Глава 11

– Доброе утро, Белькур. Доброе утро, Карстерс, – произнес Хэл, появляясь на капитанском мостике с Цицероном, следующим за ним по пятам.

Вместо ответа Розалинда кивнула и отвернулась к реке, но в ее глазах промелькнула улыбка. Хэл чертовски гордился ее умением быстро успокаиваться в рубке и править судном на простых участках. Лишь легкая дрожь в руках выдавала ее былой страх перед водой.

Розалинда помогала швартовать «Красотку» к берегу, чтобы принять на борт местного фермера, его невесту и их родственников, дабы во время регулярной воскресной службы на пароходе Сэмпсон мог провести обряд бракосочетания. Она потела и покрывалась бледностью, когда помогала Белькуру крутить штурвал при прохождении Грабель Дьявола. Этот лабиринт из плавня, топляка и сбитых в плотную кучу затонувших деревьев вызывал непредсказуемые водовороты и был сущим кошмаром для рулевых и лоцманов.

Неделя путешествия не уменьшила ее притягательности для Хэла – напротив, его страсть с каждой ночью, проведенной с ней в одной постели, как будто разрасталась. Но куда хуже было то, что и в дневное время компания Розалинды, ее быстрый ум, тонкая наблюдательность, искрометный юмор тоже доставляли ему удовольствие.

Все же через шесть недель, когда она сойдет в Форт-Бентоне, они распрощаются. Розалинда создана для семейной жизни – вроде той, в которой выросла, – в атмосфере любви, с любящим мужем и выводком шумных счастливых ребятишек, уверенных что она их защитит. Но такого благословения он не мог ей обеспечить.

– Привет, Линдсей. Ты пришел посмотреть, как зверье встречает солнце?

Белькур крутанул штурвал, посылая «Красотку» в крутой поворот, и тут же выровнял судно. Из тени дубов на утесе за ними наблюдала чета оленей. Мимо проплыла большая голубая цапля и пристроилась к парочке белых цапель у водной кромки.

– Конечно. Я бы хотел посмотреть, как выглядит сад теперь, когда эту часть берега изрядно подмыло.

– Сад, сэр? – удивилась Розалинда.

– Да. Перед войной Бикфорд посадил яблоневый сад на обрывистом берегу Миссури, – пояснил Хэл. – Одни говорят, что он слишком близко подходил к краю обрыва, другие считают, что это не имеет значения – вода все равно возьмет то, что хочет.

– И Миссури им завладела.

Хэл кивнул, наливая себе в чашку кофе из обязательного на капитанском мостике кофейника. Окинув взглядом знакомое пространство рубки, Цицерон удалился на открытые просторы навесной палубы и теперь носился вокруг, радуясь утренней свободе и возвещая об этом радостным лаем. Давным-давно с такой же радостью Гомер гонялся за листьями.

– Весеннее половодье затопило его неделю назад. Отныне весь сад на дне реки…

– До сих пор стоит вертикально с ветками, торчащими из воды, – завершила описание Розалинда.

– Это уж в зависимости от уровня воды. Если повезет, мы увидим и ветки, и листья. Если нет, то нам придется каким-то образом от них уворачиваться, чтобы не повредить корпус.

– К счастью, это препятствие не такое страшное, как Грабли Дьявола, которые мы прошли несколько дней назад, – заметил Белькур. – То место сродни аду, так что и безбожник начнет молиться.

Его описание вызвало смех у Розалинды и Хэла, и в этот момент рядом раздайся женский голос:

– Доброе утро, Хэл. Мы можем к вам присоединиться?

– Конечно. Здесь в углу есть кресло-качалка, если желаешь посидеть. – Хэл улыбнулся сестре и Уильяму. Цицерон снова зашелся счастливым лаем. Сегодняшнее утро было гораздо лучше того, которое они с Виолой разделили с его собакой…

Хэл, которому тогда было четырнадцать, шел домой с телом Гомера на руках. От слез на лице Хэла остались потеки грязи. Мальчишки Картеров поймали Гомера, воспользовавшись, вероятно, его слабостью к еде, и замучили.

Хэл прибежал на помощь сразу, как только услышал лай Гомера, но было уже поздно. Он победил двух мальчишек, которые оказались старше его по возрасту, но их разбитые носы и синяки, когда они обратились в бегство, служили слабым утешением по сравнению со смертью Гомера.

