Глава 11
Кэмерон смотрел на Эйнсли, на ее раскрасневшиеся щеки, горящие праведным гневом глаза, и понимал, что хочет ее. Ему было наплевать, где это произойдет; на бильярдном столе, на стуле, стоявшем рядом, или на диванчике.
Ему хотелось поцеловать ее полуоткрытые от негодования губы, коснуться губами вздымавшейся от волнения груди, хотелось зарыться в женщину, которая с таким возмущением произнесла: «Хотела бы я сделать твоей матери внушительный выговор».
Он представлял, как Эйнсли прямо и открыто говорит леди Элизабет то, что она о ней думает. У Элизабет, богатой, избалованной дочери аристократа, сумасбродной и яркой, как тропическая птичка, не было бы ни единого шанса тягаться с Эйнсли. Эйнсли больше походит на воробышка: женщина, которую мало интересует собственное оперение.
Нет, она не воробышек. Это слишком скромно для такой, как Эйнсли. Эйнсли очень красивая, и эта красота сияет изнутри.
И Кэмерону хотелось познать эту красоту, каждую ее частицу.
— Я знаю, что это не мое дело, — сказала Эйнсли, ее голос действовал на Кэмерона как хорошее вино. — Мне следовало остановить Дэниела, как только он начал говорить, но должна сознаться в отвратительном любопытстве: мне хотелось узнать о твоей покойной жене. Если хоть что-то из сказанного Дэниелом правда, то мне жаль.
Ей жаль, вот что главное. Другие женщины делали вид, что Дэниел, возможно, придумывает все это, или чувствовали отвращение к Элизабет, к Кэмерону, к Дэниелу за эти небылицы. Но только не Эйнсли. Она сумела разглядеть правду.
У Кэмерона были причины не разводиться с Элизабет, и все они были связаны с Дэниелом. Во время беременности он не отходил от нее ни на шаг, потому что опасался, что она захочет избавиться от ребенка. Элизабет не один раз заявляла, что это не его ребенок, и он понимал: ее слова вполне могут оказаться правдой. У Элизабет было много любовников, постоянных и случайных. Но Кэмерон был готов рискнуть. Элизабет ошиблась, Дэниел оказался настоящим Маккензи.
Кэмерон понимал: как только Элизабет родит ребенка, от нее нужно избавляться. Но в то время он был молод и сентиментален и искренне верил, что, когда появится сын, о котором необходимо заботиться, она изменится; но этого не произошло; Элизабет погрузилась в меланхолию, приступы гнева усилились, она как будто не замечала своего ребенка.
У Кэмерона появилось странное чувство: Эйнсли поймет его, если он все ей объяснит. Но вместо этого он сказал:
— Я здесь не для того, чтобы говорить о своей жене.
— Очень хорошо, — разозлилась Эйнсли. — А о чем вы хотите говорить?
— Я хочу спросить, — голос Кэмерона стал мягче, когда он коснулся пуговицы на ее мрачном сером платье, — сколько пуговиц ты расстегнешь для меня сегодня?
Эйнсли судорожно вздохнула, поднявшаяся грудь уперлась в те самые пуговицы, которые Кэмерон хотел расстегнуть. У нее вспыхнули щеки, заблестели глаза, словом, она была прекрасна.
— Я думала, вы забыли о той игре, — выдавила она.
— Я никогда не забываю об игре. Но том, что мне должны.
Кэмерон придвинулся к ней еще ближе, вдыхая ее душистый запах. Современная мода диктует, чтобы юбки плотно облегали бедра и ноги, и Кэмерон воспользовался этим, встав к ней вплотную. Когда Эйнсли откроет свой лиф, у него будет возможность заглянуть в ложбинку между грудей.
— Так сколько пуговиц, миссис Дуглас? — повторил свой вопрос Кэмерон, опять коснувшись крошечной верхней пуговицы из оникса.
— Прошлый раз было десять. В этот раз, я думаю, только пять.
— Почему? — нахмурился Кэмерон.
— Потому что мы находимся в доме, где туда-сюда ходят люди. В нескольких списках для «Охоты на мусор» указаны бильярдные шары.
— Двадцать, — твердо сказал Кэмерон.
