уже завладел его душой. Выражение превосходства вновь вернулось на лицо Дэниелса. Он был доволен собой. Несомненно, он долго готовился к этому моменту.

– Да будет тебе, паренек. Ты ведь знаешь, я аккуратно все записываю. Одно письмо на Боу-стрит, и Дункан Рид будет знать все о том, как ты работал на меня. Такому умному человеку не потребуется много времени, чтобы понять, что твой брат покинул Боу-стрит из-за тебя.

– Ты не можешь этого доказать.

– Я и не собираюсь ничего доказывать. Просто позабавлю людей. Пошлю эту информацию в газеты, и твой брат окажется в центре скандала. Как ты думаешь, это отразится на его политических устремлениях?

Хрупкий самоконтроль Уинтропа дал трещину. Он вновь схватил Дэниелса за отвороты пальто. Но теперь, выдернув старикашку из кресла, он уже не мог остановиться. Он потащил его к дверям, несмотря на протесты и сопротивление.

Остановившись на мгновение, чтобы открыть дверь, Уинтроп в ярости выкинул своего бывшего работодателя в коридор и глядел на него, тяжело дыша.

– Пошел ко всем чертям, – проскрежетал он. – Чтобы я не видел тебя больше!

Дэниелс снова расправил складки на своем темно-зеленом пальто.

– Мой мальчик, ни к чему быть таким вспыльчивым. Я уверен, ты не захочешь поломать карьеру своего брата, учитывая, сколько он сделал для тебя.

Уинтроп глубоко вздохнул. Сейчас он мог потерять голову и придушить Дэниелса голыми руками.

– Я даю тебе на размышление несколько дней, – продолжил старикан самым милым тоном. – Это несложная работенка, которую ты сделаешь с закрытыми глазами. Ты заплатишь мне за то маленькое предательство несколько лет назад, и считай, что решил все проблемы своей семьи. Уверен, твой старший брат согласился бы на это.

Дэниелс словно играл роль отца родного, но точно представлял, куда ударить побольнее. Он знал, что Уинтроп не допустит, чтобы с Нортом что-нибудь случилось. Что он сделает все возможное, лишь бы Брам не узнал, как чудовищно он испоганил свою жизнь.

В то же время Уинтроп не мог позволить обвести себя вокруг пальца, особенно этому ирландцу, для которого обмануть так же просто, как вскрыть замок.

Медленно, не спуская с посетителя глаз, он затворил дверь, и тяжелый дуб скрыл Дэниелса от него.

– Даю тебе три дня, паренек, – донеслось из-за двери. – Надеюсь, ты передумаешь.

Звук захлопнувшейся двери отозвался в голове Уинтропа, словно удар молота по наковальне. Пусть Дэниелс возвращается. Это мало что решит.

Три дня не изменят ничего.

– Поверить не могу, что он выбрал тебя, а не меня.

Прошло уже два дня после приема у Октавии и Норта, но Мойра и так поняла, кого сестра имеет в виду. Помимо обычной болтовни о разных красавцах и их готовности жениться, Минни постоянно возвращалась к единственной теме: Уинтроп Райленд почему-то предпочел танцевать с Мойрой, а не с ней.

– Ты плохо воспитана. – Мойра сказала это без сочувствия. Они завтракали в передней гостиной, в которой утреннее солнце заливало теплом светло-голубые стены. – Без сомнения, мистер Райленд отдает себе отчет, что он стар для тебя. Именно это делает его таким привлекательным и так озадачивает тебя. Передай джем, пожалуйста.

Минни испытующе смотрела на нее, пока протягивала ей фарфоровый горшочек с другого конца полированного дубового стола.

– Не ешь слишком много. Ты же не хочешь растолстеть вновь.

Мойра замерла. Весь ее завтрак состоял из тоста и чая, что не представляло особых причин для беспокойства по этому поводу. И теперь она была вынуждена отставить тарелку и выслушивать сестру.

