Глава 7
Кейт положила себе еще тушеной баранины из большого котла, стоявшего на огне. Она только что вернулась от Гаррета. Они заговорились, а потом Джон открыл дверь и объявил, что уходит спать и что Кейт тоже надо идти, потому что Уилли не хочет, чтобы она находилась в подземелье, когда никто из стражников не сможет ее защитить. Она пробыла в подземелье почти час, мать и Реджи ждали ее, поэтому она с сожалением потащилась наверх.
Ей казалось довольно странным, что при том, что мать приводила в ужас мысль о том, что Кейт повстречалась с Гарретом на лесной дороге, она ничуть не беспокоилась о том, что ее дочь засиживается с ним в подземелье. Интересно, как ей это преподнес Уилли? А может, он и вовсе с ней не разговаривал на эту тему? Может, мать думала, что все, что случится с ее дочерью в стенах Дебюсси-Мэнора, совершенно не имеет значения? Дом-то все-таки не лесная дорога.
Держа в руках суповую тарелку, Кейт повернулась к матери, сидевшей в кресле у очага:
— Мам, а где Берти?
Мать не подняла глаз от книги, лежавшей у нее на коленях.
— Уильям отослал его к семье в Бирмингем.
Как удобно, подумала Кейт. Она поставила суп на стол, отодвинула длинную лавку и развернула салфетку. Теперь домик Берти в полном распоряжении Уилли, и он сможет кувыркаться там с пышнотелой блондинкой, сколько захочет.
— А зачем ему понадобилось в Бирмингем? Кто будет присматривать за садом, пока его нет?
Мать пожала плечами:
— Уильям сказал, что это уже не важно.
— Но…
Мать вскинула руку:
— Помолчи, Кэтрин. — Она нахмурилась. — Когда ты начнешь рассуждать здраво? Внизу, в подвале, находится опасный преступник, и, естественно, Уильям не хочет, чтобы кто- то еще, помимо членов семьи и его людей, оказался замешан в этом деле.
Кейт бросила взгляд на Реджи, который сидел рядом перед своей тарелкой. Он никогда не вмешивался в их перепалки, и Кейт его ни капельки за это не винила.
— Но, мама, это же Берти…
Старый смотритель — абсолютно безопасное создание. Мать ударила по подлокотнику кресла.
— Не будь дурой. Почему ты все время споришь, даже когда все делается исключительно для твоего блага? Ради твоего доброго имени!
— Прости, мама.
— Он, как всегда, в первую очередь заботится о тебе, Кэтрин, как когда-то заботился Уоррен.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты помнишь того ужасного мальчишку? Как, бишь, его звали? Питер?
Кейт моргнула. Имя Питера не произносили в Дебюсси-Мэноре больше восьми лет. Ей тогда было четырнадцать, а Питер, которому было шестнадцать, положил на нее глаз. Он немного напугал ее, потому что взялся преследовать с огромным упорством. Каждый день он поджидал ее у кухни Дебюсси-Мэнора, следовал за ней по пятам, а однажды затащил за дерево и слюняво поцеловал в губы, отчего она потом много дней чувствовала себя грязной.
Питер пошел к ее братьям, чтобы испросить разрешения ухаживать за ней официально, но те, прознав, что он внебрачный сын купца-угольщика, отказали ему и велели больше никогда к Кейт не приближаться. С тех пор Питер больше не досаждал ей, а через несколько месяцев поступил на службу в армию — и не вернулся с Ватерлоо.
— Да, мама, — тихо ответила она. — Я помню Питера.
— Твой брат и теперь защищает тебя, в точности как сделал это тогда. Ему очень важна семья.
Кейт не сомневалась, что Уилли и впрямь считает Гаррета злодеем, поэтому не винила его за то, что он пытается ее от него уберечь. Но Уилли — изменник, прелюбодей. Если уж семья для него так много значит, то зачем он обманывает молодую жену?
Покусывая губы в нерешительности, Кейт смотрела на Реджи.
Джон ушел: он проводил ее наверх после того, когда она относила Гаррету ужин. Дождавшись, когда он покинет дом, Кейт перенесла Реджи вниз, в спальню, и подготовила брата ко сну. После пяти басен он все еще не спал, поэтому она спела ему колыбельную, поглаживая по спинке через тонкую ночную рубашку.
В конце концов, Реджи все-таки заснул, и Кейт расчесала волосы, глядя на то, как трудно он дышит. Она не знала, помогает ли ему вообще микстура, которую прописал доктор. Лучше ему не становилось, но ведь симптомы болезни могли проявиться от тысячи вещей: зима на носу, а Реджи всегда делалось хуже, когда устанавливалась сухая и холодная погода.
