Глава 22

Судхакар с глубоким облегчением покинул борт «Отважного». Путешествие в Англию оказалось весьма изнурительным. Сначала он попал в Калькутту. Город ему очень не понравился. Толпы народа, шум, крики. Нигде не пройти свободно. Того и гляди, тебя опалят факельщики или бесцеремонно оттолкнут в сторону чьи-то слуги. При каждом джентльмене их было не меньше двадцати, включая лакеев, расчищающих дорогу перед паланкином, и тех, кто его нес. Особенно утомительной оказалась прогулка рядом с медленно бредущими слонами, которые привыкли опорожняться на ходу.

Нет, ему положительно не хватало его деревни. Там была лишь одна высокопоставленная персона, Ричард Дженингем, которого сопровождали всего двое слуг — один прокладывал путь, другой нес зонт от солнца. Только теперь он осознал, что до настоящей помпезности Дженингему было еще очень далеко.

Жизнь на «Отважном», по контрасту с большим городом, напоминала родную стихию. В небольшой плавучей деревне четверо пассажиров, запертые на корабле как в ловушке, были предоставлены самим себе. Сначала английские джентльмены отнеслись к Судхакару с презрительным высокомерием, как и ко всем, кто не принадлежал, по их мнению, к обеспеченному классу. Судхакара это ничуть не удивило, так как Дженингем придерживался тех же взглядов, пока не обнаружил, что Судхакар единственный из всей деревни разговаривает на английском языке и хорошо играет в шахматы.

После нескольких недель путешествия скука заставила трех англичан прибиться к пожилому индийскому джентльмену. Молодые люди возвращались в Англию, как предположил Судхакар, после службы в этот не самый звездный для ост-индской армии час. Вскоре все четверо стали каждый вечер собираться вместе и играть в карты.

По крайней мере одного из англичан, мистера Майкла Эдвардса, поразила воспитанность и естественность, с какой держался этот индус. Он был всегда аккуратно одет и производил впечатление респектабельного человека. Когда Майкла заносило и он начинал рассказывать всякие небылицы, в глазах у Судхакара появлялся неодобрительный блеск. Но кто по молодости не сочинял историй о своих ратных подвигах! Без этого армейская жизнь выглядела бы слишком земной и скучной, каковой она и была в действительности.

Как только их судно пришвартовалось к берегу, трое парней, включая Майкла, ступили на землю и через минуту уже растворились в ночи, совершенно забыв о своих обещаниях Судхакару проводить его до места назначения.

Вечером Майкл рассказывал своей сестре Джинни о битве при Таджпуре, слегка приукрашивая картину, дабы описание не походило на сводку военных действий. И что-то вдруг заставило его вспомнить о своем попутчике.

— Что такое? — спросила Джинни, когда Майкл, стукнув себя по колену, умолк. Она была смышленой девушкой, но ей никак не удавалось связать воедино робкий характер младшего братишки с его героизмом на поле брани.

— Совсем забыл про старика индуса с судна. Я обещал довезти его… Черт побери, куда он собирался? Кажется, на Бери-стрит.

— О, это рядом с Сент-Джеймсским парком, — сказала Джинни. — Прекрасный район, Майкл.

Он пожал плечами:

— Наверное, дядя какого-нибудь дворецкого или что-нибудь в этом роде. А теперь послушай, как я однажды взял в плен раджу…

Вообще-то Судхакар другого и не ждал от этих англичан. Они были молоды и глупы. В помощи таких людей он не нуждался. Констебль проводил его к выстроившимся в ряд наемным экипажам.

Лондон оказался в сто раз хуже Калькутты. Кареты и лошади с трудом пробивали себе дорогу на проезжей части улиц. Тротуары были забиты пешеходами. Шум стоял невообразимый. И все куда-то неслись сломя голову. В их экипаж чудом не врезалась мчавшаяся навстречу карета. Когда Судхакар оглянулся назад, он увидел лакея, приклеившегося к запяткам. Если бы этот человек упал, то при такой скорости, несомненно, разбился бы насмерть. В сравнении с этим транспортом медлительные и пахучие индийские слоны были олицетворением безопасности.

Через полчаса он предстал перед слугой — исключительно представительным слугой, не менее чопорным, чем сам Ричард Дженингем. Судхакар поприветствовал его в лучших традициях восточной вежливости.