Чем бы, конечно, дитя ни тешилось… Минерву раздражали замечания прямолинейной старшей сестры. Девочка ожидала обожания от всех, с кем встречалась. Если было по-другому, жизнь становилась несчастьем. Бог знает, отчего их родители были так неразумны в чрезмерном проявлении любви к ней. Наверное, поэтому Минни жаждала такого отношения от любого.

Мойра всегда удивлялась, как сестра не может жить в ладу сама с собой.

– Толстая или нет – не твоя забота, – ответила она не торопясь, густо намазывая тост клубничным джемом. Конечно, ей не хотелось растолстеть снова. Даже виконтесса Дивен отметила, как она изменилась за несколько последних месяцев. Кое-какие платья стали велики, но ведь это совсем не плохо. Определенно она может себе позволить положить немного больше джема на тост.

– Сомневаюсь, что мистеру Райленду нравятся полные женщины.

Мойра даже не посмотрела на нее.

– Возможно, поэтому ты не станешь есть третью сосиску.

– Какая ты заноза! – Минни стукнула вилкой о фарфоровую тарелку.

– Ты тоже. Тебе не кажется, что это подтверждает, что мы родственницы?

Как ни странно, но последнее замечание вызвало улыбку у младшей сестры.

– Так глупо – спорить из-за джентльмена, правда же? Ведь их так много вокруг.

– Натура такая. – Мойре тоже ничего не оставалось, кроме как рассмеяться. Она не могла долго сердиться на сестру.

– Однако, – заметила Минни, посмотрев на эту третью сосиску, – я завидую. Уинтроп Райленд очень хорош.

– В самом деле? – Поднося чашку к губам, Мойра сделала вид, что не понимает.

Теперь настала очередь Минервы рассмеяться.

– Я еще пока не готова вот так сразу отдать его тебе. – Мойра сделала круглые глаза.

– Ему за тридцать, Минни. А тебе нет и двадцати.

– Ну и что? Отец старше мамы на пятнадцать лет. Она думает, что это самый лучший пример?

– И мы с тобой знаем, что за счастливый союз это был. – Ее замечание не прошло мимо сестры.

– Интересная точка зрения. Надо будет потом обсудить.

Мойра улыбнулась. Временами, когда Минни не становилась жуткой головной болью, она любила свою младшую сестру. Она даже тосковала по ней, когда та уезжала. Зато она не скучала без материнских писем. Мать писала часто и постоянно требовала сообщить, в чем дело, что Мойра делает не так, если Минерва до сих пор не обручена.

Единственное, почему Мойра не приглашала ее, чтобы она сама занималась поиском мужа для Минни, было то, что она терпеть не могла свою мать. Наверное, со стороны это выглядело ужасно, но Мойра не могла заставить себя думать по-другому. Большинство людей, которые знали Элоизу Баннинг, не любили ее. Она была несносна.

Как Мойра была благодарна судьбе за встречу с Энтони Тиндейлом! У нее в жизни было мало друзей, и Тони стал самым главным. Она тут же воспользовалась шансом выскочить за него замуж, попрощаться с семьей и не возвращаться к прошлому. Ей и в голову не пришло, что она может пожалеть об этом, что в один прекрасный день ей захочется, чтобы муж смог полюбить ее – он-то ей нравился – так, как мужья должны любить своих жен.

Жизнь виконтессы требовала большой отдачи. Мойра никогда не могла подумать, что вечера и балы могут стать неприятной ежедневной обязанностью. Иногда она предпочла бы выдрать зуб, лишь бы не выходить из дома. Ей пришлось как следует похудеть, чтобы стать элегантной и привлекательной. И Тони запретил ей худеть дальше. Можно такое себе представить?

Кроме того, были приемы, которые они устраивали в своем собственном доме. Тони дал Мойре полную свободу заниматься домом, и она воспользовалась этим правом. Она устроила так, что слуги делали свое дело незаметно и на самом высоком уровне. Она добилась, чтобы каждая комната в доме стала своеобразным учебником по стилю и элегантности, чтобы драпировки были приятны на ощупь, а цвета радовали глаз. Она сама сделала свою карьеру – лучшей виконтессы, какой она только может быть, и никто не смог бы найти ни малейшего изъяна в жене виконта Осборна.

