Глава 19

– Кого это собираются венчать, особу королевской крови?

– Это не свадьба, ты, тупая башка! – прикрикнул кучер с облучка тележки, на которой громоздилась бочка с пивом, на ломового извозчика, застрявшего позади него в длинной очереди повозок и телег. – Ты что, гробов не видишь?

Теперь уже и ломовик разглядел деревянные ящики под грудами цветов на крышках.

– А кто умер? Какой-нибудь набоб и весь его гарем?

– Не знаю. Может, и правда кто-нибудь из королевской семьи.

Сказать по правде, похоронный кортеж был самым торжественным из всех, какие когда-либо видели лондонцы, и самым нарядным. Единственным, кто имел по-настоящему похоронный вид на фоне мужчин с черными повязками на рукаве и женщин, в большинстве своем надевших черные платья, был возглавлявший процессию высокий черноволосый мужчина на вороном коне. Наблюдавшие за шествием горожане почтительно склоняли головы и умолкали, когда он проезжал мимо.

За лордом Ардетом и похоронными дрогами следовал оркестр, исполнявший гимны, а за музыкантами бодро вышагивали родственники и знакомые усопших, оживленно болтая между собой, дети бросали цветы и монеты в толпу зевак на тротуарах, а элегантные экипажи, запряженные прекрасными лошадьми, двигались за траурным кортежем по направлению к церкви Святой Цецилии.

Гробы, лошади и ребятишки были украшены цветами в честь цветочницы, которой ее приятели из числа тех, кто развозил по рынку товары на тележках, дали прозвище Клевер. Да, так вот просто – Клевер. У нее были такие грандиозные похороны, о каких никогда не смела бы и мечтать простая цветочница, – чуть ли не весь рынок Ковент-Гарден шел за гробом. А почему бы и нет? Их товары были раскуплены людьми Ардета ранним утром, к тому же им была обещана поездка в Ричмонд на погребение, а после этого добрая трапеза в гостинице.

Клиенты и соседи сапожного мастера шли за гробом в начищенных до блеска башмаках. Бывшие ученики отставного школьного учителя явились выразить соболезнование его утрате, так же поступили и прихожане усопшего викария. Никто не знал, кого лишилась женщина под густой вуалью, но было ясно, что она не слишком скорбит о своей потере, бросая цветы в толпу и посылая воздушные поцелуи привлекательным молодым людям.

В экипажах разместились люди разных сословий – и разодетая знать, и люди попроще; некоторые утирали слезы, некоторые казались ошеломленными внезапной переменой своего материального положения к лучшему, а очень приметная из-за своих золотисто-рыжих волос женщина в дорогом траурном платье с черными кружевами то и дело хмурила брови… особенно в те минуты, когда одинокий неулыбчивый всадник оказывался поблизости от нее.

Служба в церкви была достойной, торжественной и недолгой. Службу совершал епископ, он неоднократно справлялся со списком, который держал в руке, и несколько раз обращался к лорду Ардету по поводу данного последим обещания оплатить новую крышу для церкви.

Похороны заняли гораздо больше времени. Не хватало могильщиков, да и откуда их было взять в такой короткий срок? На помощь в буквальном смысле слова пришли некоторые из участников похоронной процессии: они копали землю в то время, как в церкви звучали гимн за гимном. Погребение цветочницы совершалось с тем же благоговением, как и погребение викария, сапожного мастера и сестры солдата – к вящему удивлению и восторгу ее друзей, которые проливали столь же обильные слезы, как и родственники прочих усопших.

Ардет был доволен. Джини не могла сказать того же о себе. Она, разумеется, была рада, что спешно подготовленные планы осуществились без особых помех и вроде бы никто не чувствовал себя лишним, что люди знатного происхождения и уличные торговцы с одинаковым воодушевлением пели псалмы. Радовалась, она и тому, что люди эти облегчили тяжесть потери тем, кто переживал истинное горе.

