37
Маргарет изнутри закрыла дверь на задвижку. Теперь она собиралась поцеловать сестру, но Хелен с совсем не свойственным ей высокомерием произнесла:
— Как удобно! Ты мне не сказала, что книги распакованы. Я нашла почти все, что мне нужно.
— То, что я тебе написала, неправда.
— Я, конечно, очень удивилась. А тетушка Джули в самом деле была больна?
— Хелен, неужели ты думаешь, что я могла такое придумать?
— Наверное, нет, — сказала Хелен, отвернувшись, и глаза ее увлажнились. — Но после случившегося теряешь веру во все.
— Мы думали, ты больна, но и в этом случае… я вела себя недостойно.
Хелен взяла еще одну книгу.
— Мне не следовало ни с кем советоваться. Что бы подумал обо мне наш отец?
Маргарет даже в голову не пришло устроить сестре допрос или осыпать упреками: и то и другое, возможно, потребуется в будущем, — но сначала она должна избавиться от более серьезного преступления, чем любое из тех, что могла совершить Хелен, — от недостатка доверия, которое было делом рук дьявола.
— Да, мне досадно, — ответила Хелен. — Тебе следовало уважать мои желания. Я бы выдержала эту встречу, если бы в ней была необходимость, но после смерти тети Джули в ней не было необходимости. Планируя свою жизнь — что мне теперь приходится делать…
— Оставь эти книги, — попросила Маргарет, — и поговори со мной.
— Я как раз и говорила, что перестала жить как попало. Нельзя пройти через множество… — она пропустила слово, — не планируя свои действия загодя. В июне у меня родится ребенок, и прежде всего мне вредны разговоры, обсуждения и волнения. Я могу в них участвовать, если без этого не обойтись, но только в этом случае. Во-вторых, я не имею права причинять людям неудобства. Мне нет места в Англии, насколько я понимаю эту страну. Я сделала то, что англичане мне никогда не простят. С их точки зрения, такое простить нельзя. Поэтому я должна жить там, где меня никто не знает.
— Но почему ты все мне не рассказала, душа моя?
— Да, — задумчиво ответила Хелен. — Я могла бы, но решила подождать.
— По-моему, ты мне так и не рассказала бы.
— О нет, рассказала бы. Мы сняли квартиру в Мюнхене.
Маргарет посмотрела в окно.
— «Мы» — это я и Моника. Кроме нее, со мной рядом никого нет и не было. Мне всегда хочется быть одной.
— Я ничего не знаю про Монику.
— Это неудивительно. Она итальянка, по крайней мере по рождению. Зарабатывает на жизнь журналистикой. Мы познакомились на озере Гарда. Никто не мог бы помочь мне так, как Моника.
— Значит, она тебе очень близка.
— Она очень разумно вела себя со мной.
Маргарет догадалась, к какому типу принадлежит Моника — они называли его «Italiano Inglesiato»: грубая южная феминистка, которую уважают, но избегают. И к этой женщине обратилась Хелен, оказавшись в беде!
— Ты не должна думать, что мы с тобой больше никогда не увидимся, — проговорила Хелен, словно отмерив сестре нужную порцию доброты. — У меня для тебя всегда найдется место, когда ты сможешь повидаться со мной, и чем дольше ты пробудешь со мной, тем лучше. Но ты все еще не понимаешь, Мег, и, конечно, тебе очень трудно. Это удар для тебя. Для меня — нет, потому что я думала о нашем будущем несколько месяцев, и оно не изменится из-за такого незначительного происшествия. Но в Англии я жить не могу.
— Хелен, ты не простила меня за мое предательство. Если бы простила, то не стала бы так со мной разговаривать.
— О, Мег, дорогая, почему мы вообще разговариваем? — Опустив книгу, она устало вздохнула. Потом, собравшись с силами, спросила: — Скажи, почему все книги оказались здесь?
— Из-за целого ряда ошибок.
— И большая часть мебели распакована.
— Вся.
— Тогда кто здесь живет?
— Никто.
— Полагаю, это значит, что дом сдается?
— Дом мертв, — сказала Маргарет, сдвинув брови. — Что о нем беспокоиться?
