Закат в это время года наступал поздно, и, поскольку миссис Одли придерживалась сельских Обычаев, ужин давно закон шлея, когда Амелия отправилась на условленное место. Как она и ожидала, никто не заметил ее ухода. Ее отец удалился в свою комнату сразу после трапезы. Он все еще сердился на Джека за его предложение Грейс. А вдовствующая герцогиня даже не удосужилась спуститься вниз.
После ужина миссис Одли пригласила Амелию присоединиться к ним с Грейс и Джеком в гостиной, но та отказалась. Она уже провела час в этой компании перед ужином, и весь разговор сводился к рассказам о похождениях Джека в юности. Они были достаточно забавными, но скорее для влюбленной женщины, каковой Амелия не была. Никто не удивился, когда она сказала, что устала и предпочитает лечь спать.
Амелия взяла книгу в маленькой библиотеке, поднялась по лестнице и прилегла на минуту на постель, чтобы придать покрывалу измятый вид, а затем потихоньку выбралась наружу. Если Грейс вернется в комнату в ее отсутствие — в чем Амелия очень сомневалась, поскольку та ловила каждое слово миссис Одли, — это будет выглядеть словно она отлучилась на минутку — например в библиотеку за другой книгой. Или чтобы найти что-нибудь перекусить. Вряд ли кто-нибудь заподозрит, что она собирается встретиться с Томасом. Конечно, каждый выразил свой интерес к его местопребыванию, но все понимали, что ему нужно побыть одному.
Когда она направилась к беседке, солнце уже садилось за горизонт. Воздух посвежел, краски утратили яркость, тени исчезли. Амелия сказала себе, что их встреча ничего не значит, что она всего лишь делает ему одолжение, согласившись взять у него письмо, чтобы оставить его на столе в холле, а затем изобразить удивление, когда его обнаружат. В конце концов, она не собирается снова бросаться ему на шею. Ее последняя попытка была такой унизительной, что ей хватит отрицательных эмоций до конца жизни. Да и Томас никак не показал, что желал бы продолжить их романтические отношения. Тем более теперь, когда он лишился Уиндема.
Черт бы побрал его гордость! Вот что значит прожить всю жизнь в качестве одного из самых могущественных людей страны. Даже если она вырвет свое сердце из груди и вручит ему, если она скажет, что будет любить его до конца своих дней, он все равно откажется жениться на ней.
Для ее же блага. Вот что самое худшее. Он уверен, что делает это для ее же пользы, что она заслуживает большего.
Словно она когда-нибудь ценила его за титул и богатство. Если бы все это произошло в прошлом месяце, до того, как они поговорили, и прежде, чем поцеловались… ей было бы все равно.
Конечно, она испытала бы некоторую неловкость, появившись в следующий раз в лондонском обществе. Но нашлось бы немало людей, которые сказали бы, что ей крупно повезло, что она не вышла за Томаса до того, как он лишился титула. И потом, она знала себе цену. Она привлекательна, умна — но не слишком, по мнению мамы, — у нее хорошее приданое и происхождение. Она не залежалась бы на полке.
Вся эта ситуация была бы вполне приемлемой, если бы она не влюбилась в Томаса. Она влюбилась в него самого, не в титул, не в замок, а в него.
Но он никогда этого не поймет.
Амелия торопливо пересекла лужайку, обхватив себя руками от вечерней прохлады. Она выбрала окружной путь, чтобы не проходить мимо окон гостиной, и ей пришло в голову, что она наловчилась передвигаться украдкой вокруг этого дома.
В этом было что-то забавное, как минимум ироничное, а может, просто печальное.
Впереди показалась беседка, белея в угасающем свете. Еще минута, и…
— Амелия.
— О! — Она подпрыгнула на месте. — Святые небеса, Томас, вы испугали меня.
Он криво улыбнулся.
— Вы не ждали меня?
— Не здесь. — До беседки оставалось еще несколько ярдов.
— Прошу прощения. Я увидел вас, и мне показалось невежливым не подать голоса.
— Да, конечно, просто я… — Она глубоко вздохнула, прижав руку к груди. — Мое сердце до сих пор колотится.
Последовало неловкое молчание.