Джини была довольна, что на похороны приехали ее сестра с мужем. Главным образом потому, что их присутствие означало: Питер чувствует себя хорошо, его можно оставлять дома на попечении няни. А Лоррейн явно изменилась к лучшему: стала менее эгоистичной и, кажется, обрела чувство долга по отношению к окружающим. Джини заметила и то, что Лоррейн прилагает все усилия, чтобы удерживать Роджера подальше от Дейзи.

Трапеза после похорон скорее походила на деревенскую ярмарку, нежели поминки. Ардет отправил в ближайшую маленькую гостиницу, которая не могла самостоятельно справиться с таким наплывом гостей, многочисленные корзины с готовой едой и поставщиков провизии. Все были обслужены – и те, кто оказался в помещении, и те, кто остался на свежем воздухе, местные жители и лондонцы, оплакивающие умерших, и любители угоститься за чужой счет по любому поводу.

Ардет был хозяином стола, владетельным лордом и Санта-Клаусом в одном лице. Он выражал соболезнования; он давал советы; он раздавал монеты. Подолгу беседовал почти с каждым мужчиной и с каждой женщиной, избегая Джини, как ей самой показалось. Даже детям уделил частицу своего внимания – показал им несколько фокусов при участии Олива.

Мисс Хэдли и Джеймс Винросс, в свою очередь, заботились о том, чтобы каждый был ублаготворен, а также о том, чтобы все экипажи, повозки и тележки были освобождены от продовольствия и чтобы в них поместились утомленные участники поминок. Все они разъехались еще до наступления темноты. Несколько экипажей направилось в лондонские доки, а две кареты – в Ардсли-Кип, не дожидаясь того дня, когда туда соберутся уехать из города лорд и леди Ардет. Джини показалось, что при расставании было пролито больше слез, чем на похоронах. Ее чувства были разнородными: она и радовалась тому, что ее новые друзья начнут новую жизнь, и печалилась от того, что столько людей умерло.

Джини, разумеется, знала и до этого, но сегодня увидела с особенной ясностью, насколько богат ее муж – и насколько ненормален, чтобы не сказать больше. Однако, будучи настоящей леди, она не могла себе позволить устраивать сцены, особенно на глазах у столь пестрой толпы. Она видела, что Лоррейн, которая чувствовала себя не слишком уютно в среде городской черни, тем не менее держалась с полным самообладанием и была вежлива со всеми. Мисс Хэдли не проявляла признаков нервозности ни при каких обстоятельствах, хотя здесь ей пришлось немало потрудиться, чтобы удерживать дочерей викария подальше от местных фермеров. Джини заметила, с какой ласковой заботливостью относилась вдова сапожного мастера к осиротевшим детям, хоть и сама потеряла спутника жизни. Даже мисс Калвертон, не без труда заталкивая кошек в их клетки, сохраняла полную выдержку.

Джини считала себя обязанной вести себя соответственно. Она покажет своему супругу, что при всей поспешности их необычного брака он женился на достойной его особе, преданной ему и стойкой.

Она улыбалась, когда это было возможно, или сохраняла серьезное выражение лица при иных обстоятельствах, утешала и поддерживала тех, кто в этом нуждался, раздала несколько монет из собственного кошелька. Она была графиней, по ней равнялись, на нее смотрели с любопытством. Джини держалась уверенно, несмотря на сумбур в голове, спазмы в желудке и раздражение в глубине души. Если она в состоянии устраивать жизнь других людей, значит, в состоянии устроить и свою собственную. И жизнь своего мужа.

Она с нетерпением ждала, когда они вернутся домой.

Мисс Хэдли, невероятно усталая, рано удалилась на покой. Джеймс остался в гостинице на пристани с теми, кто должен был отплыть на корабле рано утром. Джини разрешила Мари удалиться к ней в комнату – или в обиталище Кэмпбелла над конюшней, – в награду за ее сегодняшние труды.

Джини постучалась в дверь библиотеки и вошла. Она не хотела дожидаться, пока он придумает какую-нибудь отговорку, чтобы отделаться от нее. Если кого-то надо спасать, кто-то получил увечье и тому подобное, это подождет до завтра. Сейчас ее, Джини, черед.