— Виконтесса ожидает моего приезда, — добавил он, закончив все церемонии.

Кодсуолл был гораздо умнее Майкла Эдвардса. За долгую жизнь он научился распознавать благородство. Ему хватило беглого взгляда, чтобы приравнять прибывшего из Индии мистера Судхакара к аристократу — по тамошним меркам, разумеется. Это было видно хотя бы по тому, как индиец держал голову.

Поклонившись, Кодсуолл повернулся к лакею.

— Джон! Отнеси саквояж джентльмена в Восточную гостиную.

Судхакар вежливо поднял руку.

— Спасибо. Я предпочел бы оставить его при себе.

— К сожалению, хозяев нет дома, — продолжал дворецкий. — Позвольте предложить вам перекусить и что-нибудь из напитков?

Откушав, гость не спеша последовал за Кодсуоллом в Восточную гостиную, сказав, что подождет приглашения от виконтессы до утра.

— Отличные манеры, ничего не скажешь, — пробормотал себе под нос дворецкий, одинаково пренебрежительно относящийся как к индусам, так и к ирландцам. Отец говорил ему, чтобы он не нанимал на работу ни тех, ни других. Но нет правил без исключений.

Когда дворецкий объявил о прибытии гостя, лицо Габби осветилось радостью. Квил промолчал, но подумал, что мистер Судхакар, должно быть, и впрямь выдающийся человек, если Кодсуолл проникся к нему таким почтением и разместил в лучшей спальне. Квил подождал, пока за ним закроется дверь и они с Габби останутся вдвоем.

— Кто этот мистер Судхакар? — спросил он, как бы невзначай удерживая ее руку, когда она хотела дернуть колокольчик, чтобы вызвать Маргарет.

— Я ведь тебе рассказывала! — удивилась Габби, садясь перед туалетным столиком. — В Индии Судхакар был моим лучшим другом. Это тот доктор, который лечит ядами. Теперь ты вспоминаешь? Мне просто не терпится с ним повидаться. Это может показаться странным, но мне его недостает больше, чем моего отца.

— Видимо, это чрезвычайно достойная личность. Но что привело мистера Судхакара в Англию?

В ожидании ответа Квил бесстрастно наблюдал за Габби. Ее щеки были почему-то слишком розовыми.

— Судхакар помог мне спасти Кази-Рао. Я писала в Индию и просила, чтобы он связался с госпожой Туласи-Бей. И потом…

— Но сын госпожи Туласи-Бей приезжал в Англию месяц назад. Какая надобность мистеру Судхакару являться сюда теперь, когда ты уже назначила преемника Холькара?

— Значит, раньше он не мог приехать, — твердо заявила Габби. — Я приглашала его посетить нас в любое удобное для него время. И можешь не называть его мистер Судхакар. Индусы редко называют себя «мистер».

— Боюсь, я еще не вполне это усвоил, дорогая. — Квил встал за спиной жены и провел пальцами по ее волосам. — Объясни мне все-таки, зачем ему понадобилось ехать в такую даль? Насколько я понял, Судхакар — пожилой человек. Это, должно быть, для него очень тяжелое путешествие.

— Я уже сказала тебе — он сделал это ради меня, я просила его приехать.

— А почему ты его просила, Габби? — Квил перебирал ее шелковистые золотисто-каштановые волосы.

Габби замялась.

— Может, он привез свой чудодейственный отвар? — невинным тоном поинтересовался Квил.

— Ты не должен так говорить о его лекарстве!

— А как я должен говорить о том, чего не знаю? А ты-то сама знаешь?

— Я… я тоже не знаю, — призналась Габби. — Но у Судхакара особенное лекарство.

— Мы с тобой о нем ничего не знаем. Может, это такая же гадость, какую я выкинул? Мне кажется, хватит уже этих разговоров. Я не стану принимать никакого зелья. Ни от английского аптекаря, ни от индийского чудо-лекаря. Ни при каких обстоятельствах и невзирая на твою дружбу с Судхакаром!

— Но Судхакар не шарлатан, как тот аптекарь, — взмолилась Габби, поймав взгляд мужа в зеркале своего туалетного столика. — В этом лекарстве нет никакой конопли.

