Глава 9
— У вас самые печальные глаза, какие мне только доводилось видеть.
Перрин посмотрела на Уинни с удивлением. Насколько ей было известно, Уинни до этого ни разу не заговаривала со своими попутчицами.
— Твои глаза тоже печальные, — сказала Перрин ласково, касаясь руки Уинни. — И усталые.
Наконец-то взгляд Уинни стал ясным и осмысленным, хотя и печальным. Она возвращалась к реальности.
— Чувствуешь себя лучше? — спросила Перрин, убирая прядь темных от пыли волос с бледного лба Уинни. Год назад Перрин случайно встретила Уинни в Чейзити; она вспомнила, что восхищалась изящной талией Уинни Ларсон и тонкими чертами ее лица, вспомнила, какой хорошенькой она была. Но уже тогда эта молоденькая женщина погрузилась в опийный омут.
— Судороги слабеют. С каждым днем становится чуть легче. — С трудом приподнявшись на локте, Уинни глянула в щель между доской фургона и полотняным верхом. Утомленная этим усилием, она снова упала на подушку и закрыла глаза. — Ветер такой сильный… Деревьев не разглядеть.
— Почти все деревья срубили на дрова переселенцы, которые проехали до нас. Трудно найти даже сучья для костра, чтобы приготовить еду.
Фургон качало, как лодку на волнах, когда он катился с холма, и они обнялись, чтобы не упасть. Наконец колеса выехали из глубокой колеи и покатились в направлении лоскутка буйной зелени, которая накормит скот во время полуденной остановки.
Уинни смотрела, как трепещет под сильными порывами ветра полотняный навес. Пыль и песок, проникавшие сквозь щели и трещинки, засыпали ее одеяло и подушку. Губы Уинни были очерчены полоской грязи.
— Я знаю, мы едем в Орегон. Мне сказала Хильда. — В глазах ее блеснули слезы. — Билли Моррис не ждет меня там.
Опустив голову, Перрин погладила ее руку, испещренную синими прожилками. Запястье Уинни было таким тоненьким, таким болезненно хрупким.
— Мне очень жаль.
— Странно… — Уинни продолжала смотреть на полотно, хлопающее у них над головами. Одинокая слезинка повисла у нее на ресницах, потом скатилась по щеке. — Я не могу вспомнить лицо Билли. И его голос. Я думала, что никогда не смогу забыть, как он держал сигару. — Она перевела взгляд на Перрин. — Я потеряла три года жизни, горюя о мужчине, который причинил мне зло и чье лицо я не могу вспомнить. — Ее тихий смех был хриплым и закончился приступом кашля. — Угадайте, что я помню?
Перрин вдруг поняла, что слезы Уинни — это не слезы печали, а слезы гнева. И у нее словно камень с души свалился. Теперь она знала: Уинни непременно поправится.
— Я помню, что он издавал отвратительные звуки, когда ел. А иногда в уголках его рта пенилась слюна, когда он говорил. Однажды он сказал мне, что жены, как дети, нужны для того, чтобы на них смотреть, но не слушать. Вот о чем я все время думаю. — Она сжала зубы, и глаза ее сузились. — Мне нужно было бы радоваться, когда он сбежал с Эмми Грин. Мне нужно было бы танцевать на улице и праздновать, что я освободилась от него. Вместо этого я пристрастилась к наркотикам… Почему я была такой дурой?
— О, Уинни, — тихо сказала Перрин. Она сунула в ладошку Уинни носовой платок и подождала, пока та высморкается. — Важно, что теперь ты все понимаешь.
— Я знаю, скоро придет Люси. Но прежде чем вы уйдете, я хочу вам кое-что сказать. — Ее пальцы сжали кисти Перрин, глаза потемнели. — Мем и Хильда сказали мне, что вы спасли меня от возвращения в Чейзити. Я благодарю вас от всей души за то, что вы спасли мне жизнь. Я умерла бы, если бы меня вернули в Чейзити, где все напоминало мне о Билли. Если я могу хоть что-нибудь сделать, чтобы отблагодарить вас, только попросите.
— Уинни… ты знаешь, что я… Я хочу сказать, ходят сплетни, что… — Перрин не могла заставить себя произнести это слово.
