Томас устремил на нее долгий взгляд, затем сделал знак кучеру оставить их наедине. Поскольку Амелия уже наполовину свисала из кареты, ему не требовалось подаваться вперед, чтобы спросить:
— Почему?
— Чтобы сберечь ваше достоинство, — сказала она, словно это само собой разумелось. — Я сказала Милли…
— Милли?
— Это моя сестра. — Ее глаза обиженно расширились в свойственной женщинам манере, когда они досадуют, что их спутник не может мгновенно уловить ход их мыслей. — Вы же помните, что у меня есть сестра.
— Насколько я помню, у вас их несколько, — сухо заметил он.
На ее лице промелькнуло раздражение.
— К сожалению, утром, когда я увидела вас, со мной была Милли…
Томас выругался себе под нос.
— Ваша сестра видела меня.
— Только одна, — заверила она. — И, к счастью для вас, та из них, которая может хранить секреты.
Странно, но это не успокоило Томаса.
— Продолжайте, — велел он.
Что она и проделала с большим оживлением.
— Мне нужно было как-то объяснить маме, почему я бросила Милли посреди улицы. Поэтому я попросила Милли сказать ей, будто я встретила Грейс, выполнявшую поручения вашей бабушки, и будто Грейс пригласила меня в Белгрейв, причем я должна была ехать немедленно, потому что вдовствующая герцогиня приказала Грейс сразу же вернуться.
Томас моргнул, пытаясь следовать за ее мыслью.
— Ведь если бы у меня было время, я могла бы сама зайти в магазин и сообщить маме об изменении моих планов.
Она уставилась на него с таким видом, словно ожидала ответа. Он молчал.
— А если бы я поговорила с мамой, — добавила она с заметным нетерпением в голосе, — она бы настояла на том, чтобы выйти наружу, и хотя вы весьма привлекательны, должна признаться, что не представляю, как бы я выдала вас за Грейс Эверсли.
Томас подождал, пока не убедился, что она закончила, и осведомился:
— Вы, кажется, иронизируете?
Последовало короткое, но крайне раздраженное молчание.
— Когда это требуется в разговоре, — парировала Амелия, вызывающе вздернув брови.
Томас молча смотрел на нее, скрывая веселье. Если она намерена играть в высокомерие, ей никогда не победить.
И точно: не прошло и пяти секунд состязания взглядами, как она набрала в грудь воздуха и продолжила, словно не останавливалась:
— Теперь вы понимаете, почему я не могу вернуться в Берджес так рано? Вряд ли я смогу объяснить, как вышло, что я поехала в Белгрейв с визитом, а вместо этого приехала домой. А если задержусь, как я объясню, с кем провела время?
— Со мной, — сказал он.
Она тупо уставилась на него. Точнее, у нее был такой вид, словно она сомневалась в его уме.
— Прошу прощения?
— Вы можете сказать, что были со мной, — пояснил он.
Теперь ее лицо приняло скептическое выражение.
— Мама будет в восторге, но никто больше не поверит.
Томас не совсем понимал, почему он почувствовал себя задетым, однако это придало его голосу ледяные нотки.
— Вы не могли бы пояснить, что имеете в виду?
Амелия издала смешок, но он выжидающе молчал и она посерьезнела.
— Так вы серьезно?
— А вы подумали, я шучу?
Она сжала губы, смутившись на мгновение.
— Конечно, нет, ваша светлость.
Он не стал напоминать ей, что его зовут Томас.
— Но вы должны понять и мою точку зрения, — продолжила она, когда он уже решил, что больше ничего не последует. — Вы когда-нибудь приглашали меня в Белгрейв?
— Вы постоянно торчите там.
— И вижу вас минут десять, от силы пятнадцать, когда вы особенно снисходительны.
Он недоверчиво уставился на нее.
— Вы были более сговорчивы, когда считали, что я пьян.
— Но вы действительно были пьяны.
— Не важно. — Он склонил голову, сжав пальцами переносицу. Проклятие, что прикажете делать со всем этим?
— У вас болит голова? — поинтересовалась она.
Он поднял глаза.
— Вы всегда так делаете, — она изобразила его жест, — когда вас беспокоит голова.
Он столько разделал это за последние двадцать четыре часа, что удивительно, как это у него на переносице не появился такой же синяк, как под глазом.
— Меня многое беспокоит, — буркнул Томас, но у нее был такой огорченный вид, что он счел нужным добавить: — Я не имею в виду вас.
Ее губы приоткрылись, но она воздержалась от комментариев.