Боже правый, кто мог представить, что из такого крохотного тельца вытечет столько крови! Сломанные конечности собаки безвольно болтались, и он укутал ее в свой сюртук вместо савана, собираясь достойно похоронить.

«О Гомер, Гомер, что я буду без тебя делать? Ты и Виола были моими единственными верными друзьями».

Из окна до него долетали звуки пианино, разносясь вдоль длинного ряда особняков в фешенебельном районе Цинциннати, и это немного успокоило его душу.

Хорошо, что Виола дома. Она поймет, как много Гомер значил для него, хотя отец всегда называл его «сентиментальный придаток, недостойный звания будущего флотского офицера». Она не станет его ругать, как мать, за то, что он опозорил семью, появившись на людях в одной рубашке.

Хэл судорожно вздохнул и в последний раз вытер глаза, перед тем как подняться на высокое крыльцо большого городского дома.

Парадная дверь была открыта, и его встретил гневный взгляд отца.

О нет! Один Бог знает, какое наказание может придумать отец.

– Где тебя черти носили?

Музыка прекратилась. Все складывалось из рук вон плохо. Хэл расправил плечи и вошел внутрь. Его тело еще болело после последнего избиения.

Отец захлопнул дверь.

– Ну что, слабак, распустил нюни на улице из-за собаки?

Хэл сердито сверкнул глазами и крепче прижал к себе Гомера.

Старик снова разразился бранью, приблизившись почти вплотную.

– Ни одна женщина не пожелает иметь от тебя сыновей, если будет знать, какой ты сопливый слюнтяй.

В холл выбежала двенадцатилетняя Виола. Хэл издал предупреждающий крик, слишком хорошо зная, что отец не оставляет сюрпризы безнаказанными.

Не оглядываясь назад, Старик вытянул руку, чтобы остановить вошедшего, и Виола застыла на бегу в дюйме от кулака отца; от страха ее голубые глаза стали огромными, как блюдца.

– Виола, – прошептал Хэл, и его тело впервые за день сковал холод ужаса. До этого Старик никогда не поднимал руку на дочь.

В комнату бесшумно вплыла мать и замерла у своей любимой китайской вазы, сложив руки на груди. Вероятно, она принимала у себя других дам, поскольку была в нарядном платье.

– Неужели ваш сын, капитан Линдсей, распустил сопли на глазах соседей? Это недопустимо.

Старик обернулся.

– Уведите дочь, миссис Линдсей, это сугубо мужское дело.

Дездемона кивнула. Она никогда не спорила с мужем насчет воспитания детей и не утешала их потом.

– Идем, Виола!

Девочка медлила, изучая глазами лицо брата.

– А как же Хэл?

– Твой отец с ним разберется, – грубо ответила мать. – Идем.

– Хэл…

– Ничего, со мной все будет в порядке.

Он сдержит слово, лишь бы ей было хорошо. Что бы Старик с ним ни сделал, он не издаст ни звука. Виола испугается, если услышит его крики. Хэл старался не думать, что отец чуть не ударил ее.

Виола не отрывала от него взгляда, но Хэл сохранял на лице спокойствие, надеясь убедить ее, что ничего страшного не произойдет. Она никогда не видела, как Старик наказывает его.

– Позволь мне забрать Гомера, – сдалась она наконец.

Старик недовольно буркнул, но впервые ничего не сказал насчет сентиментальной слабости, и Хэл передал Виоле маленькое тельце.

– Бедный Гомер… – Виола заплакала.

– А ну идем! – Мать схватила Виолу за руку и потащила вон из комнаты.

– Это выше моего разумения, – с тихой угрозой в голосе произнес Старик. – Ну как можно быть таким сопляком! Ты потеряешь всю свою команду, если будешь лить слезы над каждой царапиной корабельного талисмана.

От оскорбления на скулах Хэла заиграли желваки, но он счел разумным смолчать. Слова лишь усилят отцовский гнев. Старик не знал пощады, когда в его руках оказывалась трость или веревка, как и подобает человеку, воспитанному в жестких традициях флотской дисциплины. Сына он предпочитал охаживать тростью, чтобы, по его собственному выражению, не тревожить в доме женщин. Наносимые тростью удары получались бесшумными и достаточно болезненными.

