Глава 34
О детях в корзинках и семьях в каретах
Дарби и Рис прибыли в «Медведя и сову» около трех часов дня. Рис с самого начала пути забился в угол и всю дорогу провел в таком положении, фальшиво напевая отрывки своих произведений. Одного этого было достаточно, чтобы человек напился до бесчувствия.
Не успел экипаж остановиться, как Рис спрыгнул на землю и побрел неведомо куда, бормоча что-то об органе и деревенской церкви.
Дарби снял комнаты, нашел женщину, которой поручил присмотреть за девочками на эту ночь, после чего вышел во двор и оглядел дорогу, откуда был должен появиться дорожный экипаж. Последние полтора часа его терзало чувство смутной вины.
Он нехорошо поступил. Неправильно. Честно говоря, его чувства были ранены упоминанием Генриетты о том, что она считает эту свадьбу только средством заполучить детей, словно они были наследством, которое он привез с собой. Но все же он дурно поступил, оставив жену одну с девочками, как бы пылко она ни рассуждала о том, что хочет стать матерью.
Даже опытная нянька не смогла справиться со слабым желудком Аннабел и истериками Джози. Поездка из Лондона была настоящим адом. Нет никаких причин надеяться, что обратное путешествие пройдет лучше.
Дарби со вздохом повернулся к хозяину гостиницы и спросил, нельзя ли нанять лошадь. Хозяин оказался человеком сговорчивым, и через пять минут Дарби уже сидел в седле, и крепкая лошадка рысцой трусила назад по дороге.
Полчаса спустя он увидел дорожный экипаж, мирно покачивавшийся на рессорах и выглядевший именно тем, чем был: каретой, в которой путешествует семья.
Дарби взмахом руки остановил экипаж, привязал лошадь сзади и с тайным отвращением, усиленным ударившим в нос омерзительным запахом, полез внутрь. Первое, что он увидел, была большая корзина между сиденьями, до краев наполненная смятыми пеленками и детской одеждой. И точно: Аннабел уже успели переодеть. Однако, как бы там ни было, его глазам предстала на редкость мирная сцена. Генриетта притулилась в углу с Аннабел на руках. Обе крепко спали. Судя по тому, что веки Аннабел распухли даже во сне, она перед сном успела наплакаться. Джози сидела на противоположном сиденье, подложив под себя ногу, и сосала большой палец. При виде брата она вытащила палец изо рта и прошипела:
— Ш-ш-ш! Аннабел спит!
— Вижу, — тихо сказал Дарби и, сев рядом, кивнул лакею, который закрыл дверцу. Экипаж возобновил свой медленный, успокаивающий ритм. — Я решил присоединиться к вам, на случай если Генриетте понадобится помощь. Надеюсь, вы приятно провели время?
Что-то в манере Джози сосать большой палец, упорно уставясь на туфельки, возбудило в нем подозрения.
— Все было хорошо, не так ли? Она не ответила.
— Джози!…
Наконец младшая сестра снова вынула палец изо рта и объявила:
— Я могу звать ее Генриетта, потому что она вышла за моего брата.
— Прекрасно, — кивнул Дарби.
— У нее горячий нрав, — равнодушно заметила Джози. — Смотри.
Она показала на маленькие лампы, прикрепленные к стенкам экипажа. Дарби присмотрелся, не заметил ничего особенного, но Джози с нескрываемым удовлетворением взирала на абажур. Возможно, несчастный абажур подвергся неожиданной атаке.
Что же, Дарби не привыкать. Его мать бросалась ростбифом. Вероятно, рано или поздно он сумеет свыкнуться с летающими абажурами.
Джози казалась совершенно невозмутимой. Похоже, каждый устроенный ею скандал доставлял ей несказанное удовольствие. Он смутно помнил, что она присутствовала на том рождественском ужине… да-да, в какой-то момент ее позвали вниз. Но была она там, когда его мачеха швырнула супницей в викария? Во всяком случае, реакция отца была вполне предсказуема. Он даже с места не встал и равнодушно бросил жене:
— Черт меня возьми, если на этот раз ты не перегнула палку.