— Двадцать? — испуганно переспросила Эйнсли.
— Двадцать пуговиц приведут меня сюда. — Палец Кэмерона пробежался по лифу и спустился почти до ее талии. Он слышал, как под жестким корсетом колотится сердце Эйнсли.
— Здесь пуговицы расположены намного шире, чем на том платье.
— Меня не интересует, что придумала твоя портниха, меня интересует, сколько пуговиц я могу расстегнуть.
— Ладно, двенадцать. Это мое окончательное решение.
— Совсем не окончательное.
Бильярдный стол помешал Эйнсли отступить назад. «Стоит только поднять ее, — подумал Кэмерон, — и она окажется лежащей на столе. Они испортят сукно и разозлят экономку, но эту проклятую тряпку можно и заменить, ради того чтобы овладеть Эйнсли».
— Согласна на четырнадцать.
— Двадцать.
— Лорд Кэмерон, если кто-нибудь ворвется сюда, у меня не будет времени застегнуть все двадцать пуговиц.
— В таком случае мы запрем дверь.
— О Боже, нет! — округлила глаза Эйнсли. — Я устану объяснять потом, почему оказалась за закрытой дверью с печально известным лордом Кэмероном. Оставьте дверь открытой, и пусть все думают, что мы участвуем в игре и ищем мусор.
— Я сгораю от нетерпения, миссис Дуглас, — заманчиво улыбнулся Кэмерон. — Двадцать пуговиц.
— Пятнадцать.
— Согласен. — Легкая улыбка превратилась в триумфальную.
— Значит, пятнадцать, — вспыхнула Эйнсли. — Только быстрее.
— Повернись.
Она посмотрела на него своими поразительными серыми глазами. Догадывается ли она, сколько в ней чувственности? Если долго смотреть в эти глаза, человек лишится сна. Кэмерону не нравится, когда женщины в постели. Постель предназначена для сна. В одиночку. Так безопаснее для всех.
Эйнсли, прерывисто дыша, повернулась лицом к бильярдному столу. Теперь перед Кэмероном оказался турнюр, проволочный каркас, поддерживающий юбку сзади. Дурацкая мода. Того, кто придумал эти турнюры, явно не интересовали женщины.
Кэмерон встал от нее сбоку, коснувшись бедром ее бедра. В следующий раз, когда он окажется рядом с Эйнсли, турнюра не будет, поклялся он.
Он поцеловал ее в щеку и расстегнул первую пуговицу. Эйнсли стойко придерживалась правил игры, никакой дрожи, никакого отказа. Она приняла предложение, и будет придерживаться условий сделки. Красивая смелая женщина.
Она прикрыла глаза, когда Кэмерон расстегнул вторую пуговицу, потом третью. Тело ее обмякло. Он поцеловал уголок ее рта, и легкий стон, сорвавшийся с ее губ, заставил болезненно напрячься его плоть.
На восьмой пуговице Кэмерон целовал ее шею, ощущая солоноватый привкус вместе с легким запахом лимона. В один прекрасный день он сорвет с нее одежду и попробует на вкус каждый дюйм ее тела. А потом опустится на колени и будет долго пить ее влагу, пока, подчиняясь страстному желанию, она не подожмет пальцы ног, не запустит руки в его волосы и не издаст такие драгоценные стоны удовольствия.
Десятая пуговица, одиннадцатая, двенадцатая… Кэмерон прикоснулся к ее груди, теплой пьянящей плоти в корсете. В следующий раз корсет он тоже снимет.
— Тринадцать… — прошептал он. — Четырнадцать… — Кэмерон сунул одну руку в карман и пятнадцатую пуговицу расстегнул одной рукой. — Не двигайся.
Эйнсли стояла очень тихо, прикрыв глаза. Кэмерон вдохнул ее запах, касаясь губами шеи, а потом надел на нее ожерелье, которое достал из кармана, и защелкнул крошечную застежку.
Эйнсли распахнула глаза, в изумлении уставившись на нитку бриллиантов, лежавшую у нее на груди, потом подняла глаза на Кэмерона. Лиф ее платья заманчиво распахнут, грудь возвышается над корсетом, отделанным спереди небольшими декоративными бантиками.
— Что это?