— Но мне интересно. Ты говоришь так, как будто у меня пропал всякий интерес к жизни. Надеюсь, я все та же Хелен. Но непохоже, что в доме все вымерло. Холл кажется даже более обитаемым, чем в былые времена, когда здесь стояли вещи Уилкоксов.
— Значит, тебе интересно? Хорошо, тогда я могу тебе рассказать. Мой муж сдал его при условии, что мы… но по ошибке все наши вещи были распакованы и мисс Эйвери, вместо того чтобы… — Она остановилась. — Послушай, я не могу продолжать в том же духе. И предупреждаю тебя, что не буду. Хелен, почему тебе обязательно надо быть со мной такой ужасно холодной только из-за того, что ты ненавидишь Генри?
— Я его больше не ненавижу, — ответила Хелен. — Я уже не школьница, Мег, и я вовсе не холодна. Но что касается жизни в вашей Англии — нет, выкинь это из головы. Вообрази себе мое появление на Дьюси-стрит! Это же немыслимо.
Маргарет нечего было возразить. Ужасно было видеть, как спокойно сестра воплощает свои планы в жизнь, не проявляя ни горечи, ни восторга, не настаивая на своей невиновности и не признавая вины, а всего лишь желая свободы и общества тех, кто не станет ее судить. Ей пришлось много пережить. Как много? Маргарет не знала. Но этого было достаточно, чтобы Хелен порвала со своими прежними привычками и друзьями.
— Расскажи о себе, — попросила Хелен. Она уже выбрала книги и теперь медленно разглядывала мебель.
— Да нечего рассказывать.
— Но твой брак счастливый, Мег?
— Да, но мне не хочется рассказывать.
— Как и мне.
— Нет, не в этом смысле. Просто не могу.
— И я не могу. Досадно, но не стоит и пытаться.
Что-то стояло между ними: быть может, общество, которое теперь неминуемо отвернется от Хелен, а быть может, третья жизнь, которая пусть незримо, но уже существовала. Они не находили общей темы. Обе жестоко страдали, и им было мало знать, что их взаимная привязанность, несмотря ни на что, сохранилась.
— Посмотри, Мег, путь свободен?
— Ты хочешь сказать, что собираешься уйти от меня?
— Пожалуй, да, дорогая моя старушка! Какой смысл оставаться? Я знала, что нам нечего будет сказать друг другу. Передай привет тетушке Джули и Тибби и помни, что я очень тебя люблю. Обещай, что приедешь навестить меня в Мюнхене.
— Конечно, душа моя.
— Ибо это все, что мы можем сделать.
Похоже, что так, но рассудительность Хелен вызывала у Маргарет оторопь — Моника хорошо постаралась.
— Я рада, что увидела тебя и эти вещи.
Хелен с любовью посмотрела на книжный шкаф, словно прощаясь с прошлым. Маргарет отодвинула засов.
— Автомобиль уехал, — сказала она, — а вон там стоит твой экипаж.
Маргарет вышла первой, поглядывая на листочки и небо. Казалось, никогда еще весна не была столь прекрасной. Кучер, который стоял, облокотясь на калитку, обратился к ней:
— Мадам, вам записка!
И передал через прутья визитную карточку Генри. Карточка была вся исписана указаниями на французском. После разговора с сестрой Маргарет должна вернуться ночевать к Долли. «Il faut dormir sur ce sujet». A Хелен следовало снять «une confortable chamber à l’hôtel». Последнее предложение очень рассердило Маргарет, но потом она вспомнила, что в доме Чарльза имеется лишь одна свободная комната и они не могут пригласить третью гостью.
— Генри сделал бы все, что мог, — истолковала она написанное.
Хелен не вышла за ней в сад. Когда дверь открылась, ей расхотелось бежать. Оставшись в холле, она прошла от книжного шкафа к столу. Она становилась все больше похожей на прежнюю Хелен, безответственную и милую.
— Так это дом миссис Уилкокс? — спросила она.
— Неужели ты забыла Говардс-Энд?
— Забыла? Я, которая помнит все! Но теперь, похоже, он наш.
