В один туманный вечер в начале осени Дэвид и Гарри Нэджент вышли из здания Палаты и остановились, разговаривая, на нижней ступени подъезда. Два с половиной месяца тому назад король произнёс тронную речь. Новые министры, принадлежавшие к Рабочей партии, целовали королевскую руку. Джим Дэджен в коротких, до колен, панталонах и эффектной треуголке с величайшей готовностью позировал перед дюжиной газетных фотографов. Премьер-министр, спешно посетивший Соединённые Штаты, прислал оттуда съезду Рабочей партии следующую телеграмму:

«Мы должны извлечь угольную промышленность из того упадка, в который привели её долгие годы косной и слепой политики».

Однако на лице Дэвида, неясно видном сквозь туман, было выражение, странно не вязавшееся с столь многообещающим началом.

Засунув руки в карманы и пряча голову в поднятый воротник пальто, он стоял с видом озабоченным и упрямо недовольным.

— Дождёмся мы в этом году билля или нет, вот что я хотел бы знать? — спрашивал он у Нэджента.

Плотнее укутывая шею шарфом, Нэджент ответил своим обычным спокойным тоном:

— Да, к декабрю, если верно то, что я слышал.

Дэвид смотрел задумчиво в мутную белизну тумана, которая как бы символизировала его настроение.

— Что же, увидим, каков будет текст билля, — сказал он со вздохом. — Но не могу понять этой проволочки. Она меня злит. Похоже на то, будто все мы слишком заняты стараниями доказать, что мы настроены конституционно, что мы вообще приличные люди, — и у нас не остаётся времени на проявление какой-либо инициативы.

— Дело тут не только во времени, — медленно возразил Нэджент. — Правительство очень многозначительно напоминает нам, что мы — в кабинете, но не у власти.

— Я уже столько раз слышал эти слова, Гарри, что я чувствую — они скоро доведут меня до могилы.

— Жаль, потому что тогда вы вряд ли попадёте в министры.

Губы Гарри чуть дрогнули улыбкой, но он сразу же снова стал серьёзен.

— Впрочем, вы правы, когда говорите, что надо выждать билля. А пока — надейтесь на лучшее.

— Буду надеяться, — угрюмо произнёс Дэвид. Наступила пауза, во время которой длинный тёмный автомобиль бесшумно подкатил к подъезду. Оба собеседника молча посмотрели на него. Из вестибюля за их спиной тотчас же вышел Беббингтон. Он поглядел на Нэджента и Дэвида со своим обычным беззаботным видом.

— Мерзкая погода, — заметил он вежливо. — Не подвезти ли вас?

Дэвид вместо ответа отрицательно покачал головой, а Нэджент сказал:

— Нет, благодарю. Мы ждём Ральстона…

Беббингтон усмехнулся с некоторой холодностью и высокомерием, слегка кивнув, сошёл по ступеням и торопливо сел в автомобиль. Шофёр укутал ему колени меховой полостью и вскочил на переднее сиденье. Машина, жужжа, скрылась в тумане.

— А любопытный автомобиль у Беббингтона, — сказал Дэвид каким-то странным тоном, словно размышляя вслух. — Это «Минерва», не правда ли? Интересно, откуда собственно он у него?

Гарри искоса посмотрел на Дэвида. Глаза его под нависшими лобными буграми приняли слегка насмешливое выражение.

— Может быть, он получил его за государственные заслуги?

— Нет, серьёзно, Гарри, — настаивал Дэвид, не улыбнувшись. — Беббингтон вечно ноет, что у него нет никаких собственных средств. И вдруг у него появился автомобиль и шофёр.

— Стоит ли об этом говорить серьёзно? — Гарри скривил губы необычной для него циничной усмешкой. — Если уж непременно хотите знать, наш приятель Беббингтон недавно вступил в Правление общества «Объединённые копи». Ну, ну, не хмурьтесь так грозно! Таких прецедентов было уже немало. Всё произошло в полном порядке, и ни вы, ни я, ни один человек не посмеет сказать ни слова.