Томас тоже молчал, и прошла целая минута, прежде чем она удрученно сказала:
— Пожалуй, нам придется поехать. В Белгрейв, — уточнила она в ответ на его вопросительный взгляд. — Хотя вы, наверное, думали, что мы могли бы просто покататься по окрестностям часок-другой, а потом вернуться домой.
Вообще-то он так и думал. Конечно, ее репутации не пошло бы на пользу, если бы эта прогулка стала достоянием гласности, но почему-то это казалось наименьшей из его забот.
— Но вы не знаете мою мать, — добавила она, — как ее знаю я. Она пошлет кого-нибудь в Белгрейв. Или приедет сама под тем или иным предлогом. Вроде того, чтобы позаимствовать книги из библиотеки вашей бабушки. А если она приедет и не застанет меня там, это будет катастрофа.
Томас чуть не рассмеялся. Его удержало только то, что; это было бы крайне оскорбительно по отношению к ней, а у него еще оставались принципы, которыми он не мог пренебречь, даже если весь мир вокруг него рушится.
Но право, на фоне вчерашних событий — появления его блудного кузена, угрозы потерять титул, дом и, возможно, даже одежду, какая была на нем, — переживания по поводу запретной сельской прогулки казались пустячными. Что такого могло случиться? Их увидят и заставят пожениться? Они уже помолвлены.
Хотя так ли это? Он больше ни в чем не был уверен.
— Я понимаю, что это только ускорит церемонию, оговоренную десятки лет назад, но, — тут ее голос дрогнул, и его сердце пронзил укол вины, — вы этого пока не хотите. Вы ясно дали это понять.
— Это неправда, — поспешно отозвался Томас, не погрешив против истины. Но так было. И они оба это знали? Глядя сейчас на нее, на белокурые волосы, блестевшие в утреннем свете, в глаза, казавшиеся почти зелеными, он не понимал, почему так долго откладывал свадьбу.
— Я сама не хочу, — произнесла она почти шепотом. — Во всяком случае, не хочу такую свадьбу как торопливую попытку залатать прорехи. И так никто не верит, что вы действительно хотите жениться на мне.
Томас хотел возразить, сказать, что она говорит глупости и воображает вещи, не соответствующие действительности, но не мог. Нельзя сказать, что он обращался с ней плохо, но и не обращался хорошо.
Он обнаружил, что смотрит на нее, на ее лицо, словно он никогда не видел ее раньше. Она была очаровательна во всех отношениях. И могла бы быть сейчас его женой.
Но мир теперь был совсем не тем, что вчера, и Томас больше не был уверен, что имеет на Амелию какие-либо права. И видит Бог, ему меньше всего хотелось везти ее в Белгрейв. Хотя это было бы забавно. Он мог бы представить ее Джеку с большой дороги! Он даже вообразил себе разговор, который мог бы состояться между ними.
— Познакомьтесь с моим кузеном, Амелия.
— Вашим кузеном?
— Ну да. Он мог стать герцогом.
— Выходит, вас двое?
— Отличный вопрос.
Не говоря уже о других вопросах, которые неизбежно возникнут, в особенности: каково состояние их помолвки?
Милостивый Боже! Было от чего прийти в смятение, и его мозг, еще не оправившийся после вчерашних возлияний, отказывался думать на эту тему.
Было так легко настоять на том, чтобы не ехать в Белгрейв. Томас привык принимать решения, а она привыкла подчиняться. Главенство его желаний не показалось бы чем-то необычным.
Но он не мог этого сделать, во всяком случае, сегодня.
Может быть, мать не стала бы искать ее. Возможно, никто никогда не узнал бы, что Амелии не было там, где она сказала.
Но Амелия бы знала. Она знала бы, что она смотрела ему в глаза, объясняя, почему ей нужно поехать в Белгрейв, а он оказался слишком черствым, чтобы считаться с ее чувствами.
И он знал бы, что обидел ее.
— Очень хорошо, — решительно произнес Томас. — Мы поедем в замок Белгрейв. — В конце концов, это не коттедж. Они наверняка смогут избежать встречи с Одли. В любом случае он, наверное, еще спит. Он не похож на раннюю пташку.
Он велел кучеру отвезти их домой и забрался в карету, усевшись рядом с Амелией.
— Не думаю, чтобы вы соскучились по компании моей бабушки.
— Не слишком.
— Она предпочитает комнаты в передней части замка. — И если Одли все-таки проснулся, то скорее всего будет там же, наверное, пересчитывая серебро или оценивая стоимость коллекции картин Каналетто в северном вестибюле.
