Глава 1

Джерард де Лейси не помнил своей матери.

Его старшие братья помнили. Эдварду было восемь, а Чарли одиннадцать, когда она умерла. Ему, Джерарду, только исполнилось пять, и он был слишком мал, чтобы память прочно запечатлела ее образ. Когда старшие делились друг с другом воспоминаниями о матери, будь то песня, которую она любила напевать, или какая-то шутка, заставившая отца рассмеяться, или ее трепетное отношение к саду, в котором, если верить Эдварду и Чарли, она любила возиться часами, Джерарда жгла ревность. Братья хранили в себе частичку ее, тогда как у него, Джерарда, не осталось ничего. По крайней мере, ничего светлого и яркого, такого, что принадлежало бы лишь ему одному.

Конечно, он видел ее портреты — портреты, написанные тогда, когда она была совсем юной невестой герцога Дарема, официальные портреты, запечатлевшие ее с отцом после замужества, семейные портреты, на которых она была изображена в окружении трех сыновей. Джерард знал, что их мать была миловидной и стройной шатенкой с голубыми глазами. Однако портреты не идут ни в какое сравнение с живыми воспоминаниями, и ему, Джерарду, от них было мало проку. На одном из портретов она держала Джерарда на коленях. Должно быть, они сидели вот так часами, позируя художнику, но, сколько бы он ни напрягал память, Джерард не мог вспомнить ни звучания ее голоса, ни прикосновения ее рук, даже если ему и говорили, что она была ласковой и любящей матерью и что его, младшего ребенка, она любила больше других. И от того, что у него не осталось о ней ни одного живого воспоминания, Джерард тосковал по матери сильнее, чем его братья, — так ему казалось.

Единственное воспоминание о ней оставило в его душе незаживающую рану. Он помнил тот день, когда она умерла.

Отец в то утро зашел в детскую, когда они завтракали. И это являлось первым признаком беды, хотя в ту пору Джерард этого не осознал. В глазах пятилетнего Джерарда отец был чем-то вроде сказочного богатыря — большим, могучим и всевластным, и он всегда с замиранием сердца смотрел на отца, когда тот поднимался по лестнице и звук его шагов гулким эхом отдавался в их просторном, с высоченными потолками, доме в Суссексе. Голос отца напоминал ему громовые раскаты. Джерард помнил, как могучие руки подбрасывали его в воздух, и он задыхался от восторга — и как у него сводило живот, когда он летел вниз. Он боялся напрасно — отец всегда успевал подставить руки и поймать его. Позже Джерард с удивлением обнаружил, что совсем немногие мужчины, принадлежащие их кругу, проводили столько времени со своими детьми, и от этого он стал относиться к отцу с еще большим почтением. Дарем слыл превосходным наездником — самым лучшим из всех, кого Джерард знал, стрелял лучше всех и всегда слыл душой компании. Он был силен как телом, так и духом. Одним словом, отец всегда являлся для Джерарда кумиром и образцом для подражания.

В то утро Дарем поднялся наверх угрюмый и молчаливый, когда они ели свою овсянку. Чарли и Эдвард, должно быть, знали, в чем дело, поскольку они не произнесли ни слова. Однако Джерард ни о чем не догадывался и тогда, когда отец сел с ними за круглый стол, а няня принесла тосты.

— Я принес вам печальную новость, ребята, — с трудом выдавливая из себя слова, сказал герцог.

Джерард подумал, что речь идет о щенках, которых только что родила их лучшая сука породы пойнтер. Почему он вспомнил о чертовой псине, а не о матери, одному Богу известно.

— Что-то с мамой, да? — тихо спросил Эдвард.

Герцог угрюмо кивнул. Эдвард опустил ложку.

— Что случилось с мамой? — спросил Джерард.

— Она была очень больна, — ответил отец. — А сейчас, к несчастью, она умерла. — Эдвард молчал. Чарли опустил голову на руки. — Я написал вашей тете, леди Даулинг, — продолжал отец. — Я пригласил ее и вашего кузена Филиппа приехать и пожить с нами несколько месяцев.

— Я не хочу, чтобы с нами жила тетя Маргарет, — сказал Джерард. — Я хочу к маме.

— Она умерла, — прошептал Эдвард.

Джерард зло скривился:

— Нет!

— Джерард, сынок, она умерла, — сказал ему отец.

У Джерарда задрожал подбородок. Он знал, что такое смерть. Это означало, что они возьмут мертвую маму — до сих пор он видел мертвыми только собак, — выкопают яму позади конюшни и положат ее туда. Но ведь отец этого не допустит!

— Я не верю.

Герцог немного помолчал. Джерард никогда не забудет, как утреннее солнце светило прямо в лоб отцу и каким этот лоб был блестящим и гладким там, где начинались залысины.

— Ты бы хотел ее увидеть?