— Поскольку мистер Мур хвастал, что ее используют индусы, Судхакар с успехом мог включить ее в свой рецепт. — Габби нервно передернула плечами. — Кроме того, — продолжал Квил, — ты обещала больше не покупать мне лекарств.

— Я написала Судхакару задолго до этого обещания.

— Насколько я помню, мы с тобой однажды уже обсуждали его лекарские способности, — жестко произнес Квил. — И ты сказала, я цитирую: «Обещаю не покупать больше никаких отваров». И после этого ты снова предлагаешь мне «особенное лекарство Судхакара».

Габби сделалась пунцовой.

— Мне не нужно покупать его лекарство, — пробормотала она.

— Это не относится к делу. — Квил резко повернулся и, отойдя от нее, остановился у окна. — Но что самое возмутительное, Габби, — это твоя ложь.

— Квил, но я действительно…

— Ты лгала мне, сознательно вводя меня в заблуждение, — подчеркнул он. — Конечно, не так, как про Кази-Рао.

— Здесь я тебе не лгала!

— Умолчала, — с горечью уточнил Квил. — Ты ничего не рассказывала о Джосенте-Рао Холькаре и той бурной деятельности, которую ты развила, чтобы возвести его на престол. Я делаю вывод, что ты мне не доверяешь. Ты, наверное, думаешь, что я не прервал контакты с Ост-Индской компанией?

— Вовсе нет! И я не лгу тебе, когда…

— Не надо, Габби! — оборвал ее Квил. Его голос был подобен щелчку хлыста. — Никогда не лги мне впредь. Неужели ты не можешь признать, что не права? Ты нарушила свое слово.

Он круто повернулся к ней.

Габби слышала в ушах стук своего сердца. Веки распухли от подступивших слез.

— Но я не имела в виду…

— С оправданиями у тебя уже перебор, — заметил Квил. — Благие намерения — не повод для лжи. А ты лгала на каждом шагу, как только вошла в этот дом, и не придавала этому никакого значения. Я не утверждаю, — мягко произнес он, — что ты делала это с какой-то низменной целью.

Она подавила рыдания и крикнула сквозь слезы:

— Я не со зла!

— Я знаю.

— Единственное, почему я скрывала все это… Я просто хотела помочь тебе. Я знала, что ты не позволишь Судхакару приехать в Англию. А позже подумала, что он уже в пути, поэтому не видела смысла сообщать тебе об этом. И вообще, разве ты не понимаешь, что его лекарство может избавить тебя от мигрени? Он писал, что есть средство, которое…

— Я понимаю только одно, — прервал ее Квил, — что я не могу доверять своей жене. — Четкие звуки его голоса напоминали удары камней, падающих в глубокий колодец. — Я должен постоянно думать, говоришь ли ты правду или решила меня обмануть ради моего же блага, — сердито закончил он.

Из глаз Габби снова закапали слезы, но она старалась не разрыдаться и говорить ровным голосом:

— Я… я собиралась рассказать тебе о Джосенте Холькаре, но мне было интересно устроить все это самой. Да, я умолчала о нескольких письмах, но я не считала это ложью. Я подумала, пусть это будет для тебя сюрпризом.

— Это и есть ложь. Ты не считаешь, что ложь — это то, чего нужно избегать?

Габби заморгала, и слезы закапали еще чаще. В замешательстве она потеряла контроль над своим голосом.

— Я никогда не позволяю себе плохой лжи, — всхлипывая, пропищала она. — У меня это вошло в привычку, потому что мой отец… — Она была вынуждена замолчать, чтобы проглотить проклятые рыдания.

— Габби, твой отец, несомненно, заслуживал, чтобы ты его обманывала, — вздохнул Квил. Он подошел к ней и поднял ее со стула. — Но меня-то зачем? Я не тиран. И я никогда не выдал бы Ост-Индской компании твои планы. Я понимаю, твой отец вынуждал тебя действовать тайно, но теперь ты моя жена! И если мы будем постоянно лгать друг другу, наша жизнь превратится в ад!

Квил поцеловал ее в голову, прикоснулся к соленой щеке — и слова сами собой вырвались из груди:

— Видит Бог, Габби, я хочу, чтобы наш брак был счастливым! Я хочу этого больше всего на свете!