Слабый румянец окрасил бледную шею и щеки Уинни.
— Я знаю одно: вы — добрая. Знаю, что вам пришлось бороться, чтобы дать мне еще один шанс, когда другие умывали руки. Билли и я… мы… — Ее шепот оборвался. — Мы с вами такие разные.
— Дорогая Уинни, — прошептала Перрин; слезы блестели в ее глазах. Билли Моррис — еще один мужчина, который брал и использовал, черт бы его побрал! Ей еще не приходилось встречать других — Все прошло, и лучше забыть Билли. Удивительная жизнь ждет тебя в Орегоне.
Но так ли это? Вместо Билли Уинни проведет всю оставшуюся жизнь с мужчиной, с которым она ни разу до того не встречалась. Возможно, он будет издавать такие же отвратительные звуки, принимая пищу, а может, будет давать волю кулакам. Может, его язык будет острым как бритва, предназначенная отрезать по маленькому кусочку от жизни Уинни.
Перрин вздохнула и попыталась изменить направление своих мыслей. Возможно, Уинни повезет, и она выйдет замуж за хорошего человека. Она заглянула в усталое лицо девушки, надеясь, что ей повезет. Для себя же она не ожидала ничего хорошего.
— Чем могу я отплатить вам за все, что вы для меня сделали?
Перрин погладила ее руку.
— Самое большее, чем ты можешь отплатить всем нам, это восстановить силы и выздороветь. — Непременно, — пылко заверила ее Уинни. Ее ясный взгляд подтверждал, что она готова сдержать свое слово. — В Орегоне меня ждет новая жизнь. Я никогда не вернусь в Чейзити.
Тут пришла Люси Гастингс; она принесла свежий хлеб и большую жестяную кружку питательного супа, который сварила Сара. С удовольствием понаблюдав, с каким аппетитом Уинни поглощает суп, Перрин выбралась из фургона. Ее туфли утонули в рыхлом песке. Она отвернулась от ветра, сметающего все на своем пути.
«Может быть, сейчас настал удобный момент, чтобы пойти к Августе и покончить со всем этим?» — размышляла Перрин. Два дня она ждала, что Августа сама придет с извинениями. Но ей следовало бы знать, что подобного не произойдет. Августа Бойд никогда ни перед кем не извиняется.
Если им нужно прийти к согласию, она сама должна сделать первый шаг, а если кому-то из них придется пойти на уступки, то опять же ей, Перрин. Она решила, что сделает все необходимое, чтобы Коуди не выгнал ее из каравана.
С мрачным выражением лица Перрин повернулась навстречу завывающему ветру и побрела к фургону Августы. С каждым шагом ее решимость возрастала. ***
Песок задувало в свиное сало, в тесто для хлеба. От него краснели глаза, он проникал во все складки одежды. Песок был у Августы в волосах, под ногтями, в кружке с чаем и в постельном белье. Этот гнусный песок натирал докрасна кожу, и все тело у нее чесалось.
Августа считала, что нет ничего унизительнее, чем просить остальных женщин встать в кружок и загородить ее юбками, пока она будет удовлетворять естественные потребности. Кроме того, она ненавидела вездесущий песок, который оказывался повсюду. Но когда Августа увидела Перрин, которая шла против ветра, наклонив голову, она вспомнила, что ненавидит Перрин Уэйверли, пожалуй, еще больше, чем что-либо другое, в том числе и песок.
Догадавшись, зачем та к ней направляется, она зашипела на Кору:
— Ты опять с ней говорила, верно?
Кора отвела взгляд от сковороды и пламени, которое металось и танцевало под ветром. В ее глазах промелькнул вызов.
— Вы до сих пор должны мне четыре доллара! Вы до сих пор мне не заплатили.
Августу охватила паника. Она тотчас же поняла: если не заплатить Коре сразу же, Перрин может догадаться, что у нее нет денег. И тогда все узнают, что она нищая, и Перрин почувствует свое превосходство над ней, она будет смеяться, рассказывая всем остальным, как низко пала Августа Бонд, которая теперь ничем не отличается от всех прочих в караване.
Августа была не в силах вынести сцену, нарисованную ее воображением. Нет, она никогда не позволит такому презренному существу, как Перрин Уэйверли, почувствовать свое превосходство над представительницей рода Бондов. Это немыслимо, нестерпимо.
