Глава 20
Когда на следующий день все расселись за обеденным столом, леди Маргарет извлекла из кармана своего нового домашнего платья конверт дорогой бумаги и торжественно вручила Рейну. Леди Кэтрин прищурилась. Рейн сдвинул брови, глядя на конверт, затем бросил недоумевающий взгляд на Чарити, которая сидела во главе стола и улыбалась. Лицо ее было таким счастливым, что он загляделся и совсем забыл про конверт. Пришлось леди Маргарет напомнить ему:
— Ну открывайте же.
Рейн опомнился и, сломав печать, вскрыл конверт. Брови его приподнялись при виде герцогской короны, венчавшей то, что, по всем признакам, являлось приглашением. Пробежав глазами изящным шрифтом напечатанный текст, он увидел внизу имя — герцог Сазерленд — и вернулся к словам «бал в честь окончания нынешнего сезона». Он подался вперед, не в силах поверить своим глазам — в руках его было то самое приглашение на бал, которое он так мечтал получить.
— Может, пора приказать подавать на стол? — Щеки леди Кэтрин порозовели, она старалась ничем не выдать своего любопытства.
— Но как… откуда? — Рейн поднял глаза на леди Маргарет, затем снова посмотрел на конверт, желая убедиться, что все происходящее не ошибка. Нет, на конверте было написано «Виконту Оксли, виконтессе Оксли, леди Маргарет Вильерс». На лице его расплылась блаженная улыбка, он посмотрел на Чарити: — Тебе про это известно?
— Это все бабушка. И дядя Тедди. — Чарити вся расцвела при виде радости, которой осветилось лицо мужа. Она сумела угодить ему.
— Это, в конце концов, невежливо! Может быть, кто-нибудь удосужится наконец объяснить мне, что происходит? — не утерпела леди Кэтрин.
— Это приглашение. — Леди Маргарет пронзила взглядом бабушку Рейна, выпрямилась и вздернула подбородок. — Приглашение на бал у герцога Сазерленда. Вы у нас женщина светская, так что должны бы знать про балы, которые дает герцог…
— Приглашение на бал к герцогу Сазерленду! Ушам своим не верю! Но как, скажите на милость, вы, милочка, могли раздобыть такое приглашение? Откуда оно у вас?
— Да, откуда? — подхватил Рейн, с увлечением наблюдавший за развитием конфликта между старухами.
— Мне дал его мой брат Тедди. — Леди Маргарет скрестила руки на груди и напыжилась не хуже леди Кэтрин, сидевшей напротив.
— Брат?! — Леди Кэтрин едва не задохнулась. — О Боже! Эта несчастная подрядила своих цыганских родственничков, и они, должно быть, украли это приглашение…
— Украли?! Тедди не вор, да и не цыган, так что попридержи свой поганый язык, старая язва! — завопила охваченная яростью леди Маргарет. — Тедди — настоящий герцог, герцог Кларендон. И он раздобыл приглашение на бал для его сиятельства и Чарити по моей просьбе.
— Это у вас-то брат — герцог?! — насмешливо фыркнула леди Кэтрин. — Какая глупая выдумка!
— Кларендон приходится вам братом?! — Рейн едва не задохнулся от изумления. Затем он увидел, как Чарити кивнула с самым серьезным видом, припомнил, что жена говорила ему о бабушкиных связях. — Но откуда его светлость герцог Кларендон мог узнать о моем существовании?
— Я вчера нанесла ему родственный визит, — пояснила леди Маргарет, отвечая на вопрос Рейна, однако имея в виду леди Кэтрин, которая так и раздулась от досады. — Я рассказала ему о том, что Чарити вышла замуж, и он любезно согласился ввести молодую пару в высшее общество, раз уж у бедного мальчика нет родственников.
— Есть у него родственники! — завопила, не выдержав, леди Кэтрин и едва не полезла на леди Маргарет с кулаками через стол.
— Значит, у него такие родственники, которые приглашения на балы добывать не желают… или не могут!
Старухи стояли над столом нос к носу, физиономии у обеих были красные.
— Я еще и не такое приглашение могу достать!
— Почему же тогда не достала? И устроить им визит к герцогу Кларендону завтра утром, на небольшой прием, где они с Чарити познакомятся с друзьями герцога и герцогини ты тоже не сможешь!