Она с рыданием упала к нему на грудь.

— Я верю тебе, верю! — приговаривала она. — Я не хотела тебе лгать! Если б ты знал, как сильно я люблю тебя, Квил!

В груди у него всколыхнулось теплое чувство.

— Я тоже люблю тебя, Габби.

— Я знаю, — всхлипывала она, — потому так и поступала. Я имею в виду, если б я не знала, что ты меня любишь, я бы не стала ничего скрывать… Просто я хотела сделать тебе сюрприз! Потому что ты любишь меня и считаешь, что я смышленая. Ты сам так сказал — и я хотела показать, что способна сделать действительно что-то умное!

— Все ясно, — медленно проговорил Квил, пятясь к кровати. Держа жену за руку, он усадил ее к себе на колени. — Значит, ты не рассказывала мне о своих планах относительно Холькара и трона, потому что я…

— Ты сказал, — прервала его Габби, — что женщин нужно вводить в директорат Ост-Индской компании!

Квил прижал ее к себе и поцеловал шелковые волосы.

— Это была моя ошибка, больше я никогда не стану восхищаться твоим умом, — засмеялся он. Габби подняла голову.

— О, Квил, ты такой… — Икота помешала ей договорить. — Неудивительно, что я ужасно влюблена в тебя.

Квил судорожно сглотнул. Убогих не любят — разве что чересчур романтичные люди вроде Габби.

— Вот, возьми. — Он вложил ей в руку носовой платок. Габби прислонилась к его плечу. Из груди у нее вырвался всхлип.

— Завтра я скажу Судхакару, что ты отказываешься от его лечения.

— Почему бы тебе не сказать, что все решилось само собой уже после того, как ты ему написала? — предложил Квил. — Я бы не хотел, чтобы твой друг подумал, что его заставили проделать столь трудное путешествие ради твоего каприза. И я должен признать, что вполне доволен неожиданным разрешением моих… проблем. — Он сомкнул руки вокруг этой очаровательной душистой кошечки у него на коленях. — Особенно если учесть, что это заслуга моей ох какой сметливой женушки!

— Если я пообещаю больше не лгать, ты думаешь, мы сможем быть счастливы? — тревожно спросила Габби. Квил нежно стер последние слезы с ее щек.

— Наш брак и так чересчур хорош, — прошептал он, прокладывая поцелуями путь к ее рту. — Настолько хорош, что я… даже пугаюсь. Я не предполагал, что можно испытывать подобные чувства к кому-либо.

— О, Квил, мне так жаль, что я обманывала тебя. Клянусь, это не из-за недоверия или…

— Я знаю, — прошептал он в ее волосы. — Я знаю, ты делала это из самых лучших побуждений.

С минуту они сидели молча. Габби почти перестала плакать.

— Ты знаешь, что сейчас сказала бы леди Сильвия? — спросила она с длинным прерывистым всхлипом.

— Вот уж не берусь предсказывать, что ей стукнет в голову.

— «Квил, позвони, чтобы принесли чай! Такой перерасход эмоций требует подкрепления». — После довольно удачной имитации рявкающего голоса леди Сильвии Габби уткнулась мужу в грудь и добавила: — Я позвоню Маргарет. Мой нос должно быть, красный, как черешня.

— Мне так не кажется, — улыбнулся Квил, проводя пальцем вдоль ее маленького аристократического носика. — И я не хочу никакого чая. Для чаепития сейчас слишком позднее время. Мне нужна ты, Габби. Я хочу выпить мою жену. — Он почти не видел ее лица — только длинные коричневые ресницы, золотистые на кончиках, и слегка приподнявшиеся уголки губ.

Она обняла мужа за шею и накрыла губами его рот.

— Но я действительно хотела бы выпить чая.

— Габби… — В голосе Квила слышалось недовольство.

— У меня, наверное, опухли веки. Мне нужен чай для компресса.

— Габби! — заворчал Квил. Он наклонился, чтобы запечатлеть поцелуй на опухших веках.

Нежные пальчики наигрывали мелодию на его шее, и медленно раскрывшиеся губы предлагали вкусить их нектар. Это было лучше, чем чай.

Бесконечная сладость поцелуев постепенно перерастала во что-то иное, более настоятельное и неукротимое.

