14
Миссис Томпсон прибыла в «Батлер армс», никоим образом не подготовив к своему визиту мистера Томпсона. В один прекрасный день, стоя на веранде, она задала вопрос о своем муже, причем задала вопрос в манере, производившей впечатление, близкое к угрозе.
Миссис Томпсон была маленькой костлявой женщиной с острым взглядом темно-карих глаз, в парике. Ее манера опускать голову и таращить глаза поверх очков вызывала беспокойство, казалось, будто очень маленький бычок раздумывает, не напасть ли ему на тебя?
Никто не сказал ей, что Томпсон пошел в бар Палмера, Тельма Томпсон села в ожидании на веранде и, достав вязание, скупо рассказала о своей поездке из Айовы, о злобном шофере, о грязной гостинице прямо против автобусной станции и в конце концов дала понять: чтобы узнать адрес Томпсона, ей понадобилось много лет.
— Подумать только, что все это время он был женат! — сказала Фрей.
А миссис Томпсон, посмотрев на нее поверх очков, фыркнула.
Пибоди становилось все страшнее и страшнее. Кому-то следовало предупредить его, ведь абсолютно необходимо подготовить беднягу к тому, что произошло. Внезапный шок мог обернуться чем-то опасным. Она энергично поднялась, объявив, что голодна, и миссис Томпсон, тотчас спрятав свое вязание, сказала, что ей тоже хочется есть. Они молча прошли в кафе «Сад». Оно было битком набито, а очередь к стойке тянулась от самых дверей. Очередь пенсионеров шаг за шагом продвигалась вперед. Невероятно медленно проталкивали они свои подносы на прилавке, выбирая среди блюд салаты и десерт. Сегодняшнее меню составляли почки, гамбургеры и колбаса.
Легендарно-старой миссис Бовари, стоявшей как раз перед ними, было трудно выбрать себе блюдо. У нее ужасающе тряслись руки и голова. «Бедная миссис Бовари, — думали Пибоди, — не следовало бы ей снова брать желе…» Но миссис Бовари все же взяла его, так как любила желе, и вот все оно перевалилось через край тарелки и упало вниз, смешавшись с почками. Она попыталась было выловить желе из почек и поднять его, но у нее ничего не получилось.
— Об этом позабочусь я, — сказала миссис Томпсон, протянув вперед длинную руку, но старушка прошипела: «Заботьтесь о своих собственных делах!»
И пошла дальше, но уже без желе.
— О, извините, — пробормотала в совершенной растерянности Пибоди и взяла тарелку с почками, хотя ненавидела это блюдо. Их очередь уже почти подошла к кассе, и она ждала лишь обычного происшествия с подносом миссис Бовари. Официант попытался было притянуть его к себе, но старая дева держала поднос обеими руками и сказала:
— Будь благословен, а я понесу почки сама. Неужели вы никогда не выучите, чего хочу я!
Негр усмехнулся, и они вдвоем понесли ее поднос с едой к ближайшему столику. Зрелище — всем на удивление!
— Вот как! Оказывается, нельзя нести свой поднос самой! — сказала миссис Томпсон.
— Нет, нельзя! А им надо дать чаевые, лучше держать их в руке наготове, ведь они торопятся, а если не успеешь, они пожимают плечами и считают тебя сквалыгой.
— Сущая чепуха! — произнесла миссис Томпсон.
Кафе «Сад» располагалось в большом красивом помещении, декорированном так, чтобы вызвать в памяти картины джунглей: изображения деревьев с плодами манго и множеством стелющихся по земле корней. С крон деревьев свисали змеи и обезьяны, а пальмы отступали от карнизов, венчающих крышу, чтобы расти дальше над их головой.
Художника, вероятно, воодушевил Силвер-Спринг, — сказала миссис Пибоди. — На будущей неделе мы поедем туда из пансионата «Батлер армс» и совершим путешествие в джунгли по реке. В Силвер-Спринге есть еще аквариум и ферма, где разводят змей. Вы в первый раз во Флориде?