Даже глядя на брата, она явственно ощущала ту прочную золотистую нить, которая соединяла ее с Гарретом.
Глупо испытывать к нему такие сильные чувства. Кейт раньше никогда не считала себя глупой. Она всегда была благоразумной девушкой. Так почему с Гарретом все благоразумие, которым она так гордилась, исчезает?
В присутствии Гаррета она забывала обо всем на свете. Отдавалась на волю чувств. Отбрасывала все ограничения. Осознание этого должно было бы напугать ее до полусмерти. Вместо этого у нее возник порыв пойти к нему.
Каково это будет — забыться в его объятиях?
Она подумала, что это, наверное, наслаждение, какого она никогда не испытывала. Самый восхитительный опыт в ее жизни.
Она всегда это чувствовала, с самого начала, с того момента, как наблюдала за ним у пруда, а он и не подозревал об этом. Где-то в глубине души она твердо знала, что вот этот самый человек, один-единственный на свете, может стать для у нее целым миром.
Что же такого особенного есть в Гаррете Лонгмайре? Совершенная красота и шрамы, которые напоминают, что он всего-навсего человек, а не божество. И еще его благородство, его самообладание, которое он проявил, когда она так смело предложила себя ему, а он явно ее хотел. Или то, что он не требует ее помощи для организации побега?
Несмотря на недоверие, которое она теперь питает к старшему брату, у нее все же есть обязательства перед семьей и даже перед леди Ребеккой. Эти обязательства она тащила на плечах, как тяжелые мешки зерна, и никогда бы их не бросила.
Гаррет открыто сказал ей, что ничего серьезного и продолжительного между ними быть не может, он посоветовал ей найти человека, который сумеет позаботиться о ней так, как он сам не в состоянии.
По правде говоря, он ничего ей не предлагал. Так почему же она чувствует себя так, словно он уже дал ей все?
Как быстро она привязалась к этому человеку. Сколь многое поставлено на карту. Ее родной брат жаждет повесить его, а он, в свою очередь, хочет убить ее брата.
Кейт действительно понимала острую потребность Уилли в отмщении. Она росла рядом с ним и Уорреном, видела их вместе, завидовала крепости их уз.
В раннем детстве, в те времена, когда Кейт еще ничего не знала об индивидуальности, она видела Уилли и Уоррена как нити одного целого.
Возможно, в этом ее детском видении и кроется частица мудрости? Может, Уоррен забрал с собой половину души своего близнеца? Вдруг именно смерть Уоррена навсегда лишила Уилли тех черт, которые он демонстрировал людям, которыми на деле не обладал: честности, чувствительности, здравого смысла? Способности любить? Не сошел ли Уилли с ума после смерти брата?
Кейт крепко зажмурилась, отгоняя эту мысль.
Вне зависимости от того, в здравом он уме или нет, Уилли пойдет на что угодно, лишь бы отомстить за Уоррена. Кейт прекрасно это понимала и меньшего от Уилли не ждала.
Она уронила расческу на колени. Пока она шла домой, в голове ее созрел некий план, однако она все еще колебалась. Слова, сказанные Уилли вчера вечером, никак не шли у нее из головы. «Не имеет значения, что он будет говорить или делать: всегда помни правду».
Кто же это будет: ее семья или Гаррет? Кому она поверит? Как вообще возможно сделать выбор в такой ситуации?
Если она воплотит свой замысел в жизнь, будет ли это предательством семьи?
Конечно же, да. Это будет ужасное, извращенное предательство, и если мама и Уилли узнают правду, они возненавидят ее навсегда.
Кейт порывисто встала, чтобы положить расческу на место — на столик у изножья кровати. Она наклонилась и поцеловала Реджи в щеку.
Вина давила на плечи и сковывала ноги. Возможно, она потом возненавидит себя за то, что собирается сделать, но решение уже принято. Она обманет родных ради человека, которого знает всего несколько дней. Ради человека, чью фамилию она впервые услышала только вчера, чье происхождение для нее загадка, чье прошлое так же грязно, как проселочная дорога в Кенилуорт.
Она предаст семью ради мужчины, которого умоляла, чтобы он овладел ею.
Слезы подступали к глазам, когда она оставила Реджи. Однако, выйдя из комнаты, она не повернула в подземелье, а пошла в противоположном направлении. С трудом переставляя ноги, она поднялась по лестнице на первый этаж и через зал для слуг попала в общий коридор. У главной лестницы она остановилась и осмотрелась кругом.