Она прочла немыслимое количество книг по этикету, правилам поведения и общения. Она постоянно читала газеты, поэтому могла обсуждать текущие события с джентльменами, и «Ля бель ассамбле», которая давала пищу для разговоров с дамами. Она познакомилась со всеми популярными поэтами и писателями, а также с большинством малоизвестных. Она осваивала вещи, которые просто ненавидела. Все были уверены, что она играет на фортепиано и арфе. Правда, никто так и не предложил ей сыграть. Слава Богу, никто не просил ее петь. Она даже научилась играть в вист и пикет, хотя не была уверена, что разбирается во всех тонкостях этих занятий. И она не была большой любительницей карт. Таким образом, она стала образцовой виконтессой. Несмотря на все усилия, которые приходилось прикладывать, и заботы, которые это доставляло, ее жизнь с Тони была счастливой, и ей не хватало его сияющего лица. Она скучала по его улыбке, по его злому остроумию. Но больше всего ей недоставало внутреннего комфорта, который он сумел создать для нее. Тони никогда не требовал от нее невозможного, всего лишь быть самой собой. Тем не менее она чувствовала, что никогда не сможет произвести на него впечатление как женщина.

Ей хотелось поразить Уинтропа Райленда, и это желание раздражало и пугало. Непонятно, с какого конца подступиться к такому человеку? И почему ей так нужно его хорошее мнение? Разве он сделал что-нибудь, что заслужило ее внимание? Нет, кроме того, что заявил о своем желании близко познакомиться. Неужели этого достаточно, чтобы ей хотелось ублажать его? Была ли хоть одна женщина, которая открыто добивалась внимания такого мужчины?

Помимо того, она совершенно не думает о себе, словно готовится бросить себя к ногам Уинтропа Райленда. Похоже, она готова стать никем, только бы завоевать его одобрение. Не играет роли, как прекрасно он выглядит и как чудно звучит его голос, если он не сможет полюбить ее такой, какая она есть.

Когда она познакомится с ним поближе, возможно, он тоже не понравится ей. Ведь не исключено, что красивое лицо и изысканные манеры нужны ему только для знакомства.

После завтрака Мойра вызвала служанку и экипаж и отправилась за покупками. Наступало Рождество, и ей требовалось купить кое-какие вещи. Кроме того, ей необходимо было выйти на воздух, хотя было холодно и собирался пойти снег. После смерти Энтони она привыкла сама распоряжаться своим временем – хотела она того или нет, что, впрочем, было одно и то же. Присутствие Минни в доме было одновременно и радостью, и пыткой.

Несколько часов спустя, покончив с покупками, довольная, что снег таки не начался, Мойра отправилась в Ковент-Гарден навестить Октавию. Только Октавия и ее муж Норт могли себе позволить жить в таком немодном районе Лондона. Между двумя этими людьми существовало мощное взаимное притяжение, позволяющее им поступать как заблагорассудится, и общество, невзирая ни на что, считало их очаровательными. Они были прекрасным примером того, как два человека, встретившись, образуют единое целое. Не просто любовники, но и неразлучные друзья, они любили друг друга больше жизни.

Естественно, Мойре они действовали на нервы. Но она так сильно была к ним привязана, что не могла раздражаться долго.

– Мойра, ты очень вовремя. – Октавия встретила ее в холле. С медно-золотыми волосами, искусно уложенными в корону, она смотрелась грациозно и изысканно в изящном дневном платье густого персикового цвета.

– Вовремя для чего? – с улыбкой осведомилась Мойра, пока массивный дворецкий Джонсон помогал ей освободиться от верхней одежды.

– Мисс Бантинг экспериментирует с различными рецептами рождественского торта. Ты должна все попробовать и посоветовать, какой выбрать.

Торт? О Господи, хорошо, что за завтраком она поела не много.

– Ничего не слышала раньше о рождественских тортах. Это семейная традиция?