Повисла пауза, и вдруг губы отца дрогнули.

– Марш в свою комнату, мистер.

Хэл подчинился приказу; отец следовал за ним по пятам. Комната выглядела безукоризненно опрятной для любого придирчивого глаза, и на ее фоне внешний вид Хэла являл разительный контраст.

– Смирно! – рявкнул Старик.

Хэл вытянулся в струнку и замер, его грудь тяжело и часто вздымалась. Теперь, когда Виола находилась в безопасности, страх почти прошел, но его заменила неконтролируемая ярость.

– Пытаетесь корчить из себя моряка? – усмехнулся Старик. – В своем рванье вы бы не выдержали инспекции и слепого капеллана. Вам есть что сказать в свою защиту, мистер?

– Что мне это даст? Вы уже осудили меня и вынесли приговор, – ответил Хэл, теряя самообладание. – Вас ничуть не заботит, что я хочу быть штурманом, а не флотским офицером. Вы хотите, чтобы я стал вашей точной копией – чисто выбритым задирой, как все Линдсей.

– Такты еще смеешь мне грубить, паршивец! – Ричард ударил его по лицу, и Хэл ответил ударом в челюсть. Старик слегка покачнулся и выпучил глаза, а потом обрушился на сына со всей силой, на которую только был способен. Теперь Хэл в очередной раз убедился, что во время службы на флоте отец не только стоял на вахте, но, вероятно, принимал участие в многочисленных портовых потасовках, пока не женился на матери и не переехал в Цинциннати.

Две минуты спустя Хэл лежал ничком на кровати с привязанными к спинкам руками и ногами, но продолжал сопротивляться, осыпая отца ругательствами, которым научился, исследуя темные закоулки Цинциннати.

Старик сунул в рот Хэлу кожаный ремень и застегнул его на затылке, потом стянул с него штаны до колен и, задрав вверх рубаху, оголил спину и плечи.

В душе Хэла вновь пробудился ужас, внушенный прежними наказаниями, и он удвоил ярость сопротивления. Ему не было стыдно – ведь он дрался за Гомера и оплакивал его, своего друга, который отлично знал и любил Хэла.

С красным от ярости лицом Старик отступил на шаг и протянул руку за тростью, которую держал в комнате сына специально для этих целей.

– Клянусь Богом, я научу вас, как подобает вести себя со старшими, мистер, и вы научитесь дисциплине, чтобы командовать матросами и растить сыновей, сколько бы мне ни понадобилось времени, чтобы вбить это в вашу тупую голову.

Генри занес трость, и Хэл увидел себя в маленьком зеркале, висевшем на уровне груди. Он выглядел точь-в-точь как отец – с пылающим лицом и сверкающими глазами.

Старик резко опустил трость на его ягодицы, и Хэл ощутил знакомый двойной взрыв боли – сначала от силы удара, потом от жгучего жжения.

Хэл ожидал, что отец, как всегда, сделает паузу, чтобы растянуть его страдания, но второй удар последовал сразу за первым, усилив остроту боли.

В его сознании блеснула вспышкой мысль, что на этот раз отец не объявил количество ударов, как делал обычно. Старик избивал его как безумный, без устали охаживая палкой и проклиная упрямство Хэла и его несостоятельность как сына.

Хэл закрыл глаза и пообещал Всевышнему, что, если выживет, никогда не будет иметь собственных детей. Задыхаясь, он боролся с волнами боли сколько мог, но в конце концов потерял сознание.

Когда позже Хэл пришел в себя, то обнаружил, что его руки и ноги свободны, но одежда по-прежнему в беспорядке. Он попробовал перевернуться, но от резкой боли, пронзившей тело, вскрикнул и зажал рот одеялом. Не справившись с болью, он снова впал в беспамятство. Когда он вновь очнулся, рядом плакала Виола. Хэл попытался что-то сказать, но вместо членораздельного звука из его горла вылетел лишь невнятный хрип.

Он снова сделал попытку пошевелиться и ощутил, как на его руку легла маленькая ладошка.

– Лежи спокойно, Хэл, тебе нельзя двигаться, пока твоя спина не подживет. – Ее голос дрожал от слез. – Позволь мне за тобой поухаживать.