— Я купил это в Эдинбурге, в том ювелирном магазине, когда ты уехала с Изабеллой и Бет, — стараясь говорить беззаботным тоном, пояснил Кэмерон.
Эйнсли с изумлением смотрела на него. Просто смотрела. Никакого приторного восторга, какой выражало большинство женщин, когда Кэм дарил им украшения, никаких хитрых взглядов, обещавших расплатиться сполна. Эйнсли Дуглас была ошарашена.
— Зачем? — тихо спросила она.
— Что значит — зачем? Я увидел это чертово ожерелье и подумал, что тебе оно понравится.
— Мне оно нравится. — Эйнсли потрогала украшение. — Очень красивое. Но… — На ее лице появилось сложное выражение: чувственности, одиночества и внезапной боли, что весьма удивило Кэмерона. — Я не могу его принять.
— Почему, черт возьми?
У Кэмерона был такой сердитый вид. И сердился он на нее. Тот, который вмешался в ее дела с Филлидой и участвовал вместе с ней в примерках у портнихи, тот, который хотел дать ей денег без всякого залога и купил украшение, как купил бы для своей любовницы, теперь смотрел на нее с сердитым видом.
— Потому что, мой дорогой Кэмерон, вам известно, как люди любят болтать. Мгновенно появится множество слухов о том, почему вы подарили мне это ожерелье.
— А почему кто-то должен знать, что я подарил его тебе?
— Потому что вы не очень осторожны, — сдерживая смех, пояснила Эйнсли.
— Плевать на осторожность! Это пустая трата времени.
— Вы так считаете? Это потому, что вы очень богаты, к тому же — мужчина. Вы можете многое себе позволить, а я должна быть добропорядочной женщиной и соблюдать правила.
«Хотя эти правила и раздражают», — добавила про себя Эйнсли.
— За выполнение трудной работы королева должна платить тебе намного больше, чем платит. Ты стоишь намного дороже, чем она думает.
— Вы мне льстите, — пожала плечами Эйнсли, — и поверьте, мне это нравится, но я должна проявлять осторожность. — Она вновь коснулась ожерелья. — Любой, кто узнает, что вы купили мне его, решит, что я ваша любовница. Филлида уже так и думает.
Кэмерон наклонился к ней и, поставив руки на край бильярдного стола, словно бы заключил ее в клетку.
— Тогда и вправду стань моей любовницей, Эйнсли.
Эйнсли задохнулась, почувствовав на своих губах его дыхание. Поцелуй был горячим, как клеймо.
— Я так много мог бы тебе дать, — прошептал Кэмерон. — Я хочу многое дать тебе. Разве это так плохо?
Плохо? Эйнсли уцепилась за края бильярдного стола, стараясь удержать равновесие. Нет, в том, чтобы стать любовницей такого мужчины, нет ничего плохого. Она будет лежать в его постели — или где он предпочтет, — пока он будет расстегивать ее платье и покрывать легкими поцелуями ее тело. Отдаться Кэмерону — сродни дикой пьянящей свободе, когда ты задыхаешься от счастья.
Это человек, который берет все, что хочет, его женщины трогательно благодарны за внимание и не возражают против украшений, которые прилагаются к этому. Но леди, с которыми обычно встречается Кэмерон, это — куртизанки, веселые вдовушки и те, репутация которых была испорчена задолго до того, как они встретились с ним. Им нечего терять, а Эйнсли есть что. «Но разве такое падение не было бы божественным?» — пронеслось у нее в голове.
Когда-то она уже поддалась на умелые прикосновения соблазнителя. Она балансировала тогда на грани полного краха, боясь признаться в своих грехах брату, который был для нее всем, и помнит недоумение, изумление, сострадание в его глазах, когда наконец собралась с духом и рассказала ему, и испуганный вздох его добродетельной жены Роны.
И тогда Патрик, вместо того чтобы вышвырнуть Эйнсли на улицу, что вполне мог бы сделать, стал действовать скрытно и быстро, чтобы спасти ее. Только вмешательство его и Роны и доброта Джона Дугласа не позволили обществу узнать о ее позоре. Патрик, Рона и Джон скрыли то, что она натворила, и она обязана этим людям всем.
— Милорд…
— Меня зовут Кэмерон.