— В первый и последний, — ответила миссис Томпсон.
Почки были ужасающе невкусны, почки не сочетались с желе и кофе с молоком.
— Извините, — произнесла Пибоди, — мне надо на минутку выйти.
На улице она почувствовала себя лучше. Томпсон сидел на своем обычном месте в баре Палмера, он спросил:
— Пибоди, хочешь кружку пива?
— Не сейчас, — ответила она. — Я пришла предупредить… У вас — визитерша-женщина. Она ищет вас и как раз сидит сейчас там, в кафе «Сад».
— Что за женщина? Какая еще женщина?
— Ваша собственная жена! — воскликнула, вытаращив глаза, Пибоди. — Она отыскала вас!
Одним-единственным движением соскользнул Томпсон со стула в баре… Однако, сделав шаг к двери в порыве бегства, снова вернулся. Он явно и откровенно перепугался.
— Будьте добры принести нам по стакану чего-нибудь крепкого, — попросила Пибоди.
Томпсон выпил свой стакан одним глотком, потом молча постоял, плотно сдвинув густые брови… Сейчас больше, чем когда-либо, он был похож на сердитую и напуганную обезьяну.
Пибоди, положив свою руку на руку Томпсона, слегка пожала ее в знак симпатии и поспешила обратно в «Сад».
Томпсон не вернулся в «Батлер армс». Позднее мисс Фрей позвонила в бар Палмера, но Томпсон давным-давно ушел оттуда. Тельма Томпсон стояла возле телефона и, глядя обвиняюще поверх очков, говорила:
— И чем же вы тогда занимаетесь? Вы что, не можете позвонить в другой кабак?!
— Это не я заставила его исчезнуть, — сердито отвечала Фрей. — И если есть необходимость куда-то звонить, то только в больницы.
— Несчастный случай?.. — разразилась миссис Томпсон. — Но почему?! Он прекрасно существовал целых восемнадцать лет… восемнадцать лет ждала я этого дня, и вот в ту самую минуту, когда я являюсь, он исчезает. Он не мог уйти и где-то умереть, прежде чем я не поговорю с ним, он не мог сделать это намеренно!
— А он знал об этом? — спросила миссис Рубинстайн, окинув чрезвычайно долгим взглядом Пибоди.
— Нет, каким же образом? — задала встречный вопрос Пибоди. — Ну не ужасно ли это!
Она слушала, как Фрей звонила в одну больницу за другой, но в конце концов ушла в свою комнату и легла на кровать, закрывшись с головой одеялом.
Совесть рисовала Пибоди длинную трагическую серию картин, какие могли случиться… возможно, он выпил слишком много пива и сломал себе шею, возможно, он бежал на первом попавшемся автобусе и бродил теперь по округе, в чужих безлюдных местах, без денег, далеко-далеко от всякой человеческой помощи… да — он ведь мог еще прыгнуть в море!
Она ведь не предупредила его насколько возможно щадяще, ей следовало бы вспомнить, что всегда лучше предоставлять возможность принимать решения другим и нельзя давать волю сочувствию. Пибоди вновь опростоволосилась, и не было никого на свете, кто мог бы разумно поговорить с ней.
Около пяти Фрей позвонила в полицию.
* * *
Между тем мистер Томпсон спал под густым кустом в городском парке. Куст напомнил ему заросли, где он часто прятался от мамы и ее сестры. Земля была теплой и сухой. Иногда он ненадолго просыпался и засыпал снова, долгие годы он не спал так хорошо!
Поздно вечером Томпсон вылез из-под куста, было тяжело подняться на ноги и почти невозможно снова выпрямить спину. Осторожно, с трудом преодолевая крохотные расстояния, заковылял он обратно в пансионат. Все огни были погашены.
Не торопясь, он открыл ящички своего бюро, потом чемодан и вытащил бумаги, удостоверявшие, заверявшие, подтверждавшие одно или другое и юридически, и статистически, и профессионально, и церковно, и вообще социально — все документы, включавшие Александра Томпсона в общество, где он обитает.
