Глава 8

— Если у вас возникнут трудности с реквизированием продуктов у местного населения, — сказал Таунсенд, имея в виду содержание документа, который он вручил лейтенанту, как только тот вошел в комнату, — тогда тащите этого Данбера к таверне и привяжите его к их проклятому «шесту свободы». И оставьте его там под охраной на всю ночь! Скоро до них дойдет, что я не намерен шутить с ними. — Он раздраженно натянул вторую перчатку и решительно одернул китель. — И пока этим занимаетесь, можете согнать этих олухов Делбертонов и допросить их, откуда появился этот шест. Это публичное оскорбление нации… призыв к мятежу!

Он умолк и стал поглаживать виски, успокаивая мучительную головную боль, и ему сразу же представилось видение шеста свободы высотой в двадцать футов, который появился на поляне в прошедшую ночь. Это был свежеошкуренный ствол сосны, врытый на несколько футов в землю и украшенный грубо вырезанной надписью: СВОБОДА. Таунсенд был уже знаком с этой формой протеста против «акта», против налогов и против присутствия в Рэпчер-Вэлли федеральных войск. Во время своего продвижения на запад они видели десятки таких шестов, которые таинственным образом за одну ночь появлялись на общественной земле. И казалось, никто из местных жителей понятия не имел, как он здесь оказался.

Больше всего Таунсенда бесило, что ни один из его солдат не обратил внимания на шум и возню, которыми должно было сопровождаться установление этого столба. Он видел в этом тревожный признак их ослабленного голодом состояния, которое усугублялось сопротивлением со стороны населения.

— Люди уже готовы к разведке? — Майор обернулся к своему подчиненному и заметил, что тот очень бледен и выглядит больным.

— Думаю… вряд ли, сэр. — Исхудавший лейтенант судорожно сглотнул и собрал всю свою храбрость. — Это все из-за сидра, сэр. Они напились его и…

— Сидра? Какой еще сидр? — Таунсенд вздрогнул, когда сделал единственно возможный вывод. — Тот сидр, что конфисковали?

Брукс нерешительно кивнул и отступил на шаг, приготовившись к взрыву ярости командира. И майор его не разочаровал.

— Черт побери! Да кто им дал… Как они…

Брукс беспомощно развел руками и начал что-то заикаясь мямлить, и тогда майор бросился из комнаты, чтобы самому все узнать. Вскоре он уже размашисто шагал по лагерю, закипая от ярости и стискивая кулаки.

Повсюду валялись солдаты девятого мэрилендского отряда волонтеров, вялые и бесчувственные. Вдоль центральной дорожки были разбросаны опустошенные ими глиняные кувшины из-под сидра. Живописными кучками мужчины лежали вокругслабо дымящихся костров, вокруг палаток и под деревьями. Железный майор разъяренно орал наних и изо всех силпинал сапогами. Нескольким солдатам удалось кое-как подняться на ноги, другие толькопьяно ухмылялись, нобольшинство напившихся до бесчувственного состояния отзывались на его пинки могучим храпом. Никто не был в состоянии подняться с колен, а одного беднягу нашли валяющимся лицом вниз в ледяном ручье. Майор ухватил его за ремень и за воротник и вытащил на берег, яростно рыча, что если он еще не умер, то скоро об этом пожалеет.

— И все это… — майор повернулся к Бруксу, в бешенстве вытаращив глаза, и голос его сорвался до визга, — и все это из-за нескольких кувшинов проклятого сидра?!

— Они пили на пустой желудок, майор. — Брукс машинально потер свой живот. — К тому же они крайне утомлены. Так что сидр бросился им в голову. Мы не проверяли его, но, должно быть, напиток довольно крепкий. И, начав пить, они уже не могли… Прошу вас, майор… — Но потемневшее от ярости лицо майора заставило его поспешно отказаться от призыва к снисходительности.