— Кэмерон, — Эйнсли закрыла глаза и вздохнула для храбрости, — я хочу… я очень хочу стать твоей любовницей. Но не могу, — с трудом и с большим сожалением произнесла она.
— Но почему нет, черт возьми? Ты живешь как служанка и одеваешься как старуха. Мы поедем с тобой в Париж, если тебя волнует, что станут болтать люди в Лондоне. Ты сама будешь одеваться, как королева, вместо того чтобы прислуживать ей. Я обвешаю тебя украшениями, по сравнению с которыми это ожерелье — простая безделушка.
Эйнсли живо представила себя в атласных платьях, цвета которых для нее выбрали Изабелла с Кэмероном, шею украшают многочисленные бриллианты, в ушах сверкают рубины.
— А сапфиры там будут? — задумчиво спросила она. — Они прекрасно подошли бы к тем голубым платьям.
— Там будет все, что ты захочешь. — Улыбка Кэмерона вызвала у нее слабость в руках и ногах. — Каждый день — новые платья и украшения к ним. Отличный экипаж для прогулок, запряженный лучшими лошадями. Я знаю во Франции человека, который разводит изумительных упряжных лошадей. Ты сможешь выбрать тех, что тебе понравятся.
Ну конечно, он подарит Эйнсли лучших лошадей. Ведь лошади для него все равно что бриллианты для большинства женщин. Благородные, прекрасные, которых стоит поискать.
— В тебе есть страсть, Эйнсли Дуглас. Выпусти ее на волю, не бойся.
Ей так хочется этого. И она может это получить. Ее обнимают крепкие руки Кэмерона, его ярко выраженное мужское начало пробуждает в ней женщину. У нее никогда не было такого, как он, — сильного мужчины, который возбуждает ее, всего лишь прошептав ее имя.
— Пожалуйста, не соблазняй меня.
— А я хочу тебя соблазнить. Я хочу тебя изо всех сил, и плевать на скандал. Изабелла права — пора сбросить вдовий наряд и наслаждаться жизнью.
— Я не скандала боюсь, — вздохнула Эйнсли, чувствуя боль в груди. — Поверь, если бы я была одна на этом свете, я бы послала этот скандал к чертовой матери и делала так, как хочу. — Она давно поняла: для нее значение имеет не скандал, а люди, которые пострадают из-за этого скандала.
В глазах Кэмерона вспыхнула острая боль, старая обида, которая никак не покидала его.
— По крайней мере, скажи, что ты подумаешь об этом. Проведи со мной зиму в Париже. Обещай, что поедешь, Эйнсли.
Эйнсли закусила губу, чтобы не выпалить «Да!». Она могла принять то, что он предлагал, и наслаждаться каждой минутой, проведенной вместе. А потом он пойдет по жизни дальше, а она будет вспоминать это короткое счастливое время.
Кэмерон замер, истолковав ее молчание как отказ, и то, что она увидела в его глазах, взволновало Эйнсли. Одиночество, долгие годы одиночества, прикрытые искусственно созданным образом распутника. Репутация гуляки скрывала человека надломленного и оцепеневшего, человека, который жаждет физических удовольствий, потому что знает: больше он ничего от жизни не получит.
Подобное предложение от любого другого мужчины, возможно, рассердило бы и шокировало Эйнсли, но сейчас ее глаза мгновенно наполнились слезами, когда Кэмерон выпрямился и отодвинулся от нее.
— Застегни платье, — коротко сказал он. — Сюда могут прийти.
— Кэмерон, мне очень жаль, — застегивая пуговицы, произнесла она.
— Не о чем жалеть. Если не хочешь, значит, не хочешь.
Эйнсли поняла, что обидела его. Для нее это решение было связано только с одним: разбить опять сердце брата или нет, он же видел в ней женщину, которая не хочет быть с ним.
— Моя нерешительность никак не связана с тобой, Кэм, — тронула его за рукав Эйнсли. — То есть не подумай, что ты мне не нравишься. Ты мне очень нравишься, и мне очень жаль, что я постоянно заставляю тебя сердиться. Но, несмотря на все, я надеюсь, что мы останемся друзьями.