Дарби решил, что может выработать в себе такое же отношение к поступкам жены. Кроме того, теперь, когда он пробыл в экипаже достаточно времени, неприятный запах почти не ощущался. А тут еще несколько прядей волос Генриетты вырвались из сетки, и она выглядела непривычно растрепанной. Это напомнило ему, что всякое путешествие имеет свой конец. А концом этого будет брачная ночь.
Веки Джози отяжелели, и Дарби предположил, что девочка вот-вот заснет. Немного поколебавшись, он осторожно взял на руки Аннабел и уложил в корзину, поверх белья. Корзина оказалась словно предназначенной для этой цели: ребенок даже не пошевелился. Потом Дарби сел рядом с женой и положил ее голову себе на плечо.
Она приоткрыла глаза, непонимающе взглянула на него, пробормотала: «Я предупреждала тебя» — и снова погрузилась в сон.
Дарби оставалось только наблюдать, как засыпает Джози. Когда малышка громко засопела, он решил доставить себе удовольствие и снять маленькую сетку, удерживавшую волосы Генриетты. Медленно-медленно, по одной, он стал вытаскивать те шпильки, до которых мог дотянуться. Неудивительно, что ее волосы казались такими послушными! Она втыкала в них куда больше шпилек, чем, по его мнению, могло понадобиться женщине. Наконец ему удалось снять сетку и отбросить в сторону. Его жена не будет одеваться как старуха!
Ровно через две минуты он точно понял, почему Генриетта Маклеллан нуждалась в сетке для волос и большем количестве шпилек, чем он обычно видел в лавке галантерейщика. Волосы водопадом упали на плечи, как львиная грива, переливаясь золотом и янтарем. Они не вились: это слово приводило на память кудряшки и маленьких девочек. Они переливались огнем, непокорные и неуправляемые, спускаясь до самой талии. Его пальцы запутались в огромной массе шелка-сырца.
На ней, естественно был дорожный костюм, сшитый без всякого почтения к женскому телу. Он был из толстой ткани, и швы в некоторых местах были неровными. Дарби, желая кое в чем удостовериться, провел рукой по переду костюма, но совершенно ничего не ощутил. Да, он нащупал кое-какие неровности, вероятно, обозначавшие грудь Генриетты, но будь он проклят, если смог определить ее форму. Видение этих холмиков в его ладонях преследовало его в снах.
Пальцы Дарби обвели грубую шерсть лифа. Под этой шерстью скрывались груди цвета тончайшего кремового кружева. Только куда мягче. А на вершинке цвел сосок, темно-розовый, как поздние розы.
Джози всхрапнула во сне, и Дарби застыл. Не слишком это по-джентльменски: ласкать грудь жены в присутствии детей, пусть и спящих. Решая, что делать, он оставил ладонь на теплом изгибе правой руки Генриетты, вернее, на смятой ткани, вероятно, закрывавшей грудь, тут же забыл обо всем и снова стал гладить груди Генриетты, пытаясь определить их форму. Все равно что на ощупь определить очертания фрукта в темноте.
Но руки то и дело натыкались на толстую ткань. Кроме того, он сумел пересчитать все кости в ее корсете, а это означало, что белье на его жене такое же тяжелое и стесняющее, как, вероятно, было когда-то у его бабушки. Он лениво провел по каждой кости, выступающей сквозь слои смятой шерсти. Неудивительно, что Генриетта держится так прямо. У нее просто нет выхода.
Генриетта со своей стороны слишком наслаждалась, чтобы открыть глаза. Было странно утешительным проснуться и обнаружить, что длинные пальцы Дарби танцуют на ее грудях, то и дело оглаживая их.
Она слегка вздрогнула, но не пошевелилась, боясь, что выдаст себя. Даже сквозь слои шерсти, корсетной ткани и полотна ее тело ощущало прикосновения его ладоней.
Похоже, он стал ощупывать ее корсет.
Веки Генриетты затрепетали и почти приподнялись. Ее так и подмывало спросить, что он делает. Но голова приятно кружилась, и при мысли о том, что его пальцы скользят по лифу дорожного костюма, сердце бешено заколотилось. Отзвуки этого биения спускались все ниже и ниже, к развилке между бедер. Он будто проводил рукой по поверхности воды, тогда как она находилась чуть ниже этой поверхности. Груди покалывало, точно они молили о его прикосновении.