Держа друг друга за руки, они пошли вдоль коридора. Здесь в воздухе витало нечто теплое и светлое, и появлялось ощущение, что это родной дом. Разносился аромат лимона и выпечки, деловито суетились довольные слуги. Когда бы Мойра ни приходила сюда, у нее тут же поднималось настроение и всегда хотелось улыбаться. Здесь была любовь. Она превращала этот уголок Ковент-Гардена в совершенно особое место.

– Можно сказать и так. – Октавия лукаво улыбнулась. – Когда мы с Нортом были детьми, его мать заказывала мисс Бантинг готовить для нас специальный торт к Рождеству. Обещание дать его попробовать было единственным способом удерживать нас в рамках пристойного поведения. Норту пришла идея попросить мисс Бантинг приготовить торт, чтобы отметить в этом году наше первое Рождество в качестве мужа и жены.

Боже милостивый, Норт Шеффилд-Райленд, оказывается, человек романтического склада. А остальные братья такие же?

Все-таки она с трудом могла представить, что Уинтроп способен на такой возвышенный жест. В то же время он поразил ее, она поняла, что для любимого человека он может сделать все, даже пожертвовать собой. Само по себе это было романтично, если бы не отдавало мелодрамой.

Октавия ввела ее в гостиную, где, весело потрескивая, горел камин, создавая атмосферу уюта и покоя. Роскошная, насыщенная цветовая гамма в сочетании с удобной мебелью. В конце комнаты, недалеко от огня, стояли двое – Норт Шеффилд-Райленд и его брат Уинтроп.

Вспомни про дьявола, и он тут как тут. Мойра смотрела на него, на его прямую спину под синим сюртуком, темные волосы в свете уходящего дня и не могла не отметить его изящества и небрежности. Даже профиль говорил о самоуверенности. Она вдруг поняла, что за модной одеждой и едким умом скрыто гораздо больше. Во время приема он говорил с ней прямо, не учитывая, привычна она к его манере вести себя или нет.

Проникновенность тона, когда он сказал, что хочет узнать ее лучше, заставила замереть ее сердце. Легкая нотка неуверенности окрасила его голос и дала ей понять, что, какими бы ни были его мотивы, он честен с ней. Но как далеко она может зайти, поддавшись ему? Осмелится ли она рискнуть и выставить себя напоказ ради того, что, возможно, всего лишь преходящее удовольствие? Посильна ли будет плата за последствия общения с Уинтропом Райлендом?

В этот момент он поднял глаза и увидел ее. Какое-то мгновение – доли секунды – ей показалось, что он счастлив от встречи с ней больше, чем кто-либо на ее памяти.

Да, пожалуй, плата будет стоить того, несмотря на последствия.

После того как Мойра поздоровалась с Нортом и его братом, Октавия предложила ей кусочек торта.

– Только кусочек поменьше, – сказала Мойра подруге, когда та взялась за нож с серебряной ручкой. Хорошо, что сегодня у нее был скудный завтрак. На подносе перед ней лежало по крайней мере шесть тортов. И если они такие же сытные, как смотрятся, тогда можно пропустить обед, а возможно, и ужин.

– Маленького кусочка недостаточно, чтобы оценить мастерство мисс Бантинг. – Пьянящий бархат его голоса вызвал у Мойры дрожь наслаждения. Этот звук доставлял большее удовольствие, чем любые сладости, которые могла приготовить мисс Бантинг. Представлял ли этот мужчина силу своего воздействия на нее? Она ответила ему шуткой:

– Большой кусок не замедлит оценить моя талия, мистер Райленд.

Его пристальный взгляд неспешно прошелся вдоль ее тела. Если бы это был другой мужчина, она почувствовала бы себя оскорбленной. Но от внимания Уинтропа она ощутила прилив жара. Очень сильного.

Жар усилился от горячего огня, полыхавшего в его взгляде.

– Широкая талия означает только одно, миледи, – мужчине есть что обнять.

Мойра покраснела до корней волос.

– Уин! – Октавия бросила на деверя ледяной взгляд. – Ты забываешься.