— Мисс Эйвери повела себя совершенно удивительно, — сказала Маргарет, и ее настроение немного поднялось. Она снова почувствовала, что, так или иначе, предает мужа, но ей стало легче и она пошла на поводу у своих чувств. — Она любила миссис Уилкокс и решила, что лучше обставить дом нашей мебелью, чем терпеть в нем пустоту. И в результате здесь оказались все книги из нашей библиотеки.
— Не все. Она не распаковала книги по искусству, в чем, возможно, проявила рассудительность. И сабля у нас никогда здесь не висела.
— Но сабля оказалась на месте.
— Выглядит прекрасно.
— Да, ты согласна?
— А где пианино, Мег?
— Я отправила его в Лондон. Почему ты спрашиваешь?
— Просто так.
— Поразительно, что и ковер оказался как раз по размеру.
— С ковром она ошиблась, — заявила Хелен. — Я знаю, что он был у нас в Лондоне, но здесь пол должен оставаться непокрытым. Он слишком для этого красив.
— У тебя сохранилась мания убирать из обстановки все лишнее. Не хочешь ли, пока не уехала, пройти в столовую? Там ковра нет.
Они вошли, и с каждой минутой их разговор становился все более естественным.
— Какое прекрасное место для маминой шифоньерки! — воскликнула Хелен.
— А теперь посмотри на стулья.
— Вы только поглядите! Дом на Уикем-плейс выходил окнами на север, да?
— На северо-запад.
— Не важно. Главное, что тридцать лет эти стулья не видели солнечного света. А здесь их милые маленькие спинки такие теплые!
— Но почему мисс Эйвери поставила их по два? Мне придется…
— Сюда, Мег! Поставь его так, чтобы сидящий видел лужайку.
Маргарет подвинула стул, и Хелен села.
— Да-а… окно слишком высоко.
— Попробуй сесть на стул в гостиной.
— Нет, мне гостиная меньше нравится. Там балка обшита фанерой. Без этой обшивки она была бы куда красивее.
— Хелен, какая у тебя память на разные мелочи! Ты абсолютно права. Эту комнату испортили мужчины, желая украсить ее для женщин. Мужчины не знают, чего мы хотим…
— И никогда не узнают.
— Не согласна. Узнают, через пару тысяч лет.
— Но как замечательно выглядят стулья! Смотри, вот то место, где Тибби пролил суп.
— Кофе. Я точно помню, что кофе.
Хелен покачала головой.
— Не может быть. Тибби был слишком маленьким, чтобы ему давали кофе.
— Это было еще при папе?
— Да.
— Тогда ты права, это суп. Я вспомнила другую историю, случившуюся гораздо позже, — неудачный визит тетушки Джули, когда она никак не могла взять в толк, что Тибби уже вырос. Тогда пролился кофе, причем Тибби бросил чашку нарочно. Был какой-то детский стишок «Чай, кофе — кофе, чай», который она рассказывала ему каждое утро во время завтрака. Погоди, как там?
— Знаю-знаю… нет, забыла. Каким противным мальчишкой был Тибби!
— Но стишок-то просто отвратительный. Ни один порядочный человек не мог бы с ним смириться.
— Ах вон та слива-венгерка! — воскликнула Хелен, словно сад тоже относился к их детству. — Почему в моей памяти она связана с гантелями? Вот выбегают цыплята. Пора стричь траву. Как я люблю овсянок…
Маргарет ее перебила.
— Вспомнила, — объявила она. — «Чай, чай, кофе, чай, шоколадку получай!»
— И так каждое утро в течение трех недель. Неудивительно, что Тибби рассвирепел.
— Зато теперь Тибби, можно сказать, молодец, — проговорила Хелен.
— Вот! Я знала, что в конце концов ты так скажешь. Конечно, он молодец.
Кто-то позвонил в дверь.
— Слышишь? Что это?
— Может, Уилкоксы начали осаду, — предположила Хелен.
— Чепуха. Прислушайся!