Единственный способ сохранить свое лицо — заплатить Коре четыре доллара. Но как она это сделает? Тогда у нее останется всего тридцать долларов, которые придется растянуть на следующие три четверти пути. А что, если падет еще один мул? Или корова? Или ей захочется свежих яиц или овощей в дороге? Да и палатка прохудилась, так что, возможно, придется покупать новую.
— О Боже! О Боже! — Августа стала задыхаться.
Заламывая руки, стараясь подавить истерику, она расхаживала под сумасшедшим ветром, кусая губы и стараясь не вдыхать летящий песок. Что же делать? Заплатить Коре? Или придумать отговорку, в которую никто не поверит? Какое из двух зол выбрать, какое? Решать нужно прямо сейчас.
В конце концов решение Августы было инстинктивным. Она смотрела, как Перрин направляется к ней, и гордыня ее взыграла, взяла верх над благоразумием.
Повернувшись лицом к ветру, несущему песок, она побежала к задку фургона. Меньше чем за две минуты она забралась внутрь и открыла трясущимися руками свой бисерный ридикюль.
— Господи Боже мой! — Задыхаясь от страха, Августа вынула четыре драгоценных доллара. Зажав монеты в кулаке, она порывисто прижала их к груди, мысленно повторяя: она не заплачет, она не станет плакать!
— Даже и не думай, — прошептала она, быстро моргая. — Все как-нибудь утрясется. Ты же Бойд!
Августа чуть было не наступила на подол, когда выпрыгивала из фургона. И ветер с песком дул ей прямо в глаза. Она была в отчаянии, губы ее побелели. Но по крайней мере эта шлюха собственными глазами увидит, что Кора получила свои проклятые деньги. И действительно, проклятые. Расстаться с каждой монетой — все равно что лишиться руки или ноги.
— Кора! Вот! Бери и убирайся с глаз моих долой! — Как только Перрин подошла к костру, она бросила монеты на землю. — И не возвращайся, пока не придет время трогаться в путь!
Шипя от злости, Кора бросила на Августу свирепый взгляд, потом, поползав вокруг кострища, выбрала монетки из песка. Пересчитала их, завернула деньги в носовой платок, вскочила на ноги и бросилась прочь, держа путь против ветра в направлении фургона Сары и Люси. Августа всплеснула руками, когда заметила, что Кора оставила сало подгорать в сковороде.
— Нам нужно поговорить! — Перрин старалась перекричать завывание ветра. Она придержала шаль, которую чуть не унесло.
— Вряд ли ты скажешь то, что мне хотелось бы выслушать, — холодно отозвалась Августа.
Увидев заживающие царапины на щеках Перрин, она почувствовала удовлетворение, надеясь, что они болели так же сильно, как и ее разбитая губа.
— Кора получила свои деньги, — бросила Августа, поворачиваясь к Перрин спиной. — Вы свободны.
— Я пришла не из-за Коры. Я пришла сказать тебе, что то, что произошло с нами три дня назад, не может и не должно повториться снова!
Боже правый! Августа осела у заднего колеса, борясь с тошнотой, подкатившей к горлу. Шлюха пришла не из-за денег!
Она уставилась ничего не видящим взглядом на песок, кружащийся в воздухе. Ей не нужно было платить Коре. Она могла бы сохранить четыре драгоценных доллара.
— Не знаю, почему ты решила поехать в Орегон и выйти замуж за незнакомца, но я прекрасно знаю, почему я это сделала, — невозмутимо проговорила Перрин. — У меня не было выбора. Следовательно, я не могу позволить, чтобы меня исключили из каравана. Нам придется терпеть друг друга еще четыре месяца.
Чувство горечи переполняло Августу. Она могла бы убедить Кору подождать до тех пор, пока они не приедут в Орегон. Боже мой!
— Я буду держаться подальше от тебя, а ты держись подальше от меня. Если же нам иногда придется общаться, то, я уверена, мы можем делать это как цивилизованные люди, не прибегая к насилию. То есть будем вести себя как леди.