— «Объединённые копи»! — Невольная горечь звучала в голосе Дэвида. Он посмотрел на Нэджента с внезапным возмущением. Пассивность, с которой Гарри отнёсся к этому факту, ещё усилила тревогу и недовольство Дэвида. В последнее время Нэджент стал как-то уставать, в манере его сквозило болезненное утомление, даже походка стала медленнее. То, что его не провели в кабинет министров, он принял с почти покорным равнодушием. Без сомнения, здоровье Нэджента сильно пошатнулось, и вся прежняя жизненная энергия, казалось, ушла из него. Только потому Дэвид не счёл нужным продолжать этот разговор. Когда вышел Ральстон, они заговорили о собрании Лиги демократического контроля, на котором все трое обещали сегодня быть, и зашагали в тумане по направлению к улице Виктории.

На душе у Дэвида было невесело. Сессия, начавшаяся с таким подъёмом, проходила до странности вяло, до странности похоже на все предыдущие. Часто за эти недели мысли Дэвида обращались к Слискэйлю, к рабочим, которым он обещал добиться справедливости. Он взял на себя обязательство. И вся партия в целом взяла на себя обязательство. Именно это принесло им победу на выборах. Значит, обязательство надо выполнить, хотя бы для этого понадобилось апеллировать ко всей стране. Положение в Слискэйле было так ужасно — город задавлен нищетой, среди рабочих назревало скрытое озлобление против строя, допускавшего такие бедствия, — и Дэвид всё более и более ощущал настоящую необходимость действовать. Он держал связь с рабочими, с Геддоном, Оглем и местными организациями. Он был обо всём осведомлён. Знал, что кризис не воображаемый, что он существует во всей своей мрачной реальности. Положение было отчаянное.

Перед лицом этого кризиса Дэвид сосредоточил все надежды на новом законопроекте об угольных копях. Он видел в нём единственное решение вопроса, единственное разумное оправдание политики их партии и спасение для рабочих. Время от времени он справлялся о законопроекте, который ещё разрабатывался в министерской комиссии, при участии специальной комиссии, выделенной Союзом горнорабочих. Но ни Дэвид, ни Нэджент в эту комиссию не входили и поэтому были очень мало осведомлены о положении дела. Внутрипартийное руководство усвоило себе политику строгой официальности, и к членам комиссии было не подступиться. Невозможно было узнать хоть что-нибудь о форме и содержании подготовляемого законодательства. Но как бы там ни было, а он подготовлялся, это было несомненно. Декабрь приближался, и Дэвид уговаривал себя, что его предчувствия нелепы, что они попросту отзвук его нетерпения. Он ждал с все растущим упованием.

Совершенно неожиданно 11 декабря билль был внесён в парламент. Одобренный министром торговли, поддержанный министром горной промышленности, он был официально внесён впервые в Палату общин. В этот день Палата была далеко не в полном составе и важность момента не ощущалась. Всё прошло очень обыкновенно, даже с какой-то поспешностью. Формулирован билль был коротко, в самых общих и уклончивых выражениях: не более десяти строк, быстро прочитанных вслух. Все, от начала до конца, продолжалось десять минут. Дэвид слушал с все возраставшим ужасом. Он не вполне понимал, что происходит. В билле не было указаний на сферу его действий. Но даже по этому первоначальному проекту можно было судить о её ограниченности. Поспешно встав, Дэвид вышел в кулуары и, обратившись к нескольким членам комиссии, стал настойчиво просить копию билля. Он даже к Беббингтону подошёл, так как ему хотелось достать копию. И в тот же вечер полный текст билля оказался у него в руках. Только тогда оценил он все значение нового закона. Его волнение было неописуемо. Он был не только ошеломлён, он был в ужасе.

Случилось так, что в этот день, 11 декабря, Нэджент был вызван в Эджели, и Дэвид провёл вечер в одиночестве, изучая копию билля. Он всё ещё не верил собственным глазам. Это было что-то невероятное, убийственнее, — это был сокрушительный удар.

Он сидел над биллем до поздней ночи, размышляя, пытаясь наметить себе план действий. В нём зрело твёрдое решение. Он видел всё, что можно сделать, что сделать нужно.

На другой день он пришёл пораньше на заседание парламентской фракции Рабочей партии. Заседание было немноголюдно, людей собралось вдвое меньше обычного. У Дэвида сердце упало, когда он увидел это жалкое сборище. Правда, в последнее время министры вообще неаккуратно посещали заседания, но сегодня это имело особое значение, тем более, что отсутствовал и министр горной промышленности. В комитете находились только Дэджен, Беббингтон, Нэджент, Ральстон, Чалмерс и ещё человек двадцать членов партийного комитета. Настроение было вялое, как после сытного завтрака, — Чалмерс даже расстегнул две нижние пуговицы жилета, а Клегхорн, полузакрыв осоловелые глаза, собирался сладко вздремнуть.