Будничное выражение исчезло с их лиц, но осталось нечто другое — ощущение, что они никогда не расстанутся, потому что их любовь основана на том, что близко обеим. Объяснения и призывы не сработали: пытаясь найти общую тему для разговора, они лишь расстроили друг друга, — а все это время спасение было совсем рядом — прошлое, которое очищает настоящее; настоящее, которое с колотящимся сердцем утверждает, что, несмотря ни на что, у них есть будущее с веселым смехом и детскими голосами. Улыбаясь, Хелен подошла к сестре.
— У меня всегда есть Мег, — сказала она.
Они посмотрели друг другу в глаза. Вознаграждение пришло из их внутренней жизни. Колокольчик все звонил размеренным звоном, но они стояли далеко от входной двери. Маргарет пошла на кухню и, с трудом пробравшись мимо ящиков, выглянула в окно. Пришел всего лишь маленький мальчик с бидоном. Вернулась будничная жизнь.
— Что тебе нужно, мальчик?
— Пожалуйста, возьмите молоко.
— Тебя послала мисс Эйвери? — спросила Маргарет довольно строго.
— Да. Пожалуйста.
— Тогда отнеси бидон назад и скажи, что молоко нам не нужно. — Потом она крикнула Хелен: — Нет, это не осада, но, возможно, попытка помочь нам ее выдержать.
— Но я люблю молоко, — прокричала Хелен. — Зачем отсылать его обратно?
— Любишь? Ну хорошо. Но нам не во что его перелить, а мальчику надо отдать бидон.
— Пожалуйста, возьмите. Мне велели зайти утром и забрать бидон, — сказал мальчик.
— Но дом уже будет закрыт.
— А яйца утром принести?
— Ты тот самый мальчик, который возился в стогах соломы на прошлой неделе. Я тебя видела.
Ребенок повесил голову.
— Ну беги и еще повозись.
— Послушай, славный мальчик, — прошептала Хелен, — как тебя зовут? Меня Хелен.
— Том.
В этом была вся Хелен. Уилкоксы тоже спросили бы у ребенка, как его зовут, но никогда не назвали бы в ответ свое имя.
— Вот ее, Том, зовут Маргарет. А дома у нас есть кое-кто еще, кого зовут Тибби.
— Мои все вислоухие, — ответил Том, решив, что Тибби — кролик.
— Ты очень хороший и весьма умный мальчик. Обязательно приходи к нам еще. Ну разве он не прелесть?
— Конечно, прелесть, — ответила Маргарет. — Он, наверное, сын Мэдж, хотя Мэдж ужасна. Но это место обладает удивительной силой.
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю.
— Потому что я, пожалуй, с тобой соглашусь.
— Оно убивает то, что отвратительно, и помогает жить тому, что прекрасно.
— Согласна, — сказала Хелен, которая мелкими глотками пила молоко. — Но меньше получаса назад ты сказала, что дом мертв.
— Я хотела сказать, что это во мне все умерло. Я так чувствовала.
— Да, у этого дома более полная жизнь, чем у нас, несмотря на то что в нем никто не жил, и коли уж на то пошло, я все никак не могу свыкнуться с мыслью, что тридцать лет на нашу мебель почти не падал солнечный свет. В конце концов, наше жилище на Уикем-плейс — настоящая могила, Мег. Знаешь, у меня появилась потрясающая мысль.
— Какая?
— Выпей молока, чтобы не упасть.
Маргарет послушалась.
— Нет, я пока тебе не скажу, — сказала Хелен, — потому что ты или засмеешься, или разозлишься. Давай сначала поднимемся наверх и проветрим комнаты.
Они стали открывать окна одно за другим, пока дом не наполнился весенними шелестами. Занавески развевались, картинные рамы весело поскрипывали. Слышались восклицания Хелен, которая обнаружила, что одна кровать стоит в точности на своем месте, а другая — не так, как следовало. Она сердилась на мисс Эйвери, что та не подняла наверх платяные шкафы — «Тогда можно было бы увидеть все целиком». Наслаждалась открывающимся из окна видом. Это была та же Хелен, что четыре года назад писала свои незабываемые письма. И когда обе сестры высунулись из окна и стали глядеть на запад, Хелен сказала:
— Насчет моей идеи. Не могли бы мы вместе с тобой провести эту ночь здесь?