Леди Кэтрин сверкнула глазами, принимая вызов. Нет, не даст она перещеголять себя какой-то провинциальной цыганистой ведьме! Высший свет — это ее стихия!
— Что ж, с утреннего приема у герцога им придется вернуться пораньше, чтобы успеть принять графиню Суинфорд… и графиню Рейвенсвуд… — Старуха примолкла, судорожно соображая, кого еще она сможет позвать завтра же.
— Графиню Рейвенсвуд? Это Элли Фаркуар, что ли? Уж не думаешь ли ты, что они уйдут от герцога ради того, чтобы наслаждаться обществом этой…
Рейн перехватил испуганный взгляд Чарити, которая всем своим видом молила его остановить скандал. Но все его силы уходили на то, чтобы не расхохотаться. Старухи выглядели так потешно! И ведь они горло готовы друг другу перегрызть ради права ввести их с Чарити в высший свет! Ну как тут не рассмеяться? А когда леди Кэтрин еще и обратилась к нему, пытаясь изобразить на лице родственное участие, он вообще чуть не лопнул.
— Оксли, я уверена, что ты не собираешься довериться в таком серьезном деле, как первый выход в свет, столь… — усилием воли леди Кэтрин заставила себя удержаться в рамках приличий, — неопытной в светских делах особе. Свет таит множество невидимых опасностей! Тебе следовало бы препоручить это дело человеку поопытней.
— Это тебе, что ли? — фыркнула леди Маргарет. — Ты, старая карга, упустила свой шанс. Теперь уступи дорогу тем, кто получше тебя.
Одно долгое мгновение кровожадность боролась с чувством приличий в душе леди Кэтрин. Однако воспитание и привычка взяли верх. С большим достоинством она поднялась из-за стола, обожгла леди Маргарет взглядом, полным ненависти, и сказала:
— Я по крайней мере способна отличать лучшее от худшего. Например, приятный запах от отвратительного. У меня что-то пропал аппетит.
И, вздернув подбородок, старуха с царственным видом удалилась в сопровождении Цезаря.
Рейн увидел, какую мину скорчила леди Маргарет, как поспешно, воровски оглядываясь, она вытащила из-за ворота какой-то амулет и принюхалась к нему, не выдержал и залился смехом. Леди Маргарет поспешно убрала запретный талисман и удалилась из столовой со столь же негодующим видом, что и ее соперница.
Рейн наконец отсмеялся и взглянул на Чарити.
— Извини, Чарити. — Он с трудом подавил новый приступ смеха. — Я не хотел обидеть твою бабушку, но, Боже мой, какое же это было зрелище!
Чарити покусывала губу и хмуро смотрела на мужа. Он быстро подошел к ней, взял за руки, поднял из-за стола и обнял ее чопорно выпрямленные плечи, изобразив на лице самую искреннюю и нежную улыбку.
— Ведь это твоих рук дело, эти приглашения. Я совершенно уверен, что твоя бабушка и пальцем бы не шевельнула ради того, чтобы упрочить наше положение в обществе. Ну признайся же!
Чарити вздохнула, чувствуя, что вся тает, и стыдясь этого.
— Я немного помогла. Упомянула о том, что бабушке не помешало бы навестить брата… ну и там завести разговор про этот бал.
Он негромко и радостно засмеялся, посмотрел в ясные, безмятежные глаза жены. Вдруг его осенило: она же сказала «помогла», употребила именно это слово. Верный знак, что его Чарити становится прежней, энергичной и здравомыслящей. Итак, она на пути к выздоровлению. И впервые за много недель он улыбнулся без тени тревоги.
— Спасибо тебе, ангел мой. — Он наклонился и поцеловал ее в виски, в закрытые веки, в кончик носа и, наконец, в губы. Она ответила на поцелуй, прижимаясь к нему всем телом.
Вежливое покашливание вернуло их к реальности. Возле стола стоял смущенный Эверсби, старательно отводя глаза.
— Подавать на стол, милорд?
— Разумеется, Эверсби. — Рейну страшно не хотелось выпускать из объятий жену, хотя она и делала слабые попытки освободиться. Он подхватил ее на руки, прошел к своему креслу, уселся за стол, усадив ее себе на колени. Лицо Чарити стало малиновым, Эверсби побагровел от шока. Рейн, дьявольски усмехнувшись, сказал потрясенному дворецкому: — Судя по всему, и леди Кэтрин, и леди Маргарет обедать с нами не будут. Распорядись, чтобы обеим почтенным дамам отнесли поесть наверх. Но попозже. А сейчас подай нам все сразу и не забудь после этого хорошенько закрыть за собой дверь. Я голоден как волк.