Он повернулся к Амелии.
— Мы воспользуемся черным входом.
Она кивнула, и дело было улажено.
Когда, они добрались до Белгрейва, кучер направился прямиком к конюшне, следуя, как предположила Амелия, указаниям герцога. И действительно, они достигли цели, даже не попав в зону видимости из передних окон замка. Если вдовствующая герцогиня находилась там, где сказал Уиндем — а во время своих визитов в замок Амелия видела ее исключительно в комнатах, расположенных вдоль фасада, — то у них был шанс провести остаток утра в относительном спокойствии.
— Не припомню, чтобы я хоть раз была в этой части Белгрейва, — заметила Амелия, когда они проследовали через французские окна. Она чувствовала себя как воришка, пробираясь в дом чуть ли не тайком. Внутри было так тихо, что можно было слышать каждый звук и каждый шаг.
— Я редко бываю в этой части дома, — отозвался Томас.
— Не представляю почему. — Амелия огляделась. Они находились в длинном широком коридоре, куда выходило несколько комнат. Напротив них располагался кабинет с книжными полками вдоль стен, заполненными книгами в кожаных переплетах. — Как здесь красиво, тихо и уютно. По утрам эти комнаты, наверное, залиты солнцем.
— Вы одна из тех деятельных натур, которые поднимаются с рассветом, леди Амелия?
Амелия отметила, что он снова перешел на официальный, тон, — возможно, потому, что они вернулись в Белгрейв. Интересно, подумала она, можно ли чувствовать себя непринужденно, когда все это великолепие давит на тебя со всех сторон. Берджес-Парк тоже был величественным сооружением — тут не могло быть никаких сомнений, но в нем чувствовалось тепло, которого не было в Белгрейве.
А может, все дело в том, что она привыкла к Берджесу. Она росла там, смеялась, гонялась за сестрами, подшучивала над матерью. Берджес был ее домом, а Белгрейв напоминал музей.
Какой храброй должна быть Грейс, чтобы просыпаться здесь каждое утро.
— Леди Амелия, — услышала она настойчивый голос Томаса.
— Да, — поспешно отозвалась она, вспомнив, что он задал вопрос. — Да. Я не могу спать, когда светло. Особенно трудно летом.
— А зимой легко? — В его голосе прозвучало веселье.
— Вовсе нет. Зимой еще хуже. Я слишком много сплю. Полагаю, мне было бы хорошо жить на экваторе, с идеальным разделением дня и ночи независимо от сезона.
Он бросил на нее любопытный взгляд.
— Вам нравится изучать географию?
— Да. — Амелия вошла в кабинет и прошлась вдоль книжных полок, касаясь пальцами кожаных переплетов. — Точнее, мне бы нравилось. Я не слишком сведуща в географии. Наша гувернантка не считала ее важным предметом, как и наши родители, наверное.
— Правда? — спросил он, явно заинтересованный.
Это удивило Амелию. При всех их утренних похождениях, он оставался… самим собой, и она не привыкла, что его интересуют ее мысли и желания.
— Танцы, — сказала она, отвечая на его невысказанный вопрос. — Рисование, фортепиано и математика в объеме, достаточном, чтобы мы могли считать, сколько стоит весь модный ансамбль одежды.
Он улыбнулся.
— И что, сумма впечатляющая?
Амелия бросила на него кокетливый взгляд через плечо.
— О, ужасно. Я разорю вас, если мы будем давать более двух маскарадов в год.
Он скорчил кислую гримасу, затем указал на книжный стеллаж у дальней стены.
— Атласы вон там — на тот случай, если вы пожелаете удовлетворить свой интерес.
Она улыбнулась, немного удивленная его жестом, и двинулась через комнату, чувствуя себя странно польщенной.
— Я услышала несколько минут назад, что вы редко бываете в этой части дома.
Его губы изогнулись в иронической полуулыбке, которая выглядела довольно нелепо в сочетании с его подбитым глазом.
— Достаточно часто, чтобы знать, где найти атлас.
Амелия кивнула, вытащив с полки наугад тонкий томик большого формата. На обложке было выгравировано золотым тиснением: «Карты мира». Корешок скрипнул, когда она раскрыла атлас. На титульной странице значился 1796 год, и у Амелии мелькнула мысль: когда в него заглядывали в последний раз?
— Грейс обожает атласы, — сказала она, недоумевая, почему это вдруг пришло ей в голову.
— Вот как?
Он подошел ближе.