Майор замер на месте, с возмущением сознавая крушение своих планов. Их послали сюда поддержать закон, установить порядок и спокойствие… и только посмотрите на них! Пьяные в стельку, злые и распустившиеся солдаты… презренный сброд! Ему приходится сражаться не только с этими проклятыми винокурами и упрямыми местными жителями, которые их поддерживают, но и со своими людьми, принуждая их выполнять свой долг, в чем они присягнули. Если бы ему дали в командование благородных драгун, он вычистил бы это паршивое гнездо за каких-нибудь три дня!

Он круто развернулся и направился к кузнице, чувствуя в пустом желудке привычную тупую боль. Сам оседлав лошадь, он понесся галопом куда глаза глядят, чувствуя, что от распиравшей его ярости может в любую секунду взорваться.

Низко пригнувшись к шее сильного животного, слившись с ним воедино, он мчался вихрем, давая выход обуревавшим его чувствам, уносясь от угнетающего сознания долга и разрушенных ожиданий.

Постепенно майор успокоился и, оглядевшись, понял, что оказался на берегу ручья Литтл-Беар-Крик. Он спешился и дал лошади напиться и отдохнуть. Упершись ногами в огромные камни, чувствуя себя до крайности утомленным ночными вылазками и постоянным чувством голода, он в который раз задумался о своих подчиненных. Они не меньше его были голодны, измучены и утомлены. Большинство из них стали солдатами по чистой случайности и не очень понимали смысл борьбы с населением. Их обрекли на различные лишения, голод и презрение — зачастую и его собственное. Скорее всего в этом приступе повального пьянства не было серьезной угрозы и намеренного мятежа. Просто они нашли то маленькое утешение, которое смогли найти.

Опустившись на колени, он напился чистой студеной воды, а потом отвел коня на дорогу, которая вилась посередине долины. Вечер был тихим, и он шел рядом с лошадью в свете затухающего дня, впитывая все звуки: шелест сухих листьев, глухой стук копыт, журчание ручья.

Через минуту он оказался у дубового пня в том месте, где уже знакомая тропа вливалась в дорогу. Он увидел грубо вырезанную букву «Б», и у него опять все сжалось внутри. Сам того не сознавая, он нашел тропу, которая ведет к ее дому. Его мгновенно уколола мысль об иронии судьбы, которая выражалась в том, что его люди валялись сейчас пьяными и беспомощными от того самого напитка, который они конфисковали в качестве наказания для Уиски. Получалось, что даже если он выигрывал какой-то раунд борьбы с Уиски Дэниелс, его победа не была окончательной. Это признание жгло его. " Снова перед ним предстало видение шеста свободы.

Стиснув зубы, он вставил ногу в стремя и взлетел в седло. И когда он пришпорил лошадь, побуждая ее к движению, она понеслась… прямо к ферме Дэниелсов.

Кейт Моррисон выносила из кладовки над ручьем корзину с картофелем, когда, услышав стук копыт на дорожке, застыла на верхней ступеньке. В вечернем сумраке она разглядела золотистые проблески на темной фигуре и сразу поняла, кто к ним приближается. Огромная кобыла как вкопанная остановилась прямо рядом с Кейт, и ее поразило, до какой степени он владеет этим сильным животным, заставив его замереть вот так внезапно. От страха у нее сильно забилось сердце, а он соскочил на землю и посмотрел на нее, приподняв свою элегантную треуголку.

— Мадам!

— Майор. — Она приветствовала его сдержанным кивком. — Что вам от нас нужно?

Отличный вопрос, шепнул ему внутренний голос. — Я хочу видеть вашу племянницу, Уиски. — Бог знал, что это именно так. — У меня есть к ней… несколько вопросов.

— Мою племянницу зовут Уитни, сэр, — несмотря на волнение, с достоинством поправила его Кейт Моррисон. При свете восходящей луны она заметила, что у майора насмешливо изогнулись губы, как если бы он хотел сказать, что отлично знает имя ее племянницы. И тем не менее предпочел назвать ее Уиски. Смысл этого названия был ясным и пугающим. — Не могу себе представить, что она может сказать вам такого, что вы не в состоянии обнаружить собственными силами.