Эверсби кивнул, подошел к дверям, сделал знак прислуге, которая поспешно принялась расставлять на столе супницы, блюда, подносы. Наконец двери закрылись. Но целая минута прошла, прежде чем Чарити открыла глаза и сердито посмотрела на мужа:
— Рейн! Что о нас станет думать прислуга?! А бедный Эверсби, он же воплощенная благопристойность! Каково ему…
— Эверсби переживет, — засмеялся Рейн, озорно сверкая глазами. — Ангел мой, скорее всего нам никогда больше не представится возможность обедать в столовой вот так, вдвоем. Ведь нам с тобой грозит опасность стать самой модной светской парой. Так стоит ли упускать шанс?
Он обнял ее за талию и принялся оглаживать по груди, бокам, чтобы выманить у жены согласие. Затем быстро схватил со стола оливку и сунул в ее приоткрывшийся рот. Чарити только глаза шире открыла. Он засмеялся, поцеловал жену, ощутив губами вкус оливки.
Так они и обедали. Чарити сидела у мужа на коленях, а Рейн кормил ее, закусывал и сам, отвлекаясь на продолжительные поцелуи. Они насыщались, как жадные дети, одновременно разгораясь иным желанием. И скоро вкус меда, намазанного на хлеб, было уже не отличить от сладостного вкуса поцелуев, и они забыли про еду, спеша удовлетворить более насущное желание.
Он спустил жену с колен, встал из-за стола, поднял ее на руки и понес в спальню. Там он освободил ее тело от прекрасного нового платья и окутал тем особым чудом, творить которое умел он один… горячечным, чувственным волшебством своей пылкой и целительной любви.
Жизнь в Оксли-Хаус постепенно налаживалась благодаря упорству Рейна, который не жалел усилий, чтобы сделать их быт хотя бы предсказуемым. Он потихоньку проинструктировал всю прислугу, строго наказав соблюдать особую осторожность при выполнении обязанностей по дому, а о злоключениях и несчастных случаях, которые могут произойти несмотря на принятые меры, докладывать одному только Эверсби. По его приказу Вулфрам отныне и навек обосновался в кабинете, а Цезарь — в покоях леди Кэтрин, и Рейн самолично следил за тем, чтобы свободой передвижения по дому кот и пес пользовались строго по очереди. Вулфрам скоро освоился с новым порядком; но похоже, пес даже гордился своим нарядным ошейником с бляхами и наслаждался прогулками по парку, во время которых он получал возможность волочить за собой на цепи двух дюжих лакеев. Цезарь, лишившийся освоенных было территорий, также утешился и безмятежно драл когтями мебель в покоях леди Кэтрин.
У двуногих все тоже вошло в колею. Рейн поднимался с зарей, утро проводил у себя в конторе или в доках, Чарити же в это время занималась бесконечными примерками, а также осваивалась с хозяйством. Леди Кэтрин всю себя посвятила светским визитам.
Единственное, что грозило нарушить мирное сосуществование, — это соперничество между леди Кэтрин и леди Маргарет. Обе из кожи вон лезли, желая добыть для Рейна и Чарити как можно больше приглашений. Старший лакей уже на следующее утро с ног сбился, принимая посетителей.
За полтора дня выросла целая гора визитных карточек — приглашения так и сыпались, отчасти из-за усердия леди Кэтрин, но и благодаря утреннему визиту, который они нанесли герцогу и герцогине Кларендон. Чарити получила первое представление о том, что такое высший свет, но этот же визит посеял в ее душе некоторую тревогу. Все началось прекрасно. Рейн, одетый в безупречно сшитую сизо-серую пару, выглядел великолепно, держался властно. Чарити была изумительно хороша в том самом приглянувшемся ей небесно-голубом шелковом платье с квадратным вырезом, к которому полагался бархатный спенсер с вышивкой. Они приехали как раз вовремя, седовласый герцог встретил их тепло, а герцогиня с едва посеребренными висками была очень любезна. Герцог сам провел их в роскошную гостиную, где все было малиновым и золотым, и представил своим ближайшим друзьям.
