Глава 16

После зловещего инцидента с каретой страхи нахлынули на Бринн с новой силой. И сон, в котором она видела умирающего Лусиана, стал приходить каждую ночь. Но по-настоящему страшно ей стало лишь тогда, когда она поняла, что ждет ребенка.

Первой симптомы наступившей беременности распознала Мег, горничная. Бринн собиралась на прогулку в парк, когда почувствовала тошноту. Бринн прижала руку к животу, и Мег, едва взглянув в лицо хозяйки, бросилась за ночным горшком.

– Вам следует сесть, миледи. Опустите голову, ниже. Вот так.

Бринн бессильно упала на стул, гадая, что с ней не так. Ей было по-настоящему плохо, но она не съела ничего такого, чем могла бы отравиться. Она зажала рот рукой и принялась делать медленные вдохи и выдохи, пытаясь унять тошноту – делала то, что приказывала ей служанка.

– Со временем все пройдет, – сказала Мег, поглаживая лоб хозяйки. – Как только живот начнет расти, плохо вам больше не будет. Сейчас у меня такого почти не бывает.

– Живот расти?

– Ну да. Ребенок в животе.

Бринн в ужасе опустила взгляд на живот. Возможно ли это? Носила ли она в себе ребенка? Но, разумеется, в этом не было ничего необычного, учитывая все те усилия, что они прилагали к тому, чтобы это случилось. Отчего-то Бринн знала, что так оно и есть.

Радость сменилась тревогой. Ребенок лишь усложнял ее ситуацию. Лусиан пообещал, что они будут жить раздельно при условии, что она родит ему сына, но, видит Бог, она не хотела оставлять своего ребенка.

Бринн поднесла руку к виску. Похоже, выбора у нее нет. Она должна была защитить Лусиана, защитить любой ценой, чего бы ей лично это ни стоило.

– Вы думаете, лорд Уиклифф будет доволен?

Бринн медленно кивнула. Лусиан непременно обрадуется, когда она сообщит ему эту новость, но что потом? Как только он узнает о ее беременности, ей не удастся сбежать от него. Он будет настаивать на том, чтобы она оставалась рядом с ним, чтобы о ней заботились лучшие врачи. Ей придется днем и ночью выдерживать его нежность…

Бринн не была уверена в том, что сил ей хватит на столь длительный срок.

С каждым днем ее чувство к Лусиану заявляло о себе все сильнее. Она не могла представить, как сможет оставаться неприступной до самых родов. И уж конечно, она не смогла бы прожить с ним жизнь, оставаясь к нему безучастной. Может, ей действительно следует покинуть его сейчас, раз и навсегда, пока не стало слишком поздно?

Нет, решила Бринн, нельзя говорить ему о беременности. Нельзя, пока она не решит, как ей быть дальше.

– Я не хочу говорить ему сейчас, Меган, – пробормотала она, борясь с тошнотой. – До тех пор, пока точно не буду знать, что беременна. Прошу тебя, ты тоже никому ничего не говори.

– Конечно, миледи. Как пожелаете.

Бринн пришла к нему ночью, раздираемая противоречивыми чувствами. Чудесное сознание того, что в ней растет частичка Лусиана, омрачалось страхом, тревогой о будущем. Но он поцеловал ее с такой надрывающей душу нежностью, что все тревоги растаяли от жара страсти. Она прижалась к нему, растаяв в его объятиях.

Они любили друг друга с неистовством, поразившим ее. Лусиан брал ее с жадностью, словно в горячке бормотал что-то, прижимаясь губами к ее горлу, требуя от нее полной отдачи, но и даря ей взамен невыразимое наслаждение. Однако всхлипы ее не были лишь всхлипами бессознательной страсти. Она ощущала с ним связь – так сильно, так неразрывно она не чувствовала себя привязанной ни к одному человеку на земле.

Потом она лежала в его объятиях, согреваясь от его дыхания, согревая его своим дыханием, и пальцы его нежно поглаживали ее кожу. Она чувствовала, как крепко бьется под ее ладонью сердце Лусиана, и в ее сердце разрасталась тоска. То, что было между ними, она не смогла бы описать словами.

Он заставлял ее чувствовать себя желанной. И никогда она не ощущала себя настолько беззащитной, настолько уязвимой. Ребенок, что рос в ней, был, конечно же, необходим ей, но, что еще хуже, она хотела не только ребенка, но и отца этого ребенка. Она хотела, чтобы Лусиан стал ей мужем по-настоящему, чтобы их с Лусианом брак стал настоящим, счастливым браком. Она хотела его любви, хотела любить его в ответ…

Господи. Зажмурившись от страха, Бринн напомнила себе, что, полюбив Лусиана, обрекает его на смерть.