— Друзьями? — Эйнсли обнаружила, что вновь находится в кольце его рук у бильярдного стола. — Я не хочу, чтобы мы были друзьями с тобой, Эйнсли Дуглас. Я хочу быть твоим любовником. Я хочу овладеть тобой, хочу познать тебя на вкус и на запах, хочу почувствовать, как ты сжимаешь меня в своих объятиях, и услышать твой восхитительный крик, когда я войду в тебя.
О да, это было бы… да, прекрасно. «Я тоже хочу стать твоей любовницей, Кэмерон. Я хочу этого больше всего на свете», стучало у нее в голове.
— Дружба с тобой никогда меня не устроит, — закончил Кэмерон.
— Меня, если честно, тоже.
— Тогда какого черта, ты это предлагаешь?
— Лучше так, чем совсем ничего, — едва заметно пожала плечами Эйнсли.
Кэмерон недовольно проворчал что-то, заключил ее в объятия крепких рук, которые никогда не позволят, чтобы с ней случилось что-то плохое, и на мгновение прильнул к ее губам.
— Что мне с тобой делать, Эйнсли?
— Ты дашь мне в долг пятьсот гиней?
— Дьявол! — Кэмерон отпустил ее. — Я дам тебе деньги, но, если ты будешь продолжать настаивать на оформлении залоговых документов, ничего не получишь. Филлида принесла письма?
— Говорит, что принесет их завтра.
— Хорошо, — кивнул Кэмерон. — Забери их, и дело с концом. Если она попытается жульничать и еще просить денег, скажи мне, и ей придется иметь дело со мной. А иметь дело со мной ей совсем не хочется, — криво усмехнулся Кэмерон.
Решительность, прозвучавшая в его голосе, подсказала Эйнсли, что Филлида эту битву проиграет.
— Спасибо тебе за помощь, Кэмерон. Я говорю серьезно.
— А я говорю серьезно, что хочу тебя. И намерен довести до конца то, что есть между нами. Захочешь ли ты длительных отношений — это твое дело. А сейчас застегни платье.
Эйнсли приступила к работе. Этот негодник так спешил расстегнуть ее, а теперь, когда наступило время все привести в порядок, он в кусты. Как любой мужчина.
— А что с ожерельем? — Эйнсли коснулась украшения.
— Оставь его. Продай. Черт, меня не волнует, что ты будешь с ним делать. Только не отдавай миссис Чейз в обмен на эти проклятые письма.
Кэмерон всем своим видом изображал беззаботность, но Эйнсли видела: он приготовился к тому, что она может вернуть ожерелье. Интересно, он вернет его ювелиру или бросит в ящик стола дожидаться следующей по списку леди?
Да ни за что на свете! «Эти бриллианты — мои. Этих других леди ждет неудача».
— Мне бы и в голову не пришло позволить миссис Чейз коснуться своими костлявыми пальцами этого ожерелья. — Эйнсли подцепила пальцем драгоценную нить и поднесла бриллианты к губам. — Спасибо, Кэмерон. Я сберегу его.
На следующий вечер Эйнсли в большом белом парике, который носили дамы в восемнадцатом веке, скрыв лицо под золотой бумажной маской, неловко втиснулась в экипаж к Филлиде Чейз, которая, должно быть, вылила на себя половину пузырька духов.
В юности Эйнсли обожала костюмированные балы, изобретала костюмы, которые хвалили изумленная семья и друзья. У нее были самые разные роли — от фарфоровой куклы до дракона. Для костюма дракона она надела голову дракона из папье-маше, которую смастерила сама, и позволила своему младшему брату Стивену гоняться за ней по всему дому с мечом в руках.
На этом костюмированном балу Эйнсли необходимо было сохранить анонимность. Если кто-то случайно станет свидетелем обмена денег на письма, нужно, чтобы ее никто не узнал. На балу не будет ни Изабеллы, ни Бет, а значит, ее задача облегчается. Лорда Кэмерона, насколько она знала, там тоже не будет, и Эйнсли вздохнула с облегчением.
Она не видела Кэмерона сегодня, но после обеда в пустынном холле к ней подошел Анджело и тихо сунул ей в руку деньги. Забавно, что большинство людей не доверяют цыганам, а Кэмерон спокойно доверил ему передать полторы тысячи гиней.