Это было просто чудо, думала Чарити, что она сумела проявить себя вполне благовоспитанной молодой леди и даже кстати улыбнулась несколько раз. Но внутри у нее все дрожало от напряжения. По привычке она все время поглядывала то на каминную полку, на которой стояли венецианские фарфоровые фигурки, то на поднос с хрупкими чайными чашками. В голове ее теснились вопросы: надежны ли ножки массивных кресел? Хорошо ли повешены картины в тяжелых золотых рамах? Вид такого множества девственно-белых перчаток, дорогой парчи и шелков нервировал ее, но напряжение ее достигло предела, когда она заметила, что леди Маргарет ходит по гостиной, потихоньку сдвигая все драгоценные безделушки подальше от края, и даже перенесла пару хрустальных ваз на дальний столик.
А потом граф Албермарл, занятый разговором о собаках, по рассеянности поставил свою чайную чашку на диванчик рядом с собой, а леди Присцилла Гранвилл тут же на эту чашку и села. Чашка, разумеется, треснула, чай и сладости, лежавшие на блюдце, основательно запачкали как шелковое платье полнотелой леди Присциллы, так и обивку диванчика. Леди Маргарет нахмурилась и пробурчала, что толстуха еще легко отделалась, так как осколки довольно острые.
Чарити, без кровинки в лице, смотрела на поднявшуюся суету. Рейн, перехватив испуганный взгляд жены, мгновенно догадался, что Чарити, по обыкновению, винит себя в этом дурацком происшествии. Он поспешно схватил ее за руку, заставил поднять на него глаза.
— Чарити, — прошептал он тихо, но с большим чувством. — Ты здесь ни при чем. Виноват Албермарл, который чашки ставит куда попало!
Она нервно сглотнула, отвела глаза. Смятение и чувство вины совсем придавили ее. Прочие же гости как ни в чем не бывало вернулись к прерванной беседе, хотя лица у всех слегка раскраснелись, а глаза лукаво поблескивали. Рейн потащил жену к герцогу, выразил хозяину благодарность, пригласил заезжать в Оксли-Хаус в любое время. Чарити заставила себя пролепетать что-то любезное герцогине, получила приглашение прийти еще раз. Они попрощались с остальными гостями, которые все как один высказали надежду, что вновь увидят их в субботу, на балу у герцога Сазерленда…
Всю дорогу домой Чарити молчала, а дома объявила, что у нее мигрень, и удалилась в их спальню, очевидно, желая избегнуть общества Рейна. Она чувствовала, что муж не сводит с нее глаз, но понадеялась, что он не пойдет за ней наверх.
Рейн проводил ее глазами. Он был вне себя от бессильной ярости. До чего же сильна оказалась ее вера в это злосчастное проклятие. Как долго еще ему предстоит бороться за жену? Хватит ли всей его любви на то, чтобы освободить ее из сетей суеверных заблуждений?
Рейн круто развернулся и выскочил на крыльцо. Нужно было глотнуть свежего воздуха и пройтись, чтобы прояснилось в голове.
Чарити прилегла на их огромную кровать, но заснуть не смогла. Ей все вспоминалось, какое отчаяние было написано на лице у Рейна. Она от всей души жалела, что не может так просто усвоить его веру в рациональность мира и его скептицизм. Он говорил, что всякому явлению есть разумное объяснение. Посуда бьется потому, что прислуга — или титулованные графы — проявляет неловкость либо небрежность. На дорогущих шелковых платьях и на обивке мебели могут появляться несмываемые пятна, потому что люди не смотрят, куда садятся. Однако никакая логика не объяснит, почему подобные вещи неизменно происходят в ее присутствии. В последние дни число домашних катастроф в доме Рейна сошло на нет, это притупило ее бдительность. Только визит к герцогу заставил ее вновь трезво взглянуть на себя.
Она поднялась с кровати и принялась бесцельно бродить по комнате. Ей так хотелось дать мужу то, чего он страстно желал, — совместную жизнь с ней. Когда смятение и душевная мука стали невыносимы, она сбежала из спальни и незаметно забрела в кабинет Рейна, где ее встретил обрадованный Вулфрам. Пес встал лапами ей на плечи, начал лизать лицо и едва дал протиснуться внутрь. Она обняла старого верного друга, повосхищалась его новым красивым ошейником… и элегантной обстановкой помещения, где он жил. Нов конце концов пришлось все-таки идти к столу Рейна, на котором громоздилась гора визитных карточек.
