Глава 7

Железный майор действительно не употреблял спиртных напитков. Для Уитни это было настоящим разочарованием. Какой мужчина откажется выпить стаканчик за компанию? И не курил. И если верить игривой Мей Доннер, не интересовался и полненькими вдовушками.

В течение двух следующих дней Уитни собирала эти и другие пикантные сведения о своем заклятом враге. Робби Дедхем серьезно сообщил, что от сапог майора не пахнет, что у него целых четыре рубашки из тонкого полотна с перламутровыми пуговицами, что он левша и каждое утро тщательно бреется. Дядюшка Харви заметил, что его «гостю» не по вкусу ни толстокожие бобы, ни соленая жирная свинина, которой они приправлены, что у него в ранце хранится собственная солонка и мельничка для перца и что в отсутствие кофе или чая он предпочитает пить только кипяченую воду. Майор очень пунктуален, встает и уходит в лагерь всегда в одно и то же время, больше следит за своей лошадью, чем за собой, и любит, чтобы его сапоги всегда были начищены до зеркального блеска. Все эти сведения не давали никакого доступа к его уязвимым местам.

Но должно же быть что-то такое, что нужно этому человеку помимо полного уничтожения виски в долине. Непременно должно быть нечто, что могло бы убедить его отказаться от розысков скрытых в окрестностях винокурен.

Уитни призвала своих людей повнимательнее следить за ним и вскоре узнала, что он разрешает солдатам играть с небольшими ставками, тогда как сам никогда не участвует в игре. Она разочарованно вздохнула: потеряна еще одна возможность повлиять на него. Каждое донесение извещало об отсутствии у него очередного из семи страшных грехов: вожделения, пьянства, алчности…

Казалось, лень тоже не была в числе его недостатков. Он лично руководил ежевечерними вылазками солдат в лес, разыскивая винокурни и другие следы противозаконной деятельности. В дневное же время он неустанно и систематически продолжал обыскивать дома обитателей Рэпчер-Вэлли и подвергать их допросам, смущая непривычными словами, отчего они озадаченно скребли в затылке.

Короче говоря, он казался образцом достойного, положительного и соблюдающего свой долг офицера. И в своей речи, и в поступках он придерживался совершенно не устраивающего Уитни принципа «умеренности во всех отношениях». Единственным отчасти близким к излишеству свойством была его привычка злоупотреблять своей фамилией Таунсенд, которую он упоминал по меньшей мере три раза в день, особенно отдавая приказы солдатам или читая лекции бедному дядюшке Харви. Очевидно, он находит положение своей семьи очень высоким и полагает, что и остальные тоже относятся к ней с благоговением.

— Не так уж это много, — с разочарованием призналась Уитни на собрании своих земляков, — но, похоже, он грешит гордыней. А как сказано в Библии, «Гордыня ведет к погибели, и высокомерие — к падению», Книга поговорок.

Единственная проблема заключалась в том, что гордыня не слишком торопилась привести его к погибели. Ежедневно люди сообщали Уитни, что его поиски все больше приближаются к их главному тайнику с виски и той поляне, где в настоящее время находится винокурня Блэка Дэниелса. К счастью, майор был человеком очень методичным и производил обследование местности по участкам, на которые он ее разделил. Как-то поздним вечером Уитни штопала свои штаны, когда за ней прислали дядюшка Джулиус и дядюшка Баллард, и потихоньку от тетушки Кейт она выскользнула из дома, чтобы помочь им перенести винокурню на участок, накануне уже прощупанный солдатами.

Столь напряженный ночной труд не мог не отразиться на следующий день на ее энергии и внимании, и тетушка Кейт не раз с подозрением поглядывала на уставшую девушку. Вся ее жизнь была посвящена тайной борьбе с Железным майором. Насколько было бы проще, будь он человеком, подверженным обыкновенным человеческим искушениям.

Что же все-таки нужно этому человеку?

Через четыре дня после вторжения солдат в Рэпчер-Вэлли бочки дядюшки Харви были полностью опустошены.

— Тогда купите еще, черт побери! — вспылил майор, после того как лично проверил палку с зарубками, которой пользовались для установления уровня жидкости в бочке. — Мои люди должны получать свой рацион спиртного.

— Не могу, майор. У меня нет наличных… если не считать вашей бумаги. — Низенький дядюшка Харви даже глазом не моргнул под изучающим взглядом майора. — А мои поставщики из Гринсбурга хотят получить деньги за свое виски, потому что им нужно оплачивать налоги наличными.

— Тогда поезжайте в Питсбург и получите свои проклятые деньги, а на них купите спиртное!

— Я никогда не бывал в Питсбурге. — Дядюшка Харви по-настоящему испугался при мысли уехать из Рэпчер-Вэлли. — Да все равно на это ушло бы пару недель.

Майор разозлился и скрипнул зубами, после чего беспомощно помянул черта.

Буквально на следующий вечер у дядюшки Харви появилась еще одна плохая новость для стойкого майора, и старик неохотно разыскал его в лагере, где тот проводил ежедневный вечерний смотр.