Майор угрожающе выпрямился и проницательно всмотрелся в лицо Кейт.

— Тем не менее этот допрос может сэкономить мне время, мадам. Если это вас не затруднит.

Лицо Кейт загорелось, а ее стойкое сердце дрогнуло, настолько неотразимая мужественность исходила от него. И все же она поняла, что он подозревает, что Уитни тоже занята на производстве виски. Иначе зачем ему понадобилось так многозначительно искажать ее имя? Но что действительно ему известно, а самое главное, как он намерен распорядиться своими сведениями?

— Прошу сюда, сэр, — вздохнув, сказала она.

Они вошли в теплую кухню, где невероятно вкусно пахло, и застали Уитни в тот момент, когда она снимала с датской печки, вделанной сбоку в очаг, сковороду с очередной партией печенья.

— А у нас гость, Уитни, — с поразительным спокойствием сказала Кейт, сбрасывая с себя шаль и принимая треуголку майора.

Уитни повернулась и сразу натолкнулась на холодный взгляд майора, отчего едва не уронила сковороду с печеньем. В кухне на мгновение воцарилась мертвая тишина, слышались лишь потрескивание огня и гулкий стук сердца девушки, которая против воли не могла оторвать взгляд от созерцания человека, занимавшего ее мысли…

В свою очередь, взгляд майора с трудом оторвался от созерцания горки золотистого печенья на сковородке и переместился на нежно-кремовые горки ее грудей, выступавших из низкого выреза платья.

Она была в платье! Впервые он видел ее в настоящем женском наряде с забранными вверх волосами. Он тяжело перевел дыхание, стараясь не терять самообладания.

Через мгновение Уитни оправилась от своего удивления настолько, что смогла внимать объяснениям тетушки относительно намерения майора допросить ее. При всем своем волнении она уловила в голосе тетки напряжение и странный выбор слов, которыми та передала ей намерение майора. Она чувствовала взгляд майора на своей одежде, на своей обнаженной коже и вспыхнула, растерявшись от того, что он застал ее в женском наряде. Инстинктивно она пришла к уверенному заключению, что ее сегодняшний внешний вид ему больше по душе и что из-за этого их скрытое противостояние только еще больше обострится.

К тому моменту, когда они усаживались есть, Уитни полностью овладела собой, а выдержка майора, напротив, была поколеблена. Как он ни старался, его взгляд то и дело обращался к длинным юбкам, спадающим с округлых бедер, и перед ним возникали провокационные видения ее обнаженного тела. И в то время, как он старался обуздать разошедшееся воображение, с другого фланга его атаковал восхитительный аромат жареного мяса и свежеиспеченного хлеба и совершенно лишил его способности сопротивляться. В нем боролись противоречивые чувства, но холодное презрение было побеждено страстью, отчего он сразу помрачнел. Не иначе как он сошел с ума, опять здесь появившись.

— Не подумайте о нас плохо, сэр, — сказала ему Кейт, когда она и Уитни уселись за столом, — но мы хотели бы предложить вам поужинать с нами.

— Но, тетя Кейт, — Уитни придала своему лицу самый невинный вид, — такое предложение может рассматриваться как компрометирование чести майора. Но вы присаживайтесь, майор. Можете допрашивать меня, пока я буду есть. — Она очаровательно ему улыбнулась и показала рукой на стул напротив себя.

Он с трудом уселся, и Уитни с удовлетворением отметила, как он крепко стиснул руками свои бедра. Она отправила в рот полную ложку изумительно пахнущего жаркого и, чувствуя на себе пристальный взгляд майора, закатила глаза от удовольствия. Воздушное печенье из слоеного теста вскоре помазали желтоватым маслом, а сверху полили поджаренными яблоками в сладком соусе. Она откусывала их с явным наслаждением, слизывая кончиком языка растаявшее масло с блестящих губ. Майор жадно следил за ее языком, с трудом дыша и чувствуя, что его праведные намерения растворяются в котле досадных желаний. Он крепко стиснул челюсти, лицо его потемнело, а глаза стали отливать стальным блеском.