Она боязливо обошла вокруг стола, чувствуя, как по спине бегут противные мурашки. Когда она приняла решение помочь Рейну проникнуть в высшее общество и раздобыть для него вожделенное приглашение на бал, она не подумала, что ей ведь придется сопровождать мужа. Каждая из этих карточек из дорогой бумаги, возможно, таила в себе зародыш несчастья, готового обрушиться на головы ни о чем не подозревающих новых светских знакомых. Но ее Рейн так хотел получить эти приглашения!
Она заставила себя взять один конверт, сломала печать. Маркиз Уэймот изъявлял желание видеть их у себя на званом обеде через два дня. Дрожащими пальцами она вскрыла второй конверт. Граф Брейнерд приглашал их на суаре в узком кругу друзей… Что это такое, бог его знает. Когда она сломала третью печать, колени ее уже слабели и подгибались, а голова кружилась. Она отложила приглашение не прочитав и пошла к двери, чувствуя, как все вокруг качается, кружится. Открыв дверь, она нос к носу столкнулась с Рейном.
— Чарити? — Он едва успел подхватить жену, которая вдруг стала падать.
Она пробормотала что-то в свое оправдание и попыталась высвободиться. Лицо ее было бледно, полные тревоги глаза казались черными. Он крепче охватил ее руками, прижал к себе.
— Чарити, что случилось?
— Ничего. Пустяки. — Она натужно улыбнулась мужу, надеясь отвлечь его. — Я спустилась, чтобы ответить на приглашения… но, должно быть, зря не полежала подольше. У меня вдруг закружилась голова…
— Чарити, посмотри на меня. — Но прошло долгое мгновение, прежде чем она сдалась и подняла на него взгляд; Темная тревога и страх были в этих ясных золотисто-карих глазах. Рейн оторвался от глаз жены, бросил взгляд на гору приглашений и понял, что необходимо как-то развеять ее страхи, причем немедленно. — Скажи мне, в чем дело?
— Рейн, я… я не могу идти в гости к этим людям… зная, что у них сразу же начнут происходить всякие кошмарные вещи.
Он смотрел в глаза жены, видел в них любовь к нему, томящуюся в темнице предрассудка, и понимал, что необходимо эту любовь освободить. Надо переломить заблуждение жены, отвлечь ее. Ему был известен только один способ. Он подхватил ее на руки и понес по коридору к лестнице. И чем сильнее она сопротивлялась, тем больше крепла его решимость. Проклятые суеверия! Он вытравит из нее эту глупость, вытравит своей любовью!
— Рейн, прошу тебя…
Но он уже ничего не слышал и вряд ли был способен к переговорам. Он открыл дверь спальни пинком, приказал перепуганной горничной выйти, свалил жену на кровать и встал над ней, уперев руки в бока, темный, яростный и… полный желания. Новый страх и, как ни странно, возбуждение охватили ее, мороз пробежал по позвоночнику. Неужели то же самое чувствовали лондонские дамы при виде ее мужа?
— Раздевайся, ангел мой, — приказал он. Голос его звучал угрожающе. Недобрая и хищная улыбка исказила его черты, когда он увидел, что жена от изумления раскрыла рот. — Я желаю полюбоваться твоей бледной английской кожей и обнять тебя своими смуглыми руками. Я хочу ощутить твое мягкое прохладное тело под напором моего тропического пыла.
Однако она медлила, и тогда он подтащил ее к краю кровати и принялся стаскивать с плеч легкий спенсер, теребить шнуровку шелкового платья. Перепугавшись, что вот сейчас придет конец ее небесно-голубому платью, она поспешила помочь ему, и скоро он уже снимал платье, а затем вышитую нижнюю сорочку с ее дрожащих плеч. Она стояла перед ним в одних чулках. Он взял ее руки и положил себе на грудь.
— Теперь ты раздень меня.
Она вся холодела и дрожала, и от возбуждения, и от тревоги. Трясущимися пальцами она принялась расстегивать его пуговицы, потихоньку продвигаясь вниз. Когда она добралась до клапана панталон, он наклонил голову, схватил ее руку и прижал к своей обнажившейся возбужденной плоти.