Уинтроп пропустил ее слова мимо ушей, однако склонился перед Мойрой:

– Примите мои извинения, леди Осборн. Я не имел в виду ничего предосудительного.

Мойра отлично понимала, что он рассматривал ее с откровенно хищным интересом. Вероятно, его брат и Октавия не обратили на это внимания, но Мойра не сомневалась, что Уинтроп хотел шокировать ее. Ему удавалось разыгрывать из себя джентльмена, но он не был им там, в глубине, за искусно созданным фасадом. Она была готова поспорить, что он вообще не тот, за кого себя выдает.

Такое открытие сделало его в глазах Мойры даже более привлекательным. Опасно неотразимым. Какой выбор перед ней? Следовать за ним, куда укажет, и стать поклажей за его спиной или отступиться, как того безнадежно хотелось?

– Не беспокойтесь, мистер Райленд, я не в претензии. – Нельзя давать понять ему, как сильно она задета. Её жизнь основывалась на самоконтроле. И она не могла позволить, чтобы мужчина изменил этот ее принцип.

Насмешливо приподняв бровь, он вновь с вызовом впился в нее своими темными блестящими глазами. Боже милосердный, зачем она тянется к этому мужчине? Он неуправляем, он слишком велик для нее. Он будет таким для любой женщины, которая хочет сохранить свое внутреннее равновесие. Уинтроп Райленд – это смерч, который захватывает женщин, оказавшихся у него на пути, вертит ими до беспамятства, а потом отбрасывает их в сторону и, свободный, двигается дальше.

«Слишком рано ты пугаешь себя этой игрой».

Игра. Как странно. Все, что происходит между ними, она назвала игрой. Но это так и есть. Каждый из них хочет установить свои правила, чтобы быть наименее уязвимым.

Октавия передала ей тарелку с большими кусками от разных тортов. Для себя Мойра нарезала бы их поменьше.

Что поделаешь, придется молча съесть все. Под неусыпным взглядом Уинтропа удивительно, как она вообще могла есть.

Он повернулся к невестке, протягивая свою пустую тарелку:

– Положи еще немного шоколадного, Ви.

– Еще? – Ее лицо вытянулось от удивления. – Ты съел почти половину! – Ну и что? – Он пожал плечами. – Торт отменный.

Выкладывая ему на тарелку очередной кусок темного, тающего во рту торта, Октавия обратилась к Мойре:

– Полагаю, мужчины не следят за своим внешним видом, как мы, женщины.

– Просто нам все равно, как мы выглядим, – вмешался Норт, его уже пустая тарелка стояла рядом с ним. – Я прав, Уин?

Его брат как раз вилкой делил свой кусок.

– Совершенно прав. Более того, ты, братец, заботишься об этом меньше, чем все мы. – Он улыбнулся Мойре, которая в это время подносила кусочек на вилке ко рту. – Как вы думаете, леди Осборн, эта маленькая слабость повредит моему внешнему виду?

Мойра опять смутилась.

– Наверное, нет. Если только вы не намажете им лицо. – Он громко рассмеялся, за ним все остальные.

– Каков вопрос – таков ответ. – Октавия бросила на Мойру веселый взгляд. – Кажется, Мойра тоже за словом в карман не полезет, как и ты, Уинтроп.

Уинтроп в это время тщательно слизывал кусочек глазури со своей вилки. Мойра затрепетала – вот бы побыть этой вилкой!

– Дело не в кармане, дорогая сестра, а в том, какой у меня язык. – Он ласково улыбнулся Октавии, а когда та занялась своим мужем, Уинтроп обратил свои кобальтовые глаза на Мойру. И то, что она увидела в них, лишило ее точки опоры, словно ее кости превратились в желе.

О Господи, может, он сумел прочесть ее мысли, когда она позавидовала его вилке? Похоже на то.

Он отставил тарелку с недоеденным куском торта и придвинулся к ней. Мойра глядела на него, ее сердце билось где-то в горле, пальцы стиснули тарелку, чтобы унять дрожь.