Следующим утром Бринн сидела за туалетным столиком, зажав в ладони медальон матери. Ее тошнило еще сильнее, чем вчера, так что все сомнения относительно того, беременна она или нет, остались в прошлом. Но уверенность в том, что она носит под сердцем ребенка Лусиана, лишь усилила ее страх. Что, если у них родится дочь? Тогда проклятие перейдет к малышке и все опять повторится.

Господи, только бы это был мальчик! Мысль о том, что дочь повторит ее судьбу, была невыносима Бринн. Она знала, как чувствовала себя мать.

Невидящим взглядом Бринн уставилась на медальон, который та дала ей как предостережение. Внутри был миниатюрный портрет прапрабабушки, но Бринн видела совсем другое лицо – лицо своей милой матушки. Лицо, искаженное болью. Лицо страдалицы, погибшей от родов.

«Ты не должна сдаваться, – хрипло прошептала ей мать перед смертью. – Обещай, Бринн. Поклянись, что ты не позволишь себе влюбиться ни в одного мужчину. Любовь лишь надорвет тебе сердце. – Истекая кровью, она вложила медальон в руки дочери. – Смотри на него всякий раз, как почувствуешь искушение. Смотри и помни».

Мать ее поддалась на зов любви и всю жизнь горько раскаивалась. Последние слова ее перед смертью были словами предостережения, мольбой о том, чтобы Бринн помнила о проклятии. Гвендолин Колдуэлл слишком хорошо понимала, как трудно бороться с влечением сердца. Что такое тоска по любви.

Непроизвольно Бринн сжала медальон. В тот день она торжественно поклялась, что никогда не позволит себе любить. Но сейчас она была на волоске от того, чтобы нарушить клятву. Она очень боялась того, что уже влюбляется в Лусиана. Ее желание быть с ним становилось все больше и походило на пытку. На пытку, которую она могла и не выдержать.

Бринн опустила медальон в шкатулку. Ей придется покинуть Лусиана немедленно…

Она замерла. Или сначала попытаться найти способ справиться с заклятием? Ей вспомнилось объявление в Гайд-парке, извещавшее о скорой ярмарке в Вестминстере. Может, Эсмеральда уже в Лондоне? Может, цыганка даст ей совет, обнадежит?

Понимая, что если ее увидят на ярмарке в одиночестве, то скандала не миновать, Бринн всерьез подумывала о том, чтобы попросить Рейвен составить ей компанию. И в то же время обсуждать с незамужней и все еще девственной подругой такие интимные вопросы, как ее отношения с мужем и беременность, Бринн было неловко. Кроме того, Рейвен стала настолько близка ей, что Бринн опасалась, что не выдержит и раскроет ей свою тайну. Мередит же была слишком занята семьей и ребенком, чтобы вываливать на нее свои проблемы. Поразмыслив, Бринн решила, что возьмет в сопровождение горничную, тем более что в этом не было ничего неприличного.

К счастью, день выдался прохладным и облачным, что позволило Бринн надеть глухой плащ с капюшоном. Не желая привлекать внимания, она наняла экипаж, в котором они и добрались до ярмарочной площади.

Ярмарка была похожей на те, что она посещала в Корнуолле с братьями. Были там жонглеры и кукольники, были лоточники, продающие апельсины, имбирные пряники и горячие пирожки с мясом. Были там и продавцы атласных лент, перчаток и ножей.

Народу в этот ранний час собралось не слишком много, но шатер с гадалкой найти оказалось непросто. Он располагался у дальнего края ярмарочного поля.

У входа в шатер Бринн встретила юная красотка, закутанная в шаль, в пышных разноцветных юбках и с браслетами на руках. Она предлагала всякого рода приворотные зелья. Однако Бринн, вежливо отказавшись, прошла в шатер, оставив Мег ждать ее снаружи.

В шатре царил полумрак, лишь одинокая масляная лампа рассеивала золотистый свет. Когда глаза привыкли к сумраку, Бринн разглядела пожилую цыганку, сидящую на ковре перед низким столиком. Узнав Эсмеральду, Бринн воспряла духом.

Волосы цыганки были седыми, и зубы почти все выпали. Лицо походило на дубленую кожу, и было покрыто сетью морщин. Черные глаза ее, однако, не утратили зоркости. Взгляд был острее кинжала.