Перед ней темнела лестница красного дерева. Кейт, бесшумно ступая босыми ногами, поднялась по ней и повернула сначала в один коридор, потом в другой. На полпути по заднему коридору дома она замерла перед одной из дверей. Потом повернула ручку и вошла.
В помещении царила темнота, но Кейт жила в этом доме сколько себя помнила и всегда была любознательна, так что прекрасно изучила каждый уголок Дебюсси-Мэнора. Поэтому если бы кто-то даже в кромешной тьме велел ей повертеться на месте сто раз, а потом отвел бы в любую комнату, она за считанные секунды, опираясь только на осязание и обоняние, точно определила бы, где находится. В оружейной темнота не была кромешной. Сквозь занавешенные окна в задней части длинной узкой комнаты просачивался тусклый свет ущербной луны.
Стены были увешаны дубовыми шкафчиками. Слева — пистолеты, мечи и кинжалы, справа — старинное оружие и орудия пыток, извлеченные из подземелий и любовно выставленные на обозрение ее братьями и маркизом. Сквозь стеклянные дверцы просачивался запах оружейной смазки, Кейт прошла мимо витрин к гобелену, висевшему на дальней стене между окон. Тьма скрывала подробности изображения на гобелене, но Кейт и так прекрасно помнила, что там изображена кровавая битва далекого прошлого.
Она просунула руку под старую шерстяную ткань и нащупала связку ключей. Они негромко звякнули. Кейт сняла ключи с гвоздя и подошла к окну, чтобы в неверном лунном свете выбрать нужный ключ.
Впервые она попала в оружейную лет в восемь. В тот день она обнаружила тут братьев, но они спрятали то, с чем играли, и велели ей уходить: мол, это не место для девчонок. Их слова скорее воодушевили ее, нежели отпугнули, и той же ночью она вернулась сюда и обследовала каждый дюйм. Она отыскала ключи и подобрала к каждому шкафчику подходящий. Открывая по очереди витрины, она с благоговением касалась оружия и инструментов, — сколько же боли и разрушения они причинили за долгое время своего существования!
Кейт помнила, какой ключ ей нужен: самый крохотный в связке открывал витрину с миниатюрным оружием: там хранились маленькие пистоли и кинжалы. Полагаясь больше на осязание, чем на зрение, Кейт открыла стеклянную дверцу. В ноздри ей ударил застоявшийся запах разъедаемого временем металла. На ощупь она нашла маленький пистолет, пороховницу и мешочек пуль. Сунув находки в карман, она закрыла витрину, повесила ключи на место и вернулась вниз.
Кейт заглянула к Реджи, удостоверилась, что он все еще спит, и пошла в другой конец коридора — к подземелью.
На цыпочках она прошла мимо двух стульев, принесенных сюда из гостиной, и остановилась перед последней дверью. Она отодвинула блестящий засов и открыла дверь.
Раньше, вместе с ужином, она принесла Гаррету свежее заправленный светильник, и теперь комнату заливал яркий желтый свет. Гаррет лежал на спине и смотрел в потолок, закинув руки за голову. Волосы у него были влажные: наверное, умылся той водой, которую она принесла сегодня. Увидев ее, он неуклюже встал. Джентльмен, даже в цепях.
До того как Кейт повстречалась с Гарретом, ни один мужчина не вставал при ее появлении.
— Я надеялся, ты не вернешься, — сказал он грубо.
Она вытащила из кармана пистолет и протянула ему. Гаррет прищурился.
— Только с одним условием, — прошептала Кейт.
Он встретился с ней взглядом и удивленно приподнял бровь.
— Если ты будешь использовать его исключительно для защиты от моего брата. Если придется защищаться, рань его и беги прочь. Обещай, что не станешь убивать Уилли. Прошу тебя.
Гаррет поджал губы:
— Ты не должна этого делать, Кейт.
Она покачала головой: глупый мужчина. Ну конечно же, должна.
Он сделал шаг к ней, потом другой. Цепь лязгнула по полу. Он вынул пистолет из ее руки, положил его на пол рядом с койкой и заключил Кейт в объятия.
Успокоение. Полное принятие. Кейт закрыла глаза и прижалась к нему, хрипло и часто дыша.
Он гладил ее по спине большими ладонями, запускал руки в ее распущенные волосы и прижимал к себе крепко-крепко. Здесь, в его объятиях, было самое безопасное место на земле.