Уитни твердо надеялась, что заставляет его помучиться.

Она не ошибалась. Он испытывал мучительно тревожное ощущение, которое ползло по его спине, пробираясь в мозг. Чтобы победить это ощущение, он сидел с напряженно выпрямленной спиной и отчаянно пытался вспомнить, зачем он сюда приехал. Наконец он вспомнил — допросить ее! Надо задать хоть несколько вопросов, черт побери, любых вопросов!

— На что в этом году вы использовали свой столь скудный урожай, миссис Моррисон?

— Его сожрали вредители, — ответила Уитни, опередив Кейт. В ее тоне было вызывающее нахальство. — Синяя саранча. Она может дочиста сожрать всю траву в долине, если ее не остановить.

Стараясь проглотить слюну, майор сурово посмотрел на нее, принимая ее вызов.

— Видимо, это та самая саранча, которая срезала ветви и содрала кору с сосны, перетащила ее в центр поселка и вкопала в землю на четыре фута? Именно саранча?

— Прошу вас, майор… — Кейт напряглась, бросая встревоженные взгляды то на Уитни, тона красивого майора.

— За эту ночь на поляне в поселке появился шест свободы. Что вам об этом известно?

— Шест свободы? — удивленно воззрилась на него Уитни. Ребята Делбертоны уже неделю твердили об этом, начиная с того момента, когда несколько солдат стали колоть дрова у Мей Доннер. — Ничего, майор.

— А сами вы где провели прошлую ночь? — Ожидая ответа, он судорожно сжал пальцами край стола. Невольные искорки в ее глазах сказали ему, что она поняла смысл этого вопроса… и насмешку.

— Как где? Здесь, дома, с тетей Кейт. — Уитни инстинктивно посмотрела на тетку, выдавая свое беспокойство, которое майор не уловил.

— А предыдущую ночь?

— Здесь, как обычно…

— Нет, — поправила ее Кейт. — Предыдущую ночь ты провела у тетушки Сары, помнишь? — Затем она повернулась к майору, чтобы все разъяснить. — Когда из поселка ушло несколько мужчин, а другие содержатся в цепях, женщины не чувствуют себя в безопасности — особенно если вокруг по ночам бродят солдаты. Поэтому мать Чарли Данбера иногда просит Уитни остаться у нее на ночь. — Ее негодующий тон был, несомненно, искренним. Очевидно, она ничего не знала о ночных вылазках Уитни.

— Ну конечно! — Уитни метнула в его сторону многозначительный взгляд. — Как это я могла забыть?!

— Господи… — Кейт с тревогой почувствовала, как накаляется атмосфера в кухне, и решила по возможности ее разрядить. — Это же нелепо, майор. Мы никогда не выпускаем из-за своего стола человека, не накормив его. Какие бы у вас ни были правила, но вы должны хоть немного поесть. — Она суетливо встала, чтобы положить печенье на тарелку, а майор понимающе усмехнулся.

— Лгунья! — понизив голос, бросил он Уитни.

Кровь бросилась в лицо Уитни. Как он осмелился вломиться к ним в дом да еще колоть ей глаза их вчерашней встречей в лесу?!

— Не беспокойся, тетя Кейт. Майор уже уходит. — Он встала и указала ему пальцем на дверь. Он не шелохнулся. Тогда она подошла к двери и сняла с колышка его треуголку, затем распахнула дверь настежь, безмолвно приказывая ему убираться.

Его сапоги с подковами лязгнули по полу, он встал и в три огромных шага оказался у выхода и вырвал у нее из рук шляпу. На секунду он задержался в дверях, тяжело дыша и чувствуя в груди странную боль, которую мог связать только с Уитни. Выходя наружу, он схватил ее за руку и вытащил за собой.

— Отпустите меня!

