Глава 17

Оставив хозяевам краткую записку с извинениями за свой скорый и скрытный отъезд, Саймон помчался прямиком в Лондон. Забившись в дальний угол своей кареты, он по уши закутался в пелерину и постоянно прикладывался к фляжке, проклиная всех женщин скопом и одну женщину в особенности.

Бруно хранил почтительное молчание, как и положено добропорядочному камердинеру. Но ему не приходилось видеть своего хозяина в таком мрачном расположении духа с того дня, как леди Кэролайн сбежала от него в первый раз. Можно было лишь пожалеть о том, что этой паре так и не удалось договориться, но когда имеешь дело с двумя такими редкостными упрямцами, надеяться на гармонию вообще не имеет смысла. Но уже и то хорошо, что леди Кэролайн вернулась в Англию, причём без мужа.

Придётся им с Бесси подумать над этим.

Даже самым высокородным аристократам временами требуется дружеская помощь, чтобы устроить как следует свою жизнь.

Услышав краткое приказание Саймона откупорить ещё одну бутылку, Бруно отвлёкся от своих мыслей, гадая втихомолку, что кончится первым во время их лихорадочного бегства из Йоркшира: способность герцога поглощать спиртное или их запасы бренди. Поскольку было приказано не задерживаться в пути и делать остановки лишь для того, чтобы поменять лошадей, число бутылок было строго ограничено. Ну что ж, тем быстрее они доберутся до дома.

Кэролайн выжила в то ужасное утро только благодаря железной воле. Она приказала себе не думать о Саймоне и сосредоточиться исключительно на детях, как будто в них заключался весь смысл её жизни. Она с головой погрузилась в уроки. Она подробно объяснила, какие созвездия можно увидеть на их северном небосклоне. Она описала во всех мелочах поход Александра Великого в Индию. А когда дети начали проявлять признаки усталости, она не отпустила их отдохнуть, а затеяла игру в слова, предложив сладости в качестве призов.

Игра шла на равных, и она успела наесться сладостями до отвала, но после отвратительной сцены с Саймоном (между прочим, её всё равно было не избежать, ведь не мог же он гостить в замке вечно?) ей не помешает утешение, хотя от душевных ран не исцелит даже целая гора сладостей.

Когда в тот день она спустилась с детьми к чаю, ни Джейн, ни Йен ни словом не обмолвились о внезапно покинувшем их госте. Тщательно избегая скользкой темы, они потчевали Кэролайн чаем, как будто она была членом их семьи, и постарались сосредоточиться на обсуждении грядущих праздников. Они перечислили всех гостей и родственников, которые обещали встречать Рождество вместе с ними, и сделали особый упор на том, как собираются проводить время дома и в деревне и какая служба будет в церкви. Естественно, Кэролайн заранее получила приглашения на все до одного праздничные торжества.

– Пожалуйста, чувствуй себя с нами как дома! – предложила Джейн. Её голос был полон такого сострадания, что Каро покраснела от неловкости.

– Спасибо. Я так и сделаю, – ответила она, жалея о том, что не нашла повода отказаться от этого злополучного чаепития. Больше всего ей бы хотелось сейчас забиться к себе в комнату и никогда не разговаривать ни с одной живой душой, а если повезёт и никто не будет мешать, то ещё и поплакать всласть. Этак с месяц, не меньше.

Впрочем, она живенько избавилась от этой постыдной мысли. Она не станет оплакивать их разрыв с Саймоном! Довольно, однажды она уже успела о нём поплакать. И больше не прольёт о нём ни слезинки. Тех слез, что были пролиты в первый раз, с избытком хватит на всю оставшуюся жизнь.

Она проявила завидную предусмотрительность, не позволив себе снова в него влюбиться. Он не изменился ни на йоту.

По возвращении в Лондон Саймон с ходу пустился во все тяжкие. Но все холостяцкие развлечения, до сих пор приносившие ему радость, казались теперь бессмысленной суетой, и то, что прежде приводило в восторг, заставляло стонать от скуки. Он перебрал всех известных в городе актрис и куртизанок. Отвергнутым им высокородным леди и простым горничным не было числа, пока наконец все женщины не стали казаться ему на одно лицо. Ему даже пришло в голову, что было бы забавно нанести визит Дафне, чтобы поинтересоваться, как продвигается её роман с конюхом. Но для того чтобы выехать за город, от него требовались некоторые усилия, а для них его любопытства явно не хватало.