Кейт задрожала. Эта дрожь зародилась где-то внутри и постепенно распространялась по рукам и ногам.
— Ш-ш… — Он нежно гладил ее. — Прекрасная Кейт, нежная, честная Кейт…
— Не… честная, — поперхнулась она.
Так тепло. Его тело — такое твердое, настоящее — совсем рядом. Крепость его мышц завораживала ее — он тысячу раз мог использовать эту силу, чтобы причинить ей боль, но у него этого и в мыслях не было. Она знала это сейчас и в глубине души знала еще тогда, когда впервые увидела его у пруда.
Она хотела его.
Кейт задрожала еще сильнее. Рядом с ним она чувствовала себя в безопасности. Чувствовала себя красивой, цельной. Ей было тепло. И она жаждала большего, гораздо большего.
Он планировал убить ее брата, и все равно она хотела его. Она действовала порывисто, нахально и предательски, но это не имело никакого значения. Она отчаянно желала его. Жаждала отдать ему все и взять от него все взамен.
Это было страстное стремление, неодолимая, болезненная, тягучая потребность, не сравнимая ни с чем, что она испытывала прежде.
Они не могут быть вместе. Он ясно дал ей это понять. Как бы сильно она ему ни нравилась, он никогда не назовет ее своей женой. Никаких свадеб. Никаких «навсегда».
— Пожалуйста, — прошептала она в мягкий лен его рубашки.
Они оба знали, о чем она просит, и руки его замерли у нее на пояснице.
— Давай займемся любовью, Гаррет. — «Потому что ты мне нужен. Я хочу почувствовать себя в безопасности. Хочу ощутить цельность». — Только сегодня. А потом…
— А потом? — хрипло спросил он.
— Я найду способ тебя освободить. Украду ключ у Уилли и освобожу тебя. Я хочу, чтобы ты был свободен.
— Кейт.
— Я хочу, чтобы ты жил, Гаррет. Чтобы ты был цел, и невредим, и счастлив. Я понимаю, что между нами ничего быть не может. Знаю, что о большем просить не могу. Но сегодня я тебя хочу.
По телу его прошла сильная дрожь.
— Ты не понимаешь…
— Понимаю.
— Нет, моя невинная Кейт. Не понимаешь.
Стиснув зубы, Кейт схватила обеими руками его рубашку и потянула вверх.
— Да? Не понимаю?
Она положила ладони на его горячую голую спину. Какая она твердая, какая гладкая…
Кейт всхлипнула от восторга, наслаждаясь ощущением. Ее руки двинулись вокруг его пояса. Она вытянула рубашку из брюк, запустила руки под нее и принялась исследовать его тело. Коснулась шрама на поясе, твердых мышц пресса, груди.
Он стоял, не шелохнувшись, обхватив ее руками, и позволял ей делать с собой все, что захочется. Когда она провела ладонями по его соскам, он тихо застонал.
Кейт застыла. Осознав, что разглядывает его грудь, она встретилась с ним взглядом. Его голубые глаза затуманились, и по ее телу прошла волна тепла.
Его руки дрогнули. Кейт опустила глаза. Мышцы его вздулись — он силился разорвать цепь, сковавшую запястья.
— Я так хочу тебя коснуться, Кейт. Невозможность это сделать убивает меня.
— Это я хочу касаться тебя.
У него на скулах заходили желваки.
— Это неправильно.
Она посмотрела ему в глаза:
— Неправильно что? Что ты в цепях? Что мой брат хочет твоей смерти, а ты — его? Или то, что я хочу тебя трогать, а ты хочешь трогать меня? Что именно неправильно?
— Неправильно то, что я не могу трогать тебя так, как мне бы того хотелось. Что не могу доставить того удовольствия…
— Сам факт твоего существования доставляет мне удовольствие.
— Неправильно, что мы сейчас не в моей постели, — тихо продолжил он, — что мы не свободны любить друг друга так, как хотелось бы. Неправильно, что я не могу любить тебя всю ночь на мягкой перине, под теплым одеялом, и что мы не сможем заснуть в теплых объятиях друг друга, когда все закончится.
— Мы не выбираем, где нам быть сегодня или завтра, но сейчас — может быть, только сейчас и никогда больше — я в открытую предлагаю себя тебе. Без всяких обязательств.
— Ты уверена, Кейт? Есть много такого, чего ты не знаешь, не понимаешь пока…
— Я знаю достаточно.
— Ты не знаешь, кто я такой.
Она коснулась его небритой щеки.