— Ты негодяйка! — Щеки Августы вспыхнули. — Это ты меня спровоцировала. Все произошло по твоей вине! Более того, никакая ты не леди! И никогда ею не станешь!
— Возможно, нет. Но я умею вести себя, как подобает леди. Я не бью людей и не швыряю в них стульями! — Лицо Перрин исказила гримаса отвращения.
О, как Августе хотелось подлететь к этой твари, вцепиться ногтями в ее лицо и сорвать с него это презрительное выражение! Она содрогнулась, поразившись своим мыслям.
Господи, откуда в ней эта дикая жажда насилия? С чего и когда это началось? Уставившись на царапины на щеке Перрин, она поймала себя на мысли, что ей ужасно хочется снова пустить ей кровь.
Августа заставила себя отступить на несколько шагов, чтобы избежать соблазна наброситься на Перрин. Она прижала кончики пальцев к вискам. Когда это ее оружие — ледяное презрение и чувство собственного превосходства — превратилось в жажду крови? Откуда берутся подобные пороки?
Должно быть, она теряет рассудок. Это единственное разумное объяснение. Страх и постоянное волнение помутили ее разум.
— Так, значит, мы договорились? — спросила Перрин не терпящим возражений тоном. — Мы не будем навязывать друг другу свое общество и приводить в недоумение всех остальных? Мы забудем о нашей неприязни до конца путешествия и станем вести себя как цивилизованные люди?
— Я тебя презираю!
Они смотрели друг на друга через трепещущее пламя костра. Темный дым вился над сковородой, которую оставила Кора, и запах горелого сала бил им в ноздри.
— Как ты правильно заметила, — резко, проговорила Перрин, — я не была доверенным лицом твоего отца. И не я довела его до краха. Он, кроме всего прочего, платил за усадьбу, в которой ты жила, и за слуг, которые там кишмя кишели. Он платил за платья, заказанные в Париже, и за безделушки, сделанные в Брюсселе. Он платил за твой экипаж и за подходящих к нему гнедых лошадей. Он платил за званые вечера и за развлечения. Джозеф обеспечил бы четырех любовниц за те деньги, каких стоила ему одна только дочь. Если он и повесился, оказавшись перед финансовым крахом, то это не значит, что в его смерти виновна только я!
— С чего это ты взяла, что у моего отца были финансовые затруднения? — прошипела Августа. Перрин замерла.
— Ты сама обвинила меня в том, что я разорила твоего отца и довела его до самоубийства.
— Я имела в виду его умственное состояние, а не содержимое его кошелька, — высокомерно ответила Августа. — Забавно… Ты думаешь, у тебя хватило ума разорить такого человека, как мой отец? Уна и Бути расхохочутся, когда я им об этом расскажу. — Августа заставила себя улыбнуться. — Ты действительно забавная. Неужели ты и в самом деле вообразила, что рента за твой домик-развалюху и плата за твои дешевые платья могут довести до банкротства бывшего мэра Чейзити? Ты меня просто смешишь.
Перрин пристально взглянула на нее:
— Ты обвинила меня в том, что я разорила твоего отца и стала причиной его смерти. Ты сама так сказала.
Августа усмехнулась:
— Он и сейчас был бы жив, если бы не ты! Стыд из-за того, что он общался со шлюхой, скандал из-за этого — вот что убило его!
— Ты ошибаешься. — Перрин сжала кулаки. — Твой отец хотел жениться на мне.
— Лгунья!
— Я стала любовницей Джозефа, а не его женой, лишь по одной-единственной причине — из-за тебя и твоего самолюбия. Джозеф не хотел, чтобы ты чувствовала себя неловко в собственном доме. И он не хотел, чтобы я чувствовала себя нежеланной в доме, который мог бы стать и моим домом. Тебе и в голову никогда не приходило, что Джозеф был очень одинок. Ты думала только о себе!
— Убирайся с моих глаз! Я больше не хочу тебя видеть!
Темные глаза Перрин сузились, на щеках ее горели алые полоски. Она открыла рот, но тотчас же закрыла его. Сжав зубы, резко развернулась и наткнулась на внезапно появившегося перед ними Коуди Сноу, вокруг которого вращался песчаный смерч.
— Возвращайтесь в свои фургоны, леди. Мы попытаемся пройти еще четыре мили до привала на ночь.