Виола начала осторожно обмывать его спину, и Хэл зарылся лицом в подушку, чтобы заглушить крики. От очередного прикосновения полотенца его накрыла новая волна боли, и он опять отключился.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Хэл вернулся к реальности. Виола уже обмывала область под коленями, которые, к счастью, не пострадали.

– Ты не должна была видеть меня таким, – произнес он едва слышно.

– Больше некому о тебе позаботиться. Отец… – Виола запнулась, а когда продолжила, ее голос дрожал: – Они с матерью и Джульеттой уехали в Луисвилл. Перед отъездом отец сказал, что Обадая тобой займется, но Обадая до завтрашнего вечера пробудет на ферме. Я не могла позволить тебе ждать так долго, поэтому стащила ключ и пришла… Я рада, что сделала это.

– Спасибо. – Хэл застонал от нового приступа боли.

– Хэл, что мы будем теперь делать? Может, мне пригласить врача?

– Не стоит. Он обзовет меня сопляком, скажет, что отец имеет право учить сына, и откажется помогать без отцовского разрешения. Так, во всяком случае, он говорил раньше, когда отец избил меня за то, что я не выучил спряжение латинских глаголов.

– Отец не имеет права калечить тебя! – возмутилась Виола. – Я научилась кое-чему у Ребекки и слушала рабов на плантации дедушки, но как лечить такое, не знаю.

– От этого я не умру, не бойся. Виола колебалась.

– Если до возвращения Обадаи у тебя начнется горячка, я все-таки вызову доктора.

Хэл пробормотал что-то, и она восприняла это как согласие.

– Он и раньше тебя бил, да?

Хэл молчал, не желая говорить правду. Его спина скажет за него.

– Будь он проклят!

– Виола!

– Это не проклятие, это пожелание, – упрямо сказала сестра; ее руки порхали над ним легкие, как крылья ангела. – Может, он и великий судовладелец, но воспитывать тебя не умеет. Тебе нужно уйти.

– А что станет с тобой, если я уйду? Джульетта покинет дом, как только найдет себе богатого мужа, и тогда некому будет тебя защищать.

– Обо мне не беспокойся, я знаю, как не навлечь на себя беду.

Боль стала непереносимой, и Хэл заскрежетал зубами.

– У тебя есть деньги? – спросила Виола спокойно, словно они обсуждали покупку конфет.

– Нет. Отец отобрал мое содержание за последние полгода.

– Я могу дать тебе пятьдесят долларов, которые получила от бабушки Линдсей за ноты; этого тебе хватит, чтобы добраться до Индепенденса и продержаться первое время. Река Миссури далеко отсюда, он не станет искать тебя там.

– Я не возьму твои деньги!

– Хэл, я не могу просто стоять и смотреть. Когда-нибудь он убьет тебя или ты убьешь его.

Хэл не мог не согласиться с ее предсказанием.

– Я верну.

– Не надо. Береги себя и напиши мне, когда представится возможность.

– Я сделаю для тебя все, что смогу. Сестра поцеловала его в макушку.

Тогда он подвел Виолу, и она вышла замуж за Росса. Сознание своей неудачи разъедало душу Хэла сильнее, чем трость отца калечила спину.

– Хэл, мой дорогой мальчик, – проворковал за спиной женский голос.

Хэл остановился и медленно повернулся, надевая на лицо обычную маску вежливости, которую носил в присутствии матери.

– Добрый вечер, матушка. Чем могу быть полезен? Дездемона обвела взглядом салон, полный пассажиров, занимавших места для музыкального вечера, между которыми носились официанты, выполняя последние заказы. Виола за роялем исполняла популярные мелодии, и когда к ней наклонился Уильям и сказал что-то, рассмеялась. Ее лицо светилось такой радостью и счастьем, что у Хэла сжалось сердце.

– Можем мы отойти и поговорить с глазу на глаз? Кентуккийский акцент матери был особенно заметен, что не предвещало ничего хорошего.

– Разумеется. – Хэл посмотрел на Уильяма, взглядом обещая вернуться позже, и Уильям ответил спокойным кивком, но тут Виола подняла голову и, увидев брата с матерью, умолкла. Выражение беспечной радости на ее лице сменилось холодной настороженностью, как у лоцмана, изучающего водоворот.

Уильям положил руку ей на плечо, и она подняла на него глаза. Между ними определенно произошел безмолвный обмен информацией, о смысле которой Хэл не смог догадаться. Мгновение спустя лицо Виолы вновь обрело приятное выражение, и она продолжила выступление.