— Что значит — нет еды?! — Майор зашагал по примятой траве в дальний конец лагеря и угрожающе навис над хозяином таверны. Низкорослому дядюшке Харви приходилось все время задирать голову, чтобы видеть лицо майора, и у него давно уже болела шея.

— Ну не то чтобы совсем, майор, но осталось очень мало. Ну и я подумал, что, может, вы снизите рацион для солдат, чтобы растянуть провизию на больший срок.

Майор решил убедиться в этом лично и совершил разочаровывающе грустную экскурсию на кухню и коптильню таверны. Он вернулся в лагерь, а перед его глазами все еще маячила жалкая кучку муки на дне бочки.

— Тогда выменяйте, или что вы там делаете, и достаньте еще.

— Я уже пытался, майор, — возразил Харви, бросив нервный взгляд на Чарли Данбера, который лежал неподалеку. У него не было желания оказаться рядом с Чарли в оковах, как бы хорошо его ни кормили. — У людей не так много продуктов, чтобы меняться, и они не хотят принимать бумажные деньги за то немногое, что у них есть. Я уже попросил соседей взять к себе на прокормление моих детей, раз уж так получилось.

Майор разъярился, когда хозяин таверны беспомощно развел руками.

— Тогда я пошлю к этим жителям своего лейтенанта, чтобы он убедил их поделиться своими продуктами.

— Он там ничего не получит, — фыркнул от смеха Чарли Данбер. — Этот ваш лейтенант, у него вид городского парня. Они ему ничего не дадут.

— А тебя кто спрашивает? — обернувшись к нему, закричал майор.

Чарли самодовольно и снисходительно улыбнулся:

— Майор, вам нужен кто-нибудь из местных, человек, который сможет продать и петушиные шпоры.

— И полагаю, ты и есть этот самый человек? — Майор презрительно усмехнулся.

— Не-а, майор, не я. — Чарли озорно улыбнулся. — Я ведь пленник, помните? А вам нужен самый ловкий торговец. Вам нужна Уит Дэниелс. Да она способна выменять овцу на ее же шерсть! И, говорят, пуговицы с напыщенного ничтожества.

Майор вздрогнул и невольно уставился на дырку от пуговицы в своем кителе. Он вскипел от ярости, и вскоре Чарли пришлось пожалеть о своей мстительной насмешке, когда на него надели дополнительную цепь и заткнули рот тряпкой.

Но лейтенант Брукс со своим мальчишеским лицом, не будучи искушен в товарообмене, потерпел такую же неудачу, как и дядюшка Харви, и в тот же вечер девятый отряд мэрилендских волонтеров перешел на половинчатый паек. Майор и лейтенант стали питаться со своими людьми, чего от них совершенно не ожидали, давая понять, что делят с ними все лишения и намерены показать пример стойкости перед лицом любых трудностей. Солдаты с удивлением смотрели, как их командир ест свою горстку сваренных в воде бобов и скудный кусок хлеба, точно так же, как они. Но это зрелище не наполнило им желудки и не улучшило настроения.

К обеденному времени следующего дня, раздраженные голодом, они придирались друг к другу, а к вечеру между ними вспыхнула настоящая ссора. Вид Чарли Данбера, лениво растянувшегося под деревом и набивающего себе живот румяными маисовыми лепешками и кусками пирогов, которые приносили к лагерю жители долины от имени тетушки Сары, только усугублял их страдания. Между часовыми, которые назначались для охраны Чарли, возникали перебранки и даже потасовки, сержант Лексоулт нашел единственную возможность предотвратить нанесение ими друг другу серьезных увечий — почаще менять часовых, чтобы каждый солдат мог поесть досыта хоть раз в несколько дней.

Именно в эти тревожные дни тетушка Сара Данбер с помощью младших сыновей принесла в лагерь горшок с тушеной олениной и большое блюдо только что испеченного печенья. За ней вопреки строжайшему приказу майора не впускать в лагерь местных жителей, покачивая пышными бедрами, плавно выступала Мей Доннер с двумя яблочными пирогами. Как только они появились на центральной дорожке, солдаты повскакивали с земли, привлеченные манящими запахами, словно крысы. Пока женщины кормили своих подопечных, вокруг них собралось плотное кольцо голодных солдат, не отводивших от них жадные взгляды. Кольцо сдвинулось еще теснее, когда они поняли, что еды хватит не только на то, чтобы накормить Чарли и двух его часовых.

Тетушка Сара обернулась на солдат, и их голодные лица тронули ее материнское сердце. Она стала раздавать печенье и предложила им кусочки тушеного мяса. Мей разрезала пироги на тонкие куски и разделила их между всеми. И когда нежданное пиршество подходило к концу, тетушка Сара сокрушенно пробормотала:

— Как же мне тяжело управляться дома без моего Чарли. Если ты слишком проголодаешься, Нед, — она ласково похлопала его по щеке, — приходи, может, наколешь мне дров… и немножко поужинаешь с нами?

— Я… Да я завтра же приду, мэм, — с готовностью откликнулся Нед.

— А можно и мне прийти? Я здорово умею колоть дрова! — заявил долговязый Альберт, с надеждой заглядывая ей в лицо.