Она не распустила волосы. Не надела на себя прозрачную ночную сорочку с низким вырезом. Она пришла не за тем, чтобы соблазнить мужчину. Одному Богу известно, возможно ли это вообще. А дьяволу ведомо, что она безуспешно пыталась это сделать. Она пришла, чтобы высказать несколько, по ее мнению, разумных замечаний.

– Не надо, – заговорила Джини, направляясь через всю комнату к кожаному креслу, в котором до ее появления, потягивая бренди, сидел Ардет.

Он встал, когда она вошла, и поставил стакан прямо на пол. Олив тотчас принялся пить из этого стакана, похоже, празднуя отбытие кошек.

– Не надо, – повторила Джини четким, холодным голосом. – Больше так никогда не делайте.

Олив вылетел из комнаты.

Ардет прикинулся непонимающим.

– Хочу надеяться, что больше нам не придется принимать в доме проститутку и целую стайку цветочниц.

Джини скрестила руки на груди и уперлась в Ардета пылающим взглядом.

– Хотите выпить? – предложил он. – Тут где-то есть чистый стакан.

– Я говорю о прошлой ночи. О вашем равнодушии ко мне.

На секунду Ардет утратил вид полной уверенности в себе, убежденности, что ему все наилучшим образом известно, что он хозяин положения.

– Я… м-м… я был очень утомлен.

– Ни один мужчина не бывает настолько утомленным, пока он жив.

Эти слова настолько ошеломили Ардета, что он утратил дар речи.

Он, но не Джини. Она продолжала:

– Это все ваши фокусы, одна из штучек, придуманных герром Месмером, или ваша собственная.

Он поднял руки, признавая свою вину.

– Но ведь я не усыпил вас. Не посягнул на ваш рассудок.

Он не посягнул и на ее тело.

– Нет, вы просто сбежали. Как трус.

Никто еще не называл его трусом. Ни в ту пору, когда он размахивал средневековым боевым топором, ни в те века, когда он орудовал метафорической косой.

– Да. Возможно, вы правы.

Ему нечего было сказать в свою защиту.

– Как вы считаете, что я чувствовала после этого?

Насколько он понял, когда пробудился, она была в ярости. Но на ее вопрос не ответил.

Джини подступила на шаг ближе и ткнула его пальцем в грудь:

– Вы сплутовали в игре!

– Сплутовал? Но ведь я не знал правил.

– Лжец!

– Я не лгу, – заявил он.

– Ладно, тогда скажите, я вам нравлюсь?

Молчание.

– Я знаю, что нравлюсь. Вы хотите меня?

Молчание.

– Ваше молчание я принимаю за утвердительный ответ. Вы убедились, что мы подходим друг другу, мы почти супруги. А с супругой не следует обращаться так, как вы обращаетесь со мной.

– Но у меня не было супружеского опыта.

– И нет сейчас. Я ваша жена. – Джини снова ткнула Ардета пальцем в грудь. – Я не просто одна из тех, кто созерцает ваши фокусы. Мы находились в супружеской постели, черт возьми, а не в балагане бродячего цирка! Я не хочу играть в эти игры, слышите?

Уголок его рта чуть приподнялся при виде того, как его маленькая прелестная женушка превратилась в настоящую бой-бабу.

– Мне кажется, соседи слышат вас.

Джини понизила голос:

– Если вы не хотите быть моим мужем, скажите об этом прямо, и я уеду.

– Нет.

– «Нет» в том смысле, что вы не хотите быть моим мужем, или в том смысле, что не желаете отвечать?

– «Нет» в том смысле, что не хочу, чтобы вы покинули меня.

– М-м… Ну хорошо хоть, что не солгали.

– Я вообще не лгу, – повторил он.

– Вот как? Тогда скажите, что это у вас в брюках? Еще одна пачка выигравших лотерейных билетов?

На этот раз Ардет не удержался от улыбки.

– Я хочу, чтобы вы остались. Я хочу вас.

– Но?

– Но я не хочу причинить вам боль.