После освежающей вечерней грозы воздух снаружи был прохладным и чистым. Хэл облокотился на перила и в ожидании разговора смотрел, как мать нервно мерит шагами палубу. Предлагать ей что-либо было бесполезно; она принимала все и требовала большего. Как все ее дети, Хэл еще ребенком усвоил, что мать сама должна начать разговор.

– Мой дражайший мальчик, меня глубоко волнует мисс Скайлер.

Хэл напрягся, но, к счастью, внешне это никак не проявилось.

– Напрасно, матушка. Пинкертоны из кожи вон вылезут и, конечно же, найдут ее.

– Лучше, если бы ее нашел ты, дорогой; тогда ты смог бы на ней жениться и стать благодаря ее наследству железнодорожным бароном.

Хэл поморщился.

– А разве в Нью-Йорке у нее не остался жених или ухажер, уже сделавший предложение руки и сердца?

Дездемона сделала неопределенный жест.

– Там нет никаких обязательств.

– Я слышал, что кто-то еще, помимо ее опекуна, снарядил сыщиков на поиски. Кажется, это Николас Леннокс, который называет себя ее женихом.

Дездемона побледнела, и Хэл прищурился, наблюдая за ее реакцией.

– Николас Леннокс, – медленно сказала Дездемона, – младший партнер в банковском доме ее отца. Его беспокойство вполне объяснимо. Формально они не обручены, так что путь для тебя открыт.

Хэл покачал головой:

– Нет.

Внезапно Дездемона положила руку ему на локоть и умоляюще заглянула в глаза.

– Мой милый мальчик, подумай о себе. Речные перевозки на Миссури умирают; лет через пять здесь ничего не останется, кроме барж, но они едва ли достойны твоего таланта. О да, на Миссисипи речной транспорт, возможно, просуществует немного дольше из-за хлопка, поскольку железнодорожные перевозки с ним не справляются, но на Миссури нет хлопка и железная дорога вскоре вытеснит конкурентов.

Хэл не мог опровергнуть логику матери и внутренне сжался.

– Чтобы выжить, сын, ты должен найти себе другое занятие. Мисс Скайлер досталось в наследство огромное количество железнодорожных акций и облигаций сопутствующего бизнеса. В роли ее мужа ты сможешь стать великим железнодорожным магнатом, которого будет уважать даже коммодор Вандербилт или Джей Фиск. Вот почему тебе для твоего же собственного блага нужно как можно быстрее найти ее и жениться.

Не в состоянии ничего противопоставить ее требованию подыскать для себя другой источник дохода, Хэл сделал ставку на упрямство:

– Нет. Я не женюсь, как уже много раз говорил, ни на мисс Скайлер, ни на ком другом.

– О, я отлично понимаю твою злость на отца, дорогой Хэл.

«Дорогой»? Почему это она называет его «дорогим» в отсутствие посторонних ушей? Хэл начал терять терпение.

– Сыновья всегда ссорятся с отцами, – продолжала Дездемона сладким голосом, полным фальшивого участия. – Ты должен сделать это не для него, а для себя.

– Невозможно. Я не женюсь. – Голос Хэла был неумолим, как замерзшая река.

Озадаченная Дездемона захлопала ресницами, потом вернулась к прежней теме:

– Хэл, дорогой, пожалуйста, забудь о прошлом и пораскинь мозгами. С твоим большим опытом на Миссури ты наверняка знаешь, как напасть на след этой пропавшей наследницы.

Неужели она никогда от нею не отстанет? Черт, если она не угомонится, то скоро начнет предлагать способы поиска Розалинды. Его мать была очень умной женщиной; ей вполне могло прийти в голову, что им следует искать женщину, которая играет в карты под видом мужчины. Такие рассуждения могли стать особенно опасными, если она начнет анализировать свои предположения, указывая на их преимущества и недостатки. Этот разговор следовало прекратить.

– Вам больше не о чем поговорить, матушка? Если нет, то простите – я должен вернуться к сестре.

На лице Дездемоны отразился страх, и она судорожно сглотнула, теряя нить разговора. Хэл прищурился. Черт, почему при упоминании о Виоле она испытывает такие сильные эмоции?