И когда, тяжело вздохнув, тетушка Сара кивнула, остальные солдаты стали наперебой предлагать свои услуги.

— Может, и мне понадобится помощь, — воспользовалась паузой Мей Доннер, и сразу же откликнулось с десяток желающих. Она выбрала двух солдат, самых крупных и сильных, а остальные разочарованно заворчали.

— А может, кому-нибудь из ваших соседей тоже требуется помощь? — раздался вопрос из задних рядов.

— Я вот с малолетства хожу за плугом и еще умею разделывать тушу свиньи! — выкрикнул другой солдат.

На женщин обрушились сведения о ловкости и умении каждого, и наконец тетушка Сара подняла руку и призвала всех замолчать.

Хорошо, я поспрашиваю людей. Поскольку мужчины сейчас в отъезде, не одной хозяйке может понадобиться помощь.

И в результате на рассвете следующего дня у лагеря появилось множество жителей поселка и всей Рэпчер-Вэлли, которые забрали с собой солдат, которые охотно согласились поработать за еду. Довольные солдаты отваливались от стола после обильного вкусного завтрака, не подозревая, что должны благодарить за это Уитни Дэниелс. А жители долины с таким же удовольствием смотрели, как растут кладки наколотых дров, как их навесы и сараи покрываются новой крышей, а во дворах появляются запасы только что собранной кукурузы, вознося про себя хвалу коммерческому чутью, свойственному Дэниелсам, которое подсказало Уитни сначала заставить людей нуждаться в пище, а потом хорошенько за нее заплатить.

Естественно, ни майор, ни лейтенант не подозревали о тайном сговоре между солдатами и местным населением. С обостренной хитростью голодных людей солдаты передавали друг дружке сообщение о возможности подкормиться с огромными предосторожностями. А поскольку майор и лейтенант постоянно возглавляли патрулирование и от голода и усталости засыпали в ту же минуту, как падали в постель, то скрывать от них правду было очень просто. И когда уставшие от работы в поле или во дворе сельчан солдаты не проявляли во время прочесывания местности особого усердия, их командиры объясняли это их вынужденным голоданием и другими лишениями… и даже не особенно сердились.

— Надеюсь, нам не придется еще раз перебираться на другое место, — заглядывая в свою кружку, сказал дядюшка Джулиус, когда над отсыревшим за ночь лесом стал подниматься смутный рассвет.

Дядюшка Баллард, сидевший по другую сторону дымящегося костра, поддержал брата энергичными кивками, а опустившаяся рядом с ним на пенек Уитни Дэниелс тоже утомленно уставилась на свою кружку. Почти всю ночь они запечатывали и перетаскивали в надежный тайник последнюю партию виски и смертельно устали. Кружка отличного виски Дэниелс должна была снять боль с утомленных мышц и согреть людей, промерзших от сырого тумана.

— Если нам удалось их перехитрить в этот раз, то сможем и дальше. Люди майора быстро теряют охоту ловить винокуров, — задумчиво сказала Уитни. — Если бы нам удалось найти способ погасить рвение самого майора…

Они немного помолчали, затем дядюшка Джулиус хлопнул себя по костлявому колену и заявил:

— Иди-ка ты домой, дочка. А я тебя провожу.

— Я иду не домой, сегодня вечером я останусь у тетушки Сары. Тетя Кейт начинает что-то подозревать. А тебе лучше не ходить, дядюшка Джулиус… у тебя и так колени болят…

— Не беспокойся за мои колени, дочка. Все знают, я выносливый, как мул.

Уитни устало улыбнулась, и вскоре они шли по лесу, сквозь поднимавшийся туман всматриваясь в знакомые места и уверенно спускаясь по склонам холмов. Когда они оказались недалеко от фермы Данберов, дядюшка Джулиус ушел, и она продолжила одна брести через лес к дороге. Засунув руки поглубже в карманы, она шла, едва передвигая ноги, но наконец впереди между деревьями мелькнул проблеск дороги. Уитни думала только о том, чтобы поскорее добраться до фермы, где она ляжет спать в одной кровати с сестренкой Чарли.

Вдруг треснула ветка, и вокруг нее раздались шум и крики. Ее схватили чьи-то грубые руки, и, узнав напавших, она стала вырываться изо всех сил.

Солдаты!

Шум борьбы, крики солдат и Уитни, которая требовала немедленно ее отпустить, перекрыл громоподобный голос с командными интонациями. Все затихли, и было слышно только учащенное дыхание участников схватки.

— Ну и ну! — В голосе майора звучало неприкрытое торжество, и с высоты своего роста он уставился на напряженную фигуру своей пленницы. — Что мы имеем…

— Немедленно отпустите меня! — На Уитни угрожающе надвинулось возникшее из тумана его мощное крупное тело. Крайняя усталость и остатки воздействия виски мешали ей сражаться с ним в полную силу. — Это… Это просто возмутительно! Напасть на молодую женщину на глазах у всех.

Когда она подняла голову, майор узнал ее, и у него в груди словно что-то взорвалось. Самогонщики, бунтари против закона, контрабандисты, даже обычные воры — в это раннее утро он ожидал встретить любого из них, но Уиски Дэниелс, растрепанную, раскрасневшуюся и вызывающую… Нет, к этой встрече он совершенно не был готов.