– Миледи, – надтреснутым голосом сказала она, – слышала, вы теперь графиня?

– Да, матушка, – сказала Бринн, используя слово, которым у цыган принято обращаться к пожилым уважаемым женщинам. – А как у вас дела? Не бедствуете?

– Неплохо, – с усмешкой ответила Эсмеральда. – Хороший год для нашего брата. – Цыганка жестом пригласила Бринн сесть перед ней за стол.

Но когда цыганка хотела взять Бринн за руку, та покачала головой:

– Я пришла сюда не затем, чтобы ты читала по моей ладони, матушка. У меня к тебе особый вопрос. – Глубоко вдохнув для храбрости, Бринн вытащила из сумочки несколько золотых монет и положила их на стол. – Это очень важное дело.

– Твои сны вернулись? – сказала цыганка печально, хотя глаза ее хищно блеснули при виде золота.

– Да.

– Понимаю. И что у тебя за вопрос ко мне?

– Я надеялась, что ты могла бы сказать мне… Есть ли что-то, что я могла бы сделать, чтобы снять заклятие?

– Ты боишься за своего возлюбленного, – заключила старуха.

– Да, – сказала Бринн. – За своего мужа.

Взяв монетку, цыганка надкусила ее оставшимися зубами.

– Это будет нелегко. Проклятие пылкой Нелли на удивление сильное.

– Но его можно снять?

Цыганка молчала, пристально глядя на Бринн. Наконец она спросила:

– Ты его любишь? Своего мужа?

– Я… Я не уверена, – тихо сказала Бринн. Ей не хотелось даже себе отвечать на этот вопрос. – Если я позволю такому случиться, я подвергну опасности его жизнь. Я не переживу, если он погибнет из-за меня.

– Но ты готова за него погибнуть? Вот о чем ты должна себя спросить.

– Умереть за него?

– Да, миледи. Ты должна любить его так, чтобы не побояться пожертвовать собой. Это секрет настоящей любви. Ты готова отдать свою жизнь за него? Только ты можешь знать свое сердце.

Бринн смотрела на цыганку. В голове у нее все шло кувырком. Могла бы она так полюбить Лусиана? Наконец она мысленно встряхнулась.

– Ты хочешь сказать, что я должна за него умереть? Эсмеральда посмотрела на нее отчасти с сочувствием, отчасти с жалостью:

– Возможно, до этого и не дойдет.

– Но ты не можешь сказать мне, что я должна сделать, чтобы его спасти?

– Нет, этого я не могу сказать тебе, миледи. Только то, что знаю наверняка. Настоящая любовь может одолеть любое заклятие.

Эсмеральда сама себе противоречит, подумала Бринн, еще больше запутавшись; Если она полюбит Лусиана, он умрет, и все же… она должна полюбить его достаточно глубоко… или он погибнет.

– Крепись, миледи, – сказала цыганка и, протянув руку через стол, схватила Бринн за руку. – Еще не все потеряно.

– Спасибо, матушка, – пробормотала Бринн, рассеянно улыбнувшись.

Она медленно поднялась и вышла из шатра. Что ж, ответ получен, пусть и не вполне ясный. Она должна быть готова пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти Лусиана, и все же…

Можно ли доверять странному совету Эсмеральды? Если так, то, каким образом она должна принести себя в жертву, даже если в том был ключ к снятию заклятия?

Когда Бринн вошла в дом в сопровождении горничной, Лусиан спускался ей навстречу по лестнице.

Мег торопливо прошмыгнула мимо него к черной лестнице. Лусиан поцеловал Бринн в щеку.

– Вот ты где. А я гадал, куда же ты ушла. Надеюсь, ты хорошо провела утро?

Бринн пребывала в нерешительности. Она не хотела, чтобы Лусиан знал об этом визите к гадалке. Он станет задавать вопросы, на которые она не готова отвечать. Если он копнет достаточно глубоко, ей придется признаться в своих чувствах к нему, что само по себе могло иметь ужасающие последствия.

– Да, – сказала она, наконец. – Я… гуляла с Рейвен. Она увидела, что он чуть прищурился:

– Странно. Я только что встретился с Рейвен. По дороге домой из Уайтхолла. Она жаловалась на то, что тетушка продержала ее у себя все утро.

Бринн почувствовала, что краснеет.

– Какая я рассеянная! Я хотела сказать, что была с Мередит.

Лусиан посмотрел на нее с подозрением: – Да?