Это было ужасно. Ее охватили смущение, тоска — все то, что она считала нормальным до того, как по-настоящему узнала его. Когда он был герцогом, а она его удачливой невестой. Когда им было нечего сказать друг другу.
— Вот возьмите. — Он вручил ей сложенный листок бумаги, запечатанный воском. Затем протянул перстень с печаткой. — Я хотел поставить печать на воске, — сказал он, — и тут сообразил…
Амелия посмотрела на перстень с гербом Уиндемов.
Это было бы забавно.
— До слез.
Она коснулась гладкой поверхности воска, видимо, прижатого ладонью, затем подняла на него глаза и попыталась улыбнуться.
— Надо будет подарить вам на день рождения что-нибудь другое.
— Кольцо?
О Боже. Как неудобно.
— Нет, конечно. — Смущенная, она прочистила горло и промямлила: — Это было бы слишком дерзко.
Он молчал, всем своим видом показывая, что он все еще гадает, что она имела в виду.
— Печать для воска, — объяснила Амелия, недовольная тем, как звучит ее голос. Всего лишь три слова, но они прозвучали как детский лепет, глупо и нервно. — Вы же будете запечатывать письма.
Он казался заинтригованным.
— И что выберете в качестве рисунка?
— Не знаю. — Она снова посмотрела на кольцо, затем положила его в карман для сохранности. — У вас есть девиз?
Он покачал головой.
— Вы хотели бы его иметь?
— А вы хотите дать его мне?
Она хмыкнула.
— О, не искушайте меня.
— В каком смысле?
— В том смысле что, будь у меня время, я придумала бы что-нибудь поумнее, чем «Mors cerumnarum requies».
Он нахмурил брови, пытаясь перевести.
— «Смерть избавляет от печалей», — сообщила Амелия.
Он рассмеялся.
— Это девиз Уиллоуби со времен Плантагенетов, — сказала она.
— Сочувствую.
— С другой стороны, мы доживаем до очень преклонного возраста. — Она наконец-то почувствовала себя непринужденно. — Пусть даже сгорбленные, с артритом и одышкой.
— Вы забыли о подагре.
— Как мило с вашей стороны напомнить мне. — Она устремила на него любопытный взгляд. — А какой девиз у Кавендишей?
— Sola nobilitus.
— Sola nobilitus… — Она сдалась. — Мой латинский слабоват.
— «Добродетель есть наивысшее благородство».
— О. — Она вздрогнула. — Какая ирония.
— Действительно.
Амелия помолчала, не зная, что сказать. Он, очевидно, тоже. Она неловко улыбнулась.
— Ладно. — Она подняла руку с письмом. — Я позабочусь об этом.
— Спасибо.
— В таком случае до свидания.
— До свидания.
Она двинулась прочь, затем остановилась и повернулась к нему.
— Видимо, это означает, что вы не собираетесь возвращаться в Кловерхилл?
— Да. Я не слишком хорошая компания.
Амелия кивнула, растянув сомкнутые губы в улыбке, и опустила руку с письмом, понимая, что ей следует уйти. Она даже сделала движение в сторону дома, так по крайней мере ей показалось, но тут Томас произнес:
— Все это там, — сказал он.
— Прошу прощения? — Она надеялась, что он не заметил сбившееся дыхание.
— В письме, — объяснил он. — Я изложил свои намерения для Джека.
— Я уверена, вы все, конечно, продумали. — Она кивнула, стараясь не думать о том, как нервно выглядят ее движения.
— Добросовестный во всех отношениях, — промолвил он.
— Это ваш новый девиз? — Амелия затаила дыхание от восторга, что нашла новую тему для разговора. Ей не хотелось прощаться. Если она уйдет сейчас, все будет кончено.
Он улыбнулся.
— Буду ждать с нетерпением ваш подарок.
— Значит, я вас еще увижу? — О черт. Черт, черт, черт! В ее намерения не входило, чтобы это прозвучало как вопрос. Предполагалось, что это будет констатация факта, произнесенная сухим и небрежным Тоном, а не тоненьким голоском с трогательными нотками надежды.
— Вне всякого сомнения.
Она кивнула.
Он тоже кивнул, не двинувшись с места.
Они стояли, глядя друг на друга.
И тут…
С ее губ самым глупейшим образом сорвалось:
— Я люблю вас.
О Боже.