«Полторы тысячи!» Скорее всего, это Филлида убедила Кэмерона заплатить ей именно эту сумму. Эта женщина играет по-хитрому.
Но возможно, эта сумма наконец-то умиротворит Филлиду, поэтому Эйнсли не спорила. Она попыталась объяснить, что королева выделяет пятьсот гиней, поэтому Кэмерону надо добавить только тысячу, но Анджело тут же ушел, не заинтересовавшись подробностями дела.
Мораг, поклявшись хранить тайну, помогла Эйнсли с маскарадным костюмом. Из подушек, которые Мораг прикрепила к талии Эйнсли, сделали кринолин, который расширил ниспадающую юбку, найденную Мораг на чердаке. Юбка была ярко-красного цвета. Бесконечные ярды красного бархата, который шелестел во время движения. Эйнсли трепетала от волнения, надевая костюм, хотя парчовый лиф оказался слишком узким, а под париком немного зудела головы.
Филлида настояла, чтобы на бал Эйнсли ехала в ее роскошном экипаже вместе с несколькими англичанами, которых она видела на загородной вечеринке у Харта, но не была с ними знакома. Всю неделю они не замечали Эйнсли и сейчас, похоже, не узнали.
Все шестеро втиснулись в экипаж. Кроме Эйнсли с Филлидой — еще одна женщина, наряженная пастушкой с длинным посохом, и три джентльмена напротив, разодетые в костюмы шейха, кардинала и испанского матадора. Филлида выбрала костюм египетской принцессы: блестящие шелка, крупные украшения из золота и черный парик. Так в ее представлении должна была выглядеть египетская принцесса. Она излучала чувственность, и, судя по ощущениям Эйнсли, которая оказалась плотно к ней прижатой, Филлида сняла корсет.
Они вместе с пастушкой смеялись и всю дорогу флиртовали с джентльменами. Раздавались двусмысленные намеки насчет «дубинок» и «палок». Один джентльмен возомнил себя капризной овцой, которую нужно выпороть, и вместе с двумя другими джентльменами блеял всю дорогу до самой усадьбы Роулиндсона. Никогда еще Эйнсли не испытывала такой радости, покидая экипаж.
— Мы можем совершить обмен сейчас? — спросила Эйнсли у Филлиды, отведя ее в сторону. Деньги Эйнсли спрятала в корсете, и чем скорее она от них избавится, тем лучше. Потом она сможет отправиться домой, снять этот дурацкий парик и подумать о чем-нибудь другом. Например, о невероятно грешном предложении лорда Кэмерона.
— Нет, дорогая моя, — рассмеялась Филлида, не скрывая своего удовольствия. Такой оживленной Эйнсли еще ее не видела. — Я приехала сюда, чтобы весело провести время. И ты выглядишь божественно. Пойдем поприветствуем хозяина.
Своими цепкими пальчиками Филлида подхватила Эйнсли под локоть и повела по длинной лестнице в открытый холл. Лорд Роулиндсон, англичанин, который, по словам Изабеллы, приобрел свое имение у разорившегося горца и реконструировал его, ждал их наверху. Это был высокий темноволосый мужчина с карими глазами, с простым лицом и приятной улыбкой. Гостям он, кажется, понравился, и даже пастушка и ее новое стадо вели себя пристойно, когда приветствовали его.
— Миссис Чейз, как приятно! — Роулиндсон пожал руку Филлиды и улыбнулся с искренней теплотой. — Спасибо, что удостоили чести мою скромную обитель. И за то, что привели с собой эту очаровательную молодую леди, — широко улыбнулся он Эйнсли.
— Да, мы с ней близкие приятельницы, — ответила Филлида. — Это миссис… э-э…
— Жизель, — вступила в разговор Эйнсли и протянула руку. — Сегодня вечером я — Жизель. — Она постаралась придать своему голосу гортанное звучание и подчеркнуть французский акцент, но это вышло грубо и фальшиво.
— Милости просим, Жизель, — проговорил Роулиндсон по-французски и, взяв руку Эйнсли, прижался к ней губами.
— Спасибо, месье, — тоже по-французски отозвалась Эйнсли и сделала реверанс. Он по крайней мере был вежлив и обходителен, и улыбка его была не похотливой, а дружелюбной и радостной.