Внезапно она почувствовала, что его желание захлестывает ее как волной, окружает со всех сторон, проникает внутрь. Он стянул с себя одежду, затем поднял ее и направился в угол комнаты, где стояло зеркало во весь рост.
— Рейн! Что ты…
— Посмотри на нас, — приказал он, ставя ее перед зеркалом и крепко держа руками. Шокированная, она крепко зажмурила глаза.
— Я не могу: это очень плохая примета — смотреться вдвоем в одно зеркало!
— Это всего-навсего стекло с серебряной амальгамой, которое отражает все, что оказывается перед ним. Ты когда-нибудь видела свое обнаженное тело, ангел мой? Ты хоть знаешь, насколько ты прекрасна? — Он склонился к уху жены и прошептал: — Посмотри на нас, Чарити… посмотри, какая светлая у тебя кожа и какая смуглая у меня. Ты прекрасна!
Его жаркий шепот щекотал ей ухо, горячее дыхание обжигало шею, грудь. Она открыла глаза и увидела себя на фоне его большого темного тела. Увидела свои груди, округлые, с напряженными сосками. Взгляд ее сам собой скользнул ниже, к изгибу талии, крутым бедрам, испуганно остановился на треугольнике, покрытом темнеющими завитками.
Она немного успокоилась, и крепкая хватка его мускулистых рук ослабла, большие ладони легли ей на талию, скользнули по крутым бедрам. Его прикосновение было как жидкий огонь, и вид этих загорелых рук, так властно, по-хозяйски ласкающих ее, воспламенил ее сознание. Сердце отчаянно билось, нервы трепетали, а его ладони скользнули снизу вверх по ее животу и легли на груди.
Ее руки накрыли его ладони, прижимая их еще крепче, тонкие белые пальчики переплетались с его пальцами, ласкали их, направляли. Короткий вздох сорвался с ее уст, и она прильнула спиной к его жаркому телу, нежась в его властных руках и наслаждаясь волнующей возможностью наблюдать за этим в зеркале.
Он повернул ее к себе, затем встал так, что оба они оказались к зеркалу в профиль. Они так интимно прижимались друг к другу, так эротично выглядели изгибы их спин, круглящиеся ягодицы… и тонкая граница, отделявшая его темное тело от ее белого… ее груди, прижатые к его груди… его мускулистые бедра, прижимающиеся к ее животу, стройным ногам. Это было соблазнительно… бесстыдно… захватывающе.
— Посмотри, как мы дополняем друг друга, — хрипло шептал он ей в ухо, сжимая ее все крепче, притягивая к себе все ближе и яростнее. Он обхватил ее ягодицы, приподнял ее. — Ангел мой, откройся… люби меня. Ты создана для того, чтобы любить меня.
— Рейн… я хочу тебя. — Инстинктивно она подалась навстречу ему, и он ощутил жар ее нежной плоти. Отражение их соединяющихся тел в зеркале вспыхнуло в ее мозгу, когда он приподнял ее и заполнил собой.
Мышцы Рейна напрягались, перекатывались, и, не в силах больше терпеть, он отнес Чарити на кровать и проник глубоко внутрь ее. Тела их двигались в лихорадочном согласии, плоть впивалась в плоть, мягкость поглощала твердость, бронза загара набегала на бледный мрамор. Они двигались, поднимаясь все выше на восходящих потоках наслаждения, привнося новые краски в палитру обжигающей страсти, добавляя новые узоры в ткущуюся материю волшебства. Пик пришел с бело-голубым взрывом страсти и сотряс их напрягшиеся тела. Прижимаясь друг к другу, они потеряли ощущение, что являются двумя раздельными существами, они слились на ином уровне бытия… затерялись в пространстве, друг в друге… заблудились в своей любви.
Наконец Рейн перевернул ее на бок, погладил по раскрасневшимся щекам. Она смотрела на него мечтательно, с нескрываемой любовью, она вновь стала его Чарити. Но вот надолго ли?
— Я люблю тебя, Чарити. — Она коснулась пальцами его губ, он поцеловал ее пальцы. — Я собираюсь прожить с тобой всю жизнь и любить тебя всем сердцем. Но мне необходимо, чтобы ты была со мной постоянно. Приглашения на балы, развлечения, путешествия, работа — что бы ни приготовила нам жизнь, ты должна быть рядом.