— Может, и молодую. — Ему удалось выдавить презрительную ухмылку, и он откинулся назад в седле, чтобы быть от нее подальше. Каждый онемевший и ноющий от долгой езды верхом мускул, каждый его нерв мгновенно ожили от одного факта ее присутствия, и он сразу встревожился. — Но не сказать, чтобы женщина. Какого дьявола вы делаете в лесу в такую рань, барышня?

— Я… проверяла капканы, — ответила она, стараясь говорить как можно убедительнее, так как это признание было отчасти правдивым. «Проверяла капканы, которые расставляли солдаты… и старалась их обойти», — сказала она себе.

— В самом деле? — Он обвел пристальным взглядом ее испачканную в земле куртку, промокшие башмаки, растрепанные волосы и испытал неожиданное облегчение при мысли, что Чарли содержится в плену в его лагере. Действуя под влиянием импульса, он обратился к своему сержанту: — Сержант Лексоулт, отведите людей в лагерь. Я сам допрошу Дэниелс, пока буду провожать ее домой.

Вскоре на узкой лесной тропе Уитни оказалась наедине с Железным майором, и сердце у нее учащенно забилось. Он крепко сжимал ее руку, а его глаза стали жесткими и холодными.

Гарнер Таунсенд обнаружил, что держит Уитни Дэниелс за руку, что его сердце бьется судорожно и часто, и понял, что совершенно потерял власть над своим рассудком. Было настоящей глупостью касаться этой девчонки: каждый раз, когда он ее касается, она наносит ему какие-нибудь увечья. Он еще крепче сжал поводья лошади и руку девушки.

— Идемте, барышня. — Он повернул ее в сторону фермы Дэниелсов.

— Нет. — Сопротивляясь ему, Уитни уперлась в землю каблуками и с силой дернула свою руку. — Я иду не домой, я проведу эту ночь у тетушки Сары.

— Черта с два! — Он круто развернул ее к себе и почувствовал исходящее от нее тепло и слабый запах виски от ее дыхания. — Вы уже провели ночь с кем-то другим, барышня. С кем же? С кем, черт побери, вы были в лесу?

— Я уже сказала! — выпалила она, возмущенная своей догадкой: он думает, что она была в лесу с каким-то парнем. Но ее возмущение тут же сменилось облегчением. Если он так думает, значит, не подозревает, что она имеет отношение к крупнейшему производству виски в Рэпчер-Вэлли. — Я проверяла капканы… одна.

— Ничуть этому не верю, — проворчал он, ощущая под своими пальцами ее теплую руку, удивительно теплую в это холодное утро, отчего у него часто заколотилось сердце.

— Мне все равно, чему вы верите, майор. — У Уитни от волнения перехватило горло, голова странно закружилась, и его глаза стали казаться сверкающими пятнами на предрассветном небе с проглядывающими в нем утренними звездами.

— Вы пили… виски. — Говоря это, он вдыхал его пары. В его представлении этот запах ассоциировался с компанией грубых мужчин, с драками и разгульными пирушками, с их чувством товарищества и вызова. От этого запаха кровь в его венах заструилась еще быстрее и мускулы судорожно сжались в ожидании. Почему-то казалось естественным, чтобы от Уиски Дэниелс исходил запах виски, поскольку она была его противником во всех смыслах. Она бросала смелый вызов его воинскому долгу и искусству, а также мужскому достоинству. И несмотря на предостережение этого последнего довода, прозвучавшего у него в голове, он притянул ее еще ближе к своему напряженному телу.

— Уж очень холодно было ночью, майор. — Уитни изо всех сил старалась держать себя в руках, не поддаваться обаянию чувственной силы, исходившей от него. Но глаза ее невольно всматривались в смелые очертания его губ, а пальцам так и хотелось погладить темные завитки на его висках. Невольно ее голос смягчился. — Глоток хорошего виски согревает кровь.

— У вас и без того достаточно горячая кровь, барышня, — пробормотал он, сдерживая невыносимое желание провести рукой по ее щеке и по прямому носику, чуть вздернутому на кончике. Черт, у нее такая нежная и гладкая кожа… прямо шелковая. Данбер прав: что еще мог мужчина делать с ней в лесу, с этой опьяняющей Уиски Дэниелс? — Кто он? — требовательно спросил он вибрирующим от желания голосом. Он ждал и вместе с тем страшился ее ответа. — Он винокур, да?

— Кто? — Он гладил ее по губам, и это мешало ей сосредоточиться.

— Ваш мужчина.

— Но подумайте сами, майор… — Подавляя смущение, она постаралась говорить с присущим Дэниелсам дерзким вызовом. — Что мне может понадобиться от мужчины?

Это был самый провокационный вопрос, который только женщина могла задать мужчине, а Гарнер Таунсенд был не из тех, кто уклонялся от вызова, опасаясь возможных последствий.

— Гм… вот это, например…

Одной рукой обхватив девушку за затылок, а другой за талию, он прижал ее к своему худощавому мускулистому телу. Уитни обеими руками уперлась ему в грудь, но не нашла в себе сил оттолкнуть его. Она поняла, что он снова хочет ее поцеловать и что на этот раз уступит ему.