Боже, Боже, Боже! Как это могло случиться? Она не собиралась говорить ничего подобного и не думала, что ее голос прозвучит так отчаянно, и что он уставится на нее с таким видом, будто у нее выросли рога, и что она будет дрожать, задыхаться и, Боже, давиться слезами, потому что она так несчастна…
В отчаянии Амелия взмахнула руками.
— Мне надо идти. — Она повернулась и кинулась прочь.
Вот черт! Она выронила письмо.
Амелия бросилась назад.
— Извините.
Она нагнулась, подняла письмо, выпрямилась и посмотрела на него.
О, это была ошибка. Потому что она снова заговорила, словно ее язык задался целью сделать из нее законченную дурочку.
— Мне очень жать. Мне не следовало этого говорить. Я… я… — Она открыла рот, но ее горло так сильно сжалось, что она испугалась, что не сможет дышать. В конце концов она решилась и выпалила:
— Мне действительно нужно идти.
— Амелия, подождите. — Он положил руку на ее локоть.
Она замерла, закрыв глаза.
— Вы…
— Мне не следовало говорить этого, — перебила она, не дав ему закончить, потому что знала, что не услышит ответного признания, а все остальное было невыносимо.
— Амелия, вы…
— Нет! — выкрикнула она. — Не говорите ничего. Пожалуйста, вы сделаете только хуже. Извините. Я поставила вас в ужасное положение…
— Постойте. — Он положил руки ей на плечи. Его ладони были такими теплыми и надежными, что ей захотелось склонить голову набок и прижаться к одной из них щекой.
Но она удержалась.
— Амелия, — сказал он. У него был такой вид, словно он подбирает слова. Это не могло быть хорошим знаком. Если бы он любил ее, если бы он хотел, чтобы она знала об этом… разве он не знал бы, что сказать?
— Это был весьма необычный день, — произнес он, запинаясь. — И… — Он прочистил горло. — Столько всего произошло, что неудивительно, если вы решили…
— Вы думаете, что я пришла к этому выводу сегодня?
— Я не…
Но она не собиралась терпеть его снисходительный тон.
— Вы когда-нибудь задумывались, почему я так усердно сопротивлялась браку с мистером Одли?
— Вообще-то, — тихо возразил он, — вы не особенно возражали.
— Потому что я была ошеломлена! Потрясена. Что, по-вашему, вы бы почувствовали, если бы ваш отец вдруг потребовал, чтобы вы женились на совершенной незнакомке, а ваша невеста, с которой вы наконец-то подружились, ожидает от вас того же самого?
— Это для вашего блага, Амелия.
— Нет! — чуть ли не выкрикнула она, стряхнув его руки. — Неужели вы действительно считаете благом для меня быть выданной замуж за мужчину, который влюблен в Грейс Эверсли? Когда я только недавно перестала подозревать в этом вас!
Последовало потрясенное молчание.
Господи, неужели она это сказала? Какой ужас.
Его лицо удивленно вытянулось.
— Вы думали, что я влюблен в Грейс?
— Определенно она знала вас лучше, чем я, — пробормотала Амелия.
— Я бы никогда… я хочу сказать, что я не был влюблен в Грейс, хотя…
— Хотя что?
— Ничего, — отозвался Томас, но с виноватым видом.
— Скажите мне.
— Амелия…
— Скажите мне!
Должно быть, она выглядела настоящей мегерой, готовой вцепиться ему в горло, потому что он резко отозвался:
— Я попросил ее выйти за меня замуж.
— Что?
— Это ничего не значит.
— Вы попросили кого-то выйти за вас замуж, и это ничего не значит?
— Все не так, как кажется.
— Когда вы это сделали?
— Перед отъездом в Ирландию, — признался он.
— Перед… — Она разинула рот от возмущения. — Вы были все еще помолвлены со мной. Как вы могли просить чьей-то руки, когда дали обещание другой?
Это был самый непохожий на Томаса поступок, который она только могла вообразить.
— Амелия…
— Нет. — Она покачала головой, Не желая слышать его оправдания. — Как вы могли так поступить? Вы всегда поступали правильно. Всегда. Даже когда это было чертовски обременительно, вы всегда…
— Я считал, что наша помолвка долго не протянет, — перебил ее он. — Я всего лишь сказал ей, что если Одли окажется герцогом, то, возможно, нам следует попытаться быть вместе, когда все кончится.