Джини снова повысила голос чуть не до крика:

– Я видела, как вы держали на руках перепуганную кошку! Во имя спасения души, я видела, как вы держали на руках ребенка. Вы не могли бы, никогда не могли бы причинить мне боль!

Он пожал плечами:

– Кто скажет, что может случиться в неистовом порыве страсти?

Джини сжала кулак, выпрямилась и с размаху ударила его кулаком в живот.

– Уф! – Ардет отшатнулся скорее от удивления, чем от боли. – Миледи, что это значит?!

– Это вам за то, что вы считаете меня хрупким цветочком. У меня есть шипы. Я вынуждена была научиться защищать себя, когда рядом не было ни одного человека, который позаботился бы о моей безопасности. Вы больше меня и сильнее, у вас есть… загадочные способности, но и я не безоружна.

Он потер ладонью живот.

– Я это вижу.

– Не надо больше отговорок, – сказала Джини и подошла к нему ближе. – И никакой чепухи насчет обета. Вы дали клятву стать более человечным, и вы ее исполнили с избытком сотню раз. Взгляните на тех людей, которым вы, и только вы один, помогли сегодня. Но вы дали и клятву быть моим мужем. Не моим другом, не моим банкиром, не моим заступником, но моим мужем, Ардет.

Она была права. Ардет женился на Имоджин Хоупвелл Маклин, чтобы оберегать и защищать ее, но ее счастье тоже в его руках. Если женщине для счастья необходима любовная близость, он обязан пожертвовать своими принципами и быть в достаточной степени джентльменом, чтобы подчиниться. Таким образом, долг и наслаждение объединялись, разум и чувство приходили к согласию, философия, филантропия и страсть делили одну постель. Как это славно! Он будет осторожным и деликатным, но как скоро можно увести Джини в свою спальню? Четыре месяца он не думал об этом самоограничении, а сейчас не решается преодолеть всего один пролет лестницы.

– Корин, – только и произнес он.

– Что?

– Сегодня ночью я Корин, не граф и не игрушка дьявола.

Джини пропустила мимо ушей упоминание о дьяволе.

– Сегодня ночью? – спросила она.

Корин взглянул на окно.

– Почти совсем стемнело. Скоро подадут обед.

– Но что, если вдруг понадобится сделать что-то еще, если еще кому-то нужно будет…

Он не дал ей договорить:

– Вы снова правы. Я хочу вас, Джини! Сейчас.

Ухватившись за тонкую ткань ее платья, он привлек Джини к себе и поцеловал тем поцелуем, о каком мечтал всю жизнь. Два тела слились в одно, больше ничто не разделяло их, Корина и Джини, кроме одежды, которую он сбрасывал с себя и с нее лихорадочными движениями, не прерывая поцелуя, наслаждаясь вкусом ее губ, трогая своим языком ее язык. Джини отвечала ему, спрашивая, ища, узнавая, изнемогая в упоении страсти.

Он вынул шпильки из ее волос и пропускал между пальцами шелковистые пряди – как долго грезил он об этом во сне и наяву! И был убежден, что в нем никогда не угаснет желание трогать эти сияющие золотом кудри – никогда, даже в самом глубоком забытьи.

Джини помогала ему раздевать ее, пальцы ее дрожали в спешке и от того, что их поцелуй превратился во множество поцелуев без начала и конца. Сюртук Ардета валялся на полу, так же как его шейный платок и жилет. Платье Джини было расстегнуто, корсет распущен, и Корин нежно ласкал ее белоснежные груди. Джини запустила обе руки ему под рубашку и гладила твердые подвижные мышцы, напрягшиеся в стремлении прижать ее тело к его телу как можно сильнее.

Ардет вдруг задрожал неудержимой дрожью.

– Тебе холодно? – спросила она.

– Не думаю, чтобы мне хоть когда-нибудь еще стало холодно.

– Если холодно, я согрею тебя. Я вся в огне.

– Нет, это всего лишь искра по сравнению с тем, что будет дальше.