— Не думаю, что это получится, — ответила Маргарет.
— Тут есть кровати, столы, полотенца…
— Знаю. Но предполагается, что в доме никто не живет. И Генри предложил…
— Мне не нужны никакие предложения. Я ничего не стану менять в своих планах. Но мне было бы так приятно провести здесь с тобой всего одну ночь. Потом мне будет что вспомнить. О, Мег, радость моя, давай так и сделаем!
— Но, Хелен, девочка моя, — сказала Маргарет, — мы не можем здесь остаться без разрешения Генри. Он, конечно, дал бы его, но ты сама сказала, что сейчас не можешь появиться на Дьюси-стрит, а Говардс-Энд — такое же частное владение.
— На Дьюси-стрит — его дом. А этот наш. Здесь наша мебель. На пороге появляются люди, которые для нас свои. Давай останемся, всего на одну ночь, а Том накормит нас яйцами и напоит молоком. Почему нет? Это же здорово.
Маргарет колебалась.
— Я чувствую, что Чарльз будет недоволен, — наконец сказала она. — Его раздражает даже наша мебель, и я собиралась ее вывезти, но мне помешала болезнь тети Джули. Я понимаю Чарльза. Для него это дом матери. Он любит его, но на расстоянии. Мы с Генри могли бы взять на себя ответственность… но не Чарльз.
— Не сомневаюсь, что ему моя идея не понравится, — сказала Хелен. — Но я собираюсь исчезнуть из их жизни. И если у них будет повод сказать: «Она даже провела ночь в Говардс-Энде», — то что по большому счету от этого изменится?
— Откуда ты знаешь, что исчезнешь из их жизни? Раньше мы дважды так думали.
— Потому что мои планы…
— …которые ты меняешь в одну минуту.
— Тогда потому что у меня жизнь огромная, а у них — мелкая, — сказала Хелен разгорячившись. — Я знаю вещи, о которых они не имеют ни малейшего представления, и ты тоже знаешь. Мы знаем, что на свете существует поэзия, мы знаем, что на свете существует смерть. А им это известно лишь понаслышке. Мы знаем, что это наш дом, потому что мы чувствуем с ним связь. О, у них могут быть все документы и ключи, но на одну эту ночь мы здесь дома.
— Было бы чудесно побыть с тобой еще раз вдвоем, — сказала Маргарет. — Возможно, нам выпал один шанс из тысячи.
— Да, и мы могли бы поговорить. — Ее голос стал тише. — Это не самая потрясающая история. Но под тем шершавым вязом — я правда предвижу такую маленькую радость. Неужели мне нельзя провести с тобой всего одну ночь?
— Нет смысла говорить, что это значило бы для меня.
— Тогда давай!
— Прочь сомнения. Итак, я еду в Хилтон за разрешением?
— Не нужны нам никакие разрешения.
Но Маргарет была послушной женой. Несмотря на воображение и поэзию — а может, благодаря им, — она понимала тот формальный взгляд на вещи, который скорее всего изберет Генри. И если ей удастся, она тоже подойдет к делу формально. Одна ночевка — а большего они не просят — не предполагает обсуждение глобальных принципов.
— Чарльз может запретить, — проворчала Хелен.
— А мы его и спрашивать не будем.
— Поезжай, если хочешь. Я бы осталась и без разрешения.
В словах Хелен сквозил некоторый эгоизм, который был таким незначительным, что не портил ее характер, но лишь придавал ей большее очарование. Она осталась бы в доме и без разрешения, а на следующее утро уехала бы в Германию. Маргарет поцеловала сестру.
— Приеду до темноты. Я очень жду этого вечера! Как это на тебя похоже — придумать такой замечательный план.
— Не план, а окончание истории, — довольно печально сказала Хелен, и ощущение трагедии вновь поглотило Маргарет, как только она вышла из дома.
Маргарет боялась мисс Эйвери. Ее тревожило, что, хоть и не в полной мере, предсказание этой женщины сбывается. И Маргарет была рада, что, проезжая мимо фермы, не увидела наблюдающую за ней фигуру. Только маленький Том кувыркался в соломе.