– Камин, наверное, горит слишком сильно, леди Обсорн? – спросил он тихо и вежливо.

– Нет, все в порядке, мистер Райленд, спасибо. – Как ей удалось так невозмутимо ответить?

– Я спрашиваю, потому что вы выглядите так, словно вам немного жарко. Лицо красное.

Глаза Мойры сверкнули. Ее сердце колотилось, как молот.

– Вы чересчур дерзки, мистер Райленд. – И ей нравилось это.

Его выразительные губы чуть скривились.

– Вы, без сомнения, правы, но сейчас вы напомнили мне об одной важной вещи, миледи.

Осмелится ли она спросить?

– О какой именно?

Он наклонился к ней, как будто хотел сообщить нечто секретное:

– Вы все еще должны мне поцелуй, и, учитывая, что Baм по душе мысль покрыть меня шоколадной глазурью, хорошо, если вы будете готовы вернуть долг.

Мойра открыла рот, но не издала ни звука. Она могла только стоять, глядеть на него во все глаза и сгорать с головы до пят.

Взгляд Уинтропа остановился на ее приоткрытых губах, а вслед за этим на щеках его заиграл легкий румянец.

– О Господи, – пробормотал он, – женщина, ты заставляешь меня желать быть покрытым глазурью.

А потом он ушел, наскоро простившись. Мойра стояла, держа тарелку в руках, и рассматривала ломтики торта, которые так и лежали на ней. Уинтроп Райленд желал ее. Разве такое возможно? А что можно сказать о ней, если она принимает греховные вещи, о которых он говорит, то, как он смотрит на нее, словно… словно готов съесть ее. Достаточно было вспомнить этот его взгляд, как по коже побежали мурашки возбуждения. Да, он опасный, дурной, порочный человек.

Но, Господи помоги, ей все это безумно нравилось. Она страстно желала отдаться этому чувству.

– Октавия, – протянула она свою тарелку подруге, – как ты думаешь, я могу позволить себе еще шоколадного торта?

Он должен был бы думать о Дэниелсе, а вместо этого его голова заполнена мыслями о Мойре Тиндейл. Несколько часов, которые прошли после инцидента с тортом, не остудили его желания, а лишь подогрели. Он догадался о ее присутствии в тот же момент, когда вошел в дом, даже не видя ее.

Его так влекло к этой женщине, что он переставал быть самим собой. Флирт с ней делал из него послушного болванчика, но с этим ничего не поделать. Он был готов на все, лишь бы обладать ею. Понимание, что он недостоин женщины, которой придется признаться в своих слабостях, делало это чувство невыносимым.

Он никогда не смог бы открыть свое прошлое. Никому. Тем более Мойре Тиндейл. Даже Норт не догадывался о масштабах того, что он совершал, стыд мешал ему признаться. Его братья не знали, что творится у него внутри, о страхах, которые он скрывал от мира, которые прочно гнездились в темноте ночи, когда его настоящая жизнь подступала со всех сторон, грозя катастрофой. Дать выход этим чувствам стало бы величайшим унижением для него. Он и подумать не мог, чтобы своими руками сделать себя уязвимым для других людей. Он должен сам справиться с собой.

Он был из породы людей, которые сами себя делают необходимыми для других. Матроны любили приглашать его на свои приемы, джентльмены всегда готовы были поговорить с ним или перекинуться в карты. Дамы считали его милым, мужчины любезным, но никто из них не знал его. Он мог стоять в центре заполненного толпой бального зала, вот как сейчас, и оставаться совершенно одиноким.

Иногда ему казалось, что тот человек, которым он старается быть, которого знают все окружающие, берет верх и вытесняет из его души реальную личность. Он страшно уставал от этой необходимости постоянно быть настороже. Но его настоящее «я» было настолько возвышенным, настолько уязвимым и легкоранимым, что проще было скрываться за очаровательной маской.