— Ты Гаррет. Ты мужчина. А я женщина.
— И этого достаточно?
Кажется, он спрашивал скорее себя, нежели ее, но она все равно ответила:
— Да.
Его тело расслабилось, решимость — улетучилась. Он опустил руки ниже, чуть повыше ягодиц.
Кейт, не сводя с него взгляда, закусила губу, чтобы скрыть ее дрожь. Она потянула за шнурок у ворота его рубашки и обнажила бронзовую грудь. Как, скажите на милость, его кожа приобрела такой красивый сияющий оттенок? Она провела пальцем вдоль выреза рубашки — его кожа обжигала.
Больше всего на свете она жаждала увидеть его обнаженный торс, но он закован в кандалы, и чтобы снять с него рубашку, пришлось бы ее разорвать. И хотя этой ночью все сделалось не важным, Кейт не была дурочкой: Гаррету его рубашка еще понадобится.
— Я не хочу причинить тебе боль, Кейт.
Она уткнулась лбом в его мускулистое плечо.
— Ты не понимаешь. Каждое твое прикосновение — чудесный дар. Как ты можешь сделать мне больно, если каждый раз, когда ты прикасаешься ко мне, я чувствую… — Она замолчала, силясь подобрать верные слова. — Как будто во мне были раны, о которых я и не подозревала, а ты их лечишь. Понимаешь… как будто много маленьких открытых ранок на душе, а твое прикосновение — это бальзам, который их исцеляет. — Она вопросительно посмотрела на него.
Его губы смягчились.
— Понимаю, Кейт. Я то же самое чувствую, находясь рядом с тобой.
Нет, конечно, он не понимает. Не до конца. Как может он понять, зная ее так недолго? Откуда ему знать, что под бодростью и смелостью она скрывает чувство собственной незначительности? Что она смотрит в лицо жизни без страха только потому, что ей нечего терять? Разве может он знать, что он сломал все барьеры и предложил ей нечто, чего, как Кейт всегда считала, она недостойна? Ощущение, что она чего-то да стоит. Что она важна. Что ее ценят.
— Ты такой хороший, — пробормотала она. Могущественный. Сильный. Властный. Не такой, как она.
— Никогда не верь этому.
— Но я верю. — Она покачала головой. — И никакие твои слова или поступки не заставят меня поверить в обратное, так что…
Его глаза вспыхнули, и он прижался губами к ее губам. Страстный, требовательный поцелуй. Гаррет грубо рванул завязки на ее платье. Лихорадочно отвечая на его поцелуй, Кейт спустила рукава с плеч. Платье тяжело упало на пол вокруг ее лодыжек.
Пришла очередь корсета. Он расшнуровал его, и Кейт освободилась от него и отбросила в сторону. Теперь одна только безыскусная хлопковая рубашка скрывала ее наготу.
Гаррет отступил на шаг. Щеки его разрумянились, грудь тяжело поднималась с каждым вдохом.
Кейт медленно, дюйм за дюймом, поднимала рубашку, а потом быстро сняла ее и отшвырнула в сторону.
Теперь она предстала перед Гарретом абсолютно нагой. Прохладный воздух щекотал ее тело, и руки и ноги ее быстро покрылись мурашками. Грудь ее потяжелела, соски стали особенно чувствительными. Кейт сжала бедра и, как бы сильно ни хотелось ей укрыться от взгляда Гаррета, усилием воли заставила себя опустить руки вниз.
Она смотрела на грязный пол. На обшарпанную стену над койкой, потеки на ней, мерцавшие разными оттенками золота в свете ночника. Куда угодно, только не на него.
— Ты прекрасна. — Бесконечно долгие секунды он не приближался к ней, не касался ее. — Прекрасна и совершенна. Боже, я тебя недостоин.
Она подняла на него глаза, готовая отрицать только что сказанную им глупость. Но не успела: одним шагом преодолев разделявшее их расстояние, он снова заключил ее в объятия. Кейт обвила его шею руками и привстала на цыпочки, чтобы поцеловать. Его пальцы нежно скользили по ее обнаженной спине.
Чувствительная грудь Кейт терлась о его льняную рубашку, и хотя некогда ткань казалась ей мягкой на ощупь, теперь она чувствовала ее как жесткую и шершавую. По ее телу словно пробегали токи от этого ощущения.
Кейт ахнула, не прерывая поцелуя, когда его руки легли ей на ягодицы. Он без усилия поднял ее, и она обняла его ногами. Лязгнула по полу цепь. Гаррет отнес ее на кушетку.
