Глава 18
В спальне повисла оглушительная тишина. Софи не могла определить, что выражает лицо Грейсона — потрясение возмущение, отчаяние?
Ей было очень жарко, несмотря на то что теперь, когда огонь в камине догорел, в комнате похолодало. Голова у нее кружилась, тело сотрясали судороги. Нужно уйти. Но Грейсон удивил ее. Он схватил ее за руку и посмотрел на их сплетенные пальцы, а потом поднял голову и встретился с ней глазами.
— Что вы говорите? — спросил он с трудом выговаривая каждый слог.
— Вы меня слышали, Грейсон, — спокойно и с отвращением к своим словам ответила она.
Он медленно покачал головой, словно не верил в то, что она сказала.
— У вас была связь с Найлзом Прескоттом? С человеком, который годится вам в отцы?
Она не могла ни двигаться, ни говорить.
— Софи, да объясните же! — Голос его звучал грубо, напряженно.
— Да! Ну и что? Да, у меня была связь с Найлзом Прескоттом.
Он сжал ее руку до боли.
— Скажите, что он взял вас силой, и он мне заплатит за это!
Она вспыхнула и, закрыв глаза, увидела ту давнишнюю ночь. Силой? Разве Найлз Прескотт взял ее силой? Он сказал ей, что она сама виновата. Разве не так?
— Нет, это не было насилие, — произнесла она помертвевшими губами.
На лице его выразилось недоумение.
— Тогда почему? Потому что вы решили, что у меня роман с Меган? Вы хотели мне отплатить? — Она вскинула голову:
— Нет! Конечно, нет!
Но как же, дать ему понять, когда она сама едва понимает, как все это могло случиться?
— Тогда зачем вы с ним спали?
Она подняла голову и увидела в зеркале свое отражение — распухшие от ласк губы, спутанные волосы, побледневшее лицо и отчаяние в глазах. Дрожащими руками она подняла с пола халат и закуталась в него.
— Ответьте мне, Софи.
— Что вы хотите, чтобы я сказала? Что я была дурочкой, что я совершила ошибку? Могу ответить и так, если вы от этого почувствуете себя счастливым. Или вы хотите, чтобы я рассказала вам, как моя мать, которая вчера еще смеялась и строила всякие планы, назавтра умерла от инфлюэнцы? — За месяц до ее восемнадцатого дня рождения внезапно не стало ее матери, а отец, потрясенный горем, забыл о своей дочери. — Или вы хотите услышать, как Патриция появилась в нашем доме, чтобы ухаживать за моей умирающей матерью и в результате спустя месяц с небольшим после ее смерти стала женой моего отца?
Глаза у Грейсона сузились. Он обдумывал ее слова.
— Какое это имеет отношение к Найлзу Прескотту?
Плечи ее поникли, когда она вспомнила те дни, когда пыталась увидеться с отцом, пыталась пробиться сквозь его горе, а Патриция не пускала ее к нему.
— Он тут ни при чем, — прошептала она, поворачиваясь к окну. — И в то же время при всем.
Как объяснить Грейсону, что она была страшно одинока? Что она получила записку и решила, что это от него, — когда он больше всего был ей нужен. С какой надеждой бросилась она к нему — и обнаружила там Меган, нагло ласкавшую его.
Убежав из мансарды, она пошла в музыкальную школу, чтобы забыться за виолончелью. Там оказался Найлз Прескотт, очень добрый, друг ее матери, он обнимал ее, пока она плакала. Но утешения Найлза скоро перешли в нечто иное.
Софи почувствовала, как в ней нарастает раздражение. Стыд. Недоверие. Потребность забыть все как дурной сон, пусть даже спустя столько лет.
Сколько раз она спрашивала себя: как это могло случиться? Но ответа найти не могла. Или это случилось потому, что она была так неопытна? Глупа? Отчаянно хотела быть любимой?
Но объяснение ничего не значит. Произошло только то что она сошлась с мужчиной. А потом он нанес ей смертельный удар — отдал сольный дебют Меган. За один-единственный месяц она потеряла все. Мать, свои мечты и возможность выйти замуж за любимого человека.
И эта череда неправильных поступков и ошибок полностью перевернула ее жизнь.
— Ни при чем и при всем? — переспросил Грейсон. — Вы считаете, что этого объяснения достаточно? Она встретилась с ним глазами.
— Я ничего не могу сказать такого, что изменило бы реальное положение вещей. Вам нужно то же, что и любому викторианцу. Безупречную, девственную невесту. Вы будете это отрицать?
Он смотрел на нее, не говоря ни слова.
Резко втянув воздух, чтобы сдержать слезы, она размеренным шагом подошла к письменному столу и, достав перо и бумагу, дрожащими руками нацарапала несколько слов.
Грейсон смотрел в окно и удивился, когда Софи вдруг предстала перед ним. Возмущение его улеглось, и он теперь казался шестнадцатилетним юношей, которого незаслуженно обидели. И сбили с толку. Ей страшно хотелось притянуть к себе его голову. Но он уже не мальчик, он мужчина — и она ему не нужна.
— Подпишите это, Грейсон, — попросила Софи, держа перед ним листок бумаги.
Он машинально прочел написанное. Глаза его сузились, и он удивленно взглянул на нее.
— Вы понимаете, что этим вы разрываете помолвку? — проговорил он растерянно, не понимая, чему верить и как вообще верить чему бы то ни было в этом мире, который восстал против него.