Она позволит ему поцеловать себя, понял он, глядя, как приоткрываются ее нежные полные губы, а голова инстинктивно чуть отклонилась, чтобы принять его поцелуй.

Именно этот момент проносился в их памяти при каждой встрече друг с другом, во время стычек в таверне и в лагере. Каждый пылающий взгляд, каждая минута напряженного молчания, каждый оскорбительный наскок призывал их проверить вкус ошеломляющего наслаждения, которое внезапно обрушилось на них в тот памятный первый день их встречи.

Она подрагивала от предвкушения, затем, когда он коснулся ее губ, ее обдало жаром. Его губы нежно порхали вокруг ее рта, словно уговаривая приоткрыться, а язык медленно, гипнотически прикасался к разделяющей губы полоске. Она тихо застонала от потрясения, смешанного с удовольствием, когда он наконец коснулся кончика ее языка своим, а затем обвил его. Руки ее бессильно соскользнули с его груди и обхватили его талию. Достаточно было этого слабого движения, чтобы внутри у него все взбунтовалось.

У него вырвался приглушенный страстный стон, он крепко прижал ее к груди, с головокружением погружаясь в терпкий горячий аромат ее рта. Она закрыла глаза, упиваясь невыразимой интимностью поцелуя.

Наконец Гарнер Таунсенд осознал, что у него дрожат широко расставленные ноги, он открыл глаза и понял, что стоит посередине дороги, неистово обнимая Уиски Дэниелс, как будто собирается овладеть ею прямо на этом месте, стоя. Он не собирался отпустить ее сейчас, когда дошел почти до крайней ступени возбуждения и когда чувствовал около себя ее нежное молодое тело. Не размыкая объятий, он стал подталкивать ее своим сильным телом назад, в лес.

Нежась в кольце его теплых сильных рук, захлестнутая морем пьянящих ощущений, Уитни не сопротивлялась. Они наткнулись на дерево, и он прижал ее к стволу всем своим напряженным телом. Она нерешительно шевельнула руками, и он поднял их и принудил ее обнять себя за шею, а сам снова опустил голову и встретил ее губы для поцелуя. Она с восхищением провела пальцами по его шее и выше, в самую гущу вьющихся волос. Они были удивительно похожи на детские, такие же мягкие, и словно в ответ на ее ласку шелковисто обвились вокруг пальцев.

Его поцелуи стали более страстными и горячими, он целовал ее нежное горло и шею под пышными волосами, а она, истаивая от его ласки, думала только о том, чтобы он не останавливался, чтобы продолжал вот так пылко и жадно целовать ее. Соски Уитни, притиснутые к его телу, напряглись, и появилось уже знакомое ей покалывание. Недавний опыт подсказывал, что существует единственный способ утолить эту божественную муку. Она придвинулась к нему еще ближе. И, словно угадав ее желание и сам стремясь к тому же, он стал гладить ее по груди, по плечам. Затем его длинные тонкие пальцы проскользнули между ними, проникли под шерстяную куртку и быстро освободили напрягшиеся бутоны ее сосков.

Она всем телом содрогалась от желания, когда он начал касаться пышных бутонов ее грудей уверенными ласкающими движениями. Застонав, она выгнулась ему навстречу. Он выдернул из-за пояса разделявшую их рубашку, и его прохладная рука проникла под нее и скользнула к ее соскам; их бархатные лепестки вскоре стали твердыми от нежных ритмических поглаживаний его пальцев. Дрожь возбуждения пробежала по ее нервам, и она чувствовала, что он дрожит в унисон с ней.

От вихря восхитительных ощущений у Уитни кружилась голова. Все ее чувства были направлены в новое русло желаний, которые пронзали ее. Ничто уже не имело значения, кроме упоительного слияния их губ и волнующего ощущения его сильного твердого тела рядом с ней.

Когда он вдвинул колено между ее ног, она с легким стоном позволила ему это сделать. Он обхватил ее за ягодицы и приподнял, плотно прижав к выпуклости между своими бедрами. Мягкими толчками он прижимал свое затвердевшее копье к ее бедрам, вызывая судорожные вспышки наслаждения, расходившееся по всему ее телу. Невероятно приятное ощущение полностью ее захватило.

Сквозь шум в ушах от биения собственной крови Гарнер Таунсенд услышал, как она резко втянула в себя воздух, и почувствовал напряженную дрожь ее тела. Это удивило его и почему-то испугало. Несмотря на застилавший мозг пылающий жар, он вдруг осознал, в каком положении находится.

Ноги его были полусогнуты и широко расставлены, поддерживая их обоих, тело содрогалось, руки были напряжены, а пальцы властно поглаживали ее груди. Кровь ударила ему в голову, и тут же этот удар угрожающе отозвался внизу живота. Он должен выплеснуть всю свою энергию, всю свою страсть, перелить всего себя в соблазнительное тело маленькой Уиски Дэниелс. Оно было таким близким, таким мягким, таким манящим и горячим… Между ними только лоскут материи… Он мог взять ее… прямо сейчас.