Саймон провёл в Лондоне две недели, на протяжении которых старательно напивался каждый вечер до полного беспамятства, всякий раз в обществе новой красотки. Но вот на рассвете нового дня он приказал заложить карету. Бруно был поднят с постели и получил приказ собрать для герцога дорожный саквояж. Хозяин намеревался ехать в Дувр, причём один. Он не стал разлучать Бруно с родными в канун Рождества.

Поднимаясь в экипаж, Саймон лелеял надежду, что смена обстановки поможет проветрить мозги и избавит его от воспоминаний о строптивой красотке с дивными каштановыми локонами, посмевшей предпочесть свою независимость его обществу. Плюхнувшись на кожаное сиденье, герцог постучал кучеру и вытащил свою верную фляжку. Пока экипаж трогался с места и набирал скорость, он рассеянно посмотрел, как за окном мелькают уличные фонари, поднёс фляжку ко рту и единым духом опорожнил её наполовину.

«Будь ты проклята во веки веков!» Когда наконец до неё дойдёт, что независимость – это слишком хорошо для. таких, как она? В восемнадцатом веке женщинам нечего было и мечтать о независимости – для них её попросту не существовало. Чёрт побери, и хватило же кому-то ума выдумать эту приманку! Саймон вполне допускал некоторые вольности для тех, кого в обществе принято было называть синими чулками. Но и то только в том случае, если у них было достаточно денег на такие сумасбродства, а мужчины окончательно поставили на них крест. Тысяча чертей! Каро не отвечала ни одному из этих условий. И уж если кто виноват в том, что она вбила себе в голову эти безумные взгляды, так это её покойный папаша. Он растил её как сына, которого у него не было.

Ну что ж, по крайней мере в Париже женщины знают своё место и ведут себя соответственно. Не то чтобы ему не хватало женского внимания в Лондоне, но… он вдруг с досадой поморщился, засомневавшись в том, так ли уж ему хочется снова оказаться в этом пёстром водовороте платьев и кружев.

Если же ему станет скучно в Париже, всегда остаётся возможность пощекотать себе нервы, вызвав на дуэль Анри Лувуа.

Переправа через Ла-Манш прошла на редкость неудачно. Декабрьский ветер приобрёл силу урагана, и водяные валы вздымались на такую высоту, что капитан герцогской шхуны был уверен, что их вот-вот накроет волной и они закончат свои дни на дне пролива. Шхуну заливало по самые верхушки мачт, она скакала на волнах, как мячик, и Саймону самому пришлось взяться за штурвал, чтобы удержать её по ветру.

Едва успев слегка протрезветь, ошеломлённый напором ветра и волн, он привязал себя к штурвалу и вызвал шторм на поединок, обратив всю свою ярость на бушевавшую стихию. После долгих недель беспамятства, вызванного парами алкоголя, он по крайней мере обрёл осязаемого врага и ринулся в схватку с отчаянием одержимого. Он был рад противостоять жестокому холоду, бешеным волнам и ураганному ветру, выжимавшему воздух из лёгких. Оцепенение прошло, и он снова стал что-то чувствовать.

Во всяком случае, он наконец-то вспомнил, что значит просто радоваться жизни.

Когда вечером того же дня они подошли к Кале, от их главного паруса оставались одни клочья, и шхуна кое-как держалась на курсе. Едва успели причалить, как матросы повалились на колени и стали целовать землю, не в силах сдержать свою радость. Их восторг был более чем оправдан: шхуна Саймона оказалась единственным судном, на котором в этот шторм не потеряли ни одного человека. Почтовый пакетбот пошёл на дно со всем экипажем, с шести других кораблей за борт смыло по нескольку человек, а датское торговое судно было вышвырнуто на скалы южнее гавани и разнесено в щепки.

Саймон принимал поздравления от местных моряков с равнодушием, отнесённым на счёт национальной английской флегмы. Этим простодушным людям было невдомёк, что его попросту не волновало, выживет он или погибнет в этом шторме. Они не в состоянии были оценить ту мрачную бездну, в которой пребывала его душа.

После того как экипаж судна был устроен на время его отсутствия, а с капитаном обсудили предстоящий ремонт, герцог погрузился в карету, которую каким-то чудом не смыло за борт, и покатил в Париж.

Его нисколько не привлекала перспектива встречать Рождество в кругу семьи, как положено по обычаю. Он собирался провести эти дни в Париже.