Роулиндсон повернулся, чтобы приветствовать новую компанию гостей, а Эйнсли поспешила за Филлидой в гостиную, оформленную в стиле старинного собора с готическими арками и заполненную людьми, Филлида вошла уверенным шагом, приветствуя подруг взмахом руки и воркуя с мужчинами.
Пронзительные вопли многоголосой толпы резали слух. Плотным облаком висел запах духов и разгоряченных тел. Филлида скользила сквозь толпу, как угорь в воде, оставив Эйнсли в ее широком кринолине далеко позади.
Филлида сказала, что хочет совершить обмен в оранжерее. Разумное решение. Это тихое место, заполненное растениями в горшках и скамейками, там можно посидеть и спокойно подождать ее, вдали от шума и суеты.
Эйнсли повернулась, чтобы покинуть гостиную, но из холла хлынули вновь прибывшие гости, увлекая ее за собой. Ее толкали, чьи-то руки касались ее груди, ей с трудом удалось прорваться к относительно свободному уголку у окна. К счастью, окно было открыто, и Эйнсли вдохнула влажный, но освежающий воздух Шотландии.
Ее внимание привлекло движение рядом, у соседнего оконного проема, и она увидела там обнимающихся мужчину и женщину. V-образный вырез женского костюма доходил почти до пупка, и джентльмен уткнулся лицом в ее грудь. Леди в свою очередь энергично действовала рукой между ногами джентльмена.
Эйнсли отвернулась, но прямо за колонной на круглом диване обнаружила джентльмена в костюме шейха, с которым ехала в экипаже Филлиды. Леди, сидевшие у него по бокам, шарили руками под простыней, в которую он был завернут, и весело хихикали.
О Боже!
Теперь Эйнсли поняла, почему Бет с Изабеллой не упоминали о маскараде. Эйнсли решила, что они просто слишком заняты вечеринкой у Харта, но на самом деле они слишком приличные особы, чтобы пополнить список гостей лорда Роулиндсона.
Некоторые из присутствующих гостей переместились сюда с загородной вечеринки Харта, но многих Эйнсли не знала. Некоторые леди, как и Филлида, были наряжены в костюмы: свободные, без корсетов, со скандально низкими вырезами. Одна леди пришла в платье восемнадцатого века, но декольте было настолько низким, что в нем виднелись розовато-коричневые соски.
Пропади ты пропадом, Филлида. Как это похоже на нее: затащить ее на такое разнузданное сборище. Если Эйнсли поднимет шум, откажется платить или попытается выкрасть письма, Филлида разоблачит ее перед всеми. Какой скандал! Миссис Дуглас, чопорная вдова, одна из фавориток королевы, участвует в оргии.
— Дорогая. — Перед Эйнсли остановились мужчина и женщина, оба окинули ее взглядом сверху вниз. — Может быть, хотите прогуляться с нами?
— Нет! — вспыхнула Эйнсли. — Нет, спасибо. Извините.
Она подхватила свои длинные юбки и стремительным шагом устремилась в оранжерею.
Эйнсли решительно прокладывала себе путь через толпу, не обращая внимания на злые взгляды тех, кого она задевала своим кринолином. Наконец она выбралась из гостиной в относительное затишье коридора и, пытаясь восстановить дыхание, направилась к лестнице.
Лорд Роулиндсон, пожимая руки вновь прибывшим гостям, заметил ее и улыбнулся. Но почему теперь его улыбка показалась ей зловещей? Роулиндсон по-прежнему выглядел радушным хозяином, обеспокоенным лишь тем, чтобы его гости хорошо провели время.
Эйнсли сочла благоразумным не спрашивать у лорда Роулиндсона дорогу в оранжерею и отправилась на поиски самостоятельно. Оранжереи, эти современные пристройки к старым домам, должны находиться где-нибудь на первом этаже, возможно в конце крыла. Эйнсли уцепилась за холодные железные перила и начала спускаться по лестнице.
Чья-то крепкая рука заставила ее остановиться. Она едва сдержала испуганный крик, когда ее повернули, и она увидела разъяренное, не прикрытое маской лицо лорда Кэмерона Маккензи.