Председательствовал Джим Дэджен. Он просмотрел бумаги в папке, обвёл стол своими совиными глазами и быстро прочёл:

«На эту неделю в Палате утверждена следующая программа занятий: совещание по вопросу о безработице, прения по жилищному вопросу и вторичное чтение законопроекта об угольных копях…»

Дэвид вскочил с места.

— Господин председатель, — воскликнул он, — разрешите спросить, считает ли фракция, что этот законопроект отвечает программе Рабочей партии?

— Слушайте, слушайте! — загремело несколько человек из левого крыла комитета.

Дэджен вовсе не казался смущённым. Он благодушно осмотрел Дэвида с головы до ног.

— А у вас есть основания полагать, что билль не выражает мнения партии?

Дэвид старался сохранить спокойствие, но в его тоне невольно прорвался едкий сарказм:

— Мне представляется, что этот билль в его нынешней форме слегка не соответствует тому, чего мы ожидали. Нас вторично выбрали в парламент с наказом добиться национализации. Мы обязались в манифесте, подписанном партией, облегчить тяжёлое положение рабочих угольного района и коренным образом реорганизовать промышленность на началах государственности. Как же мы предполагаем это сделать? Я не знаю, все ли члены нашей фракции ознакомились с полным текстом законопроекта. И смею вас уверить, что он нарушает все данные нами обещания.

Наступила тишина. Дэджен в раздумье потирал подбородок, поглядывая на Дэвида из-под больших роговых очков.

— Вы забываете одно: что мы в правительстве, но не у власти. Мы вынуждены изворачиваться, как умеем. Кабинет должен идти на компромисс.

— Компромисс! Это не компромисс. Это чистейшая трусость. Трудно было бы сочинить законопроект, более выгодный для капиталистов. Это законопроект целиком для шахтовладельцев. В нём сохранена система квот, выброшены все предложения об обязательном минимуме заработной платы. Эта билль консерваторов, и каждый член парламента скоро это поймёт.

— Минутку! — мягко остановил его Дэджен. — Я человек практики. Во всяком случае таким меня считают. Я люблю идти прямо к делу. Формулируйте конкретно свои возражения.

— Мои возражения! — вскипел Дэвид. — Вы знаете, что этот билль не разрешает целого ряда затруднений. Его основное назначение — снабдить рынок углём. Это смешная попытка примирить два совершенно непримиримых принципа. Система квот — определённое нарушение прав шахтёров и ничем иным быть не может. Если сравнить то, что мы обещали добиться, с тем, что сейчас предлагает правительство, то видишь, что это просто вопиющее издевательство.

— А если бы и так, что можно сделать? — возразил Дэджен. — Не забывайте о нашем положении.

— Вот об этом именно я и не забываю, — подхватил Дэвид, который дошёл уже в своём гневе до белого каления. — О нашем положении и нашей чести!

— Господи, боже мой! — хрипло вмешался Чалмерс, глядя в потолок. — Чего собственно хочет этот член фракции?

— А вот чего: этот билль сначала надо исправить так, чтобы он выполнял наши обязательства и чтобы у каждого члена партии совесть была чиста. И только после этого вносить его в Палату. Если мы провалимся, то мы можем обратиться за поддержкой к нашим избирателям. И рабочие будут знать, что мы боремся за них.

Новый крик: «Слушайте! Слушайте!» — с дальнего конца комнаты. В центре же, за столом, — ропот неодобрения. Чалмерс медленно наклонился вперёд.

— Меня здесь посадили, — сказал он, для пущей выразительности тыча указательным пальцем в стол. — И тут я останусь.

— Неужели вы не понимаете, — примирительно резюмировал Дэджен, — что мы должны доказать стране нашу способность управлять ею. Мы своей тактикой завоёвываем себе блестящую репутацию.

— Не обманывайте себя, — с горечью возразил Дэвид. — Над нами смеются. Почитайте газеты тори! Мы для них низший класс, который обезьянничает, тянется за теми, кто стоит выше. Приручённый зверинец. По их мнению, мы не правим, а играем комедию. И если мы уступим им в вопросе об этом билле, они ничего, кроме презрения, к нам не почувствуют.