Застланный страстью, его взор остановился на усеивающих землю влажных опавших листьях, и это буйство красок, которые засверкали от утренних лучей солнца, проникло в его сознание.

Он вернулся к действительности, и его словно парализовало. Должно быть, он сошел с ума, возбудившись до такой степени, что готов был взять ее здесь, на влажной холодной земле… как будто какое-то дикое животное.

Уитни почувствовала в нем замешательство. Она открыла глаза и с восхищением посмотрела на затененные пробивающейся щетиной щеки, на его густые брови и твердо очерченный подбородок. Он растерянно отпустил ее, и она поймала его руки и снова положила их под свою рубашку, вздрогнув, когда они коснулись ее теплого тела.

Он задрожал, и изменение в нем сразу передалось ей. Выражение его глаз изменилось, они снова приобрели холодный блеск, когда он ужаснулся, осознав, до какой степени забылся и кто довел его до такого состояния.

— Господи!

Его удрученный вздох отозвался в ней разочарованием. Лицо его стало замкнутым, он вынул руки из-под ее рубашки, и они упали, стиснутые в кулаки. Пошатнувшись, он шагнул назад с суровым и неприступным лицом.

— Вы! — наконец обрел он дар речи, указывая на нее дрожащим пальцем, и больше не смог выговорить ни слова. Что-то в этой девушке как будто заперло его речевой механизм. Когда наконец он сумел заговорить, то это оказалось лишь выразительным восклицанием: — Черт побери!

Уитни с недоумением наблюдала, как на его лице появилось выражение отвращения и ужаса, когда он обнаружил, что снова обнимал ее. Она не стала поправлять ни рубашку, ни куртку, которую он в порыве страсти сдернул с ее плеч. На самом деле она просто не могла пошевельнуться: ее возбуждение сменилось постыдной слабостью.

Как мог он так страстно ее целовать, так нежно ее ласкать, а потом с отвращением отпрянуть?

«Как она может стоять здесь, такая чувственная и соблазнительная, — простонал он про себя, — и такая беззащитная?» Ноющая боль в паху подтолкнула его на сумасшедший, дикий поступок… Он снова схватил ее в объятия, поцелуями убирая встревоженные морщинки у нее на лбу, наполняя свои ладони ее полными грудями и вдавливая в ее тело всю меру своей страсти к ней.

— Черт побери! — снова простонал он, со злостью указывая на беспорядок в ее одежде. — Вы не могли бы… — Он замолчал и набросился на нее, сам решив привести ее в порядок, чтобы одновременно устранить и напоминание, и искушение.

Но когда он схватил ее рубашку и начал засовывать ее за пояс, она испытала такое же сильное и волнующее ощущение, как и минуту назад, но только на этот раз в его движениях совершенно отсутствовала нежность. Она неловко отшатнулась, придя наконец в себя от его злости.

— Не надо… — Уитни задохнулась, не в силах продолжать, чувствуя, что к глазам подступают слезы, и стала лихорадочно заправлять рубашку. Перед глазами у нее все расплывалось, и стало трудно дышать. Господи! Она не должна была вот так позволять ему вести себя с ней. Что с ней произошло? Сглотнув комок в горле, она проговорила: — Не касайтесь меня больше… клянусь… вы об этом пожалеете.

— Я уже пожалел, — проворчал он.

Она вся загорелась от негодования и бросилась к дороге. Он сделал ее совершенно беззащитной, оставив только нежность, болезненную реакцию недавно проснувшейся в ней и крайне ранимой молодой женщины.

— Черт! — с досадой и отвращением уже к себе самому прошипел он сквозь стиснутые зубы и кинулся бежать за ней.

Он поймал ее перед самой дорогой и, когда она попыталась от него увернуться, схватил ее за запястье и круто развернул лицом к себе, сопротивляясь, она уперлась каблуками в землю.

Но он перехитрил ее и подтянул ближе к себе. Несколько минут они боролись, затем силы ее оставили, и они затихли. Он перенес руки ей на плечи, а она как можно дальше отвернула от него лицо. Он видел ее напряженное лицо и понимал, что она пытается овладеть своими чувствами. Он хотел заговорить, но обнаружил, что снова буквально лишился дара речи.

— Что вам нужно от меня? — не глядя на него, спросила Уитни.

Вопрос поразил его в солнечное сплетение, как будто мощный кулак Лексоулта. Он только что унизительным образом продемонстрировал, что именно ему нужно, и все еще чувствовал странный сильный острый запах ее рта, провокационно прижатую к нему ее грудь.

— Мне нужен ответ.

— Мне не нравится ваш способ допрашивать… с помощью рук, — тихо сказала она.

Более выразительно обвинить его в отсутствии контроля над своими чувствами было невозможно. Он считал ее подозреваемой в Связи с незаконным винокурением, но вместо того чтобы допросить ее как полагается, нарушил все заповеди офицерской чести и протягивает к ней руки каждый раз, как ее видит. Он вел допрос с помощью рук.

Данбер был прав. Она умеет точно выразиться.

Более мягким жестом он приподнял за подбородок ее пылающее лицо.

— С кем вы были, Уиски?