— Быть вместе? — переспросила она.
— Я не так выразился, — пробормотал он.
— О Боже.
— Амелия…
Она моргнула, пытаясь переварить услышанное.
— Но вы не пожелали жениться на мне, — прошептала она.
— О чем вы говорите?
Она подняла голову и наконец смогла посмотреть ему в лицо, прямо в глаза. И впервые ей было все равно, какие они голубые.
— Вы сказали, что не женитесь на мне, если лишитесь титула. Но вы женились бы на Грейс?
— Это не одно и то же, — возразил он со смущенным видом.
— Почему? В чем разница?
— Потому что вы заслуживаете большего.
Ее глаза расширились.
— Мне кажется, что вы только что оскорбили Грейс.
— Проклятие, — пробормотал он, запустив пальцы в волосы. — Вы передергиваете мои слова.
— По-моему, вы сами прекрасно справляетесь с этим.
Он сделал глубокий вздох, явно пытаясь успокоиться.
— Всю свою жизнь вы ожидали, что выйдете замуж за герцога.
— Какое это имеет значение?
— Какое значение? — На мгновение он, казалось, лишился дара речи. — Вы не представляете, во что превратится ваша жизнь, лишенная связей и денег.
— Мне это не нужно, — заявила она.
Но он продолжил, словно не слышал ее:
— У меня ничего нет, Амелия, ни денег, ни собственности…
— У вас есть вы.
Он фыркнул, насмехаясь над собой.
— Я даже не знаю, кто я такой.
— Зато я знаю, — прошептала она.
— Вы не хотите посмотреть реальности в глаза.
— А вы несправедливы.
— Амелия, вы…
— Нет, — сердито сказала она. — Я не хочу вас слушать. Не могу поверить, что вы способны на подобное оскорбление.
— Оскорбление?
— Неужели вы считаете меня тепличным цветком, который не способен выдержать малейшие трудности.
— Они будут совсем не маленькими.
— Но Грейс выдержала бы их.
Томас промолчал, но его лицо приняло каменное выражение.
— Что она сказала? — поинтересовалась Амелия, насмешливо скривившись.
— Что?
Она повысила голос.
— Что сказала Грейс?
Томас уставился на нее с таким видом, словно никогда раньше не видел ее.
— Вы попросили ее выйти замуж за вас, — процедила Амелия. — Что она сказала?
— Она отказалась, — ответил он наконец отрывистым тоном.
— Вы целовали ее?
— Амелия…
— Целовали?
— Какое это имеет значение?
— Вы целовали ее?
— Да! — взорвался он. — Да. Ради Бога, я поцеловал ее, но это ничего не значит. Ничего! Я старался что-то почувствовать, но это не выдерживало никакого сравнения вот с этим. — Он схватил ее в объятия и приник к ее губам в поцелуе, таком стремительном и жадном, что она даже не успела вздохнуть.
Амелия пылко откликнулась. Она хотела этого. Она хотела его.
Охваченная желанием, она теребила его одежду, ничего так не желая. Как ощутить жар его кожи. Его губы скользили по ее шее, одна рука обнимала ее за талию, другая забралась под ее юбки, скользя вверх. Амелия ахнула, почувствовав его пальцы на внутренней стороне бедра. Ее ноги ослабли, и она ухватилась за его плечи, выдохнув его имя моля о большем.
Его рука двинулась выше, пока не оказалась на стыке ее бедер.
И он коснулся ее там.
Амелия замерла, а затем обмякла, приникнув к нему и инстинктивно расслабившись.
— Томас, — простонала она, и, прежде чем успела опомниться, он уложил ее на землю, осыпая поцелуями и ласками. Она не представляла, что делать, неспособная думать ни о чем, кроме того, что желает всего, что он делает.
Его пальцы продолжали дразнить ее сокровенную плоть, а затем скользнули внутрь в самой порочной ласке из всех возможных. Амелия выгнулась под ним, ахнув от шока и наслаждения. Он проник внутрь так легко. Неужели ее тело ждало этого, готовясь к моменту, когда он расположится между ее бедрами и коснется ее там?