Он положил бумаги в открытый камин вестибюля.
Безопасности ради сидя на полу в темном помещении, он разодрал целую кучу женских газет и обрывки их скомкал, а потом поджег.
Томпсон не ведал, что очаг был просто декорацией без дымохода, а на самом деле — точной копией открытых английских каминов, которыми столь восхищались родители мисс Рутермер-Беркли. Вестибюль и лестничная клетка тотчас наполнились дымом.
Томпсон открыл дверь веранды, но дым клубящейся стеной продолжал подниматься по лестнице. Казалось, будто вся греховная жизнь Томпсона взывала к небу в дыму и духоте.
— Линда! — заорал Томпсон. Он забарабанил в ее дверь и заревел: — Линда! Я снова что-то натворил!
Линда и Джо выскочили в вестибюль, голые, озаренные красными отсветами огня.
— Тут нет никакой вьюшки! — объяснял Томпсон. — Я этого не знал! Я не знал, что никакой вьюшки нет!
Из глаз его потекли слезы, и он закашлялся.
— Это всего-навсего бумаги, — успокаивал его Джо. — Они быстро сгорят.
— Что он говорит, что говорит? — то и дело переспрашивал Линду Томпсон.
— Огонь скоро погаснет, все будет хорошо! Милый Джо, иди и ложись в постель, они могут испугаться, увидев тебя без одежды. Я проветрю дом наверху!
Линда накинула на себя платье, закрыв им голову, и поспешила вверх по лестнице. Коридор был полон едкого дыма. Открыв на бегу дверь угловой комнаты, она тихонько крикнула:
— Миссис Моррис! Разрешите открыть окно в вашей комнате? Дымоход не в порядке, и дым не выходит…
Над кроватью горел ночник.
— Пожар большой? — спросила Элизабет Моррис, укрытая простыней выше носа; зубы она сняла.
— Нет, очень маленький. Я думала, лучше всего проветрить дом здесь, у вас.
— Но почему у меня?
Линда, слегка улыбнувшись, ответила:
— Потому что вы такая спокойная. Я вернусь и закрою окно, когда внизу в очаге все выгорит.
— Пожар! — закричала на лестнице мисс Фрей. Крепко вцепившись в перила, она ринулась вниз, в переполненный дымом вестибюль. Клочья сажи плавали в воздухе вокруг нее, словно летучие мыши, и там стоял Томпсон! Томпсон, со своим перекошенным лицом и взъерошенными в отсветах огня волосами, с кочергой в руке. Томпсон, еще более чем когда-либо, похожий на исчадие ада.
— Ужасный вы человек! — в страхе за него вскричала Фрей. — Где вы были?! Собираетесь сжечь нас всех вместе в доме?! Тут трезвонят в больницы и в полицию, а вы, оказывается, все это время живы! Что вы делаете, чем занимаетесь?!
Томпсон же глядел ей под ноги и объяснял, что никакой вьюшки нет, что у этого камина никакой вьюшки и не было, и как раз сегодня он, Томпсон, совершенно необычайно глух и не слышит, что она говорит.
— Но он, во всяком случае, жив, — прошептала Пибоди, — он жив, я не виновата…
Никто даже не подумал зажечь люстру, и горящий огонь превращал вестибюль в жуткое чужое помещение, а колонны отбрасывали трепещущие тени на стены.
— Глух… — самой себе повторила мисс Фрей. — Вы притворяетесь глухими, и вы притворяетесь немыми. Вы даже не знаете, как хорошо вам живется!
Она отворила дверь, ведущую на задний двор, и легкий сквозняк изгнал дым наружу — в ночь.
В восемь часов утра в «Батлер армс» вернулась миссис Томпсон. На ногах была одна Линда, она пылесосила вестибюль.
— Пришел он? — спросила миссис Томпсон.
— Да, — ответила Линда.