Тихо ахнув, Генриетта приоткрыла глаза. Пальцы Дарби мгновенно замерли, словно он собирался всего лишь поддержать спящую жену и случайно коснулся ее груди.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. И вдруг Генриетта увидела в самой глубине его глаз смешливые искорки. Он знал, что она не спит! Каким-то образом догадался! Она никогда не умела хранить секреты!
— Наслаждаешься украдкой, дорогая? — прошептал он, подув на спадавшие на ее лоб завитки.
Она могла отрицать… заявить, что спала… повести себя как леди. Поэтому немедленно выпрямилась, пытаясь придумать, что делать.
— Тебе удобно? — осведомился он, и низкий, почти сонный голос едва не побудил ее вновь прижаться к его плечу.
Он будто понял, о чем она думает.
— Почему бы тебе не прислониться ко мне снова, Генриетта?
Она никогда ни к чему не прислонялась, никогда не сутулилась, никогда не давала себе воли.
«Держите спину прямо, и ваше увечье будет менее заметно», — посоветовал один из докторов. И Генриетта никогда этого не забывала.
Но тут ее словно ветром взметнуло с сиденья.
— Дети! — ахнула она.
— Обе спят, — заверил Дарби, притягивая Генриетту к себе. Она потеряла равновесие и свалилась ему на колени. Его дыхание ласкало ее шею.
— Боже, что случилось с моей прической? — пожаловалась она и, перегнувшись, чтобы подхватить тяжелое покрывало волос, услышала странный сдавленный звук, явно исходивший от Дарби.
— Что-то не так?
Дарби не знал, что ответить. Те жестокие боги, которые изобрели корсеты, забыли прикрыть упругую попку Генриетты жесткой тканью на китовом усе. Она примостилась прямо на его мужское достоинство, соблазнительно круглая, мягкая и нежная. Сама Генриетта, возможно, понятия не имела, что там болтается у него между ног. Но очевидно, что-то заметила, потому что продолжала вертеться, пытаясь найти местечко поудобнее.
Он сжал ее талию и усадил рядом с собой на сиденье. Его жена оглядывалась, вероятно, гадая, куда девалась сетка для волос. Но тут же, сообразив, что пропало кое-что еще, всплеснула руками:
— Где Аннабел?
— Здесь, — успокоил Дарби, гордо поднимая крышку корзинки для пикников. — Прекрасная переноска для детей!
— Ты положил Аннабел в корзинку для пикников? А… а потом закрыл крышкой?
— Она не могла задохнуться, — заверил Дарби. — Корзинка сплетена из тростника, и в отверстия проникает много воздуха.
Генриетта уставилась на него с раскрытым ртом. Дарби почему-то был уверен, что будь рядом блюдо с ростбифом, оно сейчас летело бы в его голову. Поэтому он сделал первый ход.
Этот поцелуй джентльменским не назовешь. Скорее предупреждением, предшественником, предтечей вечера. В отличие от нее Дарби прекрасно знал, почему его колени оказались таким неудобным местом. По какой-то неизвестной причине его убого одетая жена возбуждала в нем такую похоть, какой он не ведал с тех пор, как безумно влюбился в третью горничную.
Безумный, терзающий его голод, такой же примитивный, как гнев или скорбь.
Его язык ворвался в ее рот, как казаки в покоренную деревню, — вторжение сначала, вопросы потом. Этот поцелуй говорил о наготе, о грудях без корсета и коленях без брюк.
И его жена, его вечно скованная жена, прекрасно поняла значение этого поцелуя. Она уперлась руками в его плечи и пробормотала нечто неразборчивое. Должно быть, увещевала.
Но он ощущал ее вкус… и ощущал разгорающуюся страсть, хотя она упорно толкала его в плечи. Тогда он просто схватил ее и вновь втащил к себе на колени. Язык огня опалил его чресла, когда ее попка опять опустилась ему на ноги. Он снова завладел ее ртом, одновременно прижимая к себе все сильнее. И неожиданно она коснулась его языка своим, может, застенчиво, но уж точно по своей воле. Безумное вожделение, скрутившее Дарби, стало для него откровением.
