Глава 39
Спустя какое-то время Колин отпустил Пруденс.
— Прости меня, — сказал он мягко. — Это было… непростительно. Как ты?
Она улыбнулась:
— Я? Посмотри на себя. Ты едва дышишь, а твое сердце вот-вот выпрыгнет из груди. — Она прикоснулась кончиком пальца к тому месту его груди, где билось сердце. — О, дорогой, неужели я сделала это? — Она с сожалением покачала головой. — Думаю, я жестоко использовала тебя.
Он моргнул.
— Но я… дело в том, что я…
Она закатила глаза.
— Сэр Колин, я знаю, что ты человек порядочный и джентльмен, но могу я попросить тебя причинить мне немного боли и страдания? Больше тебе такого шанса не представится.
Раскаяние покинуло взгляд его зеленых глаз, а на лице появилась дразнящая усмешка.
— Никогда не думал, что мной кто-то воспользуется.
Ее миссия была выполнена, она сбросила с лица дерзкую маску и смущенно улыбнулась ему:
— Мне все понравилось. Очень понравилось.
Он в сомнении поднял бровь.
— Все-все?
— Каждое мгновение, кроме одного, но без него никак.
Она крепче прижалась к его большому теплому телу и стала водить кончиком пальца по мускулистой груди, по бугоркам и впадинам бицепсов, приблизилась к его соскам, плоским, словно медные монетки.
— Мужчины такие разные, — задумчиво произнесла она.
— Мужчины очень прямолинейны. Мы как лошади или крупный рогатый скот. А вот женщины очень странные существа. Все эти укромные местечки и секретные пещерки. Такие чувствительные.
— А как насчет этого? — Она прошлась рукой вдоль его тела. Он вздрогнул. — Мне кажется, это место у вас тоже очень чувствительно.
Она нежно прикоснулась к его все еще возбужденному члену.
— Ему нужно несколько сладких мгновений, и он вновь оживет. — Колин перекатился и подбросил что-то в огонь. Эту штуку, которую он надевал, чтобы она не забеременела. Потом он вернулся назад и прижался к ней своим телом. Она обхватила ногами его бедра и легла, опустив голову на мускулистую руку. Она была обнажена, и ее мужчина — тоже. Она, наверное, должна быть смущена, чувствовать себя не в своей тарелке и плакать о потерянной невинности.
Никаких сожалений. Только не сейчас. И вообще никогда. Никакого стыда, никакого замешательства. Она любила этого мужчину, всего его. Начиная с его больших ступней и заканчивая завитками волос на его затылке. Она была нага, она была с ним, и это было самое естественное, что могло произойти с ней в этом мире.
Она играла с жесткими колечками волос на его груди.
— Так сколько… мгновений?
Он мягко поцеловал ее.
— Ммм?
Она задрожала, когда вибрация от его голоса прошла сквозь все ее тело…
— Как много мгновений нужно ждать, чтобы он ожил? Он прикоснулся кончиками пальцев к ее подбородку и поднял ее лицо, чтобы поцеловать.
— Не так много, дорогая, но все же больше, чем у нас есть.
Она нахмурилась.
— Так давай поторопимся!
— Правда? — Его широкая ладонь скользнула по ее телу. Она застонала от удовольствия — до тех пор, пока он не коснулся самой чувствительной точки.
— Ой!
Он тотчас же остановился.
— Нежнее?
Она нахмурилась, раздраженная.
— Я не знаю… я думала… черт побери!
— Ухты! — Он мягко засмеялся. — Какие выражения! Отведя взгляд, она сморгнула слезы. Он поцеловал ее в висок, придвинувшись ближе.
— Что случилось?
Чувствуя себя дурой, она отвернулась и выдохнула.
— Не знаю, — отрывисто прошептала она. — Я думала, у нас — целая ночь.
Один раз. Только один раз заняться с ним любовью, а ведь эти воспоминания должны были остаться с ней на всю жизнь! Только один раз!
Сердце Колина заныло от боли в ее голосе. Одной ночи более чем достаточно. Даже этого одного раза не должно было быть. Он сел и, усадив ее к себе на колени, повернулся к теплу камина. Он откинул ее красивые волосы и нежно поцеловал в полные слез глаза, сначала в один потом в другой.
— Не плачь.
— Я не плачу. Просто я… они сами текут.
Он усмехнулся:
— Тогда пусть не текут.