Обнаружив себя обнаженной, Габби чуть не задохнулась. Поначалу она воспротивилась, но потом махнула рукой на неприличия, а вскоре ей было уже не до протестов. Страсть сделала ее открытой для ласк. И Квил решил показать ей, что в их продолжающемся эксперименте есть нечто большее, чем она могла вообразить.

Он успешно справился со своим делом. Возможно, даже слишком.

К тому времени, когда он усадил ее верхом на себя, в нем бушевал безумный огонь. Неровный ритм ее телодвижений доставлял больше мучений, чем удовольствия.

Квил крепился. И вновь крепился.

Но у всякого терпения есть предел.

Внезапно Габби оказалась лежащей на спине — и он всей тяжестью навалился сверху. Это было восхитительно. Когда он вошел в нее, по телу Габби разлилось наслаждение,

— Нет, — испугалась она, но этот слабый протест превратился в ликующий крик, когда ее захватил нарастающий ритм. В момент высшего блаженства этот звук слился с хриплым стоном Квила. Чуть позже она услышала его шепот:

— Это того стоило, Габби. Это того стоило!

Она ничего не ответила.

Квил уснул рядом с ней, и она чувствовала его тепло.

Но ей не спалось. Если у него снова случится приступ, думала она в тревоге, она себе этого никогда не простит.

Лучше умереть, чем жить, зная, что его зеленые глаза больше не будут темнеть от страсти. Мысли цеплялись одна за другую, нанизываясь на глухие удары сердца, приводя к осознанию ужасной вины. Отчаяние побуждало ее к решительным действиям.

Рассвет уже потихоньку пробивался сквозь шторы. С зоркостью ястреба Габби всматривалась в лицо Квила. Не стал ли он бледнее обычного? Когда он застонал во сне, у нее похолодело сердце. Он перевернулся и тут же закашлялся. Ночной горшок был у нее наготове. До десяти утра она споласкивала его уже дважды и спешила обратно к постели. Затем снова и снова отжимала салфетку и прикладывала к глазам мужа.

Когда она прикасалась к нему, он вздрагивал и норовил отвернуться. Во время рвотных позывов лицо его искажала гримаса. Габби видела, как он старается сохранить достоинство, когда его сражает боль. Один раз он открыл глаза, только чтобы сказать: «Не вини себя, любимая». Она даже решила, что он читает ее мысли. Да, она винила себя. Когда она думала о том, что, услаждаясь с ним, спровоцировала его мигрень, в душе просыпалось щемящее чувство. Если бы не она, Квил сейчас спокойно работал бы в своем кабинете, а не лежал полуживой в темноте.

Она вышла из комнаты бледная от бессонной ночи, с тенями под глазами. Ощущение вины оказало отрезвляющее действие на разум. Это не может продолжаться до бесконечности. Нужно выбирать одно из двух: навсегда оставить Квила или поговорить с Судхакаром. Третьего не дано.

— Я считаю твою идею неудачной, — решительно заявил Судхакар. — Это нельзя делать без его согласия. Каждый человек должен знать, чем его лечат.

Габби никогда не видела Судхакара таким сердитым.

— С Квилом по-другому не получится, — уныло протянула она, — а смотреть на его страдания просто невыносимо.

— Он должен сам сделать выбор.

— Мой муж — англичанин, — запричитала Габби. — Он никогда не выезжал за пределы этой страны. Ему трудно поверить, что его вылечит какое-то лекарство из Индии.

— Может вылечить, — поправил Судхакар. — И лекарство только приготовлено в Индии, на самом деле оно другого происхождения. Это средство избавляет от головных болей, вызванных телесными травмами.

— Но если я правильно поняла, в любом случае хуже не будет? — настаивала Габби. — Так почему не попробовать?

— Верно, лекарство не усугубит уже имеющихся физических недугов, если принимать его правильно. Риск осложнений хоть и невелик, но существует. Мое лекарство приготовлено из смертельного яда, Габриэла. И поэтому вдвойне важно, чтобы пациент сам принял решение. Мы не должны делать это за него.

— Но это для его же блага, — упиралась Габби. Бессонница, тревога и чувство вины выбивали барабанную дробь в мозгу, создавая угрозу нервного срыва.