Тогда Тельма Томпсон уселась на веранде и вытащила свое вязание. Вид у нее был усталый, лицо превратилось в маленький замкнутый четырехугольник под париком. Сегодня она была молчалива. Постояльцы пансионата пошли завтракать и снова вернулись обратно, а она по-прежнему молчала. Все сидели друг рядом с другом в своих креслах-качалках, глядя на улицу и расположенный напротив «Приют дружбы».
Мистер Томпсон явился, когда было уже одиннадцать часов. Он был в своем черном костюме и при слуховом аппарате. Безо всяких колебаний прохромал он к жене и сказал:
— Тельма! Большой сюрприз видеть тебя в Сент-Питерсберге. Надеюсь, ты в добром здравии?!
Голос его очень изменился, такого голоса они у Томпсона прежде никогда не слышали.
— В добром здравии! — необычайно энергично произнесла Тельма Томпсон. — Мое здоровье — всего лишь то, что не интересовало тебя последние восемнадцать лет…
— Что ты сказала? — спросил Томпсон. — Я не расслышал.
— Восемнадцать лет тебе не было дела, как я себя чувствую!
Он покачал головой и повернул свое большое, поросшее волосами ухо к ней, и тогда она закричала:
— Ты сбежал от меня!
Она забыла про все на свете и, одержимая лишь своим гневом, воскликнула:
— Ты пустился в путь, оставив меня одну с собаками и садом, и ни много ни мало — в день юбилея, с тридцатью приглашенными гостями!
— Что говорит моя жена? — огорченно спросил Томпсон. — Какая-то неприятность?..
Миссис Рубинстайн заметила, что гостиная в распоряжении супругов Томпсон, если им необходимо обсудить личные вопросы.
— Обсудить! — разразилась, дрожа, Тельма Томпсон. — Ведь с ним обсуждать что-либо невозможно!
— Кажется, я смогу вам помочь, — предложила миссис Моррис. — Давайте запишем, что вы и что он собираетесь сказать друг другу. Это очень хороший способ. Что мне записать?
Миссис Томпсон рассерженно взглянула на блокнот, лежавший на коленях миссис Моррис.
— Идиотство! — изрекла она. — Пишите: «Ты оставил меня, не сказав ни слова. Почему?»
Томпсон надел очки и прочитал, а затем сказал:
— Я просто устал. Я оставил письмо, где было сказано: «Я устал».
— А дальше? — спросила миссис Моррис.
— Так не годится, — решила миссис Томпсон. — Никакой настоящей беседы не получится.
Миссис Хиггинс, наклонившись вперед, спросила:
— Вы его любили? Тогда, восемнадцать лет тому назад?
— Нет. Не любила!
— Тогда… Любите ли вы его теперь? Тельма Томпсон рассмеялась.
— Оставьте!.. — сказала она.
— Но чего же вы хотите?
А то, чего она хотела, то, чего желала, — это наконец высказаться и расквитаться с ним, она желала увидеть, что осталось от него после всех этих восемнадцати лет. Она желала узнать, стыдится ли он, раскаивается ли он… И какова ее вина, почему он бросил на нее весь их дом… и нашел ли в жизни нечто важное, чего она не понимала… Как могла миссис Моррис спрашивать, чего она хочет! Как могла она знать?.. Найти его было трудно, почти невозможно, да и дорого к тому же, но постепенно она не смогла уже больше думать ни о чем другом, кроме как найти его и поговорить. Да… говорить с ним часами, целыми днями, а потом, когда все было бы сказано и все стало бы ясно и со всем покончено… и тогда наконец-то настала бы мирная, спокойная жизнь!
— Что написать? — спросила Элизабет Моррис. Тельма Томпсон поднялась и воскликнула:
— Напишите, что никто не может говорить с тем, кто никогда не отвечает, напишите, что есть люди, которые не терпят дурного запаха и того, что в доме никогда не бывает чисто, напишите, что добрые друзья лучше злых и интеллигентных! Пишите что хотите, вы… пишите хоть целый год, но вы даже половины не напишете!