— Но я сама все испортила. Ты пытался предупредить меня, но я тебя не послушала.
— И не слушаешь до сих пор. И ты ничего не испортила. Ты здесь, теплая и сладкая, в моих руках. Я растворился в тебе, как я не растворялся ни в ком. Я насытился. Удовлетворен.
Она всхлипнула.
— Никогда? Это разве не обычное состояние для тебя?
Он уткнулся в ее шею лицом. И засмеялся коротким, отрывистым смехом.
— Нет, моя неистовая Пруденс, это для меня не самое обычное состояние. Ни одной женщине еще не удавалось разбудить во мне дикого зверя.
— О! — произнесла она удовлетворенно. — Что ж, тогда все в порядке. — Она вновь начала исследовать мышцы его груди. Он втянул воздух сквозь зубы, она остановилась. — Ты что, боишься щекотки, сэр Колин?
Он знал этот невинный голосок.
— Не смей, мисс Филби, или мне придется применить силу. — Он лизнул кончиком языка ее ухо. Она задрожала в его руках, но не прекратила свою неугомонную шалость.
Началась молчаливая борьба. С маленькими поцелуями и нежными прикосновениями.
Колин чувствовал, как время бежит сквозь пальцы. Время теперь работало против них. Скоро утро.
Наступало время печали.
Он нагнулся к ней и вдохнул ее аромат. Она пахло сладко и очень женственно, как дорогое мыло, но он скучал по острому, дикому запаху мяты.
Она подняла голову и посмотрела на него. Ее глаза были словно серебряные озера, отражающие языки пламени.
— Я люблю тебя, — прошептала она. — Всегда буду любить.
«Я люблю тебя». Он крепко прижал ее к себе, чтобы она почувствовала слова, которые она не дала ему произнести слух. «Всегда». К горлу его подступил ком, он очнулся только тогда, когда понял, что чуть не задохнулся от недостатка воздуха. Что он будет делать без своего искреннего дорогого друга, его открытой и честной возлюбленной, его страстной и отважной спутницы?
«Как же я буду жить без моей Пруденс?»
Его жизнь до нее казалась бессмысленной тратой времени, никчемным времяпрепровождением.
— Где ты была, когда мне было двадцать лет? — прошептал он.
Секунду спустя она повернулась к нему, нахмуренная:
— Наверное, училась писать слово «кот».
— Что? — Он в ужасе посмотрел на нее. — Сколько же тебе лет?
Она моргнула и посмотрела на него, между бровей пролегла складка.
— Понимаешь, я точно не знаю. Родилась я в августе. Мне было пятнадцать, когда умерли мои родители, а Эвану было восемь…
Произведя кое-какие математические вычисления, он похолодел.
— О Боже мой! Тебе ведь только девятнадцать!
Она подняла голову и, изогнув губки, произнесла:
— А ты быстро соображаешь!
Пруденс снова стала нахальной, он так скучал по ее дерзости, но было не самое подходящее время для воспоминаний.
— Я лишил девственности девочку. — Им овладело беспокойство. Некоторые мужчины только этого и добивались, но его всегда это приводило в ужас.
— Не будь занудой! — Она закатила глаза к потолку и вздохнула: — Мне извиниться, чтобы тебя не мучила совесть, или мы сойдемся на том, что я развита не по годам, и пойдем дальше?
Он сглотнул. Конечно, она права. Теперь уже ничего не исправить, и какие-либо драматические отступления с его стороны будут проявлением эгоизма. Так что он подавил очередной стон, когда подумал о том, что обо всем этом скажет Эйдан.
«Эйдан никогда не узнает. Потому что никогда не увидит Пруденс. Она уже никогда не станет подругой Мэдлин. После этой ночи она никогда уже не будет с тобой».
Он просто не мог себе этого представить. Но это было неотвратимо.
Как если бы она знала, о чем он думает, Пруденс повернулась и резко обвила его шею руками, прижалась к его груди, сердце к сердцу, и он держал ее, просто держал в своих объятиях, пока она всхлипывала без слез и дрожала.
Спустя несколько минут она подняла глаза и посмотрела на него.
— Мне так много нужно сказать тебе. Нам нужно еще немного времени. Так много я хотела узнать.
Он поцеловал ее в лоб и кончик носа.
— Что ты хотела бы узнать?
Она выдохнула, как будто собиралась с силами.
— Расскажи мне о сэре Колине.
Он пожал плечами.