— К порядку, к порядку! — вздохнул укоризненно Дэджен. — Мы не хотим слушать таких резких речей в нашей партийной среде. — Он с искренним раздражением сощурился на Дэвида. — Разве вам не разъяснили, что мы вынуждены действовать не спеша?

— Не спеша! — яростно повторил Дэвид. — При таких темпах мы и через две тысячи лет все будем «подготовлять» национализацию!

Тут в первый раз заговорил Нэджент.

— Фенвик прав, — начал он медленно. — С принципиальной точки зрения мы бесспорно должны вступить в борьбу. Мы можем просидеть тут ещё год, играя во власть, помогая дурачить людей и, попросту говоря, обманывая самих себя. Но кончится тем, что нас выгонят в шею. Почему бы нам лучше не уйти отсюда с честью, как сказал Фенвик? Мы не должны забывать о рабочих. В Тайнсайдском районе они дошли уже до последних пределов человеческого терпения. Это я вам говорю, а я знаю, что говорю.

Клегхорн сказал кислым тоном:

— Если вы требуете, чтобы мы вышли из кабинета министров только потому, что в Тайнкасле имеется несколько недовольных, то напрасно стараетесь.

— А когда вы просили их голосовать за вас, вы их тоже называли «недовольными»? — крикнул Дэвид. — Того, что там происходит, достаточно, чтобы довести рабочих до революции!

Чалмерс злобно стукнул кулаком по столу.

— Вы становитесь совершенно невыносимым, Фенвик! К чёрту вашу революцию! Мы не желаем, чтобы вы в такое время насаждали тут русские идеи!

— Весьма неудобные для буржуазии, — вставил Беббингтон подтрунивающим тоном.

— Вы сами видите, — продолжал Дэджен спокойно и плавно, — мы все здесь согласны, что человеческий труд нуждается в полнейшей переоценке. Но не можем же мы взять да так сразу и отвергнуть существующий порядок, как сбрасывают старый башмак. Приходится соблюдать осторожность. Уважать конституцию. Чёрт побери, я слишком популярен, чтобы выступать против британской конституции!

— Вы предпочитаете не делать ничего! — Порыв гнева обуял Дэвида. — Заседать и класть в карман жалованье министра, в то время как тысячи углекопов умирают с голоду и стоят в очереди за пособием.

Поднялся крик и возгласы: «К порядку! К порядку! Пусть возьмёт свои слова обратно!»

— Я ни ради кого не намерен совершать политическое самоубийство, — пробурчал Дэджен, багровея.

— Так вот какова точка зрения комитета? — спросил Дэвид, пристально оглядывая всех вокруг. — Что же вы намерены делать? Держать данное вами слово — или нарушить его?

— Я намерен сохранить за собой репутацию здравомыслящего человека, — ледяным тоном произнёс Беббингтон.

— Слушайте! Слушайте! — взывало несколько человек. Затем голос Клегхорна:

— Господин председатель, предлагаю вам перейти к следующему вопросу.

Шум усилился.

— Я прошу пересмотреть билль, — отчаянно старался Дэвид перекричать всех. — Я не могу поверить, что вы отказываетесь внести в него поправки. Ну, хорошо, не будем говорить о национализации. Но прошу вас вставить хотя бы пункт об обязательном минимуме заработной платы.

Чалмерс на этот раз сердито заёрзал в своём кресле:

— Господин председатель, у нас нет времени продолжать эту дискуссию. Член Палаты Фенвик может держать свои теории при себе и предоставить правительству сделать всё, что возможно при данных обстоятельствах.

Несколько голосов прокричало:

— Переходите к следующему вопросу, господин председатель!

— Я не теории вам тут излагаю, — вопил Дэвид. — Я с вами говорю о живых людях! Я предостерегаю комитет, что билль этот доведёт шахтёров до отчаяния, до восстания…

— В своё время вам будет предоставлена возможность вносить поправки, — отрезал Дэджен. Затем спросил громко:

— Как будет угодно собранию?

Хор его сторонников заорал:

— Перейти к следующему вопросу!

Дэвид в отчаянии всё ещё пытался добиться беспристрастного обсуждения. Но тщетно. Монотонный голос Дэджена продолжал прерванный доклад. Заседание комитета продолжалось.