И тут Дездемона с наигранной беспечностью пожала плечами:

– Иди, если тебе надо; мы сможем продолжить беседу позже.

– Всего хорошего, матушка.

Позже так позже. Хэл поклонился. Вернувшись в салон, он сразу заметил, что Розалинда стоит у стены. Увидев Хэла, она резко выпрямилась и подняла на него глаза.

На другом конце зала Донован пел «О Сюзанна!». Виола аккомпанировала ему на рояле. Цицерон сидел у пустого стула Хэла, давая понять окружающим, что никто, кроме его хозяина, не может занять это место.

Подпевая Доновану, Хэл направился к сестре, как черный окунь на приманку рыболова. Большинство пассажиров разместились на стульях, расставленных рядами на всю ширину салона; они радостно подпевали, хлопали в ладоши и для пущей выразительности притопывали ногами во время припева. Стюарды «Красотки» стояли вдоль стен, мурлыча под нос незамысловатый мотив, готовые в любой момент исполнить просьбу каждого пассажира.

Вскоре вслед за Хэлом в салон вошла миссис Линдсей и тотчас собрала вокруг себя привычную когорту молодых людей. Она держала свой двор вблизи бара, твердо повернувшись спиной к женской половине, смеялась и флиртовала, как восемнадцатилетняя барышня.

Капитан Линдсей, как обычно, развлекался игрой в покер, хотя на этот раз желающих сразиться с ним было значительно меньше. Он взглянул на жену поверх карт, но его лицо было больше похоже на маску из гранита.

Розалинда непроизвольно сжала кулаки. Она по-прежнему испытывала желание его пристрелить. Опустившись на стул в одном из передних рядов, откуда было удобно наблюдать за происходящим, Розалинда оставалась неприметной и могла в любой момент быстро удалиться.

Хэл, Донован и Виола закончили петь и поклонились под гром аплодисментов, после чего Хэл уселся на стул, охраняемый Цицероном, а Донован запел «Дженни со светло-каштановыми волосами». Его глубокий тенор без труда выражал страсть, которую он испытывал к жене. Виола аккомпанировала ему с мастерством настоящей пианистки. Зрители быстро затихли. Слушая пение, Хэл лениво почесывал собаку между ушей, отчего на собачьей морде застыло выражение полного блаженства.

Розалинда про себя улыбнулась. Судя по терпению, с которым Хэл относится к непоседливой собаке, и любви к нему корабельной команды, из него в будущем должен получиться отличный отец. К черту наследственность, он явно непохож на своих родителей и станет превосходным мужем какой-нибудь счастливицы. Любящий, надежный, уважительный; страстный и смелый.

На миг Розалинда позволила себе помечтать, как славно было бы жить с ним одной семьей…

– Хочешь посмотреть в следующем году инаугурацию Шермана? – спросила Розалинда Хэла, выходя с ним поздним летним вечером из большого игорного заведения.

– Шермана? – Ей даже не требовался свет, чтобы увидеть, как Линдсей элегантно изгибает светлую бровь. – Я думал, он отказался баллотироваться.

Небрежно пожав плечами, Розалинда направилась к коляске, собираясь ехать домой, довольная, что вместо тяжелых юбок надела наконец брюки. Но был ли этому рад Хэл? Она весь вечер собиралась спросить его об этом, и эта мысль настолько отвлекла ее, что она проиграла все деньги. Чтобы прогнать мысли о том, как твердеют ее груди от его прикосновений, Розалинда решила отвлечь себя разговором, тем более что ей бесконечно нравились их непринужденные споры.

– Шерман обязательно будет баллотироваться и станет президентом; сейчас, когда у Гранта заканчивается второй срок, Шерман является наиболее очевидным его преемником. К тому же он честный.

– Да, это редчайшее качество в Вашингтоне, – согласился Хэл. Правя экипажем, он слишком круто вошел в поворот, и коляска наклонилась.

У Розалинды перехватило дыхание, и она ощутила, как по ее телу прошла волна беспомощной дрожи. Они жили в браке уже четыре года, но она по-прежнему реагировала на мужа как влюбленная девчонка.

– Все же я утверждаю, что он не станет участвовать в президентской гонке, – упорствовал Хэл. – Потому что на этом континенте нет такого количества мустангов, чтобы заставить Уильяма Шермана сделать то, что он обещал не делать. Я ставлю на Хейза.