— Пропустите меня! — крикнула Перрин.
Его брови чуть приподнялись. Он отступил. Она вскинула голову и, яростно подхватив юбки, пронеслась мимо.
Коуди прикрыл своим цветастым платком нос и рот — носившийся в воздухе песок затмевал солнце. Когда он повернулся к Августе, его голос звучал приглушенно:
— Вы уладили свои дела?
«Ты — из семьи Бойдов, — напомнила себе Августа. — Бонды не обсуждают своих личных дел с любопытствующими». Она гордо вскинула голову:
— Найдите Кору, будьте добры, и скажите, чтобы она возвращалась в фургон.
Глаза Коуди превратились в узкие щелки.
— Если вам нужна ваша служанка, мисс Бойд, ищите ее сами.
Он зашагал мимо костра, и через минуту его высокую фигуру поглотила пыльная буря.
Кора. Как только Августа произнесла имя этой негодяйки, ей открылся весь ужас ее положения.
Что теперь делать? Зайдя за фургон, она низко наклонилась, и ее тут же вырвало.
— Какой прекрасный день! Наконец-то! — откинув назад голову и чуть не потеряв мужскую шляпу, которую она попросила на время у Гека Келзи, Мем Грант широко улыбалась двум ястребам, описывающим круги у нее над головой. Солнце и небо, сиявшее, как перевернутая фарфоровая миска, приободрили ее, и она чувствовала себя гораздо лучше, чем в последние две недели. Слава Богу, головная боль прошла. Впрочем, никакая головная боль не испортила бы удовольствия от сегодняшнего утра.
Уэбб Коут повернул голову и улыбнулся:
— Не радуйтесь раньше времени. До ужина пойдет дождь.
— Мне наплевать, зато сейчас великолепно. Посмотрите! Все становится зеленым, и… — Она рассмеялась. Зелень, о которой она говорила, была всего лишь пучками жесткой бухлоэ, которые боролись за существование на бесплодных склонах песчаных холмов. Кое-где пробивались дикие цветы, сиявшие желтыми или синими лепестками, и нетрудно было догадаться, почему переселенцы прозвали эту местность Великой американской пустыней.
Она бросила взгляд на Уэбба; казалось, он и конь были одним целым. Поля шляпы затеняли глаза Уэбба, но солнце освещало его губы и выступающий вперед подбородок. Увидев, как прямо он держится в седле, Мем невольно приосанилась.
Уэбб, заметив ее движение, приподнял бровь.
— Вероятно, я несколько преувеличила свой опыт верховой езды, — созналась она.
— Да, несколько, — согласился он, взглянув на ее руки в перчатках.
Она схватилась за луку седла, которое держалось на честном слове.
— И каков же ваш опыт верховой езды?
Она сжала губы, притворившись, что вспоминает.
— Ну, считая сегодняшний день, я ездила верхом на лошади четыре раза. — Она широко улыбнулась, когда Уэбб, закатив глаза, издал глубокий горловой звук. — Но если бы я призналась в этом сразу, вы не позволили бы мне сесть в седло.
— Верно. — Он подвинул карабин, лежавший у него на коленях, и глянул через плечо, словно раздумывая, не отправить ли ее назад, к фургонам.
— Это моя первая прогулка верхом, но все гораздо проще, чем я ожидала, и вовсе не так страшно, — поспешно проговорила Мем, надеясь, что он изменит свои намерения. — Я даже рада, что ни у кого не оказалось дамского седла.
Бути уже наверняка заметила, что она едет как мужчина, и Мем придется несколько дней выслушивать ее упреки. Ладно, она разберется с Бути позднее. После того что ей пришлось вынести, чтобы устроить эту прогулку, ее не испугаешь неприятностями, которые ждали впереди.
Во-первых, Мем пришлось пообещать весь день без передышки править мулами в обмен на то, что Бути будет управлять ими без отдыха сегодня утром. Потом ей пришлось уговаривать Майлза Досона одолжить ей свою лошадь. И наконец, гораздо более серьезное препятствие, которое ей пришлось преодолеть, — добиться у Уэбба разрешения ехать с ним перед фургонами, всего несколько часов.
— У меня такое чувство, будто меня… как это? — спросил он, все еще хмурясь.