— А что, если я наделаю глупостей? Если во всяком доме, где я появлюсь, начнется череда несчастий? Если… — Она смолкла на полуслове, потом набралась мужества и продолжила внезапно охрипшим голосом: — Что, если из-за меня что-нибудь ужасное произойдет с тобой? Как уже случилось с моим отцом. — В голосе ее было столько печали по покойному отцу, что он не заметил в ее вопросе намека на то, что она считает себя виновной в смерти отца.
— Чарити, я не могу пообещать, что буду жить вечно, как не мог пообещать тебе и твой отец. Но я готов поручиться чем угодно, что ты не выкинешь на людях такой глупости, которой бы я в свое время уже не совершил. Только одно может встать между нами. И оно в твоей власти. — Он почувствовал, что жена напряглась всем телом, и нежно сжал ее руку. — Это твои страхи, Чарити.
Она попыталась отодвинуться, но он держал ее крепко.
— Твое проклятие существует только в твоем воображении, но ты боишься, и страх дает этому призрачному проклятию вполне реальную власть над тобой… над нами обоими. Ты едва не выскочила замуж за человека, которого не любила, ты боишься делать то, что тебе делать хочется и что делать нужно. Ты не можешь любить меня безоглядно, не в силах строить новую жизнь здесь, со мной. — Слезы полились из ее глаз, и он ласково погладил жену по щеке. — Как там говорил твой отец? Страх принижает человека. Ты сама сказала это. И, Богом клянусь, твой отец был прав. Страх — как ледяная рука, которая переворачивает все внутри тебя…
Это правда. Она словно услышала слова своего отца, донесшиеся из-за пределов этого мира. «Страх отнимет у тебя жизнь, если ты поддашься ему, — это орудие дьявола, — сказал он как-то. — Страх принизит тебя, сделает одинокой. И он всегда оказывается хуже того, что его вызывает». Только сейчас она поняла, почему отец с такой горячностью внушал ей это.
Горькие слезы лились по ее щекам; муж прижал ее к своей широкой груди.
— Я ведь тоже знаю, что такое страх, Чарити. Перед пауками. Боялся, что я недостаточно хорош. Страшился остаться одиноким. — Он прижимал жену к себе, чувствуя, как дрожат ее хрупкие плечи, и мог только надеяться, что хотя бы часть его слов проникнет в ее сознание, что его любовь к ней и физическая близость, которая их объединяет, поможет ей обрести душевное равновесие. — Верь в меня и в мою любовь. Или в себя и в свое доброе сердце. Или в ночное волшебство, которое мы с тобой творим вместе. Любовь — это очень сильное волшебство, способное победить все несчастья.
— Я верю в тебя, правда. — Она посмотрела на него сквозь слезы. — В твою силу, доброту. В то, что ты любишь меня. — В глазах ее снова появилось страдальческое выражение. — И я хочу делить с тобой и твою жизнь, и твое волшебство. Рейн, я буду очень стараться. Я поеду на этот бал и на все званые вечера и постараюсь быть любезной с герцогом… и будь что будет. И я преодолею страх, если ты будешь рядом.
Он подождал немного, затем со вздохом обнял ее. Она действительно любит его. И всякий раз, когда он ласкает жену, он отвоевывает у зловредного проклятия новый кусочек ее души, ее сердца. И в один прекрасный день, пообещал он себе, и душа ее, и сердце будут принадлежать ему одному.
Вечером того же дня леди Маргарет нанесла еще один визит. Было уже темно, однако луна еще не взошла, когда старуха юркнула в довольно подозрительный переулок на окраине Лондона. Это был район, где предместье перенаселенного города плавно переходило в деревенские просторы, и здесь почти постоянно разбивал шатры цыганский табор. Шатры стояли прямо посреди поля, недалеко от дороги. В центре круга горел большой костер, бросавший блики и на шатры, и на деревья вокруг. Знакомые запахи — жира, сырых дров, чеснока — витали в воздухе.