Он тащил упиравшуюся Уитни через залитый лунным светом двор, но когда он посмотрел на нее сверкающими зловещим блеском глазами, она испуганно замерла.

— Идите со мной, барышня! — охрипшим голосом приказал он, затем угрожающе добавил: — Если не хотите, чтобы ваша тетя услышала, что я скажу.

Она послушно направилась за ним к сараю, около которого к ограде для скота была привязана его лошадь.

— Мне нужно получить от вас ответы на несколько вопросов, барышня. — Он остановился за углом сарая, так что их не было видно из дома, и, сорвав с себя треуголку, швырнул ее на землю.

— Вы снова намерены допрашивать меня, пустив в ход руки, майор? — Она подняла его руку, которой он сжимал ее за запястье. Но он не дал ей насладиться торжеством.

— Никаких рук.

Он выпустил ее руку, но, наступая на Уитни, вынудил ее попятиться назад и прижаться спиной к стене сарая. Тогда он уперся в стену кулаками по обе стороны от нее, таким образом пленив ее. Слова возмущенного протеста замерли у нее на губах. Хотя руками он ее не касался, она чувствовала себя пойманной в ловушку его сильного крупного тела, от которого исходили волны пленительного тепла.

— Вы ведь знаете, где находятся винокурни, верно? Там, где вы были в ту ночь… вы ходили к винокурне, пили там виски.

— Н-нет. — Она вся сжалась, чувствуя его дыхание на своем лице.

— Не лгите мне. Я знаю, что мужчина, с которым вы встречались, винокур. Кто он? Где он находится? Вы не можете и дальше его покрывать.

Уитни никогда еще не видела его таким грозным и решительным. Несмотря на все, что между ними произошло, а возможно, именно поэтому он по-прежнему считал, что она встречалась ночью с каким-то парнем.

Все в нем взывало к осторожности: его физическая сила, неприступное выражение красивого лица, уверенность военного командира, облеченного властными полномочиями, упорство, с которым он отмахивался от ее объяснений. Но она не внимала этим предостережениям, охваченная борьбой противоречивых чувств. Наконец возобладали личные переживания: ей не хотелось, чтобы он продолжал дурно о ней думать.

— Это не мой мужчина, а мой отец, — тихо пробормотала она.

— Ах ваш отец! — повторил он, испытывая невероятное облегчение. — И только?

Странная судорога стиснула ей горло, и она только кивнула в ответ. Стальной блеск его глаз сменился чувственным, и, слегка ослабив упертые в стену руки, он наклонился к ней, оказавшись мучительно близко.

— Вы хотите сказать, что в долине только одна винокурня? — Он оторвал взгляд от ее полуоткрытых губ и почувствовал, что снова утопает в глубине ее влажных, блестящих глаз.

— Только одна.

— Вы же знаете, что рано или поздно я отыщу ее… и его тоже. — Его тело выжидательно застыло, восставая против доводов разума и против диктата долга и амбиций. — Для него же будет легче, если вы поможете… скажете, где он находится.

— Он в Питсбурге, об этом вы уже знаете. — У Уитни закружилась голова, мысли смешались. Она уже не соображала, где нужно остановиться, не сознавала, не слишком ли много ему сказала.

— Он действительно в Питсбурге? — Она кивнула, и почему-то он сразу ей поверил. — Но если сам он находится в Питсбурге, следовательно, на винокурне работает кто-то другой.

Уитни затаила дыхание, видя, как он размышляет и… делает единственно возможной вывод.

Она! Он с трудом усваивал эту истину. Господи, ну конечно, она… Она носит мужскую одежду, пьет виски, проводит вне дома целую ночь, а ее отец — основной производитель виски в долине. Почему же он так удивился, выяснив, что она тоже занимается этим делом? Он понял, что меньше всего он хотел бы об этом узнать. В нем произошла стремительная схватка противоречивых чувств… и Гарнер одолел Таунсенда.

— Я не хочу причинять вам неприятности, барышня.