Он разжигал огонь своими поцелуями, быстрыми, словно искры. Нагнулся и поцеловал то место между ног Джини, которого касался рукой. Джини вскрикнула от наслаждения и муки, потому что наслаждение было еще неполным.

Она потянулась к застежке его панталон, однако Ардет удержал ее руку.

– Не теперь.

– А когда? – выдохнула она.

– Когда я преклонюсь перед каждым уголком твоего тела, моя волшебная, желанная Джини. Когда уже больше не смогу отдалить миг прекраснейшей муки, когда я должен буду соединиться с тобой, иначе взорвусь.

Она продолжала его ласкать.

– Ну хорошо. Сейчас. Но не здесь. Я не могу заниматься любовью со своей женой на столе. – Он с вожделением посмотрел на ковер на полу у камина. – Или на полу.

Все еще у него в объятиях, Джини хихикнула.

– А я подумала, что на сегодня ты забыл о графском величии.

– Но и не стал варваром. Я обыкновенный мужчина, который любит комфорт и хочет, чтобы жена его была счастлива. К тому же в библиотеке пол ничем не покрыт.

– Но я не уверена, что смогу подняться по лестнице. У меня все косточки расслабились.

Тогда он подхватил ее на руки и понес к двери. Джини кое-как натянула платье на тот случай, если они наткнутся на кого-нибудь из слуг. Она ничего не могла поделать с растрепавшимися волосами, покрасневшими от поцелуев губами и прерывистым дыханием. Оставалось только поторапливать Корина.

А тот уже собирался снова поцеловать Джини, его страсть разбушевалась еще сильнее, если это вообще было возможно, от того, что он держал Джини на руках. Он поставил ногу на первую ступеньку лестницы – и вдруг услышал в прихожей чьи-то голоса.

– Я родственница. Обо мне не нужно докладывать! – закричала на Рэндольфа не кто иная, как Лоррейн, после чего ринулась в библиотеку.

Но тут она увидела Джини у Ардета на руках и выкрикнула:

– Ох, вы уже слышали ужасные новости?

– Какие новости? – спросила Джини просто из вежливости.

Чем скорее Лоррейн сообщит свои ничтожные сплетни, тем скорее они с Корином вернутся в рай.

– Ты хочешь сказать, что не упала в обморок, узнав о несчастье?

Мысли у Джини были туманными, сердце билось неровно, колени ослабели, но обморок?!

– Нет, я совершенно здорова.

– Тогда что ты делаешь у Ардета на руках? Да еще перед обедом?

Пожалуй, можно объяснить, почему у Лоррейн и Роджера всего один ребенок, подумала Джини, перед глазами у которой поплыл– от ярости красноватый туман. Джини снова хихикнула без всякой видимой причины, но Ардет поставил ее на ноги. Он приобнял ее одной рукой, придерживая таким образом сползающее платье, и спросил:

– Какие новости? Что за несчастье? Мы ни с кем не разговаривали после возвращения из Ричмонда.

Высвободившись из объятий Ардета… нет, Корина, Джини заметила, что Лоррейн сама не своя.

– Питер здоров? – пожелала узнать Джини, позабыв о беспорядке в своем туалете при мысли о том, что у ребенка начался рецидив, пока они с Кориной раздевали друг друга.

– Он чувствует себя отлично. Беда с моим мужем.

– Неужели у лорда Кормака развивается застой в легких? Он выглядел вполне здоровым сегодня утром, да и погода была хорошая.

Лоррейн расправила смятый платок, который сжимала в руке, и вытерла губы.

– Мой муж… – начала она и, всхлипывая, стала бормотать что-то совершенно невнятное, прихватив платок зубами.

– Боже милостивый, уж не умер ли Роджер? – вспыхнула Джини, отбирая у сестры платок.

– Н-нет, но это случится завтра утром.

– Объясните, – потребовал Ардет.

– Сразу после нашего возвращения из Ричмонда он уехал в свой клуб. Этот ужасный Уиллфорд был там. И он твердил всем и каждому, что вы перешли все допустимые границы, превратив похороны в праздник, устроили гулянье по случаю смерти несчастных нищих. Он даже узнал об этой женщине, которая совершила убийство. Он говорил, что если вы и не помешанный, то все равно опасная для общества личность и что вас следует посадить в тюрьму, пока вы не причинили людям зла.