— Да. Кажется, она об этом говорила. А может, я слышала это от Элизабет. Они всегда были близкими подругами. — Амелия осторожно перевернула страницу. Книга не была особенно хрупкой, но что-то в ней внушало почтение. Опустив глаза, она увидела большую карту, на весь разворот страниц, с заголовком: «Карта мира, 1791 год от Рождества Христова».
Амелия осторожно провела пальцем по Азии и вниз, до южной оконечности Африки.
— Только посмотрите, какой он большой, — промолвила она словно про себя.
— Мир? — уточнил Томас с улыбкой в голосе.
— Да, — сказала она.
Томас шагнул ближе, остановившись рядом с ней, и нашел пальцем на карте Британию.
— А теперь посмотрите, какие мы маленькие.
— Это кажется странным, не правда ли? — заметила она, пытаясь не обращать внимания на тот факт, что он стоит так близко, что она чувствует тепло, исходящее от его тела. — Я всегда поражалась, как далеко отсюда до Лондона, а здесь, — она указала на карту, — почти ничего.
— Не совсем. — Он измерил расстояние мизинцем. — Половина ногтя как минимум.
Амелия улыбнулась, предпочитая смотреть в атлас, а не на него.
— Мир, измеренный длиной ногтя. Это было бы любопытное исследование.
Он хмыкнул.
— Уверяю вас, в каком-нибудь университете этим уже занимаются.
Она посмотрела на него, что, возможно, было ошибкой, потому что у нее перехватило дыхание. Тем не менее она смогла сказать — и на удивление рассудительным тоном:
— Неужели ученые настолько эксцентричны?
— Особенно те, у которых длинные ногти.
Амелия рассмеялась, он тоже, и тут она осознала, что ни один из них не смотрит на карту.
Какие красивые у него глаза, подымала она несколько отстраненно, словно рассматривала произведение искусства. Ей нравились его глаза и нравилось смотреть в них.
Как случилось, что она никогда не замечала, что у него разные глаза? Она всегда думала, что они голубые — не бледно-голубые и не синие, а ярко-голубого оттенка. Но теперь она ясно видела коричневые вкрапления в радужке правого глаза.
Удивительно, что она не замечала этого раньше, — возможно, потому, что никогда не вглядывалась. А может, он никогда не подпускал ее к себе достаточно близко и достаточно надолго.
И тут он произнес, задумчивым и слегка удивленным тоном, какой был бы и у нее, осмелься она высказать свои мысли вслух:
— Ваши глаза кажутся сейчас почти карими.
— А у вас коричневые крапинки, — отозвалась Амелия и тут же пожалела, что не может провалиться сквозь землю. Надо же сказать такую глупость!
Он коснулся синяка на скуле.
— Крапинки?
— Нет, в правом глазу, — пояснила Амелия. Если уж нельзя взять свои слова назад, нужно хотя бы объяснить их значение. Она собралась показать, но тут же отдернула руку. Не может же она коснуться его и тем более ткнуть в глаз.
— А это. Удивительно, не правда ли? — Он скорчил странную гримасу. Впрочем, нет. Она не казалась бы странной на лице кош угодно, только не его. Чуточку смиренная и немного пристыженная, но такая человечная, что ее сердце пропустило удар.
— До сих пор никто не замечал, — добавил он. — Пожалуй, это к лучшему. К чему мне эти маленькие несовершенства? — Он что, напрашивается на комплимент? Она сжала губы, подавив улыбку.
— А мне нравится, — сказала она. — Мне нравится все, что делает вас менее совершенным.
Выражение его лица потеплело.
— Вот как?
Она кивнула, отведя глаза. Забавно, насколько легче быть искренней и дерзкой, когда он сердится или находится в подпитии, чем когда он улыбается.
— В таком случае вы найдете во мне немало черт, которые вам понравятся, когда узнаете меня лучше.
Она сделала вид, что изучает карту.
— Вы хотите сказать, что далеки от совершенства?
— Ну, я никогда бы не посмел сказать такое, — поддразнил он.
Амелия судорожно сглотнула. Он склонился слишком близко, вероятно, даже не заметив этого. Во всяком случае, голос его звучал ровно, дыхание, обдававшее ее ухо, оставалось размеренным.
— Почему вы сказали, что у меня карие глаза? — спросила она, не поднимая глаз от атласа.
— Я этого не говорил. Я сказал, что они кажутся карими.
Амелия ощутила совершенно неоправданную вспышку тщеславия. Она всегда гордилась своими светло-коричневыми глазами. Они были ее самой привлекательной чертой и определенно уникальной. У всех ее сестер были такие же белокурые волосы и такой же цвет лица, как у нее, но она была единственной с такими необычными глазами.