– На Хейза? – Хэл потерся о нее ногой, и голос Розалинды слегка дрогнул. Она попыталась придать ему больше мужественности, чтобы он соответствовал ее облику. – Ты имеешь в виду Резерфорда Хейза, губернатора Огайо?

– Да. Ветеран войны, и тоже честный. Хейз обещал сотрудничать с южными демократами, чтобы покончить с реконструкцией Юга. Чего еще можно желать?

– Шермана с проведением честных выборов на Юге и признанием негров полноправными членами общества.

Интересно, что он сделает дальше? – гадала Розалинда. Она и их двое детей так и не научились предсказывать его действия.

– Ты витаешь в облаках, – спокойно сказал Хэл. – При нашей жизни этого не случится. Нет, в ноябре я надеюсь голосовать за Хейза.

Его большие теплые пальцы принялись гладить внутреннюю поверхность ее бедер, и Розалинда закрыла глаза. До этого он никогда не заводил сексуальную игру за пределами дома, тем более когда она была в мужской одежде.

– Какую сумму ты готова поставить на кон? – справился Хэл, сжимая ладонью ее пах.

Ахнув, Розалинда невольно выгнула тело ему навстречу. Если бы кто-нибудь увидел их в этот момент…

– Пять тысяч, – пробормотала она.

Только его неровное дыхание удержало ее от желания отвесить ему оплеуху или оседлать его колени.

– Это большая сумма. Думаешь, что ты готова к этому?

– Боже, Хэл! – Она вздрогнула. Каким-то образом ему удалось запустить руку за пояс ее брюк. Если она сумеет проехать еще квартал, не потребовав, чтобы он немедленно овладел ею, то всю жизнь будет благодарить Всевышнего.

Хэл хмыкнул, и Розалинда пожалела, что не может увидеть степень его готовности.

– Ты полагаешь, что можешь сделать столь высокую ставку? – спросил он, просовывая пальцы дальше.

– Конечно. – Она вздохнула и сползла немного вперед, бесстыже раздвигая ноги, чтобы сделать себя доступнее.

– В данном случае, может, да, а может, и нет.

Почти достигнув цели, его рука вдруг упорхнула.

Каким-то чудом Розалинда сумела не разрыдаться. Коляска остановилась, и она, медленно открыв глаза, увидела свой дом. Вот черт!

Хэл спрыгнул на землю и протянул вожжи Сэмюелу. Пока мужчины обменивались тихими приветствиями, она тоже спустилась с коляски, хотя не так проворно, как он. Сэмюел отогнал экипаж, а Хэл направился в сад.

– Хэл, почему мы идем этим путем?

– Потому что нам нужно кое о чем поговорить.

– О президентских выборах? – Розалинда терялась в догадках. Ей казалось, что они закончили свой маленький спор. – Разве ты не хочешь взглянуть на детей, перед тем как отправиться спать?

– Сначала мы посвятим несколько минут себе.

Стоя среди пахучих трав, Хэл смотрел на жену, положив руки на бедра. От ухоженных растений исходил густой аромат. Высокая живая изгородь надежно отделяла их от остального мира, под ногами белели дорожки, посыпанные крошкой из устричных раковин. В глубине сада тихо журчал фонтан, мраморные скамейки манили отдохнуть и насладиться прекрасным видом.

Под ногами танцующего на постаменте мраморного сатира были расстелены одеяла с подушками, словно он желал лицезреть, как вакхи и вакханки будут предаваться любовным утехам. На маленькой жаровне стояла дымящаяся кастрюлька с водой, а в ней – глиняный горшочек.

Розалинда тотчас его узнала, и ее лоно затвердело. В горшочке на огне подогревалось густое масло для умащения интимных участков тела. Ее напряженные соски горели и ныли.

– Пять тысяч – очень большая сумма, – снова заметил Хэл. Его спокойствие и выдержка производили тем более сильное впечатление, что теперь Розалинда видела всю степень его возбуждения. Ее рука невольно потянулась к нему, и его глаза заблестели. – Повторяю, мне требуется подтверждение твоих добрых намерений, чтобы согласиться на такую ставку.

– Что ты имеешь в виду?

Она надеялась на какую-нибудь интимную ласку, которая немедленно заставит их вернуться в дом, чтобы получить удовлетворение, но губы Хэла расплылись в улыбке, столь же сладострастной, как и у мифологического существа за его спиной.