— Я опубликовал кое-что из работ моего отца. Их оценили. Полагаю, что поскольку отец умер, то принц-регент решил посвятить в рыцари меня.
Она нахмурилась.
— Это не все. Расскажи мне всю правду.
Он посмотрел в сторону.
— Я бы не хотел обсуждать моего отца.
— Твой отец сделал тебя таким, каким ты стал. Ты никогда не сможешь отсечь его от себя. Так расскажи мне, как же твой отец смог сделать так, что тебя наградили без каких-либо усилий с твоей стороны. И расскажи мне чистую правду.
Он вздохнул и встретился с ней взглядом.
— Мисс Пруденс Филби, великий инквизитор…
— Ты тянешь время.
— Да, сэр. — Колин положил ее голову к себе на плечо, так, чтобы не видеть себя в ее залитых лунным светом глазах. А он-то думал, что нагим он оказался перед ней, когда разделся! — В действительности я не знал своего отца. Он отослал меня, когда умерла мама, так что воспитывала меня тетушка.
— Ты рос вместе с кузинами и кузенами. Я знаю эту историю.
— Как всякий молодой человек, я был разочарован. Хочешь верь, хочешь нет, вместе с моим другом Джеком мы натворили много дел. Отец не одобрил того, что я так мало занимаюсь, и практически постарался вычеркнуть меня из своей памяти. Он предпочитал думать, что меня вовсе не существует.
Она сжала его руку, но ничего не ответила.
Колин продолжал:
— После смерти отца я решил, что родовое поместье мне не нужно. Я предпочел веселую жизнь в Лондоне. Обо всем позаботился бы управляющий, но я подумал, что с делами отца лучше разобраться самому. Я собрал все его бумаги и изучил их. Я думал, что могу сложить их и переправить ученым в Бат, с которыми сотрудничал мой отец. В конце концов, они хотя бы знали, что со всем этим делать. Я уже почти сделал это, как случайно мне в руки попали листки, которые привлекли мое внимание. Отец, почерк которого всегда был таким аккуратным, писал так, словно руку его свело судорогой или он куда-то сильно спешил…
Я начал читать, и чувство было такое, что я слышу его голос своими ушами. Я вдруг ясно осознал, что он никогда больше не откроет эту дверь, не сядет за стол с остывшей трубкой в руках, захваченный мыслями, которые заставляли его забывать о табаке, еде, а иногда и о сне. Я понял, что он уже никогда не посмотрит на меня, как он обычно делал это, разочарованно и загадочно. В руках я держал часть его. Он мог умереть и покинуть меня, но в этой странице все еще жила его частичка. Я остался в его кабинете на месяц, перечитывая каждое написанное им слово.
Он покачал головой, удивляясь своим словам даже сейчас.
— Мой отец был очень интересным человеком. Как жаль, что понял я это, когда было уже слишком поздно.
— А что было на этом листке? — Она перешла на шепот, ей было тепло и комфортно в его объятиях.
— Поначалу я просто читал, не судил и не вдумывался в смысл, потом начал понимать, что же я читаю, разложил листки по всей комнате, классифицируя их по фактам, случайным мыслям или отвергнутым теориям. Места в комнате мне не хватило, и я перебрался в зал, запретив слугам мешать мне под страхом смертной казни. Я сортировал, читал и снова сортировал его записи, а потом я начал понимать ход мысли моего отца, то, что он хотел доказать всей этой информацией.
Он, тяжело дыша, уткнулся лицом в ее волосы.
— А потом я увидел, что он ошибался.
Ее руки крепче обняли его.
— Это была драматическая ошибка. Просто он взял немного левее, когда следовало сместиться вправо. А я обнаружил это свежим взглядом. Он бы понял свою ошибку, если бы прожил чуточку дольше.
Он выдохнул.
— Итак, я закончил его работу. Это было не трудно — закончить работу моего отца. Статья вышла под его именем, свое имя я указал только в рукописи. Я послал ее ученым в Бат на изучение. Публикации сопутствовал шумный успех, принц послал мне свои поздравления, и вот я неожиданно стал сэром Колином Ламбертом, ученым рыцарем! — Его голос вдруг осекся. — Что за бред!
Она откинула голову и взглянула на него, заставляя его тоже посмотреть на нее.
— Ты не хотел быть ученым?
Он неожиданно отпрянул назад.
— Дело не в этом. Мой отец всегда ждал этого. А теперь этого ждет весь мир, какой-то блестящей новой работы.