Обнаружить место, где пребывала прославленная цыганская княжна Янова, мудрейшая из старух и прорицательница, не знающая себе равных в толковании лунных знамений, оказалось довольно просто. Какой-то цыганенок за мелкую монету провел леди Маргарет к шатру, стоявшему несколько на отшибе. Там ее встретила молодая цыганка, правнучка княжны-прорицательницы, и ей леди Маргарет изложила свое дело. После того как с девушкой было обговорено, насколько ценный подарок надлежит вручить княжне за ее любезную помощь, леди Маргарет провели внутрь тускло освещенного шатра, и старухе показалось, будто она шагнула в свое детство. Восхищение и благоговение охватили ее.
В полумраке тесного шатра на груде пуховых подушек сидела сама княжна-прорицательница. Это была древняя старуха. Все стенки шатра вокруг княжны были изрисованы знаками и символами доброй удачи, и леди Маргарет несколько перепугалась, сообразив, что узнает только некоторые из них. Княжна Янова впилась в леди Маргарет темными глазами, и та, ежась под этим взглядом, изложила суть своего дела. Старая цыганка слушала внимательно, изредка кивая головой и делая рукой особые знаки. Когда пожилая дама закончила свой рассказ, княжна долго сидела, погрузившись в задумчивость. Лоб ее бороздили глубокие морщины, глаза были полуприкрыты тяжелыми веками. Наконец она заговорила прокуренным голосом:
— Подлинный джинкс — это страшно, но очень большая редкость. Джинкс рождается раз в сто лет, а то и реже. И об этом всегда можно узнать по лунным знамениям. — Старая цыганка прищурилась и знаком приказала девушке принести ей огня для трубки.
Леди Маргарет чувствовала себя несмышленым ребенком, замершим возле общего костра.
— Видите ли, я почти уверена, что моя внучка джинкс. Я уже говорила про вороных коней; кони боятся ее до беспамятства. А всякие несчастья и невзгоды следовали за ней по пятам, когда она была еще совсем крошкой. Я перепробовала все известные мне средства. — В голосе старухи зазвучало отчаяние. — Неужели нет способа избавиться от этого?
Цыганская княжна взглянула на нее мрачно. Затем наклонилась вперед, и золотые обручи-серьги в ее ушах тяжело закачались.
— Есть только один способ… когда речь идет о настоящем проклятии, — проговорила цыганка страшным шепотом, от которого волосы у леди Маргарет встали дыбом, а горло перехватило. — Жизнь за жизнь, — прошипела цыганка. — Жизнь, которую отдают из любви. Жертва любящего сердца. Так природа восстанавливает баланс везения.
Леди Маргарет, спотыкаясь и ничего не видя перед собой от ужаса, вышла из шатра. Лучше бы она вовсе не приходила сюда… и никогда не пробовала толковать лунные знамения. Жизнь за жизнь. Старуха плотнее натянула шаль на свои похолодевшие плечи и побрела к дороге, где ее ждал наемный экипаж.
Старая же княжна не без труда выбралась из шатра и стояла у входа, глядя вслед леди Маргарет, пока та не растворилась во тьме.
— Никчемные дилетанты, жалкие любители, — фыркнула княжна. — Явятся в табор, посидят чуток у костра… и воображают, что уж и знамения луны им теперь ясны. Жизни не хватит, чтоб научиться читать по луне. — Княжна сделала оберегающий знак и плюнула на землю.
Давешняя девушка подошла с огнем, разожгла старухину трубку, подала ей. Молодая цыганка смотрела на мрачную княжну почтительно.
— Прабабушка, а что, та девушка и правда подлинный джинкс?
Старуха княжна вздохнула, опустилась на скамеечку у порога.
— Кто ее знает. Но эта старая дура уже объявила, что ее внучка джинкс. Одно это слово может натворить много странных дел.
Но девушка смотрела все так же непонимающе, и тогда старуха взмахом руки приказала ей сесть рядом на скамеечку.
— Когда про человека или вещь объявляют, что это, мол, то-то и то-то, то люди вокруг начинают видеть этого человека или эту вещь именно таким образом, и не важно, было объявленное правдой или нет. А со временем объявленное и в самом деле становится правдой. Ты сама увидишь, дитя мое, когда начнешь читать по руке и гадать на картах, что люди видят то, что ожидают увидеть… и слышат то, что рассчитывают услышать.
Цыганская княжна вновь обратила сморщенное лицо в сторону, где исчезла леди Маргарет.
— Эта глупая женщина поверила в то, что прочитала по луне о рождении проклятия. Очень может быть, что она своей верой действительно создала его.