— Мы… то есть я, — поправился Судхакар, — никогда не заставляю людей подчиняться моей воле. А ты, Габриэла, сейчас рассуждаешь как твой отец.

— Мой отец! — вскричала Габби. — Моему отцу ни до кого нет дела! Он и обо мне никогда не заботился. Я думаю об этом с тех пор, как села на корабль.

— Вопрос отеческой заботы к делу не относится. Твой отец полагает, что он лучше всех знает, что нужно жителям нашей деревни. И он добивается, чтобы люди следовали его правилам — не важно, согласны мы или нет.

— Не могу поверить, что вы сравниваете меня с моим отцом, — проговорила Габби после долгого молчания. Глаза ее были сухи, голова высоко поднята.

— Я говорю правду такой, какой ее вижу, — последовал откровенный ответ. — Если твой муж не хочет принимать мое лекарство, оставь его в покое. Предоставь ему право выбора.

Уязвленная тем, что ее уподобляют отцу, Габби ухватилась за последнюю соломинку, чтобы оправдать свои действия.

— Мой отец позволяет людям выбирать — или согласиться с ним, или покинуть деревню. Я совсем другой человек. Я люблю Квила. Люблю так сильно, что не смогу всю жизнь мириться с его мучениями. Мне придется… покинуть его.

— А это уже твой выбор, Габриэла. У меня были пациенты, которые оставляли своих умирающих супругов просто из сострадания. Нет ничего тяжелее, чем видеть, как мучается любимый человек.

У Габби задрожали губы.

— Я не хотела напоминать вам о вашем горе. Извините, Судхакар.

— Мой сын умер очень давно, — устало произнес он. — Со временем все забывается.

— Но я помню, когда заболел Джохар, вы испробовали все, что только можно. Вы давали ему лекарство, которое я принесла из дома, хотя вполне вероятно, Джохар отказался бы его принимать. Вы знаете, как он ненавидел моего отца.

— Джохар… Джохар умирал. Он уже не мог сам сделать выбор.

— Не вижу здесь разницы! — с жаром возразила Габби. На лице Судхакара не дрогнул ни один мускул.

— Разница есть. Тайно давать лекарство тому, кто не умирает, — это в духе твоего отца. Ты воспитывалась в доме, где один человек ставил себя выше всех и с упорством, достойным лучшего применения, насаждал свои порядки — свое христианство, свою мораль. Я был бы разочарован, если бы ты переняла его методы.

— О Судхакар! — воскликнула Габби. — Мои действия не имеют ничего общего с его методами. Я люблю Квила!

— Это не меняет дела. — Судхакар обвел взглядом библиотеку. — Мне было приятно вновь тебя встретить, в твоем доме. И я рад видеть тебя замужней женщиной, моя маленькая Габриэла. Но завтра мне нужно возвращаться в мою деревню.

— Нет, — запротестовала Габби. — Вы не можете уехать, пока не поговорите с моим мужем.

— Это ничего не изменит, Габриэла, — вздохнул Судхакар. — Я давно убедился, что англичане обнаруживают удивительную неприязнь к неизвестным лекарствам. Особенно если эти лекарства приходят, как они выражаются, «с Востока». — Он взглянул на Габби с глубоким сочувствием и добавил: — Боюсь, тебе придется свыкнуться со страданиями твоего мужа.

Судхакар прав. Квил не станет принимать это лекарство. И не потому, что его привез индус, а из чистого упрямства. Если он сказал, что больше не будет иметь дел с шарлатанами, его уже не переубедишь. И все же она не теряла надежды.

— Дайте мне это лекарство, — попросила Габби, протягивая руку. — Прошу вас, Судхакар. — Эхо донесло до нее властный тон ее отца.

— Нет, детка, — произнес Судхакар устало. У нее сжалось сердце, но она не отступала.

— Я приносила лекарство Джохару, потому что любила его. Я люблю своего мужа и хочу, чтобы вы дали мне для него лекарство. Вы говорили, что от него не будет вреда.

— Мой долг предупредить тебя, что ты совершаешь ужасную ошибку, Габриэла.

Пожилой индус тяжело вздохнул и, открыв саквояж из красного гобелена, достал небольшой пузырек.