— Мистифицировали, — закончила она со смехом. — А я так рада! Это так чудесно, мистер Коут! Благодарю вас от всего сердца за то, что вы предоставили мне такую возможность!
Земля, которая выглядела такой унылой и плоской, когда смотришь с сиденья подпрыгивающего на камнях фургона, расстилалась до самого горизонта точно огромное волнистое одеяло, сотканное из зеленых, золотых и коричневых нитей. Когда ее лошадь взобралась на холм, Мем вздохнула, подумав о том, что навсегда запомнит эти бескрайние просторы. Огромное безжизненное пространство вдохновляло ее, внушало благоговейный трепет, она почувствовала себя крохотной песчинкой, затерявшейся в пустыне. Эти необозримые просторы, величавые и пугающие одновременно, настраивали на торжественный лад.
— Неужели я никогда бы такого не увидела! — воскликнула она. — Теперь я понимаю, почему вам так нравится ехать впереди. Тут нет пыли и ничто не мешает любоваться всем этим. Кажется, что ты единственный человек на всей земле.
— Не считая людей из каравана, который идет впереди нас, — сухо заметил Уэбб.
Мем не замечала белые точки, ползущие по прерии далеко впереди, пока он не сказал о них.
— Глаза опытного скаута, — пробормотала Мем. Она задумалась — что же она еще не увидела?
Задолго до этого утра она отметила: Уэбб Коут не только самый красивый и интересный из мужчин, которых она встречала, но и все чувства его были острее, чем у большинства людей. Уэбб мог почувствовать приближение дождя, когда на небе не было ни облачка. Он мог определить расстояние между местом, где находился сам, и койотом лишь по звуку его лая. Мем видела, как он, положив ладонь на старое кострище и рассматривая головешки, определил, когда здесь пылал огонь.
Все в нем привлекало ее — начиная от чувственного изгиба губ и кончая иссиня-черными волосами и походкой, легкой и грациозной. Его голос и необычный акцент ублажали ухо точно симфония. И она могла бесконечно долго слушать его рассказы о деревне индейцев сиу, где он провел детство.
К ее большому удовольствию, у них с Уэббом вошло в привычку встречаться по ночам у костра Копченого Джо, когда весь лагерь уже погружался в сон. Он, как и Мем, казалось, не нуждался в долгом сне, и, похоже, ему не меньше, чем ей, нравились эти ночные бдения.
Иногда Уэбб рассказывал о своем детстве, об индейцах тетон; иногда Мем рассказывала, как росла в Чейзити. Но ее рассказы казались на редкость скучными по сравнению с тем, что рассказывал Уэбб. Чаще всего на их ночных встречах она излагала свою точку зрения на события прошедшего дня и делилась мыслями относительно всего, что происходит под солнцем.
— Мне все здесь так нравится, — сказала Мем с улыбкой; она, прищурившись, глядела на выпуклую линию горизонта, где земля встречается с небом. Воздух был необычайно прозрачным и чистым, и ей казалось, что она видит на тысячу миль вокруг.
Путешествие складывалось именно так, как Мем и рассчитывала, — это было необыкновенное приключение, еще более захватывающее, чем она могла себе представить. И Мем пользовалась каждым удобным случаем приобрести новый опыт. Подольстившись к Геку Келзи, попробовала с его позволения подковать лошадь; Майлз Досон показал ей, как бросать лассо, а Копченый Джо научил, как делать шнурки для одежды из шкуры антилопы. Она с восторгом записывала каждое новое впечатление в свой дорожный дневник. Мем не хотела забывать ни мгновения этого замечательного путешествия.
Время от времени ей приходило в голову, что она, возможно, была единственной невестой, предпочитавшей путешествие прибытию на место назначения. Она со страхом думала о том дне, когда они наконец пригонят свои фургоны в Кламат-Фоллс, штат Орегон, который, слава Богу, был еще так далеко.
— Небо, воздух, река… — Мем глубоко вздохнула, ей хотелось, чтобы это путешествие никогда не кончалось. — Вам не жаль, что это — ваша последняя поездка через весь континент? — спросила она, залюбовавшись солнечным лучом, коснувшимся черных волос Уэбба. Сегодня он перехватил их на затылке полоской сыромятной кожи. Черные кудри лежали на спине, обтянутой курткой из оленьей кожи.