Он жадным взглядом впитывал молочно светлеющую в полумраке кожу, женственную линию ее плеч, изящные черты юного лица. И желание, которое он все время подавлял в себе, охватило его с силой шторма. Он прижался к ней трепещущим от страсти телом, нагнул голову и оторвал руки от стены, готовый обнять ее и приникнуть к ее манящим губам в упоительном поцелуе… Но тут же снова вцепился в грубо отесанные бревна, напомнив себе с яростным шипением: «Никаких рук!»

Пока он медлил, не решаясь поцеловать ее, она машинально облизнула пересохшие губы кончиком языка, и против этого искушения он не смог устоять. Он буквально ринулся на ее рот и накрыл своим, властно, как будто это было его прирожденным правом, требуя ее ответа. И Уитни доверчиво открылась ему навстречу.

Она обняла его спину, чувствуя под своими ладонями напряженные в объятии мышцы, и, отвечая на его неистовый поцелуй, привстала на цыпочки и прильнула к нему всем телом. Непривычно тесное платье сдавливало ей ребра, словно подражая его крепким объятиям.

Упоенный и успокоенный ее ответным поцелуем, он стал целовать ее виски, линию подбородка, ямку у горла, потом приник губами к шелковистым холмикам ее грудей, и по ее телу будто пробежала молния, коснувшись самых чувствительных мест — нежных сосков и самого низа живота. Она провела ладонями по его лицу, потом по широким сильным плечам. Коснувшись холодных на ощупь золотых эполет, она открыла глаза и уставилась на них, словно видела впервые. Они были холодными и безответными, совершенно не похожими на живое тепло его сильной шеи.

И все же они были частью Гарнера Таунсенда, на мгновение эта мысль отрезвила ее, но она беспечно от нее отмахнулась, испытывая к нему желание, какое может испытывать женщина к пробудившему ее чувственность мужчине. Искушаемая воспоминанием о том, как он ритмично и напористо прижимался к ней своим телом в лесу, она вся трепетала в ожидании повторения пережитого опыта и того, что за этим должно последовать, насколько она себе представляла. И в этот момент она всем своим существом осознала истину: она желает Железного майора так же страстно, как он желает ее.

Впервые в своей жизни ей захотелось быть женщиной и заключить с мужчиной «женскую сделку». Каждым трепещущим в ней нервом и чутьем опытного коммерсанта она понимала, что сделка с Железным майором должна перенести ее в рай.

— Что вы возьмете, майор? — томно прошептала она, уткнувшись в его шею, отчего у него по коже побежали сладостные мурашки. За этим последовал долгий поцелуй, от которого у нее закружилась голова и ослабели ноги. Она снова пришла в себя и продолжала свой простодушный торг: — Только это должна быть честная сделка… Сначала мы должны договориться. Скажите мне, что вам нужно?

— Вы знаете, что мне нужно, барышня, — хрипло прошептал он и прижался к ней всем своим длинным крупным телом, лаская ее в объятиях. Она слабо застонала и спрятала лицо в его китель, встречая толчки его возбужденного тела с блаженным сознанием своей власти над ним. Да, с легким головокружением подумала она, она знает, что ему нужно.

— Но должны же мы условиться о сделке? — прошептала она ему в грудь, в самое сердце.

Сделка! Второй раз она произносит это слово, отметил он затуманенным страстью мозгом. Первой его реакцией было полное замешательство, но затем его пронзила тревога.

Сделка? Как сделка? Он замер и только теперь с потрясением осознал, что опять находится в состоянии крайнего возбуждения и прижимается к ней всем телом. Затем он еще раз повторил в уме ее слова и весь закаменел.

— Когда мы с вами ляжем в постель, это должна быть честная сделка. Что вы дадите? — Она требовала у него ответа, и грудь ее вздымалась от учащенного дыхания. И когда он сосредоточил взгляд на ее нежном, проникнутом страстью лице, на подернутых дымкой желания искристых глазах, на припухших сочных губах, холодные доводы его разума едва не растаяли перед этим видением богини искушения.