— Сегодня утром они казались зелеными, — продолжил он. — Хотя полагаю, дело в выпивке. Еще пинта-другая эля, и из ваших ушей полетели бы бабочки.
Этого Амелия не могла стерпеть.
— При чем здесь выпивка! — возмутилась она. — У меня светло-коричневые глаза, скорее, зеленые, цвета ореха обыкновенного, чем, карие, — добавила она недовольным тоном.
Он улыбнулся, ничуть не обескураженный.
— Кажется, я задел ваше тщеславие?
Даже если так, она не собиралась этого признавать.
— Они ореховые, — повторила она чопорным тоном. — Это семейная черта.
— Вообще-то, — вкрадчиво произнес он, — я восхищался их изменчивостью.
— О. — На секунду Амелия лишилась дара речи, застигнутая врасплох неожиданным комплиментом. — Спасибо. — Она уставилась на карту, такую безопасную и успокаивающую. — Посмотрите, какая Гренландия большая, — сказала она, главным образом потому, что это было первое, что попалось ей на глаза.
— На самом деле не очень, — отозвался он. — Карта искажает пропорции.
— Неужели?
— А вы не знали?
В его тоне не было ничего оскорбительного. Он не был даже снисходительным, и тем не менее она почувствовала себя глупой. Словно это было чем-то, что она должна знать. И определенно это относилось к тем вещам, которые она хотела бы знать.
— Это происходит при переносе сферических объектов на плоскость, — пояснил он. — Попытайтесь представить себе карту, натянутую на сферу. В области полюсов окажется много лишней бумаги. Или, наоборот, попробуйте распрямить сферическую поверхность. Никакого квадрата не получится.
Амелия кивнула, задумчиво склонив голову набок.
— Выходит все, что расположено вверху и внизу, растягивается. Точнее, на севере и юге.
— Именно. Видите, Гренландия кажется почти равной по размеру Африке. На самом деле она чуть ли не в десять раз меньше по площади.
Она подняла на него глаза.
— Ничто не является таким, каким кажется, не так ли?
Он выдержал паузу, достаточно долгую, чтобы она усомнилась, что они все еще говорят о картах.
— Пожалуй, — произнес он без всякого выражения.
Амелия покачала головой, снова переведя взгляд на карту.
— Странно.
— Вы не представляете насколько, — обронил он.
Она бросила на него любопытный взгляд, собираясь спросить, что он имеет в виду, но он уже снова переключил внимание на карту.
— Такие проекции имеют свои преимущества, — деловито произнес он, словно хотел сменить тему. — Хотя они не отражают реальных размеров, однако координаты соответствуют действительности, вот почему они используются для навигации.
Амелия не была уверена, что до конца понимает, о чем он говорит, но с удовольствием слушала, как он рассуждает о вещах, таких научных. И она была в восторге, что он не отмел тему, которая едва ли считалась интересной для дам. Она улыбнулась.
— Похоже, вы немало знаете об этом.
Он скромно пожал плечами.
— Это одно из моих увлечений.
Амелия прикусила губу — привычка, которую не выносила ее мать. Но она не могла ничего с собой поделать и всегда прикусывала губу, когда решала, что сказать и стоит ли это говорить.
— У этого предмета есть название, не так ли? — спросила она, нервно постукивая ногой по полу. Ей хотелось поискать название в отцовской энциклопедии, но было неловко обнаруживать свое невежество. Достаточно вспомнить, сколько раз ей приходилось вежливо улыбаться, когда мать называла ее умной, но не слишком.
— Вы имеете в виду составление карт?
Она кивнула.
— Это называется «картография».
— Мне следовало знать, — пробормотала она. — Неужели мои родители считают, что в жизни можно обойтись без карт?
— Скорее они считают, что всегда найдется кто-нибудь, кто разберется в картах для вас, — мягко возразил он.
Она посмотрела на него, явно огорченная.
— Значит, вы согласны? Что я получила надлежащее образование?
Наверное, ей не следовало задавать ему этот вопрос, потому что она поставила его в сложное положение. Он помолчал, потом медленно произнес, взвешивая свои слова:
— Думаю что, если вы высказывали желание расширить свои знания, то нужно было бы предоставить вам такую возможность.
И тут это случилось. Амелия не поняла этого сразу. Собственно, она не понимала этого, точнее, не позволяла себе понять в течение следующих нескольких недель. Но в тот момент она влюбилась в него.