Кровь бешено пульсировала в ее жилах, она учащенно дышала, прижимаясь к нему всем телом, скользя руками по его спине и плечам, зарываясь пальцами в его волосы.
Губы Томаса переместились на ее шею, ключицы и двинулись вниз, по верхней части ее груди, выступавшей из выреза платья. Ее пронзила дрожь, когда он ухватился зубами за тонкую ткань и потянул ее вниз, вначале осторожно, затем более энергично. Наконец, с приглушенным проклятием, он протянул руку и спустил платье с ее плеча. Ее грудь обнажилась, и не успела она ахнуть, как его губы сомкнулись вокруг напрягшейся маковки.
Амелия тихо вскрикнула, не зная, отстраниться ли ей или прижаться к нему теснее. Впрочем, это не имело значения, потому что он надежно удерживал ее на месте и, судя по довольным звукам, которые издавал, не собирался отпускать. Одна его рука — та, что доставляла ей изысканную пытку, — обхватила ее ягодицы, другая скользнула по чувствительной коже ее руки, подняв ее вверх, так что их руки оказались над их головами.
Их пальцы переплелись.
«Я люблю тебя!» — хотелось крикнуть Амелии.
Но она не позволила себе произнести эти слова. Он остановится, если она это сделает. Она не знала, откуда ей это известно и почему она так уверена, что это правда. Если она сделает что-нибудь, что разрушит очарование момента и вернет его к реальности, он остановится: А она не вынесет, если это случится.
Она чувствовала, как его руки движутся между их телами, возясь с застежкой бриджей, а затем почувствовала его. Твердый и горячий, он вошел в нее, растягивая ее лоно.
Издав низкий звук, Томас подался вперед, и она вскрикнула от боли, не в силах сдержаться.
Он замер. Она тоже.
Он приподнялся, уставившись на нее с таким видом, будто только сейчас увидел ее. Туман страсти рассеялся, и теперь… о, именно этого она боялась.
Он сожалел о случившемся.
— О Боже, — прошептал он. — О Боже.
Что он наделал?
Это был чертовски глупый вопрос, и еще глупее было задавать его, лежа на лужайке поверх Амелии, погрузившись в ее лоно, так сказать, по самую рукоятку. Он взял ее девственность, даже не позаботившись о ее удобствах. Ее платье было задрало до талии, в волосах застряли листья, и, милостивый Боже, он даже не потрудился снять сапоги.
— Мне очень жаль, — прошептал он.
Она покачала головой, но он не мог сказать по выражению ее лица, что это значит.
Теперь ему придется жениться на ней. Не может быть и речи о том, чтобы он уклонился от своего долга. Он погубил ее самым недостойным способом из всех возможных. Неужели он даже не прошептал ее имя? Неужели за все время, пока он занимался с ней любовью, он ни разу не произнес ее имени? Осознавал ли он хоть что-то, кроме неодолимого желания?
— Мне очень жаль, — снова сказал Томас, но слов было недостаточно. Он сделал движение, собираясь отстраниться, чтобы помочь ей и утешить.
— Нет! — воскликнула Амелия, схватив его за плечи. — Пожалуйста.
Томас уставился на нее, не в состоянии поверить ее словам. Он знал: то, что произошло между ними, не было насилием. Амелия тоже хотела этого. Она стонала под ним, цеплялась за его плечи, произносила его имя в порыве страсти. Но наверняка она хотела бы прекратить эту сцену. Подождать чего-нибудь более цивилизованного, в постели, в качестве его жены.
— Останься, — прошептала она, коснувшись его щеки.
— Амелия, — прерывисто произнес Томас, взмолившись, чтобы она услышала в этом единственном слове все его мысли. Вряд ли Он сможет произнести их вслух.
— Дело сделано, — мягко сказала она. Но ее глаза яростно сверкнули. — И я никогда не пожалею об этом.
Томас попытался что-то сказать. Но у него ничего не вышло, кроме звука, который шел из глубины его существа, где не было слов.
— Ш-ш-ш. — Она коснулась пальцами его губ. — Дело сделано, — снова сказала она. А затем ее лицо осветилось улыбкой, в которой отразился весь вековой женский опыт. — Надо довести его до конца. — Ее рука скользнула вниз, обхватив пальцами его естество.
Томас ахнул.
Она сжала пальцы.