Она ринулась вперед и помчалась по веранде с вязаньем в руках. «Прочь отсюда, в отель, в автобус, в Айову!» Лицо ее покрылось красными пятнами, и она заплакала.
— Тельма, — произнес Томпсон, схватив ее за полу плаща. — Тельма Томпсон! Сейчас ты уйдешь, и мы больше никогда не увидимся, а я не слыхал ни слова из того, что ты сказала. Я расстроен. Я очень расстроен. Поверь мне, я был невозможен от начала до конца…
Какой-то миг жена Томпсона постояла молча, не глядя на него. Затем решительно спустилась вниз, на улицу, и на веранде еще довольно долго слышались ее шаги.
Никто не проронил ни слова. Миссис Моррис рисовала большие круги в своем блокноте — один пустой круг за другим, длинные ряды кругов…
После появления Тельмы Томпсон кресло-качалка Томпсона опустела, он читал лишь в своей комнате, далекий даже от ограниченного мира других.
День за днем, читая книгу за книгой, он все больше убеждался в том, что Тельма нарушила остроту его комментариев и уничтожила его непосредственную радость от чтения книг. В своей невероятно наивной простоте они не были больше достойны его иронии.
Давным-давно отринутые воспоминания вернулись к нему, терзая его память, а по ночам неизлечимо опустошающие кошмары уничтожали и сон. Томпсону снилось, что дом сгорел, что это он сжег весь дом, а упрекавших его обугленных женщин вытаскивали из золы. Рыдающие, сетующие женщины бродили в кустах за его окном, прижимая лицо к стеклу. Они бежали за ним по улице, он слышал, как приближается стук их каблуков, они так и кишели повсюду! А дом сгорал каждую ночь.
Он наливал воду в банку с окурками сигарет, но и это не помогало. Пока он направлялся к бару Палмера или мирно сидел за своим бокалом пива, этого несчастного человека могло внезапно обуять сомнение, и он спешил обратно, чтобы удостовериться: его комната не горит. Несколько раз проходил он в саду мимо Юхансона, не отрывая глаз от земли. Однажды Юхансон остановился и спросил:
— Мистер Томпсон? Как поживаете? Вам ничего не надо взять у меня сегодня?
Но Томпсон только отпрянул назад и прошел мимо.
Большей частью он сидел у своего окна, затененного огромными зелеными листьями; раннее лето грянуло в своем полном расцвете, и зелень заполонила и защитила всю его комнату. Томпсон придумал новую игру, его мир был ныне джунглями. Джунгли за его окном становились все глубже, и все гуще и гуще. Он дозволил их неистово-яростной растительности обрушиться на весь Сент-Питерсберг. Вьющиеся растения незаметно вползали на каждую веранду, смягчали и приглушали всякие звуки, заставляя останавливаться кресла-качалки. Непроходимые джунгли все разрастались, заполоняя город.
Внутри обезлюдевших домов и вдоль заросших улиц крались хищные звери, дикие и неисчислимые — тигрицы и самки шимпанзе — от них невозможно было избавиться, невозможно запереться в своем доме, невозможно понять…
Представление о том, что мир — это джунгли, утешало Томпсона, и мало-помалу дом — в его воображении — переставал гореть. Иногда на лестнице, в дверях, он мог даже выплеснуть обвинение:
— Пибоди, — спрашивал он, — ты-то живешь честно?
Он пугал мисс Фрей:
— Хи, хи, галантная старперша! Ты знаешь, зачем живешь?
А миссис Рубинстайн он однажды сказал:
— Вы — монумент! Вы давным-давно умерли, а теперь стали монументом, памятником самой себе.
Она стояла с сигаретой в руке, глядя на него своими черными глазами под тяжелыми, окрашенными в сливочный цвет веками, и наконец ответила:
— Меня радует, что вы преодолели самое худшее в жизни… Вообще-то, последние тридцать лет я тоже ощущала свою монументальность.
Томпсон загоготал и отправился дальше в свои джунгли.