Джерард кивнул. Через мгновение и Эдвард кивнул тоже.

— Да, — пробормотал Чарли. — Пожалуйста, позволь.

Герцог коротко кивнул, и все трое мальчиков неслышно поднялись со своих стульев и пошли следом за отцом, забыв про завтрак. Они спустились по узкой лестнице, которая вела прямо в гостиную герцогини. Там было очень тихо, непривычно тихо. Джерард часто сбегал по этой лестнице из детской в гостиную, чтобы посидеть у матери на коленях. В этой гостиной всегда было людно: экономка, горничная, слуги с подносами. Матери никогда не мешала эта толчея, и она никогда не отсылала Джерарда прочь, никогда не ругала его за то, что он бегает по лестницам, вместо того чтобы ходить. Сегодня комната была пуста. Герцог открыл дверь в ее спальню и махнул рукой слугам, и те тут же попятились к выходу. Затем отец шагнул в спальню и пригласил сыновей войти вместе с ним.

Потом Джерард пожалел о том, что отец это сделал. Джерард думал, что, возможно, не увидев ее такой в последний раз — жуткой, мертвой, он сохранил бы более радостные воспоминания о матери. Но ребенком он не мог знать, что его ждет, и, войдя в комнату, обнаружил ее, лежащую на кровати, настолько изменившуюся, настолько не похожую на себя, что он едва ее узнал. Темные волосы ее были зачесаны назад, убраны с лица, которое, казалось, запало, ушло в глубь черепа. С постели сняли покрывала, и она лежала в своей ночной сорочке, снежная белизна которой лишь подчеркивала землистый цвет кожи, совсем не такой, как всегда. Какой-то сверток был всунут в кольцо ее руки. Мама лежала с закрытыми глазами, но даже ему, пятилетнему ребенку, было ясно, что она не спит.

Эдвард рядом с ним всхлипнул. Герцог положил руку ему на плечо.

— Мне жаль, ребята, — очень тихо повторил герцог. — Можете уходить, если хотите.

— Спасибо, сэр, — сдавленно пробормотал Чарли и бегом бросился к двери. Эдвард всхлипнул и, закрыв лицо рукавом, тоже вышел следом за старшим братом, не сказав ни слова.

Джерард жался к отцу. То, что лежало на кровати, немного напоминало мать, но не было ею.

— Она действительно умерла? — Он снизу вверх посмотрел на отца, и тот коротко кивнул. — Почему она умерла, отец?

Герцог ответил не сразу. Его лицо странно исказилось. Похожее выражение было у Эдварда, когда тот понял, что сломал свой новенький компас: расстроенное и одновременно виноватое.

— Это кара Господня, — сказал наконец герцог едва слышно. — Она была слишком хороша для меня.

Джерард снова посмотрел на мать. Ему хотелось прикоснуться к ее лицу в надежде, что удастся ее разбудить, но так и не решился.

— Мы закопаем ее за конюшней? — печально спросил он. — Ей это не понравится, папа.

Герцог вздохнул, затем наклонился и взял Джерарда на руки.

— Нет, сын, — пробормотал Дарем. — Она будет лежать в мавзолее возле часовни, и однажды ты положишь туда и меня, чтобы ей не было скучно.

— Не хочу, чтобы ты умирал. И не хочу, чтобы она умирала.

— И я не хочу, — сказал герцог каким-то глухим, бесцветным голосом. — И я тоже.

— Что это? — спросил Джерард, указав на сверток. Он заметил фамильный герб, вышитый на нем серебряными нитками.

— Твоя сестра. Она родилась слишком рано.

— А… — Он уставился на сверток широко распахнутыми глазами. — Она тоже умерла?

— Да.

Джерард положил голову отцу на плечо. Он хотел было по привычке засунуть большой палец в рот, но вовремя опомнился и сжал руку в кулак.

— Она останется с мамой?

Герцог крепче обнял его.

— Да, она останется с мамой, а я останусь с тобой и твоими братьями.

— Спасибо, папа, — тихо сказал Джерард. — Я не хочу, чтобы и тебя с нами не было.

— Я буду с вами, малыш, — прошептал отец. — Я обещаю.

И Дарем сдержал слово. Он так больше и не женился. Он лично участвовал в воспитании своих сыновей и делал это с той же требовательностью и самоотдачей, как и все, что он делал в жизни. Джерард спрягал наизусть латинские глаголы и пересказывал уроки истории своему отцу до тех пор, пока не выучивал их назубок. Он стоял перед отцом с повинной головой, а затем принимал наказание от руки отца. Отец посадил его верхом на его первого пони, и отец купил ему первый патент на офицерский чин — чин младшего лейтенанта кавалерии. Мужчина должен заслужить право отвечать за других людей, заявил герцог, отказавшись покупать двадцатилетнему юнцу, патент на чин капитана или майора, чтобы он не погиб по собственной глупости или по его вине не погибли другие. Тогда возмущению Джерарда не было предела, но по мере того, как он набирался армейского опыта, он все больше понимал отца. В армии Джерард получил очередное подтверждение того, что Дарем относился к своим детям с истинно отеческой заботой.