— Сделай так, чтобы это было незабываемым.
И он сделал. Если первая часть их занятия любовью была бурной и бездумной, то теперь все его действия были подчинены одной цели. Каждый поцелуй был чистым искусством, каждое прикосновение было направлено на то, чтобы привести ее к вершинам наслаждения. Если что-нибудь вызывало у нее возгласы удовольствия, он делал это опять.
Он снова и снова повторял ее имя, осыпая поцелуями ее лицо и тело. Он сделает все, чтобы ей было хорошо. Он не успокоится, пока не приведет ее к вершинам экстаза, пока она не содрогнется в его объятиях.
Впервые за несколько недель его мысли не были сосредоточены на нем. Он не думал, кто он и как его зовут. Он думал только о том, как доставить ей наслаждение.
Она была центром его мира. Возможно, так будет всегда, до конца его дней.
И наверное, ему это понравится.
Томас посмотрел на нее, и у него перехватило дыхание, когда ее губы приоткрылись в томном вздохе. Никогда в жизни он не видел ничего прекраснее. Ничто не шло в сравнение, даже самый сверкающий из бриллиантов, даже самый живописный закат. Ничто не могло сравниться с ее лицом в это мгновение.
И тут его озарило.
Он любит ее.
Эта девушка — нет, эта женщина, — которую он вежливо игнорировал годами, проникла в его душу и похитила его сердце.
Теперь Томас не понимал, как он мог даже подумать о том, чтобы позволить ей выйти замуж за Джека.
Он не представлял, как будет жить в разлуке с ней. Он не смог бы прожить и дня, не будучи уверен, что она станет его женой, что она будет вынашивать его детей и стареть вместе с ним.
— Томас?
Ее шепот вернул его к реальности, и он осознал, что перестал двигаться. Она смотрела на него со смесью любопытства, желания, и в выражении ее глаз было нечто такое… что делало его счастливым.
Недовольным, не удовлетворенным, а счастливым.
И влюбленным, с шампанским в крови и желанием кричать на весь мир о своем счастье.
— Почему ты улыбаешься? — спросила Амелия и тоже улыбнулась, потому что его улыбка была заразительной. Так и должно быть. Он не мог держать ее внутри.
— Я люблю тебя, — произнес он, зная, что его лицо выражает удивление и восторг, которые он испытывал.
— Томас… — осторожно начала она.
Ему было важно, чтобы она поняла.
— Я сказал это не потому, что ты сказала. И не потому, что теперь мне придется жениться на тебе. Я сказал это, потому что… потому что…
Амелия лежала под ним очень тихо…
— Я сказал это, потому что это правда, — закончил Томас.
У нее на глазах выступили слезы, и он склонился ниже, чтобы высушить их поцелуями.
— Я люблю тебя, — прошептал он. И не смог сдержать хитрой улыбки. — Но впервые в своей жизни я не собираюсь поступать правильно.
Ее глаза тревожно расширились.
— Что ты хочешь сказать?
Он осыпал поцелуями ее щеку, ухо и подбородок.
— Думаю, правильно было бы прекратить это безумие прямо сейчас. Не то чтобы твоя жизнь не погублена окончательно и бесповоротно, но мне следовало получить разрешение твоего отца, прежде чем заниматься этим.
— Заниматься этим? — ахнула она:
Он покрыл поцелуями другую сторону ее лица.
— Я никогда не позволил бы себе подобной грубости. Я имел в виду ухаживание в общепринятом смысле.
Ее рот несколько раз открылся и закрылся, прежде чем сложиться в нечто похожее на улыбку.
— Но это было жестоко, — промолвил он.
— Жестоко? — переспросила она.
Он хмыкнул.
— Не заниматься этим. — Он подался вперед, совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы она издала удивленный возглас.
Он потерся носом об ее шею.
— Начать что-то и не закончить — это неправильно, как по-твоему?
— Неправильно, — согласилась она, но ее голос стал напряженным, а дыхание прерывистым.
И Томас продолжил. Он любил ее своим телом точно так же, как любил сердцем. А когда она содрогнулась под ним, он наконец дал себе волю, взорвавшись внутри ее с силой, которая оставила его опустошенным, утомленным… и завершенным.
Может, это был неправильный способ соблазнить любимую женщину, но определенно приятный.