— Я сделала свой выбор, — проговорила Габби. — Квил почти наверняка бросит меня, когда узнает. Но я должна быть уверена, что испробовала все, чтобы избавить его от приступов. Если это не поможет, мне придется его покинуть. Но в любом случае так продолжаться не может.

— Теперь я вижу, что ты дитя своего отца, — печально покачал головой Судхакар. — Тебе известна история первой женитьбы твоего отца? Он обращал жителей деревни в христианство, но не добился успеха. Тогда он женился на бедной маленькой Бале, зная, что, будучи ее мужем, сможет навязать ей свою религию.

— Я этого не знала.

— Но у него ничего не вышло, — грустно продолжал Судхакар. — Когда умер их ребенок, твой единокровный брат, Бала покончила с собой — она не смогла без него жить. У твоего отца после этой трагедии пропало желание заниматься спасением душ. И тогда он занялся бизнесом.

Слова эти больно задели Габби, но она не подала и виду.

— В свете того, что вы рассказали, наставления моего отца выглядят жалко. Но я — дитя не только своего отца, но в такой же мере и ваше, Судхакар. Если я смогла так сильно полюбить Квила, то потому лишь, что вы и Джохар дарили мне свою любовь. Когда заболел Джохар, вы давали ему лекарства, не спрашивая его желания. Сейчас я веду себя так же, как вы.

В комнате воцарилось тягостное молчание.

— Возможно, ты права, — задумчиво начал Судхакар. — Твои мотивы всегда были благородны. Даже когда ты была ребенком, ты умела любить глубоко и самозабвенно. И всегда старалась помочь другим. — Он протянул ей пузырек. — Этот объем рассчитан на два приема — для взрослого мужчины. Отмеряй точно по полфлакона. При правильной дозировке побочного действия быть не должно, но повышенная доза может убить пациента. Попробуй дать вторую порцию через сорок восемь часов, но только в том случае, если ты убедишься, что первая не подействовала.

— Хорошо, я так и сделаю. Но как я смогу узнать, что действие предыдущей дозы уже закончилось?

— Вскоре после приема лекарства пациента начинает одолевать чрезмерная сонливость, и он засыпает в первые же два-три часа. В этом нет никакой опасности. Сон может продолжаться от двенадцати часов до суток. Но я применял это лекарство только дважды. В одном случае оно помогло, в другом — нет. После приема лекарства твой муж должен выполнять все те действия, которые вызывают его мигрень. — Судхакар посмотрел Габби прямо в глаза. — Ты понимаешь, о чем я говорю, Габриэла? — Она кивнула.

— Что это за лекарство? — Судхакар пожал плечами:

— Я тебе уже говорил — это яд. Особый яд, выделяемый древесной лягушкой. С его помощью лягушка усыпляет свою жертву. В очень небольших дозах этот яд затормаживает действие определенных участков головного мозга и тем самым восстанавливает нарушенные двигательные функции. Я назначал этот препарат одному молодому мужчине, который получил травму головы при падении с дерева. Он не мог наклоняться, так как это движение вызывало у него сильную головную боль. На него лекарство подействовало…

Габби проглотила комок, застрявший в горле, стараясь не думать, как Квил отнесся бы к подобному «снотворному». Во всяком случае, она должна сейчас решить главный вопрос — следует ли настаивать на том, чтобы муж согласился на повторный эксперимент?

— Судхакар, вы не могли бы задержаться в Лондоне до конца недели? Квил проболеет еще несколько дней, а я бы хотела, чтобы вы познакомились с человеком, за которого я вышла замуж.

— Габриэла, я с радостью нанесу визит твоему мужу, если ты пообещаешь пересмотреть свое решение. — Габби опустила голову.

— Я благодарна вам за ваше терпение. Но мне, право, очень жаль, что вы отождествляете меня с моим отцом.

Заметив, что она уклонилась от ответа на его просьбу, Судхакар тяжело вздохнул.

— Я был бы горд назвать тебя своей дочерью, — сказал он. — Ты у меня — здесь, в моем сердце. То, что в твоем отце проистекает от зла, в тебе — от любви. А теперь позволь мне отдохнуть, Габриэла. Мои стариковские ноги все еще думают, что я на корабле.

Габби поцеловала его в лоб и выскользнула из комнаты, сжимая в руке маленькую бутылочку.