– Он говорил вещи и похуже.

– Да, это было еще до того, как вы спасли нашего сына и устроили все эти похороны. Теперь он заявляет, что излечение Питера противоестественно, ведь все врачи от него отказались. Он намекает, что вы занимаетесь черной магией, исповедуете язычество, и действия ваши нечестивые, языческие. Говорит, что видел, как вы зажигали сигару без огнива или спичек.

Для Джини все это было как ночной кошмар. Ей захотелось, чтобы у нее в руке оказался носовой платок и чтобы она тоже могла сунуть его себе в рот до того, как выскажет собственные сомнения и страхи.

Лоррейн тем временем продолжала объяснять Ардету, что Роджер не мог слышать, как порочат его шурина.

– Ведь мы у вас в неоплатном долгу, – завершила она свою взволнованную речь.

– Долг уплачен, – возразил граф. – Кормак сумел освободить Дейзи.

– Это ничего не значит. Вы член семьи.

Джини не стала напоминать, что всего несколько месяцев назад даже ее не считали родственницей. Что ж, времена меняются.

– Надеюсь, Роджер выплеснул свой кларет ему в физиономию? – поинтересовалась Джини.

Ардет и Лоррейн молча уставились на нее.

– Разбил ему нос до крови. Поставил фонарь под глазом. Дал по мозгам так, что он света невзвидел. Как там еще? У армейских полно таких словечек, – продолжила она.

У Лоррейн отвисла челюсть – и не только потому, что ее сестра заговорила на солдатском жаргоне.

– Так ты считаешь, что Роджер мог учинить драку в клубе? Да его за это исключили бы из числа членов навсегда!

– О, вот как! Тогда в чем все-таки дело?

У Лоррейн задрожали губы.

– Он… он вызвал Уиллфорда на дуэль.

– Дуэли запрещены законом.

Лоррейн проигнорировала это замечание.

– Уиллфорд выбрал пистолеты! Он солдат. Офицер. Его жизнь зависит от умения обращаться с оружием. Какие шансы могут быть у Роджера? Он и стрелял-то лишь тогда, когда охотился на куропаток и кроликов!

– Когда? – спросил Ардет.

– Когда мы жили в деревне.

– Я спрашиваю, когда состоится дуэль?

– Завтра утром. Я добилась, чтобы он мне сказал. – Лоррейн схватила Ардета за руку. – Вы должны что-то предпринять. Ссора произошла из-за вас.

Джини встала между ними.

– Ты все такая же себялюбивая девчонка, Лоррейн, какой была всегда. Ты полагаешь, что мой муж обязан умереть вместо твоего? Но это не он вызвал Уиллфорда. Его вызвал твой не в меру горячий барон.

– Но ведь Ардет настоящий воин. Он сам так говорил, верно? Ты только посмотри на него! Или я чего-то не понимаю?

Джини посмотрела. Ее муж был бледнее обычного, любовный жар его угас. И ему стало холодно, Джини поняла это, едва взглянув на него. Она подняла с пола сюртук и подала ему. Ардет надел и сказал:

– Я не стану стреляться с Уиллфордом. Я никого не хочу убивать.

– Но вы можете его усыпить. Я знаю, что это вам доступно, – настаивала Лоррейн.

У Джини появилась надежда. Кажется, Лоррейн не так проста, какой она ее считала. Ардет покачал головой.

– Уиллфорд проснется. А когда это произойдет, он будет еще более уверен в том, что я либо состою на службе у самого дьявола, либо хочу обвести своего противника вокруг пальца. Такие люди, как Уиллфорд, путают гордость и честь и никогда не отказываются от поединка.

– Значит, мой сын лишится отца. – Лоррейн снова расплакалась, потом закричала: – И это из-за вас, Ардет! Кровь Роджера останется на ваших руках, не важно, кто будет держать пистолет! Вы станете его смертью!

– Нет!