— Я дал себе слово, что в один прекрасный день вернусь сюда, — ответил Уэбб. Его зоркие глаза оглядывали широкие просторы. — Мой отец дал такое же обещание, — добавил он минуту спустя. — Но он так и не вернулся, чтобы найти мою мать и меня.
— Вам его не хватает? — с любопытством спросила Мем.
Она знала, что отец Уэбба умер в Англии годом раньше. После завершения путешествия Уэббу предстояло вернуться в Девоншир. Но он так естественно вел себя здесь, на этой земле, настолько соответствовал представлениям Мем о Западе, что она не представляла, как он будет жить в Англии.
Бахрома, обрамляющая его куртку, затрепетала от налетевшего ветерка. Он поднял карабин на плечо.
— Мой отец был великим воином. — Заметив ее удивление, Уэбб улыбнулся. — Он был англичанин до мозга костей, но обладал всеми качествами воина племени сиу. Бесстрашием, отвагой, умом. Полем его сражений был парламент.
Мем заставила свою лошадь идти в ногу с его конем настолько близко, что ее юбки касались его штанов с бахромой.
— А ваша мать еще жива? Вернется ли она когда-нибудь на Запад, в Америку? — Мем понимала, что с ее стороны невежливо задавать такие личные вопросы, но не могла удержаться. Ей ужасно хотелось знать о нем все.
Солнце окрасило ее лицо в бронзово-медные тона.
— Моя мать еще в добром здравии и до сих пор красива. — Он рассмеялся. — Сомневаюсь, что ей захотелось бы вернуться на Запад. Она очень привыкла к удобствам Англии.
Мем представила себе стройную, грациозную женщину с большими черными глазами и с классическим резким профилем Уэбба. Очень красивую. Она вздохнула, опустив плечи.
Время от времени Мем замечала, что погонщики поглядывают на Перрин Уэйверли и Августу Бонд, когда те проходят мимо. И ей было любопытно: что чувствует красивая женщина, на которую оборачиваются все мужчины? О чем думает такая женщина, глядя в зеркало? Чувствует ли себя неотразимой и всемогущей? А может, ей смешно? Мем этого никогда, не доведется узнать.
— А как зовут вашу мать?
Уэбб посмотрел на нее с выражением снисходительности на лице. Ее любопытство, казалось, забавляло его.
— Ее имя — Весенний Ветер, мисс Грант.
— Весенний Ветер. — Ей понравилось имя, понравились образы и ассоциации, возникающие при звуках этого имени. — А у вас есть индейское имя?
— Танка Тункан. Что означает Большой Камень. — Он засмеялся, увидев ее озадаченное выражение. — Когда мне в первый раз позволили присутствовать при набеге на индейцев племени кроу — в качестве младшего носителя мокасин Снежной Птицы, — со мной случилась неприятность: споткнулся о большой камень и вниз головой полетел с обрыва. От шума весь охотничий лагерь кроу поднялся как по тревоге. Так что наш отряд вернулся в деревню, не сделав ни одного выстрела. С того дня меня стали называть Танка Тункан. Он улыбнулся своим воспоминаниям. Потом объяснил, что индейцам сиу дают в течение жизни несколько имен: детское имя, подростковое имя, взрослое имя, а также настоящее имя, которое никто никогда никому не раскрывает.
— Если бы я остался в деревне, мне пришлось бы провести следующие несколько лет, стараясь заслужить имя, которое больше подходит воину.
Мем внимательно рассматривала его строгое широкоскулое лицо, пытаясь представить его мальчиком, живущим жизнью, какую она могла только вообразить. Ей хотелось бы знать его настоящее имя. Он был самым экзотическим мужчиной из всех, что встречались ей.
— Кстати об именах, — сказала Мем, пользуясь случаем, чтобы сообщить то, о чем долго размышляла. — Я полагаю, мы уже достаточно хорошо знакомы, чтобы… ну, мне бы хотелось, чтобы вы называли меня Мем, а не мисс Грант.