— И ты ждешь этого. — Она покачала головой. — Ты умный, ты увидел его ошибку, но сердце твое не там. Для тебя это рутина, не так ли? Как для меня шитье. Я могу делать это, но я презираю это занятие и потому не могу делать его хорошо.
Он посмотрел на нее, подумав, что работать швеей в сыром подвале дешевого театра не то же самое, что делать открытия в области общественных наук.
Сидеть за столом. Суммировать результаты исследований. Считать, переделывать и снова считать. Опять и опять.
Сам он был уверен, что его последняя работа — никчемный мусор, но он был достаточно умен, чтобы бросить рукопись в зубы этим умникам из университета Бата, словно кость, и тем она понравится, вне всякого сомнения.
— Я презираю это. От одной мысли об этом мне хочется бежать по Пэлл-Мэлл и кричать с пеной у рта. — Его взгляд встретился с ее. — Не знаю, зачем я говорю это.
Она улыбнулась:
— Потому что я приказала тебе говорить только правду.
— А теперь расскажи мне правду и ты.
Она моргнула.
— А я уже все рассказала. Ты все обо мне знаешь.
— Да, о твоем прошлом, но не о твоем будущем. — Он поймал ее взгляд, так просто она не уйдет от ответа. — Ты собираешься исчезнуть, не так ли? Ты и Эван собираетесь исчезнуть навсегда?
Она выдержала его взгляд.
— Через шесть лет Эван вступит в свои законные права. И не будет больше нуждаться во мне. Я не планирую оставаться в Лондоне, или Брайтоне, или в каком-либо еще месте, которое…
— Которое будет напоминать обо мне?
Она вздернула подбородок.
— Ты винишь меня? Хочешь, чтобы я испытывала боль? Или встретила как-нибудь тебя в «Ковент-Гарден» и вновь пережила боль, словно мне нож в сердце всадили? А что будешь делать ты, если увидишь меня на Бонд-Стрит, когда будешь гулять там со своей женой и дочкой? Отвернешься и продолжишь прогулку.
«Да я тогда просто умру. А потом продолжу прогулку».
Она пристально взглянула на него своими красивыми глазами.
— Вот так могло бы быть. Так должно быть. Я должна уехать и начать новую жизнь, если это возможно.
— А что со мной? Я должен буду гадать, что с тобой случилось? И, услышав о пожаре в доме в соседнем графстве, волноваться, что ты сгорела? Или, узнав о кораблекрушении, молить небеса о том, чтобы тебя не было на том судне? И вглядываться в лицо каждой рыжеволосой женщине, перешедшей мне дорогу, до конца своих дней в надежде, что ею окажешься ты?
Она печально улыбнулась:
— Обещаю не гореть и не тонуть. Но цвет волос предпочла бы не менять.
Внезапно он понял, что не сможет играть в эти цивилизованные игры, не сможет позволить ей уйти. Он прижал ее к себе и перекатился с ней по подушке, отчаянно целуя, прижимая ее своим телом, беря ее в плен…
«Я не позволю, чтобы ты ушла. Я не позволю».
Она подчинилась его желанию, не в силах отказать ему. Даже когда его возбужденный член уперся в ее чувствительный бугорок, она только вздрогнула.
Он знал, что делать, в спешке он целовал все ее тело, развел ее бедра ладонями, нежно раздвинул сокровенные губки языком. Не обращая внимания на ее испуганное всхлипывание, он обхватил ее руками, чтобы она не двигалась, и начал ласкать.
Пруденс не могла выдержать борьбы между желанием ее тела и болью ее сердца. Она чувствовала его страсть. Она слышала все невысказанные слова.
«Останься со мной. Будь моей, несмотря на мою женитьбу, несмотря на мою клятву. Люби меня втайне от всех и целуй меня на прощание, перед тем как я буду возвращаться к своей семье».
Она чувствовала, что он хочет поймать ее в западню, обмануть, привязать к себе, лишив чести и надежды. Но она не позволит ему навредить ни ей, ни себе самому. Он не из тех мужчин, которые готовы на предательство.
А она не позволит ему стать таким.
Так что она отдалась во власть его языка и его желаний. Она позволила ему зарыться лицом в ее волосы и проникать в себя, нежно и умело, позволила ласкать свое уставшее тело его сильным и большим рукам, в то время как ее сердце обливалось кровью.
И все это время она знала, что уйдет от него этим утром.