Уиски?! Она искоса посмотрела на него, пораженная его насмешкой, и даже не расслышала вопрос о винокурне. Он ненавидел виски, считал его недостойным напитком, предназначенным только для простых, грубых людей. И теперь он называл ее Виски. Достаточно было изменить в ее имени две буквы, и он ясно выразил свое презрение к ней, и это после того… Может, он действительно сделан из железа?

Но она-то определенно не железная. Ее ставшее по-новому уязвимым тело заныло, а на сердце легла невыразимая тяжесть. Быстро вырвавшись от него, Уитни помчалась к тетушке Саре.

Он снова нагнал ее и забежал спереди, замедлив шаги, так что ей тоже пришлось сменить бег на шаг. На этот раз вопросов не было, только напряженный встревоженный взгляд его красивых серо-голубых глаз. Эти глаза притягивали к себе ее взгляд, и наконец она опустила горевшие от подступивших слез глаза.

— Вы меня целовали, — тихо сказала она, это грубоватое высказывание скрывало бурю чувств у нее в груди.

— Я… я этого не хотел… — Фраза и для него самого прозвучала ужасно. «Не хотел целовать, значит, и не придаю этому никакого значения». Он содрогнулся от сильнейшего укола совести и не попытался задержать ее, когда она снова обошла его, а зашагал с ней рядом, приноравливаясь к ее поразительно быстрой ходьбе.

Господи! В нем все бурлило. Он не мог логично рассуждать! С отчаянием он прибег к холодному, всепобеждающему достоинству Таунсендов, отчего спина его сама собой распрямилась, а черты лица приобрели жесткое выражение. Он Таунсенд и потому способен справиться с чем угодно, встретить любой вызов, владеть любой ситуацией.

— Это было… прискорбной ошибкой, непростительной для офицера, тем более для Таунсенда. — Она остановилась, он тоже, и когда она подняла на него страдающий взгляд своих сверкающих изумрудных глаз, он почувствовал, что снова смягчается.

— Значит, вы проклинали меня. — Подбородок у нее дрогнул, а в глазах плеснулась с трудом скрываемая боль.

— Я… прошу прощения.

— Мне не нужны ваши извинения. — Она гордо выпрямилась, стараясь не моргать, чтобы предательские слезы не потекли по щекам. — Я хочу одного: чтобы вы ушли. Забирайте своих людей и возвращайтесь в Бостон. Мои односельчане ничего вам не сделали. — Голос у нее сорвался, и она замолчала. Она взглянула на его роскошный китель с оторванной пуговицей, и горло у нее окончательно перехватило от боли.

Притянутая частым пульсированием жилки на ее горле, его рука потянулась вверх, и он нежно провел по ее щеке пальцами. У Уитни это ласковое движение вызвало реакцию, как будто он хлестнул по ее открытому сердцу, и она задрожала, закрыв глаза. Она чувствовала на себе его взволнованный взгляд, его жар снова проникал в нее. О, только не надо снова…

Эта сдержанно нежная рука исчезла, и она вся сжалась, зная, что за этим последует.

— Черт побери!

Внезапно он врезался ей в живот своим широким плечом, и ее подняло в воздух. Она вырывалась и билась, пытаясь вздохнуть, пока он нес ее к своей лошади и перебросил со своего плеча на переднюю луку седла. Лежа на ней вниз лицом, она униженно дергалась и размахивала руками, призывая на него и на все части его тела проклятия.

— Не двигайтесь! — грозно закричал он, взлетел на лошадь, поправив ее в седле так, что она больно прижалась к его твердым коленям, и пришпорил коня.

Кровь прилила к ее голове, и все перед ней неслось перевернутым набок, в голове у нее шумело, когда в ритм скачки она ударялась о его твердые колени и жесткое седло. И когда ей стало казаться, что сейчас у нее что-то лопнет в голове, стремительная рысь сменилась ритмичным шагом, и он столкнул ее со своих коленей и опустил на землю, как мешок с репой. Она едва устояла на ногах, голова у нее кружилась, и дрожащими руками она пыталась убрать с лица волосы, чтобы понять, где оказалась.

Его высокие сапоги со шпорами, бок чалой кобылы, щеголеватое стремя — было первое, что она разглядела, когда кровь отлила от головы. Затем лошадь взяла с места в карьер, и они исчезли.

Она моргала и задыхалась от поднятой ими пыли, не в состоянии обрести дыхание. Повернувшись, она узнала хижину, амбар и навесы рядом с ручьем. Он сбросил ее прямо в пыльном дворе Данберов.

Уитни пробралась в их маленький амбар, держась руками за живот, где болели все мускулы, и моля Бога, чтобы никто не увидел ее в таком постыдном состоянии. Каждый шаг по лестнице был сущим мучением для ее избитых ребер и мускулов. Но, дотащившись до чердака и без сил рухнув на душистое сено, она еще острее осознала случившееся с ней несчастье.

Уитни чувствовала себя разбитой не только физически; каждое движение и ее реакция на него волновали и тревожили девушку. Так, когда она убирала с лица прядь волос, ей почудилось, будто это его рука снова нежно коснулась ее щеки. По щекам потекли слезы, грудь стиснуло от боли, не давая ей свободно дышать.