Он резко отпрянул, восставая против своего вожделения, и с каждым вздохом обретал покачнувшуюся под собой почву. Сделка! Он не верил своим ушам. Она хочет торговаться с ним… хочет подкупить его своим искусительным телом? Он весь напрягся в ее объятии и, убрав руки со стены, стиснул их в кулаки. В нем кипела ярость, сплавленная с нестерпимым желанием.

Она взяла его штурмом, превратив в объект насмешки для собственных солдат, обманывая, обдуривая его и «торгуясь» с ним. И сейчас без зазрения совести льстила ему своими ответными ласками, предлагала ему взять ее тело в обмен на то, чтобы он убрал своих людей из Рэпчер-Вэлли, чтобы он вернулся в Бостон с пустыми руками и с позором.

— Мне нужен спирт. — Он с трудом выговорил эти слова, каждое из которых, казалось, отрезвляло его. — Винокурни и нарушители закона.

Все опять повторилось… от него вдруг повеяло холодом, он отступил с раздражением излостью. Уитни была ошеломлена, уничтожена… Ее руки безвольно соскользнули, она в отчаянии вглядывалась вего застывшее искаженное лицо, чувствуя рядом сдерживаемую дрожь его тела. Ему нужны винокуры, сказал он. Это должно стать одним из условий сделки между ними? Его ценой за то, чтобы он ее любил? Как только у нее в мозгу оформился этот вопрос, она сразу его озвучила.

— И я тоже?

Боже, вот он — единственный вопрос, которого он хотел бы избежать! Вот причина, по которой он не позволял себе думать, что она действительно участвует в этом преступном занятии. Неужели он и в самом деле способен ее арестовать? Каждый раз, когда он оказывался рядом с ней, он полностью терял над собой власть, терял к себе уважение, изменял своему долгу. Даже сейчас, с тревогой ловя в ее глазах признаки боли, он испытывал почти непреодолимое и постыдное желание прижать ее к себе.

— Сделка? — прорычал он, приходя в ужас от того, как она сумела смять его мужскую решимость, и заставляя себя не смотреть в ее пораженное лицо.

Она настоящая лгунья и подлая лицемерка. Только его тайный порок, это свойственное ему возмутительное вожделение… Да, вожделение, именно так, заставляло его предполагать такую абсурдную мысль, что ее можно обидеть, оскорбить, ранить… Она просто бездушное существо, чье единственное предназначение состоит в искушении, и больше ничего.

— Снова ваша вечная мена и торговля. Ваши прелести в обмен на уход отряда военных из долины, вы этого надеетесь достичь своей сделкой? Вы действительно думаете, что сможете ускользнуть и скрыть то, чем занимаетесь здесь вы и ваши земляки? Вы, предательски изворотливая Иезавель!

И он с содроганием отпрянул от нее.

— Имейте в виду, вы ничего не добьетесь своей излюбленной наглой торговлей, кроме тревог. С другой стороны, теперь я точно знаю, за кем следует следить. И я вас поймаю на месте преступления, барышня… вас и всю вашу банду преступников!

Пораженная ужасом Уитни без слов смотрела, как он пронзил ее презрительным взглядом, поднял свою треуголку и взлетел на лошадь. Через мгновение ее обдало вихрем пыли, она задохнулась, но была не в силах сдвинуться с места, испытывая невыносимую боль в сердце.

Он подумал, что она предлагает ему свое тело в обмен на то, чтобы он увел свой отряд и прекратил поиски винокурен? Она с потрясением осознала все последствия его предположения. Как она могла так глупо себя вести?! Он был заклятым врагом ее отца и односельчан, а она думала заключить с ним сделку, намереваясь отдаться ему по любви. Ее женское желание близости с ним возобладало над ее долгом и ответственностью — над всем, что для нее важно и дорого. Стоило ему поцеловать ее, как она забыла обо всем, кроме наслаждения от его поцелуев и ласк. Куда девался ее инстинкт торговца? И куда девалась ее гордость?