Однако вера Джерарда в отца роковым образом покачнулась, когда герцог умер. На последнем вздохе Дарем молил их о прощении, но лишь когда они готовили отца к погребению в мавзолее, Джерард и его братья узнали о том, какой именно грех совершил их отец. За несколько лет до того, как унаследовал титул герцога, и за десять лет до того, как женился на их матери, он тайно вступил в брак. И этот скоротечный брак так и не был аннулирован, не был признан фиктивным. Развода тоже не было. Этот брак мог стоить Джерарду и его братьям всего, что они привыкли считать своим по праву. Поскольку если тот первый брак отца не утратил силу, то второй брак — брак с матерью его троих сыновей являлся незаконным, и дети, рожденные в этом браке, признавались незаконнорожденными. И все из-за того, что Дарем в своей безграничной самоуверенности решил скрыть этот факт своей биографии от сыновей даже тогда, когда получил письма с угрозами предать гласности его истинное семейное положение.

Джерард злился на отца. Герцогство Дарем считалось одним из самых богатых в Англии, и все их ожидания были так или иначе связаны с наследной собственностью. Открывшиеся обстоятельства имели эффект разорвавшейся бомбы. В своем завещании Дарем оставил ряд распоряжений, касающихся имущества, не отчуждаемого с титулом — приобретенного им, когда он уже являлся герцогом, и приданого их матери. Однако по сравнению с тем, что они могли бы иметь, это были сущие крохи.

Чарли, который с пеленок знал, что титул герцога перейдет ему, по завещанию отца получал дом в Линкольншире, которым почти не пользовались и о котором почти не заботились при жизни отца, и деньги, которых едва могло хватить на содержание этого дома. Эдварду, посвятившему большую часть жизни управлению обширными владениями Дарема, благодаря его радению процветавшими и приносившими хороший доход, предстояло увидеть, как плодами его трудов воспользуется человек, не сделавший для имений Дарема ровным счетом ничего. Скорее всего, они достанутся вертопраху Огастусу, дальнему родственнику их отца. Джерарду, младшему сыну герцога, тоже было что терять. Третий сын, конечно, не мог рассчитывать на то же наследство, что и старший, и Джерард с детства знал, что ему придется самому искать возможность обеспечить себе достойную жизнь. И все же, если окажется нечем оплатить патент на очередное воинское звание, он будет вынужден оставить военную карьеру — поприще, которое он сам для себя выбрал, ради которого проливал кровь и к которому со временем почувствовал призвание. И тогда у него совсем ничего не останется. Их всех объявят бастардами и изгонят из приличного общества. Они будут вынуждены влачить существование на тысячу фунтов в год без всякой надежды хоть когда-нибудь выбиться из нужды, поскольку у них не останется ни одного, даже плохонького имения, способного приносить доход и давать надежду на лучшие перспективы.

А его мать… Джерард задержался на церковном дворе после того, как Эдвард, пастор и немногие слуги, приглашенные на церемонию, ушли, положив тело отца на вечный покой в семейный склеп. Эдвард бросил на него вопросительный взгляд, но Джерард покачал головой. Он знал, что у них много дел и нет времени стоять сложа руки, в скорбной позе. Они с Эдвардом договорились, что после похорон должны немедленно ехать в Лондон, чтобы сообщить Чарли о постигшем их всех несчастье, поскольку Чарли не удосужился приехать из столицы в Суссекс, чтобы похоронить Дарема. Им предстояло решить, как защитить свое наследие, ибо ни один из них не собирался сдаваться без боя. Джерарду потребовалась лишь минутка покоя наедине с собой и своими мыслями перед тем, как окунуться в суету насущных забот.

И вот он стоял в семейном мавзолее, наедине с призраками многих поколений предков, положив руку на холодный камень, под которым покоился прах его матери. Гравировка на камне гласила: «Анна, герцогиня Дарем» — и дальше даты рождения и смерти. Внизу маленькая приписка о младенце женского пола, похороненном вместе с ней. У мертворожденной девочки даже не было имени. Конечно, и ее сочли бы незаконной, как и их всех, — все из-за преступной беспечности их отца. Если все пойдет прахом и Огастус, будь он проклят, станет следующим герцогом, распорядится ли он вынести из мавзолея прах Анны и ее дочери?

Джерард закрыл глаза и пообещал ей, что не допустит этого. Ради нее, ради себя, ради братьев и даже ради отца. Он во что бы то ни стало, защитит доброе имя самых близких ему людей и спасет семью от грозившего ей позора.