Она плачет, Боже всевышний! Последний раз она плакала, когда ей было десять лет. А сейчас он так страстно и нежно целовал ее, а потом вдруг стал в чем-то обвинять и вызвал эти горькие слезы. Подлец! Он заставил ее испытывать чувства, которые нарушили безмятежное течение ее жизни. Это было и страшно, и невероятно унизительно.

Внезапно в ее грудях возникло ощущение покалывания, как будто его горячие руки все еще ласкали их, и ей показалось, что она снова слышит его приглушенные стоны, которые вызывали в ней там, в лесу, ответное возбуждение.

Его руки… его стоны… Одна мысль внезапно поразила ее. Этот надменный, самоуверенный майор вел себя так же непристойно, как и она, он делал с ней ужасные вещи! Он целовал и касался ее обнаженных…

Нет, не может быть! Она закрыла глаза, но мысль не уходила. Это его пылающее лицо, горячий блеск его глаз… его откровенные, интимные поцелуи, его страстные объятия, все эти ласки… Невероятно! Все это время ее люди следили за ним, пытаясь узнать, что же ему нужно.

И оказывается, единственное, что было нужно в Рэпчер-Вэлли Железному майору, была она сама.

На полдороге к поселку Гарнер Таунсенд сдержал лошадь и дальше двинулся шагом, стараясь не думать о соблазнительных формах Уитни, о ее сверкающих, словно изумруды, глазах.

Милостивый Боже! Эта девушка — самое немыслимое и неслыханное создание на свете…

И необычайное, а также чрезвычайно привлекательное, вмешался его внутренний голос. Да, неохотно признал он, чертовски привлекательное!

И, опять послав лошадь в галоп, он на бешеной скорости влетел в поселок. У кузницы он бросил поводья дядюшке Рэднору без обыкновенного напоминания, чтобы он как следует ее вытер и вычистил, и сразу устремился в таверну, даже не заметив двоих своих людей и тетушку Харриет Делани, которые шли к ней на ферму и при его появлении бросились врассыпную. Он ворвался в таверну и взлетел в свою комнату на втором этаже, на ходу стаскивая с себя китель и весь кипя от бури чувств.

Эта неотразимая бестия была то дерзкой, то невинной, то вызывающей, то нежной, но всегда непредсказуемой. Она умела подольститься и бессовестно торговалась, как будто это доставляло ей удовольствие, а своей речью одновременно напоминала и проповедника, и ловкого коммерсанта. Она была смелой и отчаянной, как мужчина, носила кожаные штаны и пила виски. Ее бедра плавно покачивались во время ходьбы, и она всю ночь шлялась по лесу в обществе мужчин.

Скольких мужчин, хотел бы он знать. Каких мужчин? Кто они? Неужели она тоже отвечала на их поцелуи своими нежными и податливыми губами, заманивая их своим теплым острым ароматом, который сохранялся у них после того, как она уходила?

Он застонал и лег лицом на колючий матрац, набитый сеном, упершись ногами в спинку короткой для него кровати. Перед его глазами мелькали яркие пятна… прозрачный цвет зеленоватого моря, цвет спелой вишни, золотисто-коричневое сияние… как порочное сияние вокруг ее головы. Порочное сияние — отличный образ для ее описания. Она шла навстречу его объятиям отважно и трепетно, и в этом, а также в ее честной открытости ощущался привкус ее добродетели, невинности и полное отсутствие женского кокетства.

Уиски Дэниелс была полной противоположностью его представлению о женщине, и вместе с тем его неудержимо влекло приникнуть к этому теплому и противоречивому существу. Она возбуждала в нем мужское начало, как это не удавалось до сих пор ни одной женщине — ни Аманде, ни Хлое…

Аманда… Хлоя… У Гарнера вдруг замерло сердце. Достаточно было произнести в уме эти имена, и это всегда заставляло его опомниться, вернуться в рамки жестко установленных нравственных норм. Вот и сейчас его словно толчком выбило из состояния крайнего возбуждения, и он сразу осознал, что он натворил, и ужаснулся. Господи милостивый!

Он притащился в эту глушь для исполнения воинского долга, в надежде добиться почестей. А вместо этого скитается по лесу с какой-то дерзкой полудикой плутовкой?! Позволил ей отвлечь себя от ясно поставленной цели! Он беспокойно повернулся на спину, смятенным взглядом уставился в потолок. Снова весь содрогнулся от растерянности перед своей роковой слабостью.

Уже два раза женщины переворачивали его жизнь. Дважды они искушали его и предавали. Дважды он повергал в ужас свою семью, позорил ее имя и честь… и все из-за этих проклятых женщин, противостоять которым он был не в силах и которые вовлекали его в страшный водоворот своей коварной стихии. И только сейчас, после долгих лет жесткого воздержания и строжайшей самодисциплины, ему наконец-то представилась возможность завоевать прежнее уважение своей семьи и занять принадлежащее ему по праву место главы преуспевающей компании Таунсендов. И ничто, с угрюмой решительностью поклялся он себе, ничто этому не помешает!