Она закрыла глаза, и в голове у нее снова раздались его последние жестокие слова. Теперь он знает, за кем следить… кого ловить. Он получил то, ради чего приехал сегодня — нужные ему сведения. И под его умелыми поцелуями… Боже! Он не постеснялся пустить в ход свои напористые ласки. Да, он заставил поработать на себя ее страсть. Она испытывала невыносимую боль, вспоминая о том, как позволяла ему бесстыдно касаться себя. Горячий стыд жег ей сердце, изгоняя из него зарождающуюся женственность чувств.

Она выдала ему своего отца. Он назвал ее предательницей, Иезавелью. Что ж, он прав. Она пренебрегла годами любви и преданности ради нескольких моментов наслаждения…

Сжимая свои плечи обеими руками, она добрела до скамьи у дома и без сил опустилась на нее. Сердце ее, казалось, замерло в болевом спазме. Иезавель!

И вдруг у нее промелькнула одна мысль. С минуту она сидела, разрываемая между невыносимым бременем стыда и возрождающейся гордостью Дэниелсов. Затем медленно выпрямилась, оживая, боль в сердце уступила место вызову разума.

— Нет, не Иезавель, — пробормотала она, чувствуя, как все представляется ей в новом свете. С присущей Дэниелсам сообразительностью она разгадала эту головоломку. Она была не Иезавелью, а Далилой!

Тетушка Кейт всегда говорила, что в мире существует два типа женщин: приличные женщины и Далилы. Этот вывод всегда страшил Уитни, она боялась, что когда-нибудь этот роковой приговор произнесут над ней самой. Не признаваясь самой себе, она опасалась, что ее неприязнь к женскому платью и стремление избегать всего, что свойственно женщинам, делают ее первой кандидаткой на тип женщин, которых тетя Кейт так презирала: на Далилу.

И вот наступил момент, которого она так опасалась. Затаив дыхание, она обдумывала это соображение. Но постепенно из пепла ее сгоревших ожиданий восстало странное чувство огромного облегчения, сопровождаемое ощущением возврата к себе истинной. Она пыталась вести себя «достойно женщины», открыла свое сердце навстречу мужчине и пыталась заключить с ним честную сделку. И что же это ей принесло? Только боль, унижение и слезы. Тьфу! Далила в Уитни Дэниелс никогда не оказалась бы настолько глупой, чтобы попытаться совершить честную сделку с таким, как…

С майором Самсоном! Вот как она назвала его, жестоко издеваясь над ним. Она не очень понимала обнажающую природу своей насмешки. Тетя Кейт твердила, что все мужчины — Самсоны. Включая и майора Гарнера Таунсенда, нравится ему это или нет. У него в крови такая же горячка, как в крови Чарли и других мужчин. Вот почему он целовал ее, ласкал и становился таким горячим, когда они оказывались рядом, настоящая горячка Самсона. Это не имеет к ней никакого отношения, призналась она себе со стыдом. Он проделывал бы это с любой другой Далилой, не принимая во внимание ее личность. Все произошло именно так, как говорила Тетушка Кейт, поняла Уитни, проглотив комок горечи. Гордый и самонадеянный Железный майор, этот образец трезвенника и федеральной добродетели, был лишь Самсоном, жаждущим Далилы.

— Уитни? — Спустя несколько минут Кейт нашла девушку сидящей на скамье, с прямой спиной и со странно блестящими в свете луны глазами. — Господи, Уитни, здесь уже холодно! — Она стянула с плеча толстую шаль и одним концом накрыла племянницу. — Ты здорова? — Она уселась рядом. — Майор… он… ничего тебе не сделал?

— Он? — Уитни прижалась к уютному, теплому телу тетки и успокоила ее, прибегнув к привычной полуправде. — Он слишком благороден, чтобы пачкать свои руки о таких, как мы.

Блестящий и самоуверенный майор Таунсенд больше любого мужчины заслуживает своей Далилы. И он ее получит!