Саймон Дарби гордился тем, что никогда не терял самообладания. Никогда. Еще в ранней юности у него сложилось мнение, что обнаженные эмоции непривлекательны и неблагоразумны. Он часто наблюдал, как мачеха с каким-то неудержимым восторгом закатывала скандалы, а отец, все еще увлеченный красавицей женой, не думал жаловаться. Позже Дарби стал свидетелем, как отец поддался игорной лихорадке и делал все более высокие ставки даже на заведомо проигрышную карту. Сам Дарби рано приучился владеть собой, не давая воли чувствам.
Но сейчас в самой глубине души Дарби сознавал, что жена способна заставить его забыть о принципах, которыми он руководствовался столько лет. Его трясло… буквально трясло. Он впервые дрожал, держа женщину в объятиях. Это было унизительно.
Нужно поговорить с ней, объяснить, что он не…
— Что ты делаешь с Генриеттой? — заинтересованно осведомился тонкий голосок с другой стороны экипажа.
Генриетта хрипло застонала и отстранилась от него так быстро, что едва не свалилась на пол. Дарби выпрямился и строго взглянул на сестру. Интересно, когда она успела проснуться?
Джози сидела на противоположном сиденье, сосала большой палец и вопросительно рассматривала их.
— Я с ней здороваюсь, — пояснил он. Джози прищурилась.
— А со мной ты так никогда не здороваешься, — попеняла она.
— Ты не моя жена.
Губы Джози мгновенно сжались в тонкую мятежную линию. Дарби приготовился к взрыву воплей с упоминанием сиротства и рано ушедшей мамы, но Генриетта оборвала не успевший начаться визг.
— Помни, что я сказала тебе, дорогая, — предупредила она, кивком показав на абажур.
К его невероятному удивлению, Джози моргнула и успокоилась. Очевидно, с абажуром была связана некая свирепая угроза.
— Мистер Дарби не хотел быть резким, — продолжала Генриетта, сворачивая в узел огромную копну волос, хотя непонятно было, как она надеялась удержать ее на голове без сетки, к тому времени благополучно покоившейся в кармане Дарби.
К счастью, колеса застучали по булыжникам: верный признак что они добрались до «Медведя и совы».
— Мы с твоим братом просто обменивались приветствиями, — пояснила Генриетта и, оставив наконец все попытки привести волосы в порядок, просто нахлобучила поверх капор. — Супруги, встречаясь, могут обмениваться поцелуями.
Судя по всему, Джози она не убедила, но Генриетта безмятежно предложила ей надеть шляпку, поскольку гостиница совсем рядом.
Дарби тоже кое в чем сомневался. Но по другой причине. Он украдкой глянул на колени. Если это просто приветствие, что подумает его жена о грядущей ночи?
Взглянув на Генриетту, он с радостью заметил ее пылающие щеки и распухшую от поцелуев нижнюю губу.
Когда Дарби спрыгнул на землю, с неба посыпались редкие снежинки. Было еще совсем рано, но небо потемнело и покрылось низкими тучами, предвещающими метель. Генриетта передала ему дремлющую Аннабел. Дарби огляделся в поисках лакея, которому мог бы передать сестру, но увидел только неуклюжего громилу, который скорее всего уронит ребенка. Поэтому, к собственному удивлению, он обнаружил, что несет малышку ко входу в гостиницу. Аннабел проснулась, растянула в улыбке беззубый ротик и назвала его мамой. Такой уютный теплый комочек, особенно когда от нее не слишком сильно пахнет!
Снежинки застревали в раскаленном золоте волос Генриетты и сразу же исчезали. Должно быть, таяли.
— Думаю, завтрашняя поездка отменяется, — заметил он, догоняя жену, ведущую за руку Джози.
— О Господи! — вздохнула Генриетта, глядя в небо. Дарби поддался сладостному искушению.
— Мы могли бы провести день в постели, — прошептал он ей на ухо. — Только чтобы согревать друг друга.
Она, чьи губы все еще хранили следы его поцелуев, подняла голову и снова удивила его. В глазах играла лукавая улыбка, приподнимавшая уголки губ. Снежинки летели на ее волосы и ресницы, но она совсем не была Снежной королевой, холодной и бесчувственной.
Он молча последовал за ней в гостиницу, потому что не знал, что сказать. Сама мысль о том, что обычная улыбка может вызвать разлившийся по телу, как при тяжкой простуде, жар, воистину была пугающей.