Набравшись храбрости, Бринн одарила его лучезарной улыбкой:

– Простите меня, но я должна переодеться к ленчу.

Лусиан проводил ее взглядом. Он помнил виноватое выражение ее зеленых глаз. Он не сомневался в том, что Бринн только что ему солгала.

У него непроизвольно сжались кулаки. Она не делилась с ним своими секретами в первое время их брака, но последнее время между ними кое-что изменилось, и Лусиан рассчитывал на то, что она будет откровеннее, тем более он сделал уже не один шаг ей навстречу. Какой глупец!

Когда-то он заподозрил Бринн в том, что она помогает брату в его темных делишках, но тогда он решительно отмел все подозрения, решив, что между ними все должно начаться с чистого листа, незапятнанного сомнениями. Может, он слишком поторопился? Зачем Бринн ему лгать? И была ли эта ложь первой?

Если Лусиана обеспокоила ложь Бринн, то следующим утром его ждало открытие, еще более обеспокоившее его. На пороге спальни Бринн он едва не столкнулся с Мег, торопливо выскочившей из спальни хозяйки с ночным горшком в руках.

– Что-то случилось? – спросил он служанку.

– Нет, милорд. Ничего страшного. Леди Уиклифф чувствует себя неважно из-за ребенка, вот и все.

Лусиан был потрясен:

– Из-за ребенка?

Мег испуганно зажала рот рукой.

– О Боже! Я не должна была говорить. Хозяйка не хотела, чтобы вы знали.

Лусиан заставил себя улыбнуться:

– Ну что же, тогда это будет наш с тобой секрет. Я не скажу леди Уиклифф, что ты мне сказала.

Горничная убежала, а Лусиан еще долго задумчиво стоял в коридоре. Неужели ему и в самом деле в скором времени предстоит стать отцом? Неужели он на шаг продвинулся к цели, к которой так стремился?

Он не знал, чего в нем было больше: гордости, счастья или гнева? Как могла Бринн намеренно утаивать от него то, что она носит под сердцем его ребенка? Как могла она позволить, чтобы он узнал об этом из чужих уст, ведь она знала, как много это для него значит?

И все же… Возможно, всему существовало разумное объяснение. Возможно, Бринн просто хотела рассказать ему обо всем сама.

Лусиан негромко постучал в дверь. Ответа не последовало, и тогда он тихо вошел. Бринн сидела перед камином, уставившись в огонь и погрузившись в себя. При виде ее сердце Лусиана наполнилось нежностью. Ребенок свяжет их сильнее, чем клятвы, данные у алтаря. Возможно, сейчас Бринн придет к тому, чтобы принять их брак не как неизбежное зло, а как благословение…

Лусиан тихо вздохнул. Только теперь он понял, насколько важно для него было то, как воспринимает Бринн их союз. Она стала для него чем-то необычайно дорогим, чем-то более ценным, чем даже тот ребенок, которого она носила.

– Бринн? – позвал он.

Она вздрогнула и подняла на него глаза.

– Мег сказала, что ты плохо себя чувствуешь. Бринн, покраснев, покачала головой:

– Ничего страшного, правда.

Лусиана словно окатили ведром ледяной воды. Неужели она и дальше намерена хранить молчание? После того, как он задал наводящий вопрос?

– Ты уверена, что с тобой все в порядке? Она попыталась улыбнуться.

– Сейчас я прекрасно себя чувствую. Возможно, что-то съела за ужином…

И тогда Лусиан испытал разочарование столь острое, столь горькое, какого он ни разу не испытывал в жизни. И вместе с ним пришла мысль, заставившая его похолодеть. Могла ли она планировать побег? Неужели она решила сбежать от него до того, как он узнает о ее беременности, чтобы он не мог потом заявить права на ребенка? Он предупредил Бринн, что собирается оставить сына себе, даже если она решит жить отдельно. Не потому ли она молчала? Потому что замышляет его оставить?

Лусиан постарался отбросить мрачные мысли. Он не мог поверить в то, что Бринн способна нанести ему такой сокрушительный удар. Она ведь знала, как сильно он хочет иметь наследника.

И все же доверие его к Бринн оказалось значительно, подорвано. Возможно, он просто искал для нее отговорки, не в силах поверить в худшее. Впрочем, что вообще он знал о своей жене?

– Хорошо. – Лусиан попытался придать лицу безразличное выражение, хотя внутри у него бушевала буря.

Бринн обманывала его, в этом сомнений не было. И если она могла скрывать от него беременность, то какие еще тайны, какие грехи таила она от него?