Но не только уязвимость он старался скрыть. Существовали и другие вещи, совсем не такие безобидные, которые могли ранить и испугать многих людей, столкнувшихся с ними. Он замкнул их в себе, да так крепко, что временами от усилий не дать им вырваться на волю у него просто болела голова. Он бы начал пить, чтобы облегчить свои страдания, если бы не понимал, что алкоголь облегчит этим чувствам выход на поверхность.

Мойра Тиндейл, леди Осборн, понимала, что он что-то прячет в себе. Он видел это по ее глазам. Она сознавала, что он актерствует. Как это ей удавалось? Что помогало ей видеть, не только выставленное на обозрение? И ведь ничего особенного в ней вроде бы не было. Высокая, излишне худая, чересчур острая и угловатая. Черты лица – прямые, взгляд – на удивление проницательный. Но она притягивала его к себе, как сирена.

Она стояла невдалеке в платье мягкого винного цвета и разговаривала с небольшой группой подруг, а ее оживленная сестра танцевала шотландский рил с юным баронетом. В канун Рождества люди становились более общительными, музыка громче, смех веселее. Зимой лондонское общество не отличалось особой активностью, за исключением недель до и после Рождества. На этот раз народу было меньше, чем в разгар сезона. Однако дам было достаточно, чтобы они могли демонстрировать себя в танцах, как, впрочем, и мужчин.

И за весь вечер ни один джентльмен не пригласил Мойру, на танец. Казалось, это ее и не беспокоило. Ее сестра забирала все внимание на себя. Как случилось, что все эти мужчины предпочитают трепещущую юность Минервы Баннинг изысканной зрелости Мойры?

А может, это с ним что-то происходит, если он до сих пор не пригласил ее танцевать? Ничего другого ему не хотелось целый вечер. Несколько раз он ловил ее взгляд на себе, но в следующий миг она уже смотрела в сторону. Она хитрила, но в этом не было коварства. Для женщины, которая провела замужем десять лет, она странным образом не владела искусством обольщения. Она испытывала неловкость, когда с ней пытались флиртовать, и, вместо того чтобы пользоваться своими чарами, старалась уклониться от мужских заигрываний.

Тогда что притягивает его к ней? Он направился в ее сторону, удивляясь самому себе. Вероятно, ему хочется убедиться, что ее влечет к нему так же, как его к ней. Одно дело – флиртовать с ним у Октавии с Нортом, совсем другое – танцевать вместе на рождественском приеме. Интересно, что она будет делать, когда он прервет ее беседу и попросит выйти с ним, хоть ненадолго?

Женщины рядом с ней наблюдали, как он приближался. Может, они хотели знать, почему он на них нацелился. Или уже подозревали, что его мишень – Мойра. Ему было наплевать, что они думают. Единственное, что волновало, – ее прямой взгляд, в котором соединились осторожность и возбуждение. Ее глаза не были оленьими, как он думал сначала. Сейчас он ясно видел, что это средоточие золота, бирюзы и изумрудов. Волшебные глаза.

– Добрый вечер, дамы. – Он не посмотрел ни на одну из них. Он видел единственную – Мойру. – Простите мне мое вторжение. Леди Осборн, буду вам признателен, если вы уделите мне минуту вашего времени.

С чувством облегчения он услышал:

– Конечно, мистер Райленд. Дамы, надеюсь, вы извините меня.

Он предложил ей руку. Она приняла ее, грациозно следуя за ним к дверям на террасу. Снаружи было зябко, темно, только снег искрился под луной. Снега нападало немного, два-три дюйма толщиной, но этого было достаточно, чтобы укутать мир изысканным сияющим покрывалом и за сверкающей красотой скрыть мрачное, ненужное и бесплодное.

Он не мог долго держать ее здесь, хотя жаждал, чтобы она не уходила никогда. Она была слишком легко одета для такой погоды, хотя платье было закрытым, а ткань плотной.

И если он не мог долго находиться здесь с ней, он должен с полной отдачей использовать отведенное ему короткое время.

– Леди Осборн?

– Да, мистер Райленд? – Ее глаза были как озера и отражали лунный свет, притягивая его с волшебной силой, которой он не мог противостоять.

– Сейчас я хочу получить с вас поцелуй.