— Так будет лучше, — небрежно бросила она, хотя сердце ее разрывалось на части.
Он смотрел на лист бумаги и не знал, что с ним делать. Испугавшись, что он сейчас просто разорвет его, она поспешно добавила:
— И я хочу получить обратно «Белого лебедя», здесь об этом тоже написано.
Он поднял голову и рассеянно посмотрел на нее.
— О чем вы говорите? — Он никак не мог взять в толк, что она от него требует.
— Дом принадлежит мне, Грейсон, — отчеканила она. — Моему отцу не следовало продавать его.
И вот тут его смятение и мучительная боль сменились такой яростью, что Софи отшатнулась. Она посмотрела ему в глаза — лучше бы она этого не делала! — его глаза полыхали ненавистью. Неужели можно вот так сразу разлюбить? Так быстро. Или сильные чувства всегда так быстро меняются? Быстро и бесповоротно?
— Черт бы вас побрал! — выругался он. — Так вот о чем вы беспокоились все это время! О «Белом лебеде».
Он вырвал у нее из рук перо и бумагу и яростным движением что-то написал внизу. Потом поставил свое имя, отшвырнул ручку, она звякнула, и чернила брызнули на стол, как черно-синие слезы.
— Вот, получайте, что хотели! Ваш дом и вашу свободу.
Свободу. Она не могла говорить, потому что отчаяние сжало ей горло. Она была так поглощена борьбой, что уже и забыла, из-за чего, собственно, борется. Свобода. Но свобода от единственного человека, которого она любит и без которого не может жить.
Эта истина ударила ее как молния — а ведь она столько лет гнала ее от себя! Она всю жизнь любила того, кто не отвечал ей любовью. Потому что он всю жизнь искал совершенства. Требовал его от своего отца, от семьи Хоторн и больше всего от самого себя, благодаря чему и стал тем человеком, которого она смогла полюбить.
Его молчание и подпись на документе кричали об этой истине.
Наконец Грейсон встал, молча оделся и так же молча направился к двери. Дойдя до порога, остановился и обернулся. Его темные глаза были неподвижны и пусты, словно он потерял самое дорогое, что у него было в жизни.
— Что бы вы там ни думали, у меня никогда не было намерений посадить вас в клетку. Я хотел только, чтобы вы стали моей женой.
Он ушел, дверь за ним закрылась навсегда, и Софи осталась одна, прижав руку к своему разбитому на мелкие осколки сердцу.
Грейсон открыл дверь «Найтингейлз гейт». В мгновение ока перед ним вырос Брут, в глазах его было написано твердое решение не пускать на порог незваного гостя. Но, увидев брата своего хозяина, он отступил в сторону.
Грейсон знал, что его младший брат занимается разными темными делишками. Но именно это привело его сюда в эту ночь.
— Я хочу, чтобы ты разузнал все, что можно, о Софи, — заявил он без всяких вступлений, входя в обитый плюшем кабинет Лукаса на втором этаже. Брут бежал следом за ним, похожий на грустного мастифа.
— Простите, хозяин. Он не дал мне доложить о нем. Лукас, усмехаясь, переводил взгляд с одного на другого. Потом взмахом руки отослал своего помощника.
— Тебе и впрямь не стоило так поступать с ним, — начал Лукас с насмешливой суровостью. — Брут никак не может привыкнуть к твоей манере врываться без доклада. Ты не даешь ему возможности выполнять свои обязанности так, как он их понимает.
— Я пришел не для того, чтобы обмениваться с ним любезностями.
Лукас усмехнулся:
— Это я вижу. Ты хочешь, чтобы я покопался в прошлом твоей нареченной?
Грейсон все еще был настолько ошеломлен, разъярен, разочарован, что на вопрос брата смог лишь ответить одним словом:
— Да.
— Значите бракосочетание на мази?
— Проклятие! — Грейсон провел рукой по волосам, все еще испытывая удивление перед абсурдностью открывшейся ему истины. — Бракосочетания не будет.
Он прижал пальцы к вискам. Она спала с другим — вот истина, в которую он не мог — и не хотел — верить, несмотря на то что она сама весьма откровенно сообщила ему об этом. Винить оставалось лишь самого себя.
— Только не говори, что благопристойнейший Грейсон Хоторн узнал, что его будущая жена малость неполноценна.
— Полегче, братишка. Я не настроен шутить.
— Да, — со спокойной задумчивостью протянул Лукас. — Похоже, что так. Ну что ж, говори, что именно тебе хотелось бы узнать.
— Все, что сумеешь найти. А заодно поинтересуйся и Найлзом Прескоттом. Лукас выгнул бровь.
— Не спрашивай, — остановил его Грейсон. — Просто узнай, что сможешь, об этом человеке. Я хочу знать, откуда он, как получил свое место. — Он посмотрел брату в глаза. — Я хочу знать все, вплоть до того, какие напитки он предпочитает пить по утрам.
— А ты не хочешь сказать мне, из-за чего весь этот сыр-бор?
— Скажем так — я в конце концов прислушался к тому, о чем Софи говорила мне неоднократно. Что-то изменилось в последнее время, и мне хочется узнать, что происходит, не дожидаясь, когда она выйдет на сцену концертного зала.
— Считай, что все сделано. Что-нибудь еще?
— Это все.
Преодолев отчаяние, он обрадовался охватившей его примитивной ярости, внезапно вспыхнувшей и запульсировавшей в жилах. Ярость — чувство, которое ему хорошо знакомо.