Тело Розалинды от лона до груди пронзила дрожь.

– Поцелуй устроит? Или нечто большее?

– Я готова на все, – вздохнула она радостно.

Хэл взял в руки ее лицо, и она потерлась о него щекой.

– Что ж, можно для начала…

Он склонил голову и припал к ее рту, и она обвила его шею.

Хэл незамедлительно воспользовался разрешением, и она почувствовала, что его руки уже ласкают ее интимные складки. За годы совместной жизни он знал, что делать, чтобы поставить ее на колени.

Розалинда закричала и забилась в экстазе, а он снова поцеловал ее, не переставая теребить источник наслаждения.

– Хочешь прокатиться, дорогая?

– Да, зачем спрашивать? – простонала она.

– Тогда встань на колени над подушкой и отстегни подтяжки.

Стоило Розалинде догадаться о его намерениях, как ее бросило сразу и в жар, и в холод.

– Как прикажешь, – выдохнула она, вставая на колени на толстом одеяле, и нетерпеливо нащупала пуговицы подтяжек в стремлении как можно быстрее отстегнуть их и обрести свободу. Мгновение спустя она уже заняла излюбленную позу, подняв попку к глазастой луне, тогда как пальцы любимого мужчины заскользили вниз по ее позвоночнику.

– Черт, какая же ты красивая! – ахнул он в восхищении. – Нам следует чаще заниматься этим при свете луны.

– Но здесь нас могут увидеть, – посетовала она слабо, пока он ласкал ее под рубашкой.

– Тогда будем делать это при свете дня.

– При свете дня?

Розалинда плохо соображала, но все же каким-то чудом смогла возразить. Впрочем, ей всегда нравилось делать то, что он предлагал. В знак одобрения она изогнула к нему бедра, и он прижал ладонь к ее сокровенному месту. Так, что она застонала.

– Ты очень возбуждена, дорогая?

Розалинда пробормотала что-то невнятное, желая ощутить его большой шершавый палец внутри.

– Ты знаешь, что все у тебя пульсирует от нетерпения, дорогая?

– Правда? Тогда чего же ждешь? – едва сумела она спросить, сгорая от сладострастия.

Хэл всегда долго мучил ее, перед тем как завладеть сзади, и она не понимала, зачем так долго готовиться к тому, что ей так нравится.

Усмехнувшись, Хэл потянулся за глиняным горшочком. Секунду спустя он уже смазывал густым теплым маслом ее промежность, заставляя Розалинду урчать от удовольствия. Чем ближе подбиралась его рука к цели, тем сильнее делалось ее нетерпение. Она не могла дождаться, когда он наконец овладеет ею, как будто много дней не знала мужчину, хотя последний раз отдавалась ему в полдник.

Он осторожно ввел в нее один палец, затем второй и поцеловал в плечо. От третьего пальца по ее позвоночнику побежали мурашки удовольствия. Изнывая от чувственности, она была готова его принять.

Со стоном он подразнил ее пальцами, потом пристроился к ней сзади. Издав стон одобрения, Розалинда прижалась к нему ягодицами, и он железной хваткой сжал ее бедра.

Она выкрикнула его имя, и ее тело призывно раскрылось ему навстречу. Хэл вошел в нее одним быстрым движением сразу на всю длину и замер, не шевелясь, потом вздрогнул и, прошептав ее имя, пришел в движение, чтобы получить удовольствие от любимой женщины.

Каждая клеточка ее существа упивалась радостью его силы. Они неслись все быстрее и неистовее, приближая себя к вершине развязки.

Вдруг Хэл замер; по его телу пробежала дрожь, и в ее глубины выплеснулось горячее семя, отчего она тоже взлетела на волне экстаза.

Сотрясаемая последними волнами оргазма, Розалинда сползла на пол по двери каюты. К счастью, ей удалось сбежать из большого салона и вернуться сюда, прежде чем ее фантазия достигла конца.

Все это глупости, конечно. Хэл не собирался обзаводиться детьми; ей было нетрудно понять это после встречи с его отцом. Лучше думать о нем как о доброжелательном партнере и защитнике на пути в Монтану, чем о потенциальном муже, решила Розалинда, и по ее щеке скатилась слеза.