Он молча отвернулся. Когда молчание слишком уж затянулось, она добавила:
— Когда мы с вами одни. — Это замечание было так похоже на то, что могла бы сказать Августа Бонд, что Мем поморщилась и поспешно поправилась: — Пожалуйста, зовите меня Мем в любое время.
Этого, как она тотчас же поняла, никогда не случится. Во всяком случае, не в этом веке, когда супруги, женатые по тридцать лет, называют друг друга на людях «мистер» и «миссис». И не в такое время, когда индейца могли высечь только за то, что он пристальным взглядом посмотрел на белую женщину.
Ее щеки запылали. Если бы Мем не сидела верхом на лошади, она бы в отчаянии всплеснула руками.
Чем дольше молчал Уэбб, тем горячее становились щеки Мем. Слишком поздно поняла она, что совершила непростительную ошибку. Из-за этого ее промаха он плохо о ней подумает. И что еще хуже, решит, что она вешается ему на шею.
Мем наконец заставила себя прервать тягостное молчание.
— Конечно, если называть меня по имени вам неудобно… — Она сказала это так тихо, что только острый слух скаута мог уловить ее слова.
Он ответил, не глядя на нее:
— Сомневаюсь, что капитан одобрил бы подобную фамильярность. — Он оглядел горизонт; взгляд его задержался на чем-то, но Мем так и не поняла, что же увидел ее спутник.
Внезапно день для нее словно померк, день, омраченный столь унизительным оскорблением. А вокруг — широкие открытые просторы, и никуда не свернешь, никуда не спрячешься от обидчика. Глядя прямо перед собой, она покачивалась в седле, и щеки ее горели, — Мем поняла, что их долгие беседы у тлеющего костра Копченого Джо для него ровным счетом ничего не значили.
Она верила, что у них завязались дружеские отношения. Теперь же оказалось, что Уэбб просто коротал время с глупой женщиной, которая приходила, потому что не могла заснуть, и занимала его место у костра. Она ошибочно приняла обычную вежливость за какой-то особый интерес к своей персоне.
Мем страстно желала, чтобы земля под ней разверзлась и поглотила ее. Какое-то мгновение норовистая лошадь будет цепляться за вздыбившуюся девственную равнину, но в следующую минуту и она, и лошадь исчезнут, и Уэбб Коут вздохнет с облегчением и поскачет в полном одиночестве.
И тут он чуть наклонился, и его мустанг рванулся вперед. Конь удалялся так быстро, что Мем едва расслышала голос Уэбба.
— Поезжайте к Коуди! — прокричал он.
Очнувшись от горестных дум, Мем в замешательстве схватилась за поводья своей лошади, чтобы она не бросилась вслед за мустангом. Ее лошадь описала круг, не желая подчиняться. Когда Мем наконец удалось совладать с ней, она подняла голову, вглядываясь в даль, и увидела Уэбба, во весь опор скакавшего к какому-то белому пятну.
Несколько секунд спустя Мем поняла, что белое пятно — это одинокий фургон, свернувший с дороги, тянувшейся вдоль берега Платт. Щурясь от пыли, поднятой норовистой лошадью, она снова посмотрела вслед Уэббу.
Даже на ее неопытный взгляд что-то казалось не так. Фургоны редко путешествуют в одиночку — неужели этот был брошен тем караваном, который идет впереди? Любопытство и жажда приключений побуждали ее последовать за Уэббом, чтобы самой разобраться в ситуации. Но здравомыслие, как обычно, перевесило.
Мем в задумчивости тронула поводья. Пришпоривая лошадь, она надеялась, что сможет удержаться в седле достаточно долго и довезет послание Уэбба до Коуди Сноу. Мем была даже рада этому поручению — оно отвлекало от мыслей о пережитом унижении.
— Мем Грант, — пробормотала она сквозь зубы. — Ты глупая, влюбчивая старая дева. Разве ты ничему не научилась за двадцать восемь лет?
Через год она будет смеяться над собой — вообразила, что такой мужчина, как Уэбб Коут, может ею заинтересоваться. Она запомнит сегодняшний день и всегда будет со стыдом вспоминать о собственной наглости: сказать Уэббу, чтобы он называл ее по имени.
Но сейчас его отказ причинил ей такие же мучения, как и ее головная боль, от которой, казалось, раскалывается голова.
